black eyes, bad guys

Шиничиро неторопливо раскладывал свои вещи по коробкам. Он размышлял о том, что было бы неплохо, если б так же просто получалось заполнять пустоту внутри. Готовясь к переезду раньше, Сано испытывал невероятную тоску, а теперь эмоции его отпустили. Как будто всё, что имело для него значение, превратилось в пыльные декорации. Разочарование в жизни, когда смерть приближается, отличается от любого другого. «Уйдёшь, не оставив ничего после себя!» Изначально слова Такемичи никак не задели его: Шиничиро не обладал огромным самомнением, был скромным, но знал себе цену, поэтому на упрёки на свой счёт никогда не реагировал. Только сейчас в его собственных глазах «легенда о бесстрашном человеке» пала замертво. Остались пустые бутылки из-под колы, пластинки, пыльный проигрыватель, расстроенная гитара. Его место обитания впервые показалось ему безжизненным музеем. Раритеты, вещи и имя человека, которому этот хлам принадлежит. Сейчас парень понял, что тащит с собой не часть своей настоящей жизни, а прошлое, даёт воспоминаниям форму. Бежит навстречу смерти, волоча за собой груз того, что когда-то было жизнью. Вот, что останется после него: всё можно вынести на помойку, никто из бомжей не удивится. За барахло будут держаться только те, кому он дорог. Был дорог. Насколько это больно – умирать по-настоящему? Он в процессе, дни должны казаться на вес золота, но ничего подобного не происходит. Возможно, принятие до сих пор сторонится его. Шиничиро надеялся, что переживать последние минуты будет не больней, чем врать самым близким. Он предчувствовал своё поражение, он избегал правды и людей, которые привыкли видеть его другим… точнее, самим собой. Может, он напрасно думает, что успеет сесть на байк, когда его схватит предсмертная агония? Какими будут переходные муки? Сможет ли он вспомнить любимые лица, когда дойдёт до точки? «Уйдёшь, не прощаясь!..» Да. Он не умел прощаться. Эту дисциплину никто не помог ему освоить. Мама гладила по голове до самой смерти, а отец, садясь последний раз в машину, сказал слишком уверено, радостно: — Скоро увидимся! Шиничиро усмехается против воли. Догадывался ли он, что настолько скоро? – … ты меня слышишь? – не сразу, но парень приходит в себя и смотрит в дверной проём. Майки выглядит озадаченно, склоняя голову набок, и поправляет воротник куртки. – Чё, дзен ловил? – Вроде того. Куда ты принарядился? Тебе лучше? – Намного. Да и обычная простуда не может разрушить наши планы. Думаешь, я пущу своих друзей под твою ответственность? Определенно, нет, – посмеивается Манджиро. Шиничиро не придаёт этому значения – брат не в духе, он догадывается, почему, но искренне верит, что тот не может говорить этих слов на полном серьёзе. Разве он давал повод усомниться в нем? Видимо, всего один раз – сегодня. – Один мой друг уже сбежал. Дед сказал, что вы поссорились и почему-то выбрали для этого ванну. То, как Майки расставляет акценты, Сано совсем не нравится. – С чего это он – твой друг? – хмыкает Шиничиро, и сознательно, как и всегда, идёт на риск, – Он пришел помочь мне с младшеньким. – Шиничиро, полегче, – хмурится Манджиро. – И с чего дед решил, что в ванной мы ссорились? Может, наоборот, шумно мирились? Бросив ленивый взгляд на Майки, он понимает, как выглядит смерть. Шиничиро разражается нервным смехом, а Манджиро остаётся неподвижен, даже бровью не ведёт. Только глаза расширены чуть больше обычного, а губы сведены в суровую линию. Сано тяжело вздыхает, прикидывая, что настолько рано умирать ему не надо: – Ладно, расслабься… сток забился, представляешь? Пока чистили, думали, что убьём друг друга. Майки скептически выгибает бровь и медленно – прямо в своих массивных ботинках, – хищно движется по комнате, неумолимо приближаясь к брату. – Я повторю кое-что, – он ставит ногу на короб, который Шиничиро пытается обмотать скотчем: тяжелая платформа не помогает; его выразительный взгляд Майки игнорирует, продолжая, как ни в чём не бывало, – Он мой друг, очень близкий. Поверь, тебе такое чудо даже не снилось. Я поймал его у ворот, он обещал вернуться ко мне. Так что, Такемитчи – точно не твой. – И? – вздыхает Шиничиро, дёргая моток на себя. Блять, неужели и правда мания? Или так выглядит первая любовь? Он не помнит свою. И не скажет точно, была ли она? Пожалуй, для того, чтобы ощутить полноту этого чувства, он слишком рано умер где-то внутри. — И выглядел Такемитчи так, будто не смыв чистил, а лук резал. Ножницы перерезают липкую ленту. – По данным от самого ушастого очевидца – вы там сильно срались, даже сток засорился в твоём воображении. Вопрос: что за дерьмо произошло? Шиничиро с тяжестью переводит дух, а потом бормочет всё, что приходит на ум: – Ладно, хорош давить. Такемичи сказал мне, что хочет извиниться перед своими друзьями, за испорченные тобой новогодние каникулы. Манджиро завороженно моргает, а Шиничиро нервно сглатывает. Хочется скрестить пальцы: пусть он поверит. – Чего? – спустя вечность интересуется Майки. Шиничиро даже не догадывался, насколько был близок к правде. Он решил, что поступил бы так же, извиняясь за свои ошибки. Он всегда готов идти до конца, если его друзья пострадали. Из-за этого качества близкие старались замять конфликт поскорее. Если началом проблемы была его собственная, минутная слабость, – он всегда был готов взять огонь на себя. – Почему ты так удивляешься? Он решил больше не убегать и брать ответственность за свои поступки, – улыбается вымученно Шиничиро, – Я пытался убедить его, что ты поможешь, если он попросит… Майки хлопает глазами: – Я мог что-то сделать? Шиничиро задумчиво кивает. – Что ты ему предложил? – Учитывая все обстоятельства, – парень хлопком по щиколотке убирает ногу брата, – Я сказал, что ты сможешь принять этих парней в Тосву и гарантировать им защиту. Как бы там ни было, месть состоялась. Уверен, они многое осмыслили… такое развитие событий было возможно? – Ха? Я что, золотая рыбка? Ублюдки делили с Такемитчи мечту, предали его, а я должен помочь им достичь их ничтожные цели? – Вот так Такемичи и представил твою реакцию! От собственного вранья начинает подташнивать. Раньше ему было гораздо проще. Какого хрена ты сделал, Такемичи? Дела шли гладко до сегодняшнего дня. Он привык быть осторожным. Но утаивание – это одно, создание бреда из воздуха – совсем другое. Даже если иметь разумные основания для подобного вида оправданий, это всё равно грёбаная ложь. Майки зло прыскает и проводит рукой по лицу, пытаясь стереть смесь гнева и поражения. И чуть слышно бормочет: – Ответь мне… Такемитчи так и сказал? – Нет. Он заставил меня поверить, что всё сделает сам, попросит прощения лично и никого напрягать не будет, – Шиничиро тяжко вздыхает. Бля. Когда же это закончится? Впервые ему так тяжело и морально, и физически вывозить разговор с братом. – Они пострадали заслуженно. К чему извинения? Бред же. – Такемичи так не считает. Уверен, он чувствует свою вину, если рыдал в три ручья… конечно, я предупреждал, что эта попытка в благородство может не принести ожидаемого результата… возможно, это опасно. Но он –добрый дурак и простофиля. Если вбил себе в голову что-то, то не отступится. Майки нехотя прерывает долгий зрительный контакт. Осматривая полупустое помещение, он вдруг начинает улыбаться: — Зато он смелый. Чем-то похож на тебя… Сердце Шиничиро пропускает удар. Он смотрит на брата совсем растеряно. — Такемичи ушёл давно, хоть и обещал вернуться в ближайшие пару часов. – Сейчас почти шесть, – бормочет Шин. – Ты сказал, это может быть опасно? Почему ты так решил? – Манджиро сосредоточено щурится. Действительно, почему? Чем больше Шиничиро врал, тем меньше задумывался. Интересно, успеет ли он хоть что-то предпринять, чтобы обговорить эту отмазку, захочет ли Такемичи слушать его вообще? Почему он не пришёл? Так быстро… Сдался, получив отказ? Нет. Не может быть так просто. – Ну, наверняка, – рассуждает он стратегически, – ваши с Кеном разборки с командиром шестого отряда не прошли даром. – Э… Договаривай сразу! Почему я должен доставать из тебя по нитке?! – Сам посуди: ты распустил пресмыкающихся ублюдков, лично заставил харкать кровью их командира… – Шиничиро закатывает глаза, словив на лице брата сплошное недоумение, – Есть вероятность, что его люди будут ошиваться рядом с больницей. Например, все ещё ждать выписки Ханагаки. Или новых поручений главаря. Если им на глаза попадётся тот, из-за которого всё дерьмо произошло… Манджиро, словно очнувшись, вздрагивает всем телом. – Позвони ему. Сейчас же! Непослушными пальцами Шиничиро достает мобильник и преувеличено медленно ищет нужный номер. Как будто это поможет отстрочить время его казни. Свист тормозящих на подъездной байков разрушает напряженную тишину. Он смотрит на брата, желая образумить силой мысли. – Твои ребята приехали, – констатирует он и без того понятный факт. – Звони, – Майки теряет терпение, но вида не подаёт. Пока что, – Живо. – Иди встречать. Я поговорю. Не ссы, с ним всё путём… – Шиничиро, блин! – Майки выхватывает мобильник из цепких пальцев одним уверенным движением, – Ясно: если хочешь сделать нормально, то сделай сам. Этот девиз меня ещё никогда не подводил. Он слышит только частые гудки. – Что… что это значит? – Всё бывает в первый раз, – неловко чешет затылок Шиничиро. – Ты… серьёзно? У тебя хватает наглости шутить? – А что мне остаётся делать? Шиничиро облегченно, незаметно выдыхает: дело не до конца прогорело. Только эта тревога… почему она вдруг усилилась? Что, если он оказался прав? Такемичи хоть и был разбит новостью, его глаза горели желанием доказать, что он не трус: он впервые поверил в себя. Понял, что должен думать о последствиях. Ханагаки мог решиться на это со своим могучим настроем, хотя бы для того, чтоб проверить, насколько окрепли его яйца. – Майки! Шиничиро! Первым влетает Баджи, и его выражение лица не предвещает ничего хорошего: оно кровожадное и агрессивное. – Переезд переносится – пизделово у больницы! – Остальные уже на месте. Нам стоит поторопиться, иначе пропустим всё веселье, – косо улыбаясь, добавляет Казутора. – Зачинщики? – Майки будто о погоде спрашивает. – Шестой экс-отряд. Экс-временный-беременный, – растягивая гласные, ухмыляется Кейске, – И… э-э… хуй знает, дебил какой-то! Возможно, он уже тусит с Лил Пипом. Шиничиро медленно, почти неслышно, закрывает лицо руками, и трагичной нотой доносится его тихое: — Пиздец.