black eyes, bad guys

Майки расслабленно умещается на постели, но его плечи заметно напрягаются, когда он ловит на себе изучающий взгляд Такемичи. Мокрые от снега вещи на полу, и одеваться пока надобности не было, да и желания тоже. На лице Ханагаки — смущение, которое нельзя замаскировать даже глиной, и это уже совсем не забавляет. Есть болезненный трепет, почти на грани безумия, а ещё мощное убеждение — сейчас произойдёт что-то, что Майки хотел бы сохранить в памяти даже под угрозой смерти. — Ты закрыл дверь, — хрипло констатирует он. Такемичи кивает и опускается перед ним на колени. — Да, Манджиро. Именно это я и сделал, — он протягивает небольшой коробок. Волнение окутывает с неистовой силой — Сано слабо понимает, как с ним такое вообще может происходить? Впрочем, он знает, что ему уже давно следовало бы перестать удивляться, потому что это Такемичи. С ним всегда… по-другому. — Открывай, — просит он, и Майки нервно сглатывает. Уязвимость под воздействием этого взгляда и голоса, — когда они наедине, — тоже могла бы войти в привычку, но ни черта подобного; непослушные пальцы становятся деревянными. Возможно, это после мороза… ведь так действует тепло? Но в груди всё раскалено до предела давно. Никаких оправданий. — Давай же, смотри! — нетерпения у Такемичи, хоть отбавляй, и это качает воздух из лёгких хлёстко и жадно. И Сано улыбается, глядя на содержимое со смущённым недоумением. — Это ты… когда успел, Такемитчи? Фотографии втихаря — его, спящего, — с разных ракурсов, растрёпанного и со следом от подушки на щеке, будят лёгкое раздражение. Но оно рушится, стоит ему посмотреть на Ханагаки. — Перед тем, как уехать… мне просто хотелось сохранить тебя таким не только в памяти, — он аккуратно берет Майки за руку, — Я немного увлёкся, ведь у меня не было ни одной твоей фотки.… — он шумно выдохнул, — Переверни. Почерк Такемичи на маленьком листочке для заметок знакомо резанул по глазам своей задорностью, и только потом Сано смог понять текст. «Семь фотографий — семь твоих желаний. Я хочу быть в том сне, который хочешь видеть ты». — Такемитчи, это… — он не нашёл слов. — Напиши на обратной стороне своё желание. То, чего ты хочешь, но по какой-то причине не можешь произнести вслух. — И всё? — Я подготовил альбом, — Такемичи указал подбородком на тумбочку, — Он всегда будет на видном месте. Напиши и клади туда. А я сделаю всё возможное, чтобы воплотить это в реальность. Майки опустил голову. Его грустный взгляд причинил острую боль. — Я редко вижу сны, Такемитчи. Разве что, иногда… кошмары. — Почему я не знал об этом? — Потому что это не имеет значения. Не волнуйся. Я бы смог защитить тебя от всего, что вижу. — В этом я не сомневаюсь, но… это важно, Майки. В тревожных снах нет ничего хорошего. — Когда ты рядом, то мне ничего не снится. Я могу выспаться. Мне спокойно, — он ласково улыбается, — Только это… имеет значение. — Манджиро… — Такемичи выдохнул, уткнувшись лицом в его колени. — Опять угадал, чего мне не хватает, — хмыкнул он, — Хороших снов с тобой. — Тогда… я сделаю, как во сне. Сано улыбнулся и кивнул. Потом тихо пробормотал: — У меня один вопрос. — Да? — Почему семь? Поз для секса, как минимум… — М-майки!.. — вспыхнул Такемичи и завопил, но его заткнули коротким, влажным поцелуем. Опомнившись, он куснул парня за губу. — М, показываешь зубки? — Манджиро… — гулко сглотнул Ханагаки, — После всех семи исполненных желаний, ты будешь говорить мне открыто обо всём, чего хочешь. Я знаю. — Я могу прямо сейчас, — усмехнулся Сано, вполне себе однозначно придвигая бёдра, — Или ты не закончил? — Есть ещё кое-что. Манджиро вздохнул с обреченностью, отчего Ханагаки паскудно захихикал, бесцеремонно шаря в коробке с наполнителем из блёсток рукой. — Я не знал, что именно должен сделать… — Ханагаки нервно сглатывает, — Тогда я подумал, что вызывает во мне слабость? Мою главную слабость в тебе… Это было бы символично, ведь ты, как я понял, сам не свой из-за моих рук, — радужки наливаются морем, когда его взгляд скользит от бёдер к коленям, а после к ступням. Майки нервно ловит губами воздух. Сердце то наполняется тяжестью, то звенит хрусталём от лёгкости. Он пытливо вглядывается в лицо Такемичи, пытаясь навсегда запомнить эти мгновения, но в голове всё мешается. Приходит почти болезненное осознание, что время неудержимо, каким бы счастливым оно ни было. Горячие пальцы касаются лодыжки, но мурашки бегут по всему телу Манджиро. — Ты мне нравишься безраздельно. Думаю, твои руки… это просто самое теплое место. Так было, кажется, всегда, знаешь? — Майки улыбнулся и его глаза засияли, — И потом, у меня не такая богатая фантазия, как у тебя. Шиничиро в курсе. Вот и принимал активное участие с самого начала… я имею ввиду, когда принёс нам презики. — Я долго не мог определиться с тем, что подарить. Не представлял, что бы ты стал носить. К тому же, нельзя найти ничего, что украсило бы твою улыбку. Майки смущённо опустил голову. — Думаю, — шепнул он, — от тебя я бы носил, что угодно. Кроме футболки в твоём стиле. — Манджиро! — Шутка. Расслабь булки. — Знаю, мистер «my dick is big». Сано рассмеялся и этот нежный, звонкий, любимый звук лишил Ханагаки дара речи. — В одну из ночей с тобой я понял, — прошептал он, стоило Манджиро серьёзно заглянуть ему в глаза, — эти ноги могут убить. Во всех смыслах. Меня… уже убили. Сано непроизвольно склонялся ближе к Такемичи, пока тот не обхватил изящную щиколотку и не уместил оружие на своё плечо. Под пристальным наблюдением чёрных глаз, парень достал два соединенных между собой браслета. Вечность, да? — пронеслось в голове Майки. Это была та единственная ниточка мысли, собравшая разум и чувства воедино. Ханагаки коснулся губами округлой косточки, слегка прикусил кожу, и надел на него незамысловатое украшение — телом завладела мелкая дрожь, а перед глазами от горячих прикосновений и нежности всё поплыло. Тугой узел косых мышц затянулся. Майки задышал чаще, а Ханагаки прошептал: — Манджиро, — оставил мягкий поцелуй на венке, — Это лучший Новый год в моей жизни. Знаешь, если провести эту ночь вот так, между твоих ног, означает провести так весь год, то я… Он не успел договорить. Майки обнял Такемичи за шею и увлёк его в самозабвенный поцелуй, который снимал все ограничители с поразительной скоростью. Парни стонали друг другу в губы чаще, чем дышали, на какое-то время потерялись в пространстве, вместе забыли, где находятся, и зачем вообще существовали прежде. Ханагаки казалось, что время всё-таки остановилось, ну или хотя бы замедлило ход. Чувствам нельзя дать ни обозначений, ни ярлыков, ни нумерации. Что значит любовь, если это короткое слово во многих вызывает боль и грусть? Что значит — первая, вторая, последняя? — если чувства есть, то они живут и дышат постоянно, а не в определенный период времени. Когда наступают трудности, более или менее близкие люди часто успокаивают нас словами, по типу — значит, это не твой человек, найдёшь лучше, все переживали такое. Это вовсе не значит, что отвратительные в своей банальности советы — плохие. Многим они помогают. Вот только это что-то общее, статичное, собранное под одну гребёнку. Никому не дано понять, что ты испытывал. Никто не может с точностью предсказать, сможешь ли ты двигаться дальше? Потому что, на самом деле, это всё происходило только с тобой. Это не борьба за собственную неповторимость и идентичность, а истина: ты воспринимаешь всё так, как можешь только ты. Такемичи это понял настолько отчётливо впервые. В его жизни практически не было ошибок, потому что и жизни толком не было. Он слушал, повиновался, соглашался. А в итоге оказывался в тех точках, где прежние наветы оказывались бессмысленными. В какой-то момент он осознал, что ему следовало бы слушать, прежде всего, себя. И Манджиро. Сано стучал в закрытые двери, пока не снёс их с петель, и не стал человеком, — не для, а с кем — Такемичи хочет жить. Он стал тем, кого хочется узнавать до последнего вздоха. Прежде всего с тех сторон, о которых никто не подозревает. Наблюдая за ним мельком, он мог уловить то, чего не видел в упор. Его привычка накручивать непослушную прядь на палец. Подёргивать ногой, сидя за столом. Смотреть вокруг, не то, чтоб свысока, а отстранённо — будто выискивая оправдание и смысл для всего, что находится поблизости. Закидывать ногу во сне — поверх подушки, простыни и самого Такемичи. Чистить зубы минут по десять, не выключая кран, но только после завтрака. Смотреть прямо в зрачки во время разговора. Казалось, он касается глазами… Ещё недавно у Ханагаки была непростительно скучная и бедная на события жизнь. Зато он, хоть и примерно, но воображал своё будущее, согласованное с ожиданиями родителей и негласными правилами общества.Теперь, при слове «будущее» он закрывал глаза — и в этой темноте не было никого, кроме Майки. Его он видел слишком чётко, по какой-то причине был уверен только в нём. Он нужен мне — промелькнуло в голове, и он застыл в объятиях парня, вжатый в его тело руками и ногами. — Такемитчи, — прошептал Сано истерзанными губами и потёрся носом о его висок, — Ты вообще здесь? О чем задумался? — О тебе, — признался он, — Это постоянно. — Даже когда мы целуемся… ты… — Да. — Почему? — Люблю. Майки сдавленно выдохнул и ловко затащил Такемичи к себе на постель, возвращая его губы во власть своих. Ханагаки, устроившийся сверху, ощущался незаконно приятно — и Сано, наслаждаясь его хриплым дыханием, то и дело сжимал его ногами крепче, проверяя, не прервёт ли он поцелуя при максимально тесных обстоятельствах? И он не прерывал ни на секунду. Только сильнее, грудь в грудь, губы в губы — так, чтобы кружилась голова. И поэтому трижды проклятый, несвоевременный стук в дверь был, как кипяток, выплеснутый на их и без того раскалённые тела. — Пришибу, — шикнул Майки, подставляя шею под поцелуи. Такемичи укусил мочку его ушка: Сано вскрикнул и задрожал. — Не отвлекайся, — шепнул он, а сила кулаков неизвестного смельчака стала настойчивее. — Убью. — Давай меня? — прохрипел Ханагаки, и Манджиро открыл пьяные от страсти глаза, впиваясь пальцами в щёки парня, — Просто продолжай. Руки Сано скользнули на широкую влажную спину. Порезающиеся под упругой кожей острые лопатки дрожали, и он не смог сдержать стона. Такемичи поцеловал его в подбородок, чуть задел зубами, посасывая. Вместе со всхлипом Майки раздался знакомый противный хохот. — Уничтожу. Прикончу всех до единого, — Майки прикусил губу до крови, а Такемичи уткнулся в его шею, горячо дыша. Он матерился и ненавидел этот день. — Я сказал, что нам нужно было сбежать… — Ма-а-айки! — затянул Баджи, — Хорош кувыркаться! Дети просят вас двоих. У Мицуи скоро будет истерика! — Нет, будет массовое убийство, — Манджиро почти задохнулся от гнева, вперемешку с удовольствием, вызванного возобновившимися поцелуями Такемичи на его груди. Его глаза закатились от удовольствия. — Ну же, Майки! Понимаю, как никто другой: лучше нет влагалища, чем очко товарища, но всё же… — Совершим его вместе! — зарычал Ханагаки и куснул Майки за сосок. — Да, — всхлипнул он, — Покончим с этим. Ну да. Это говорили парни, которые уже через несколько минут вместе с щенком, Луной и Маной играли в дочки-папочки. Почти до рассвета. Чудом выживший Баджи угорал, Чифую периодически давал ему подзатыльники, а большая часть гостей — ахуевала от жизни, когда Манджиро продемонстрировал колоски на голове и разноцветные заколочки с Хеллоу Китти. Мицуя сказал, что ему идёт. Казутора поддержал; Санзу протрезвел мгновенно. Па не вдуплял, а Пеян спас его, посоветовав не утруждаться. Умиротворённые девочки уснули, закутавшись в пледе — они получили максимум удовольствия от новогодней ночи.Такемичи, прижимая к груди щенка, вырубился между ног Майки. А сам Манджиро валялся на полу, от усталости не в силах даже заснуть. Ему помогла только одна методика: он считал Баджи, воображая разные варианты отрезания от него его достоинства, и это правда помогло. — Убью, — произнёс он, прежде чем окончательно вырубиться, и Шиничиро, волочивший на спине Вакасу, вздрогнул от ужаса. Только заглянув в проём на мансарде, он счастливо рассмеялся и понял, что до этого дня ему было необходимо дожить.

***

— Зачем… зачем ты это сделал? — Вакаса бормотал чуть слышно, холод простыней в гостевой спальне, и, очевидно, не самой обжитой комнате, посылал по телу рой неприятных колючих мурашек, что сковывали движения. Шиничиро провел рукой по его влажному лбу. — На тебя футона не хватило. Ты слишком много выпил. Не мог же я бросить тебя в гостиной? — Нет… — он нахмурился, с усилием открывая глаза, — Зачем ты поцеловал меня? Шиничиро вгляделся в его лицо, будто сам пытался найти ответ на этот вопрос. — Захотелось сделать то, что хотелось. — Забудем, да? — горько усмехнулся Вакаса. Суженные от пробивающегося в комнату света зрачки блеснули, задевая что-то живое в груди Сано, — Помнишь, ещё давно… в клубе… ты сказал мне… не верить губам, которые тебя целуют? Брюнет смущённо улыбнулся, сел на край постели и положил голову ему на грудь. — Да, пьянь. Помню, — тень грусти растеклась по бледному лицу, — Только несмотря на то, что ты скрывал от меня правду и врал… я чувствую, что всё равно могу тебе верить. Вакаса ткнулся носом в его макушку. — Я тебе верю… Всегда, — прохрипел он, — Но не в тот раз, когда ты сказал, что всё напрасно. — А зря, — пряча влажные от слёз глаза, рассмеялся Сано. — Выебу. — Наконец-то, ты это сказал. — Могу воплотить, — хмыкнул Вакаса. Даже не глядя, он почувствовал на себе томный взгляд чёрных глаз, абсолютно блядский в своей искренней невинности, а встретив его, едва ощутимо коснулся тонкими пальцами небрежной чёлки Сано. Да, его глаза спорили с тлеющим зимним утром за окном, изгоняли его и просили нырнуть, раствориться в этом мраке. Вакаса подумал, что любил Шиничиро. И эта мысль, которая посетила его в прошедшем времени, на мгновение лишила воздуха в лёгких. Он поймал себя на одном горьком факте — ещё поцелуй, и всё вновь станет осязаемым и настоящим. Любовь вернётся. Но потом Шиничиро опять отступит и забудет. И всё повторится снова. — Чего ты ждёшь? — хрипло спросил Сано. — Хочу понять, зачем ты… — Если ты хочешь кого-то, то просто хочешь, верно? — он стянул с себя футболку, неловко помял ее в руках, опустив свои длинные ресницы. Вакаса медленно сел на постели и посмотрел на Шиничиро, как на врага. — Ты шутить пытаешься? — Я никогда ещё не был так серьёзен, — и в знак подтверждения, он медленно потянулся к лицу Вакасы. Этого было более, чем достаточно, чтобы спровоцировать его на поцелуй. И на многое другое тоже. Шиничиро хотелось почувствовать, каково это: приятная боль. Он привык изучать все ее полутона и оттенки. От прикосновения Вакасы к шее что-то внутри зашевелилось, но он предпочёл просто не думать об этом. Хоть что-то должно остаться вечным.