black eyes, bad guys

Майки не любил зимы. День казался непростительно коротким, от небес было непонятно, чего ждать, темнота захлёстывала с ранним заходом солнца, а ещё… вот, смотришь в окно и не понимаешь — утро сейчас, полдень или вечер? Всё одинаково серое, скупое и безжизненное. Он полулежал на смотровом кресле, то и дело ёжась от холода кожаной обивки. Майки ненавидел себя за тошнотворное чувство слабости во всем теле. Голова, кажется, увеличилась в объёме, чтобы заполниться железками, камнями и позвякивающими обломками стекла. Глаза закрывались сами по себе, а внутренний голос предупреждающе шипел о том, что он не должен подпускать к себе никого ближе расстояния десяти шагов. Физическая слабость выдёргивала последние ростки сознания, и он убеждал себя в том, что это и было единственным предсказуемым исходом для него. Но горло сдавило спазмом. Это могли быть слёзы, однако он скорей помчится к толчку и будет очищать и без того пустой желудок, нежели позволит себе поддаться на полнейший слом. Это чувство преследовало его с того момента, как он увидел живого Шиничиро в коридоре, почти панически и отчаянно выискивающего что-то. Майки знал, он искал его. Он убедился в этом, когда за окном показался силуэт Ханагаки. Когда любишь кого-то — боишься потерять. Если утратил, то отчаянно ищешь. Только если любишь, конечно. Майки задрал рукав тёмного свитера лёгкой вязки, посмотрел на бинты от сгиба локтя до кисти — следы крови не проступили. Затянули неплохо так, от души. Звук шагов потревожил его слух, он нахмурился от лёгких спазмов в висках. — Если вы тот самый мозгоправ, которому Тагава поручил мной заняться… — проговорил он бесцветно, не размениваясь ни на приветствия, ни на малейший поворот головы, — То поздравляю. Вас я… не хочу видеть больше всего. Невысокий лысый мужчина с хитрой улыбкой под густыми усами смотрел на него в упор. — Да, точно не хочу, — окинув его взглядом, буркнул Майки. — А ты забавный малый. Юмор продлевает жизнь, — этот дядька умел смеяться глазами. — С этого дня — больше не шучу. — Зря ты так. Я же надеюсь помочь тебе. Манджиро Сано невротически передёрнуло, он тут же сцепил холодные бледные руки, хмуро уставившись перед собой. — Бесполезно, — сказал он, — В смысле, в вашей помощи нет необходимости. Я, наверное, вернусь в палату… или где мне койка-место уготовлена? — Ты продолжаешь шутить, — хмыкнул врач и уместился за свой чистый продолговатый стол, который почему-то напоминал Майки гроб, — Если у нас не выйдет разговор, то будет худо. Тебя запрут в загадочном здании, по соседству с Наполеоном и Петром Великим. Майки побледнел. Он чувствовал себя таким неправильным и беспомощным, что зуд от раздражения отдавался болью в груди. Эфемерные раны, как растертые, набухшие шишки от комариных укусов зачесались в венах. — Вы меня не напугаете, — почти шепчет он, — Мне говорили, что у меня биполярка. Вроде бы, люди с ней живут за пределами психушки. Доктор хмыкнул. Небрежно бросил на стол папку с документами, и когда она с мощным шлёп коснулась поверхности, произнёс: — Я человек простой, Сано-кун. Пугать пациентов не про меня. Парень вскинул подбородок и скрестил руки на груди, — врач на это дело улыбнулся, как озабоченный подросток, обнаруживший статью о жестком пореве в дедовском журнале по садоводству. — А вот ты закрываешься. И, уже минут пять, неосознанно дёргаешь ногой. Майки уставился на свои конечности так, будто видит впервые. — Ты думаешь, как уйти от меня по-быстрому? — Я об этом вам сам сказал, Ванга-сан. — Ладно, я больше не буду поражать тебя своими способностями, — закряхтел док. — Да, я знал, что ваши колебания бессмысленны. — Так ты у нас Нострадамус-кун? — Но… страдамус, — задумчиво проговорил Майки, — В яблочко. — Прежде чем начать работать с клиентом, я просматриваю медицинскую карту, чтобы не тратить время на пробные сеансы и прочие мероприятия, никакого отношения к лечению не имеющие. Но в вашей истории болезни — пустота. — Прям как в моей жизни. Уэно не был впечатлён от слова «совсем». — Стало быть, насчёт биполярного расстройства, вас вряд ли просвещал врач? — Не угадали. Его зовут Сэтсуо и на тот момент он только начал свою карьеру в вашей сфере. — Вот как? — Он застал меня в состоянии, когда меня всё раздражало. Почти как сейчас. — Скажите, подобные вспышки агрессии, как прошлой ночью — уже случались? Майки молчал. — Понятно. Вы — конфликтный человек? — Бывает… как у всех, — вздохнул Сано, — Ну, или чуть больше, чем у всех. — Есть то, что никогда не вызывало раздражения? Манджиро снова не спешил с ответом. — Помнишь, что ты сделал прошлой ночью? Чёрные глаза заволокло дымом. — Я помню, что мой брат перестал дышать, — едва слышно проговорил он, — Мне сказали, у него был приступ… Я видел его. Он в порядке. Если можно так сказать. — Можно. Но о тебе так сказать нельзя, — Майки опустил взгляд, — Мне довелось побеседовать с Вакасой-куном, — с лица доктора Уэно исчезли остатки всего задора. Майки встал с насиженного места, подошёл предельно близко к столу. Медленно склонился к мужчине. — И что дальше? — спросил он. — Вы что-нибудь слышали об импульсивном расстройстве личности?

***

Какучо не знает, что ему следует сделать, чтобы заставить мелкого больного голодранца хоть что-то съесть. Мальчик кривил губы, когда ему предложили кашу. Фрукты он по-взрослому посоветовал засунуть кое-куда медсестре. От сладкого не отказался, но и соглашаться не спешил. Не поверил, что дадут просто так, и оказался прав. У Какучо сводит подбородок. Он вспоминает, как нашёл его и осознаёт — просто быть не могло. Мой отец японец. А мать — шлюха, — сказал Хаку в первую встречу. Тогда Какучо моментально вернулся в прошлое — койка с острыми железками, упирающимися в позвонок через тонкий матрас, холодная стена у окна, жестокость и смрад столовой. Детский дом — худшее место, куда можно было попасть ребёнку без опеки в те годы. Его приняли туда временно, и заведующая громко кричала в кабинете, когда доктор Ханагаки привёл его. — Я найду для него подходящее место. Уверен, за неделю он не съест весь рис и вам не на что будет жаловаться. Мальчик недавно потерял родителей, слабовидящий. Он не доставит проблем. — Если он такой положительный, почему бы вам не взять его себе? — Думайте, что говорите. Это не кошка и не собака, это ребёнок. — И? — У меня есть сын. Как бы не упустить его, с нашей-то работёнкой… — мужчина нахмурился, — Я прошу у вас неделю. Лично займусь поисками дальнейшего проживания. — Ровно неделю. — Хм. Да. Но запомните… одно слово Какучо о том, что с ним здесь плохо обращались — обещаю, вы пожалеете. Слово отец единственного друга сдержал, в отличие от надсмотрщиц — по-другому нельзя было называть женщин, работающих там, — и забрал его в дом престарелых, побитого и полуголодного. — Какучо, — сказал Ханагаки, притормозив у невысокого здания с длинным каменным забором, упирающимся в соседнюю улицу, — Моего сына больше нет рядом с тобой. Он не может тебя защищать постоянно, ты это уже понял? Мальчик понуро кивнул. — Сейчас перед тобой живой пример того, кого никогда не защищали. И ничего, выжил…научился карабкаться сам. — Не все такие… сильные. Ханагаки ухмыльнулся. — Поверь в себя и найди цель в жизни. А я найду тебя позже. Уверен, что увижу достойного паренька, а не сопляка и пройдоху, — он кивнул в сторону здания, — Здесь тебя никто не обидит, а помогать слабым и немощным старикам, моральный долг любого нормального пацана. Ясно? — Да. — Я вернусь, мы поправим твоё зрение. Такемичи за это время тоже наберется… ума. Будете мужчинами, которым не нужны няньки. Поэтому не ищи ничего в прошлом, оно многим не приносит ничего, кроме боли. Ступай. Тебя ждут. Какучо правда ждали. Он как сейчас видит — бабушку Аями, сидящую в шерстяном хаори на крыльце и двух дедушек с одним бронхитом на пару: каждое утро они играли в шахматы на скамейке. Внутри запах медикаментов и какой-то почти общинной, облагороженной старости, царившей там. Ухоженные нянечки, воюющие за сердце доброго и молодого доктора Ято, заботливого ко всем своим пожилым деткам. А позже… ближе к Рождеству жизнь подготовила подарок. Мальчик, изменивший его жизнь — такой смуглый и тёплый для одинокой зимы, полной ночных кошмаров и слёз, — ворвался в обитель сонной жизни и принёс с собой целый ворох беспокойств всем обитателям. Но с ним можно было улыбаться, с ним можно было… дружить. Когда во время прогулок ненавистный Какучо шрам вызывал всплеск веселья у мелких отморозков на общем дворе, Изана вступался за него. Однажды в отчаянии он расплакался после очередной неудачной потасовки и сказал, что у него никого на этом свете нет — Изана сказал: «у тебя есть я». И он стал для него всем. Когда Изана уходил гулять со своим старшим братом, то Какучо всегда с нетерпением ждал его возвращения. Ему нравилось видеть его по-настоящему счастливое, невинное лицо. — Знаешь, — даже бельмо на глазу не могло скрыть обожания, таившегося при взгляде Какучо на Изану, — Я бы хотел видеть тебя таким всегда. — Каким? — смущённо буркнул мальчик. — Счастливым. — М-м. — Что ещё может вызвать у тебя такую улыбку? Изана насупился, опустив свои длинные ресницы. — Вообще-то… ты, — шепнул он чуть слышно, и уже громче добавил, — Давай вместе… в будущем будем заботиться о тех, у кого больше нет никого? Отыщем место, где ребята… такие же, как мы, не будут чувствовать себя одиноко. Это сделает меня счастливым, Какучо. Тогда мальчик понял, для чего он хочет жить и с кем. Только вскоре что-то сломало искрящегося, как снежнику, Изану. И немудрено, ведь замерзшая дождинка с неба такая хрупкая. Когда после очередного привода в полицию, директор дома престарелых решил судьбу Курокавы переездом в школу для «трудных подростков», что-то надломилось и в Какучо. С каждой тайной встречей разговор с другом давался всё сложнее. А потом вернулся доктор Ханагаки: их болезненное расставание долго хрустело стеклом на зубах. Но он никогда не оставлял мыслей об Изане, никогда не оставлял их мечту. А несколько недель назад он нашёл способ восстановить с ним связь. И не мог не гордиться этим. — Рождество и впрямь волшебное время. Когда-то я встретил тебя, а теперь мой брат… мои братья. Они делают всё возможное, чтобы я не чувствовал себя одиноким, — говорил он во время их последнего телефонного разговора, — Какучо, так ты правда заботишься о том ребёнке? — Да. — У него никого нет? — Теперь есть. Он напоминает мне тебя. — Хм… Правда? — Ты так часто рассказывал мне про Филиппины… и о том, что твой брат пытался найти там… — Хватит об этом. — Да, прости… На каникулах я выбрал поездку туда вместе с волонтерским клубом в школе. Я и здесь помогал в больнице, лишние руки никогда не помешают… Я был удивлён, насколько на островах до сих пор популярна… — Проституция? — проскрежетал Изана. — Кхм, — Какучо напряжённо помолчал, — Его мать вела такой образ жизни. Умерла от туберкулёза. Он скитался по улицам, пока его не подобрали с обмороком и не увезли в больницу. — Что с ним? — Рак мозга. Он может умереть без должного лечения, но мои опекуны подготовили документы, чтобы вывезти его в Нью-Йорк и спасти. Они врачи. — Кажется, у парней со шлюхами-матерями и отцами-японцами началась белая полоса? — рассмеялся Изана. Помолчал, — Какие шансы? — Они сделают всё возможное. Это всё, что я знаю. — Я верю, что получится. — А потом мы приедем в Токио! Я позабочусь о нем, мы сможем… дальше воплощать нашу мечту. Вместе. Ну, конечно, только если ты этого всё ещё хочешь. — А ты в этом сомневаешься? Мне так приятно, что мои слова — не пустой звук для тебя, Какучо. Светловолосый мальчик исподлобья посмотрел на своего болтливого друга-няньку. — То есть, если я выживу… — Эй, всё с тобой будет хорошо! — … ты будешь воспитывать меня вместе со своим другом? Кто из вас будет моей мамой? Так можно? — Хаку! — вспыхнул Какучо, — Можно, наконец, начать есть кашу, не задавать таких глупых вопросов и быть более тактичным? Я хотел поднять тебе настроение, но не настолько же! От гневной тирады его отвлёк звонок мобильного. По улыбке, мелькнувшей на лице парня, мальчик понял, кто звонит. — Это мамочка? — А-ну, цыц! Какучо пришлось выйти в коридор, чтобы не сгореть от недетского взгляда чёрных глаз. — Изана! Я звонил тебе сто раз! Миллион смс, от новых идиотских шуток Хаку до поздравлений с Новым годом и Рождеством, но ты… — Какучо, — прервали его так резко, что сердце замерло, — Мой брат смертельно болен.