black eyes, bad guys

Манджиро появляется у квартиры Такемичи рано утром. Он долго стоит под его окном, вглядываясь в темноту и отчётливо осознаёт, что ничего хорошего его впереди не ждёт. Он не достучится. Его там нет. Майки искал две свои боли везде. Они не вернулись в поместье, не поехали к Шиничиро. Не ответили ни на один звонок. Не подавали никаких признаков жизни. Майки касается руками своей потяжелевшей от неутешительных мыслей головы и пытается понять — реально ли вообще всё происходящее? Если так, то почему рядом с ним никого нет? Он опускается на снег и тупо смотрит в мрачные стёкла. Действие таблетки неумолимо сошло на нет. Осталась только боль и какая-то жгучая, почти детская обида. Майки гонит свои страхи в одиночку. Давит их, пытается не упустить из виду ничего важного, но всё равно оказывается в огромной яме из недосказанности и пустоты. Как бы он ни пытался убеждать себя в том, что делает всё возможное, чтобы быть понятым и услышанным, он знает, что его усилий недостаточно. Он скрывает, значит от него скрывают. Это логично, но нечестно. Он не хочет, чтобы так было. У него есть только одно оправдание — терять Такемичи он не хочет. Брата хочет защитить. Поэтому приходится смиряться с тем, что он просто псих, у которого недостаточно сил победить самого себя. Каким бы пиздатым не был сюрприз, который они решили приготовить, он не стоит всей той боли, от которой перехватывает горло. Сано сжимает снег в ладонях и долго сидит неподвижно. В носу нехорошо свербит, а в глаза будто песка насыпали. Он просидит здесь, пока Такемичи не вернётся. Он уже привык спать с ним в обнимку. Он не хочет снова оставаться один. Он не сможет. — Ты в курсе, что хреново проступаешь со мной? — хрипит, ощущая ядовитую горечь, что из сердца лезет уже в горло, — Почему всё, что я говорю и делаю, не имеет для тебя значения? Он хочет раздавить снег в кулаках. Сжимает его так сильно, что пальцы сводит спазмом, но мокрая белоснежная масса податливо лепится в его хватке. Майки нервно усмехается. Замёрзшим слезам небес он смог придать форму, но полностью теряет свою. — Почему вы ушли? Я не заслужил знать? Тело ломает от дрожи и он валится на белое покрывало, прячет глубже лицо. Снег кажется тёплым, потому что внутри всё затвердевшее и ледяное. Он так хочет получить ответы на свои вопросы, что в голове начинают сгущаться краски, образуя собеседника. Я… придумываю его? Или он приходит сам? Неважно. Просто всё скопившееся внутри нельзя вылить на живого человека. О чём думает Такемичи, пытаясь залезть к нему в голову? Столько боли забрать нельзя. Она еле-еле помещается в нём. И если копать глубже, то обязательно утонешь. Сольёшься с этой темнотой. Может, Майки хочет уберечь его от боли? Неужели ему ни разу не приходила такая мысль в голову? Почему он требует от него так много? Почему хочет, чтобы Манджиро делился страданиями, если можно просто жить? У Сано плохо получается делать это в одиночку, куда лучше выходит рядом с Такемичи и Шиничиро. Но их нет рядом. Почему? — Это всё пиздёж, да? Знаешь, как больно это понимать и оставаться дураком? Я не хочу никому верить сейчас. Потому что вас двоих нет. Я вообще вам нужен? Майки стискивает челюсти, понимая, насколько жалко выглядит. С него достаточно. Наверное, так думал отец, выбирая вместо жизни небытие? Майки приподнимается, не отряхиваясь, заходит в подъезд. Недолго думает, прежде чем выламывает дверь в квартиру. С ноги. Тишина. Темнота. Только его запах и тепло всё ещё здесь. Сано стучит сапогами, расхаживая по комнатам, и те звякают застёжками, словно кандалы. С болезненной остротой Манджиро чувствует себя тем самым брошенным щенком, который ищет непутевого хозяина.От этого сравнения он хрипло, сдавленно смеётся, пинает ногой журнальный столик. Оставшиеся мандарины безвольно падают, катятся тёмными шариками, и всё это так нелепо и одиноко, что хочется кричать. Внезапно вспоминает работу старого фотографа — «Дорога к морю», усеянную трупами собак, которых владельцы умертвили газом по собственному желанию, чтобы отправиться в отпуск. Почему они не убили его? Впрочем, им удалось усыпить его бдительность. Он сам виноват. Он повёлся на обещания. Потому что верит тем, кого… любит. У Манджиро перехватывает дыхание. Его скручивает в половину, и он садится на корточки, пока короткие вспышки света в голове, — как от фотокамер, — неистово заставляют пространство вокруг него сжиматься. Дрожащими пальцами он достаёт мобильник Ханагаки из кармана — всё это время он зачем-то таскал его с собой, и еле слышно хрипит: — Почему ты здесь, а не у Такемитчи? Ты знаешь, как сильно я хочу расколоть тебя к херам? — он замахивается, чтобы бросить объект ненависти в стену, но рука сама застывает в воздухе. Тогда Майки аккуратно кладет предмет «последней необходимости для Такемичи» на диван. Плюхается на пол и начинает записывать голосовое уже со своего мобильного; долго молчит, наблюдая за бегущей полосой, отмеряющей секунды, и тяжко вздыхает. — Слышал…? Ха, что я за еблан? Как ты можешь слышать? Это ведь то, что я чувствую. Тихо. Темно, — палец соскальзывает, но он не сдается. Сдерживая болезненное шипение, проглатывает тяжелый осколок одинокого воя. Затем говорит преувеличенно весело. — Давай я тебе кое-что объясню, Ханагаки Такемитчи! Я — ебанутый. Проник незаконно к тебе в квартиру… просто так захотел! Я смотрю на твой телефон и пытаюсь сказать, как сильно я хочу… чтобы ты, сука, меня услышал! Я пытаюсь достучаться до тебя, а ты прячешься от меня в каком-то другом мире… Почему-то, ты пускаешь в него только Шиничиро. Я прав? Гнев. Как много ярости в его груди. Она своевольно рвётся на свободу вместе с судорожными вдохами. Мир идёт рябью, покачивается. Воздух хрустит на зубах, как сухое безе. До боли в челюстях — злость. Осязаемая. Другая, не такая как раньше. Она не отключает рассудок. Майки чувствует ответственность за каждый спазм в мозгу от невероятной боли, что выкручивает руки в желании выместить свою ярость. — Заебало! — нервно усмехается он, — Заебало смотреть в твои глаза и ничего не понимать! Он не знает, что хочет услышать в ответ, если бы таковой был возможен. Не подозревает, что нужно сказать? Что ему делать? Такемичи пытается помочь ему, но не даёт помочь себе. И рискует собой. Защищает Шиничиро от… него. Тогда, на крыльце. Он плакал. Почему? — Хочется вытрахать из тебя правду. От собственного признания по телу бежит мелкая дрожь. — Хочу понять, что ты обо мне думаешь? Как глупо. Он сходит с ума. Теперь двое исчезли, не попрощавшись. Любимые люди не предупредили его, а он ещё и псих! Почему Шиничиро ответил только Изане? Почему Такемичи не позвонил ему сам? — За что ты так со мной?.. — Майки давится воздухом, закашливается и не может понять, почему глаза так режет? — Ты мою боль забираешь, да? Тогда почему она со мной, а тебя нет?! Оскал на бледных губах становится шире, пока матовые глаза глядят в пустоту. — Тут так темно… Но мне так похуй. Майки падает на пол и долго лежит неподвижно. Внезапно подрывается и хочет разбить вдребезги, но теперь уже свой телефон… Стоп. Ему могут позвонить. Он, дурак, до сих пор в это верит. Майки движется в сторону спальни, ужасаясь от мысли, что хочет найти Такемичи там. Предсказуемо — пусто. Он роняет тело в мокрой одежде на кровать. Такемичи бы ругался. От одного представления нахмуренных бровей и сверкающих, живых глаз, Манджиро так больно, словно в спину вонзается семёрка мечей. В душной комнате ещё труднее находится. Пот скапливается на висках. Он почти не может соображать. — Ты бы поругал меня, да? Но я больше не могу спать без тебя, Такемитчи. Он утыкается носом в подушку, которая стала их общей, и трётся носом о наволочку, вдыхая часто и сбивчиво, как самый конченный наркоман. Так, чтобы лёгкие обжигало, а тело сводило судорогой. — Что вы делали этой ночью? Где вы были? Хочу задушить тебя… — хрипит он, и сам себя пугается. Я хочу вести себя, как то чудовище? — Просто я не железный. Я не могу так. Не справляюсь… — бормочет в бреду. Но, как ни странно, зачастую именно бред является той самой истиной, которой окружающие люди пренебрегают. Грудная клетка становится узкой, костями входит в сердце. Болит в солнечном сплетении. Брат говорил, что душа, скорее всего, находится именно там. Майки тесно, как в кулаке; лёгкие сдавлены прессом глубокого отчаяния. Это отвратительно. Ещё недавно он мог дышать, а теперь ему захотелось убежать от друзей… позволить себе утопиться в своём мрачном коконе. — Я не хочу больше всё это испытывать, — шепчет он. — Сколько времени должно пройти, чтобы ты понял меня? Я сам себя не понимаю… Это плата за всё хорошее, верно? Чаша весов с счастьем переполнилась, теперь я должен уравнять её с горем? — Такемитчи, что мне сделать? Скажи. Я сделаю, хоть расшибусь… Хотя, наверное, расшибусь быстрее. — Что я могу, чтобы ты меня хоть чуточку, хоть немного любил? Он слышит громкий всхлип: — Во-первых, прекрати нести хуйню! — дребезжащий от слёз любимый голос сел и охрип. Майки вздрагивает. — А во-вторых… блять, Манджиро! В мокром нельзя! Заболеешь же… Разденься! Слуховые галлюцинации? Майки знал, что у душевнобольных такое бывает. Вот только не думал, что у него это начнётся так жутко быстро. Он ещё слишком молод, чёрт подери. Майки плотнее утыкается лицом в подушку, зажимает уши руками и зло мычит. Вот, до чего докатился. Совсем ёбнулся. Задохнись, Манджиро, но не поддавайся жестокой игре воображения. Скоро всё закончится. — Ты совсем сдурел, что ли? Ты, блять, что творишь?! — Такемичи кричит. Ханагаки злится на себя до трясучки. В этот чёртов рассвет всё могло закончится. В этот едва ли начавшийся день он мог потерять всё. Он тянет Майки за плечи и разворачивает лицом к себе. — Идиот, какой же ты идиот… и я тоже! Эй, Манджиро! Почему… Сердце начинает биться в груди, как будто тоже съехало с катушек, стоит ему просто заглянуть в чёрные глаза. Сано судорожно хватает губами воздух, кадык его то и дело конвульсивно дёргается; внутри Такемичи — прожигающая боль. Бледные щёки Майки… это что, слёзы? Такемичи замер, как призрак, увидевший своё отражение. Свою душу, потрёпанную предательствами, разочарованием и ложью. Одиночеством. Душу, которая просто устала и почему-то соединилась с телом Сано Манджиро. — Если ты ненастоящий, — Майки тихо всхлипывает, — Я дам тебе по ебалу. Он улыбается, вглядываясь в лицо, хранящее в себе то ли боль, то ли жизнь. Всё, что он не испытывал по-настоящему. Не знал до него. Заплаканный Ханагаки обессилено утыкается лбом в его грудь. — Я заслужил. Потому что я люблю тебя, Манджиро.