Разговор предсказуемо не клеился. Начало было положено не самое приятное, так что продолжение не сулило ничего хорошего.
В прихожей это был обмен колкостями, на кухне откровенным посланием — «в ад, в жопу и к чёрту» — от Санзу, а также лаконичным «нахуй» от Такемичи.
По итогу, Ханагаки открылся первым: вкратце изложил события последних дней, не сторонясь подробностей. Взамен же он потребовал правду о случившемся десять лет назад.
Харучиё долго, выразительно молчал. Бросил едкое замечание насчёт Такеоми, который «точно близок к старости, раз не видел неминуемо приближающуюся гибель друга».
Его даже сейчас нет рядом. Его никогда нет рядом. С чего бы удивляться? Подставлять шкуру близких товарищей — он готов всегда. Но он не углублялся в эти мысли. Ханагаки, заговоривший о Майки, ему не позволил.
В ту же секунду глаза Санзу вспыхнули электричеством. Такемичи едва смог сдержать себя в руках, чтобы не накинуться на него с кулаками, когда тот сухо, без эмоций проговорил:
— Это всё из-за тебя. Из-за тебе Майки оказался в плену больницы, капельниц и мозгоправа. Обидно, что план Кисаки прогорел… А ведь я так способствовал ему.
— Что… — Такемичи подавился сгущенным в одно мгновение воздухом, — что ты, блять, сказал?
— Если бы ты исчез из жизни Майки, так же быстро, как и появился… То у свастонов могло быть будущее, влияние и деньги. Майки смог бы вспомнить, что он не только всеми уважаемый и почитаемый лидер с жизнерадостной улыбочкой, но ещё и убийца. Малолетний. Жестокий. Но праведный, — Санзу прошёлся по комнате, меряя ее тяжелыми шагами. Такемичи замер. — Он бы смог отомстить! Мы бы поставили на место Драконов, разрушивших нашу психику на веки-вечные! Мы бы заручились поддержкой барона, чтобы потом стереть его в порошок, мы бы стали грозой Токио… Ты знаешь, что Майки мечтал об этом? С того самого дня, когда он впервые убил, он не прекращал мечтать о том, чтобы поставить на место всех этих упырей… — выражение на лице молодого парня с жестокими холодными глазами, налитыми красным, исполнено безумием.
Воздуха начинает резко не хватать. Такемичи смотрит на Санзу и пытается понять, как ему функционировать дальше, а вместе с тем побороть горячую, ползущую в груди ярость, но всё, что он может сказать, это отрывистое: «нет».
Майки… Манджиро.
Нет, это бред.
— Да, Ханагаки! Да! — Харучиё заливисто рассмеялся, — Что? Как тебе такая правда? Глазки режет? Десятилетний ребёнок. Убийца. Майки!
Казалось, омертвевший навеки, Ханагаки вдруг дёрнулся и взвыл:
— Ты врёшь! Манджиро… он всегда… он всего лишь хотел защитить Шиничиро!
«Какова вероятность, что ты возненавидишь меня, если узнаешь правду?»
«Нулевая». Ответ был тот же, но почему-то на этот раз осел где-то глубоко под рёбрами.
— Именно! Именно поэтому Майки убил! А потом пришёл весь в крови — упыря и одного дохлого щенка, — к нам с сестрой в коморку, где мы были вынуждены пережить худшие сутки в жизни… Майки вытащил нас из обоссанного подвала, где по соседству только наркоши, насильники и укуренные ублюдки! А знаешь, чего они хотели? Достать главу! Брат Майки набрал такие обороты, что заставлял дребезжать город при одном упоминании его имени! А потом — в самый разгар — съебался! Как тебе такое?!
Санзу рассказывает о трагическом опыте десятилетней давности с таким упоением, будто это было ебанное приключение, а не полная катастрофа. Медленно, не забывая следить за реакцией на осунувшемся лице Ханагаки, вещает о непоседливом Руби, умершем на руках Манджиро, распоротым насквозь.
О побоях.
Об удушении.
Об убийстве, которое заняло несколько минут, когда маленький ребёнок, доведённый до полной психической нестабильности, потерял контроль.
О планах Манджиро вытравить Драконов с ринга при малейших попытках выбиться дальше, лишь бы добраться до барона и отомстить. Навсегда, как ему казалось, обезопасить друзей, Тосву и брата.
— Только кровь, боль и смерть помогла ему выйти из состояния полного отчаяния! Только нечеловеческая сила прирождённого, холоднокровного убийцы, помогла ему всадить нож в артерию ублюдка, шантажирующего смертью брата! Сила помогла помогла ему справиться! Даже Вакаса, которого изнасиловали во все щели, был напуган! Шиничиро сдерживал свастонов так много лет, не допускал боя… Но распад ЧД произошел! И, блять, всё было продумано до мелочей, чтобы Майки, наконец-то, смог избавить брата от опасности самостоятельно, но во что это вылилось?! Всё пошло по пизде из-за тебя, Ханагаки! Хуев праведник! Ты превратил Непобедимого Майки в того, кому ебаные санитары заламывают руки и колят уколы!
Ханагаки мелко затрясло. Тошнота медленно, но верно, прокладывала путь к горлу.
— А я ведь настраивал всю свастику против тебя! Собрал отряд Кисаки, чтобы ты сдох, как последняя собака у той самой больницы! Навёл Ханму на киллеров! Но ты, ты, чёртов лузер… неприметный подонок, ебаное недоразумение…! Ты, каким-то волшебным образом, сумел объединить Майки в тесное кольцо с Драконами! Ты влез и настроил против меня даже Шиничиро! Я, наконец-то, был так близок к Майки… Но ты, кретин, всё испортил!
Санзу ударил Ханагаки по лицу так размашисто и увесисто, что его отбросило в другой конец комнаты: ваза, с искусственными ветвями едко-розовой сакуры, разбилась на осколки.
Следующий пинок в живот заставил его сложится вдвое, прямо-таки впечатываясь в раздробленное, как кусочки пазла, стекло. Но боли Ханагаки не ощущал.
Перед глазами стоял маленький Майки, который убил кого-то вдвое, если не втрое старше себя.
Как бы он не пытался вернуться в реальность и что-то ответить на болезненные выпады, в голове настойчиво пульсировали другие картинки.
Хотелось плакать, но Ханагаки будто заморозили изнутри.
— Майки разрушил наши планы! Доверил безопасность Шиничиро Драконам! Из-за тебя он отказался мстить! — не прекращал истерично выкрикивать Санзу, — И где теперь Майки?! В ёбанном дурдоме?! Кто из нас желает ему счастья, Такемичи?! Уж точно не ты, пидор крашенный! Чтоб ты сдох!
Санзу распалялся всё больше. Он повалился сверху на Такемичи, вдавливая его в стекло, что безжалостно пронзало кожу через одежду.
Грубые худые руки дрогнули в попытке взять Такемичи за горло, но тот уже давно схватился за крупный осколок и резким движением проткнул чужое плечо. Едкий запах крови врезался в ноздри. Некогда синие глаза Ханагаки казались блеклыми, сырыми и совершенно пустыми, излучая неприкрытую ненависть, с которой он таранил потолок и гребаную сверкающую люстру. Тяжесть тела душила. Болезненные стоны прерывались на короткие, придушенные вздохи, и Такемичи не выдержал.
Сбросил раненного ублюдка с себя, отполз, перепачканный в чужой и своей крови в центр комнаты… да, некоторые части вазы уже напрочь встряли в тело. Но это было не страшно. Страшно было за Манджиро. Его Манджиро, который с самого-самого детства страдал, а потом опять… и только с ним, Такемичи, попытался кому-то довериться. Попытался, но Ханагаки был слишком погружен в другие проблемы, решение которых должно было помочь им стать ближе, но в итоге…
Ханагаки вывернуло на стерильный ковёр в гостиной: да, прямо рядом с Санзу. Тот всё ещё стонал от боли, но, пораженный, замер, разглядел в этом трясущемся, разрываемом кислотной желчью парне — глупом, слабом, беспомощным в диких, болезненных судорогах, себя.
И умолк, даже не силясь комментировать, в какую сумму обойдётся уборка в квартире.
Откашлявшись, стирая окровавленными руками слёзы, Ханагаки хрипло, едва дыша пробормотал:
— Эй… Харучиё… если не хочешь встретить последнего убийцу в своей жизни, — дрожь в голосе исчезла на слове «последний», — держись от Манджиро как можно дальше. Усёк?
Такемичи взглянул через плечо так, что Санзу обдало льдом. Ханагаки поднялся на ноги, забыл про куртку и вылетел из чужой душной квартиры в суровый январский воздух.
На улицах Токио мела метель. Осколки, вонзающиеся в спину… это его собственное сердце? Он не знал.
Видел только, идя по проспекту, как прохожие отшатывались от него, как от чумного. И улыбался. Так бессмысленно, пусто, одиноко улыбался.
Уселся он на лавке у статуи Хатико, запорошенной белым снегом. И посмотрел на грустную мордочку с какой-то отчаянной, немой мольбой.
— Ты ж, сука, ночевал на рельсах… ты, блять, не жрал толком… ты же, мать твою, в одиночестве… без него… как ты прожил так долго?
Он разрыдался, как ребёнок. Он не чувствовал холода, не чувствовал физической боли. Он чувствовал только острое, всепоглощающее одиночество и безысходность.
Да, опять Такемичи всё стало как-то понятно.
Это смерть. И Манджиро с детства боролся с ней.
***
Шиничиро шепчет:
— Пошёл к чёрту.
Откровенный монолог Вакасы заставил Сано возненавидеть его.
Раньше Шиничиро никого не ненавидел так сильно. Если и ненавидел вообще.
Ничто больше не могло разжалобить его. Над телом Имауши надругались несколько раз и он всё терпел, лишь бы Сано был жив… он не мог бы понять, забыть, однако, простил бы ложь.
Но его маленький брат стал убийцей, был уничтожен и пытался бороться в одиночку. В молчании, лжи и тишине. За брата он не прощает.
— Вакаса, — надломанный голос догнал его уже в дверях.
— Да?
— Прямо сейчас я хочу, чтобы ты не просто ушёл в коридор и ждал, пока я остыну. Я хочу, чтобы ты ушёл навсегда.
Парень едва заметно вздрогнул: это был не просто удар наотмашь, это электрический разряд вплоть до костей и оголённых нервов.
Это конец.
Едва дверь закрылась за ним, Сано начал громить в палате всё, что попадалась ему под руку. Из глаз текли слабые, злые слёзы, а на задворках сознания мелькала одна-единственная мысль: я хочу умереть.
***
— Ты потерял немного крови, но достаточно напился нашей. Ты ведёшь себя невыносимо! И я не хочу знать, где и кто пихал в тебя стекло. Ты отвратительный ребёнок… но я рада, что ты вернулся домой. Извинений от тебя требовать я не буду.
Такемичи досадливо сморщился.
Но он просто больше не мог не действовать.
Надо было сдаться, позволить себе опуститься на самое дно безвылазного колодца, чтобы в итоге взлететь. Возможно, в очередной раз столкнуться о скалы, но последний рывок был необходим. Даже если это его разрушит.
— Отоспись, а завтра навсегда порви с тем парнем. У нас самолёт со дня на день. Больше мы тебя здесь не оставим.
