black eyes, bad guys

Помощь. Как много в этом слове. Многие хотят её оказать, но в итоге даже не пытаются. У некоторых вместо благих намерений начинает моститься дебелый крепкий мост, ведущий своими незамысловатыми, пыльными кирпичиками, в самый ад. Помощь… та, что от всего сердца, обязательно откликается, неважно, сколько времени должно пройти, чтобы эффект был ощутим, но он обязательно будет. Тогда становится неважно, какой ценой её достигли. Майки понял, что ему предстоит тернистый путь, когда на следующий день после вскрытия подноготной — смазанной, кровавой, чёрной, — доктор Уэно провёл с ним беседу без назиданий и допроса. Майки сам рассказал ему про галлюцинации с чёрным человеком-тенью. Про наркотики в острые периоды рецидива, которые он принимал и внутрь, и мысленно — за антидепрессанты. Просто должно было быть что-то, что должно помочь. И помогало ведь. Доктор Уэно помолчал с минуту, а потом попросил его выслушать. Раньше ни за что бы ведь не согласился… но ещё вчера этот человек говорил о разрушительном заболевании, о моем убийстве в аффекте так спокойно, словно прочитал об этом в одной из своих книжек о ебанной психологии… Да. Скорее всего, так и было. — Знаешь, биполярное расстройство или импульсивное… сейчас это не так важно. Кроме того, ты не лечился от слова «совсем», поэтому сам факт, что название недуга изменилось, ничего не меняет. Мы поговорим о том, с чем ты сталкивался в последние недели, — Уэно задумчиво побарабанил пальцами по столу, — То, что накрывает тебя с рецидивом — это ничто иное, как депрессия. Ты не можешь почувствовать это так же ярко и резко, как головную боль. Просто в какой-то момент ты замечаешь, что не испытываешь радости. Проще говоря, начинаешь раздражаться с каждой мелочи. А ближе к концу… ты просто хочешь со всей дури лупануться башкой об окно автомобиля, так, чтобы череп раскололся, потому что не видишь другого способа хоть секунду отдохнуть от мрака и ощущения тотального, поглощающего одиночества. Кричать, бежать, драться, принимать наркотики, что угодно — лишь бы хоть на минуту отвлечься, отдохнуть от черноты. Майки опускает взгляд на свои руки. — Мой дед сказал, что отец покончил с собой. Я хочу узнать… почему? Как это происходит? Проницательные глаза сузились. — Суицидальные мысли посещали и тебя, верно? Сано коротко кивает. — Я недавно хотел удавиться подушкой… мне… мне помог друг. Я испугался, что у меня снова начались галлюцинации. — Галлюцинации, — невесело хмыкнул врач, — Далековато мы зашли. Принимал ли ты какие-либо препараты накануне? Манджиро вздрогнул и посмотрел на врача так, будто тот провидец или пророк, не меньше. — Я не наркоман, — с нажимом проговорил парень, — Я не испытываю желания принимать наркотики 24 на 7. — Я и не называл тебя наркоманом, — врач внимательно просканировал его, — Пойми, твоя психика настолько изувечена, что твоё убеждение в том, что ты принимал антидепрессанты, а не, скажем, экстази, частично вызывало эффект плацебо. Пустышка, проще говоря. Только беда в том, что химических свойств обмануть нельзя. Ты принимал наркотики только тогда, когда остро в этом нуждался на протяжении нескольких лет и разработал нечто, вроде «режима питания». Однако это не умоляет ухудшения твоего настроения, повышенную раздражительность и галлюцинации. Майки помрачнел, опустив голову. — Если у меня та самая депрессия, мог ли я… продолжать улыбаться? — Естественно. И ты знаешь ответ, — врач щурится, — Потому что с детства, в той или иной мере, нам привили ответственность за окружающих. И всем этим окружающим ты продолжаешь хихикать, стараясь защитить их мирки. Врёшь себе, что пытаешься защитить их от себя самого. От переживаний за себя, потому что не хочешь создавать проблем. Да, у тебя та самая «улыбчивая» депрессия. — Откуда вы… — Ты чувствуешь себя абсолютно одиноко и бессмысленно, весь остальной мир оказывается за стеклом, а ты постепенно начинаешь отдаляться, ты здесь, но уже не здесь. Кот Шрёдингера, ничто иное, — врач продолжает испытывающим взором вглядываться в чужие глаза, — Ты считаешь, что пытаться бороться с причинами бессмысленно, потому что всё является причиной. Ты живешь по инерции, двигаешься по инерции, теряешь эмоции. И тогда-то просыпается твоё травмированное сознание, требуя от тебя всплеска энергии, хоть какого-то выхода. Это может быть что угодно. Повышенная сексуальная активность, превышенная скорость — и никакие дорожные знаки тебя не останавливают, — приливы неконтролируемого, порой, необоснованного гнева и агрессии, которые подталкивают тебя к одной-единственной точке — самоуничтожению. Но тут, — врач склоняется над столом, — Как раз-таки и начинается самое интересное. Это к твоему вопросу, почему люди внезапно кончают с собой? Майки крепко сжимает кулаки, не сводя растерянных глаз с мозгоправа. — Советы друзей не помогают, привычные занятия — не помогают, контрастный душ, спорт, «смотри на мир веселей» — просто не работает. Тебе плохо от любого пустяка. От игнорирования, мелкой лжи, недостатка внимания или воды в кране, которая почему-то течёт, а ты застыл и не двигаешься. Это выматывает, ты устаешь, борешься с собой каждую секунду, пытаешься заставить себя верить в хорошее — и каждую секунду проигрываешь сам себе, а потом начинаешь панически бояться всех ощущений. Твой мозг хочет только одного: поскорее избавиться. И тогда, — врач смеряет его внимательным взглядом, — Твой инстинкт самосохранения решает защитить тебя от тебя! Майки вздрагивает, когда по телу пробегают мурашки. Насколько глубоко, низко он погрузился, что его собственный мозг, желая найти выход, пытается закричать ему, что всё кончено? — Поэтому, в очередной раз, когда на тебя начинает накатывать волна тоски… ты узнаёшь её издалека, по рокоту… «Я хочу побыть один». «Я не хочу никого видеть». «Санзу, время пришло. Мне нужно что-то, чтобы это кончилось». — … тебе становится так страшно, что инстинкт самосохранения кричит тебе логичное: «спасайся — задохнись», — врач бросает ручку, которую крутил в пальцах и тут же поднимается на ноги. Однако, совершенно спокойно сцепляет руки за спиной и медленно подходит к панорамному окну. Не оборачиваясь, произносит: — Лимбическая система так устроена: она отвечает за наши древние инстинкты и действует молниеносно. Неокортекс — новая часть мозга, отвечающая в частности за анализ, за осознание себя, как личности, запаздывает на доли секунды. Но этого зазора бывает достаточно, чтобы уткнуться в подушку, задерживая дыхание… Или, что ещё более опасно, — врач вздыхает, — Так это почувствовать в эти мгновения ощущение давно забытого элементарного покоя, а стало быть — выхода: «если я закончу, то я больше не буду чувствовать себя плохо». Всё просто. «Бей или беги». Точнее, «бей» уже не срабатывает, поэтому люди бегут на крышу, плетут узелок, едут к отвесным скалам… — Уэно замолкает. Минута тянется невыразимо медленно, прежде чем он возвращается на место, — Я рад, Сано-кун, что Тагава вызвал меня, пока твоё «бей» работает. Майки опустил голову, неуверенно шепнул: — Работает ли… — Работает, — согласился врач, — Первое, что следует сделать в подобном состоянии — влупить укол магнезии или целую капельницу. — Это провернули позавчера со мной? — Точно. Одноразовая ударная доза обычного магния и вопрос многонедельного ада практически решён механическим насильственным отдыхом от гормонов стресса, — Уэно вяло улыбнулся, — Но, в твоём случае, ты сам понимаешь, что всё не так просто? — Угу, — кивнул Майки. — Невозможно силой собственных мышц остановить поезд, несущийся под откос, когда он набрал скорость. Невозможно силой собственных знаний остановить депрессию, когда она набрала скорость. Особенно при наглухо травмированной психике, где галлюцинации заставляют паниковать и вспоминать о поступке, который ты бы в здравом уме предпочёл бы не совершать. Симпатическая нервная система оттого и называется эрготропной. При стрессе она держит тебя в напряжении и тратит на это очень много энергии. И если гормон стресса — адреналин, выводится из организма без особых проблем, то кортизол имеет свойство накапливаться, подавляет выработку дофамина, окситоцина, ухудшает качество сна, вследствие чего — замкнутый круг — вырабатывается ещё больше кортизола. Манджиро передёргивает плечами и, кажется, становится ещё меньше на продолговатом кресле в кабинете Уэно. Доктор замолкает надолго, очевидно, желая сжалиться над ним. Ошибка. Ведь после, окинув его взглядом с ног до головы, предлагает провести упражнение с мистическим названием «Зеркало». Ничего таинственного и невероятного в этом сеансе не было, лысый всезнайка-мудак – по мысленному определению Майки — уступил ему своё рабочее место и поставил на стол безвкусное прямоугольное зеркало, в котором отвратительно-отчётливо можно было разглядеть собственное бледное лицо, сглаженные, как у покойника, черты, а также круги под глазами размером с колесо Сатурна. — Что… что я должен делать? — спокойно поинтересовался Майки. После успокоительного укола (сделанного уже с его собственного разрешения ещё вчера), а также таблеток и снотворного, на сарказм сил уже не было. Вдобавок, как утешение: утренние, недолговечные, словно бабочки, мысли о Ханагаки, который утыкается мокрым от слёз носом в его шею… так бережно, чутко гладит его ладонь в магазине брата, признавая, что им двоим нужна помощь. Он позволил Майки почувствовать — не понять, а именно почувствовать — за помощь и отклик не всегда нужно бороться. Достаточно просто попросить (и с этим, как раз-таки, проблем он не видел: он смог втянуть Драконов в старые разборки и позволил исправить ошибки прошлого). Единственное, что оставалось научиться делать, так это принимать ту самую помощь. — Это тебе следует спросить у человека, которого ты видишь перед собой, Сано-кун. Ты не хочешь напрямую говорить с кем-либо. — Именно. Так какой в этом смысл? — вздохнул Майки. — Ты должен понять, что можешь сказать своему отражению всё, что пожелаешь. Признаться самому себе, — без малейшего нравоучения в голосе сказал док, а после улыбнулся, — да, признаться себе в чём угодно. Уэно намеревался покинуть кабинет после трёх минут молчания: оно не было напряжённым, но по сжатым на подлокотниках пальцам можно было угадать, каких трудов оно даётся Майки. Однако стоило ему подойти к двери, как он услышал: — Ты хочешь, чтобы Такемичи забрал тебя отсюда. Потому что с ним ты можешь смеяться над самой тупой мелочью и не переживать ни о чём. Я по нему скучаю. — Ты доверяешь ему, потому что вы изменили друг друга… он никогда не сможет тебя ненавидеть. Он обещал. Значит, он примет тебя обратно, несмотря на то, что ты пытался оттолкнуть его. Потому что он знает… знает, чего ты хочешь на самом деле. Парень нервно убирает непослушную прядь волос за ухо. Такемичи так делал. — Только ему ты прямо можешь сказать… О том, что ты чувствуешь или не чувствуешь вовсе. Ты понял, что непроходимо одинок, когда его нет рядом. Майки судорожно выдохнул: его отражение больше не казалось ему жалким, потому что улыбка растеклась по лицу, как внезапно пролитый чай. Тёплый, а не обжигающий. Остывший, оставленный впопыхах не из-за ненадобности, а по нелепой, глупой случайности. И причиной улыбки был никто иной, как Ханагаки. Он сам не знал, как на это реагировать, но мог ответить точно, что страшно ему не было. Врач не сомневался, что в состоянии зарождающейся апатии, где приливы агрессии, свойственные для людей с импульсивным расстройством вынудят его отмолчаться, чтобы в итоге разбить зеркало с остервенением, будто оно — источник всех бед — не заставят себя долго ждать, но ничего подобного не произошло. — Тагава сказал, что в клинике тебе не место, — проговорил осторожно врач, — Я думал это он о своей, а намёк прост: «увези его в свой психоневрологический диспансер». Оказалось, я был не прав. Майки неопределённо хмыкнул. — Твоё место там, где есть человек, с которым ты хочешь говорить. Даже я поверил, что у тебя такого сейчас нет, — шокировано пробормотал Уэно. Самым что ни на есть кошачьим жестом Майки задел зеркало рукой — оно упало на стол, но не разбилось. — Хах, впервые на моей практике это чёртово зеркало целое… — как-то грустно ухмыльнулся врач, ощутив желание закурить, хоть никогда не курил, — Ещё вчера ты говорил, что никого не хочешь видеть. А у тебя, значит, даже в случае «никого» — есть исключения? Майки продолжал смущённо молчать. Врач не удержался, всплескивая руками: — Попросить Тагаву позвать этого твоего Ханагаки? Сано Манджиро проговорил медленно, будто рядом был не квалифицированный специалист, а недоразвитый ребёнок: — Вы просто не знаете… этого моего Ханагаки. Примите мои соболезнования. На недоумённый взгляд врача он беззлобно рассмеялся: — Готов поспорить, он уже выебал вашему коллеге мозг. И с нетерпением ждёт, когда на его месте буду я. В кармане белого больничного халата с жужжанием сонной мухи очнулся мобильный телефон: Уэно потянулся за ним, продолжая зачарованно наблюдать, как на лице самого удивительного пациента за всю его карьеру — разгоралась ясная, как летний день, улыбка. Не такая, какую можно назвать ломанной, меланхоличной и фальшивой. Настоящая улыбка. Такая бывает у детей, которых жизнь ещё не окунула с головой во все свои заковыристые чащи, чтобы ранить и разочаровать в чудесной сказке. Голосу Тагавы он не удивился, как и его короткой, произнесенной с неким трепетом просьбе: — Веди Сано ко мне в кабинет. Хватит мучить мальчика.