black eyes, bad guys

Мысли Ханагаки путались, пока он добирался на метро до дома. Всё происходящее – настоящая лажа. Если безвыходных ситуаций нет, то что это? Кажется, ему не суждено жить без проблем и трудностей. Однако, не это его пугало. Он смирился с тем, что покоя и роли незаметной тени, ему достаточно, а теперь… появилась возможность самому себе доказать обратное. Ведь он не всегда был опустошенным, скучным и безликим. Братья Сано – единственная причина, по которой ему захотелось дать самому себе шанс. В его небольшой квартире, – теперь чистом, но столь же безжизненном пристанище, – горячий душ не помогал. Отвлёк от оттирания мочалкой мяса от костей только звонок мобильного. Малодушно полагая, что это Шиничиро, который всё осознал и решил прислушаться к нему, он торопливо замотался в полотенце и выскочил в гостиную. Все его надежды были разрушены таким банальным "мама" на дисплее. Сердце с грохотом упало вниз. Парень в ужасе понял, что в такую трудную для него минуту, мать, наравне с отцом, были в конце того малого списка людей, от которых он мог ожидать поддержки. Родителей обычно называют "родными и близкими", но он бы не осмелился утверждать подобное о своих. Для справки: Такемичи, узнав о болезни Шиничиро, ни минуты не думал о своей семье. О врачах-онкологах, востребованных далеко за горизонтом. Неужели им мало больных раком в Японии? Так важно было улетать на другой континент? Впервые он думал не о брошенном и преданном себе, а о людях, в чьих глазах угасает жизнь. Но он не мог им доверять. Одного друга по их милости он уже потерял. Повторения печального жизненного урока вывезти он бы не смог. — Такемичи, у меня пять минут, я по делу, — их нежный разговор всегда начинался с этого. — Я передумал уезжать из Токио, — выдал он прежде, чем мать стала продолжать, — Сам заберу документы из школы. После Нового года переведусь туда, про которую вы прожужжали мне все уши. С биологией и химией у меня проблем нет, так что… — Надо же! Полегче на поворотах! Наш малыш решил повзрослеть? Такемичи, милый, ты не болен? Не вижу других причин, по которым тебя могла заинтересовать медицина! — от такого количества крайне редких, милых слов, в горле запершило. У меня тот же вопрос, мам, не заболела ли ты? — хотел съязвить, но передумал. Ханагаки сам не заметил, как начал врать. И сразу зашёл так далеко. — Меня просто заинтересовала ваша специализация. Всё-таки, это вы в детстве совали мне книжки про опухоли. Всегда твердили, что это важно. Но до меня дошло только сейчас. — Что ж, отец был прав, это случится без нашего участия. Небось, насмотрелся молодёжных мелодрам со своей подружкой, где людей разлучает рак? — Мам, я уже давно не встречаюсь с Хи… — Меня это не интересует. Что-то ещё? — Я бы хотел встретиться с онкологом в Токио, чтобы переговорить с ним и понять, получится ли? У тебя же нет времени на мен… на это, — он прикусил губу. — Я пришлю тебе номер Тагавы-сана. В центральной больнице есть его онкологический корпус. — Я знаю, где это. — Конечно! Ты же у нас увлекаешься никому ненужными ночными прогулками и прыгаешь на дорогу, как умалишённый! — Мам, всё не так, — начал было Ханагаки объясняться, но его резко оборвали. — Молчи уже! Выжил и на том спасибо. Я должна тебя кое о чём предупредить. — Да? — Не рассчитывай, что Тагава-сан будет копаться в твоей голове. Если решил серьезно действовать — вперёд. Не отнимай у него время попусту. Ясно? — Ясно. — Я скажу ему, что ты приедешь сегодня же. — Я сам договорюсь, — пробормотал Такемичи, но эта женщина была непреклонна. — Нет. Это сделаю я, иначе твои сомнения тебя съедят. Думаешь, я тебя не знаю? — Мам! — Твоего запала не хватает надолго. Как-никак, это твоё будущее. Я сейчас же сообщу ему о тебе, собирайся и езжай! Свяжешься с ним, когда будешь на месте. Гудки. Так было, кажется, всегда. Ни приветствий, ни прощаний, ни поддержки. Ханагаки разозлился. Только из-за родителей "запал" пропадал. Прежде всё шло прахом, потому что его опускали ниже плинтуса. Лишь сейчас мать была гораздо сдержаннее в выражениях. "Это их мечта", — с грустью подумал он, — "Мои собственные желания всегда казались им абсурдом. Я хотел стать главным героем своей жизни. И это их категорически не устраивало". Такемичи не был слишком опечален отсутствием должного внимания к его решению, ведь оно было ложью. Всё, чего ему хотелось – это больше узнать про рак, понять шансы и риски. Голова парня разболелась. Интересно, насколько серьезное разочарование постигнет обывателей: в аптечке семьи врачей нет ничего, кроме нашатырного спирта, аспирина и перекиси. Они не хранят дома волшебное зелье, у них нет склада таблеток от любого недуга. Если что-то тревожит — иди в больницу. Нечего заниматься самолечением. Уже через час он сидел в онкологическом корпусе. По коридору сновали и пожилые, и совсем маленькие пациенты — на руках мам и пап с обреченным выражением на лицах, или в инвалидных креслах. Но больше всего пугали молодые люди. Возможно, он против воли ассоциировал их с Шиничиро: все они пытались бодриться, казаться сильнее и увереннее остальных. От этого выглядели ещё более несчастными, нелепыми, неправильными. Хотелось закричать, что им всем не место здесь, что они этого не заслужили, что можно подхватить грипп или ангину в их возрасте, но только не рак. Впервые Ханагаки всерьёз жалел о том, что отказывал родителям в попытках объяснить важность своего дела. Будучи мальчишкой, он не приходил к ним в больницу, бежал от их привычного сурового мира, как будто его и вовсе не существует. Жил своими мечтами и целями, далёкими от места, в котором нет ни выхода, ни надежды. Хотелось быть ближе к жизни, даже если она была бы опасной. Ему не хотелось превращаться в камень. Что вообще может светлого и хорошего остаться в их сердцах, когда день ото дня им приходится выносить страшные приговоры людям, превращая жизнь в сущий ад и отчаяние? Какая тут, чёрт подери, душа? Им из раза в раз приходится быть жестокими. Так предписывает их профессия. Почему мама и папа хотели ему такой же судьбы? Чтобы он смог почувствовать всё это на собственной шкуре? Нет, они не просто бесчувственные. Они монстры. Спасают и одновременно губят. Чёртова врачебная гордость не знает никаких границ. Желание самоутвердиться в собственной важности распространяется на их детей, как генетическое заболевание. Их оправдания станут обоснованными лишь в случае становления их ребёнка приемником врачебной традиции. «Всё ради твоего блага», — построенное на горе и страданиях других людей. Никогда это грёбаное благо не окупится, если сам не войдёшь в этот ад, не станешь врачом. — Ты можешь наблюдать здесь несчастных двух видов, мой друг, — Ханагаки вздрогнул: на его плечо опустилась сухая, грубая рука, — Некоторые совсем недавно узнали о своём недуге, а другие давно в курсе: с ними дело обстоит гораздо хуже. Тут они ради отметки и прогноза. Все хотят узнать, сколько им осталось? Знают, что мало, но всё равно спрашивают. Седой человек посмеивается, поправляя стерильный халат и садится на диванчик рядом. У Такемичи бегут мурашки от ужаса: этот чёрт выглядит безумно в своём цинизме. — Уже заметил, насколько похожи их лица? Таких безнадёжных нельзя встретить только в стационаре моей клиники. Но для твоей цели хорошо, что мы встретились здесь. — Простите, вы… Тагава-сан? Мужчина солидно кивает. — Моя мама… — В прошлом мой практикант-ассистент. Звонила, конечно, — он так широко улыбается в этом омертвелом от скорби коридоре, что парень поражается его жестокости, — Юмэ сказала, что ты заинтересовался медицинской деятельностью и хочешь узнать, сможешь ли? Глядя на всех этих людей здесь… ответь, как думаешь? Получится? "Нет. Не смогу. Не хотел и не хочу", — внутри Такемичи всё протестующе гудит. Однако он понимает, что иначе ничего не узнает, ничем не сможет помочь своему другу, не даст никакой надежды. — Я не уверен на все сто, — еле слышно шепчет Ханагаки, — Но мой друг сказал мне… чтобы быть счастливым, нужно быть храбрым. Поэтому… Глаза врача широко распахнулись. Озвучить решение полностью он не позволил: — Что ж, пойдём. Лекция о серьёзности профессии, о раке кожи, груди, печени, желудка, — всё вкратце, как сказал Тагава, — длится около трёх часов. Он говорит не переставая и даже упоительно, дает совсем немного времени для усвоения информации и уточняющих вопросов. Чёрт подери. Становится только сложнее. Ханагаки узнал много ненужного дерьма. Ни слова о раке мозга. Блять, почему? Потому что про него и так всё понятно? На нём заканчивается человеческая жизнь? — … если у тебя назреют какие-то серьёзные вопросы, приходи после новогодних праздников. У меня операция через час, я должен подготовиться… Такемичи-кун? Загруженный всем, чем только можно, парень отвисает и пару раз притупленно кивает: — Да… Приду. Обязательно. Спасибо вам, Тагава-сан. Уже в дверях он слышит: — Надеюсь, в следующий раз ты вспомнишь совет, который дал тебе мой пациент. Глаза Ханагаки становятся похожи на два огромных блюдца. — Неужели… — Именно. Передай этому упрямому прохвосту Сано, что он отлично выбирает себе друзей, даёт хорошие советы… только сам им почему-то не следует. Спроси у него, как-нибудь, почему? Ладно? Теперь пазл наконец-то складывается. Такемичи коротко кивает. — Если вы сразу всё поняли, то почему мне ничего не сказали? Я тратил ваше время, но вы… почему не послали меня к чёрту? — Потому что ты пытался поступить правильно. Это было смело. У врача пришлось задержаться ещё минут на двадцать. За окнами постепенно сгущались снежные тучи. Проходя по стеклянному коридору из онкологического корпуса в приёмный покой, он чувствовал, как внутри него начинает зиять огромная дыра. Парень проверил мобильник: Шиничиро так и не звонил. Ханагаки помнил про Майки, про своё обещание вернуться поскорее. Но рядом с младшим Сано все разумные мысли уносило из головы. Проблемы требовали решения, в то время как Манджиро полностью поглощал его. — Такемичи? Ты? — вытащив бутылку воды из автомата в холле, парень медленно обернулся на звучание знакомого голоса. Перед ним, опираясь на костыль, стоял Аккун в гипсе по колено. И Ханагаки накрыло.        Всё перемешалось: слёзы Такемичи, обоюдные мольбы о прощении, перекидывание подушек с одной койки на другую. На душе становилось тепло как-то исподволь: вот он, после того жуткого корпуса смерти, в кругу своих друзей. И всё это называется жизнью. — Вы как разные сорта дерьма от одной фирмы, — утирая ручьи на щеках, хихикнул Ханагаки, — Все в одной палате! — Ну, производитель наших увечий и правда один, — буркнул Макото и ребята ржали, пока Ямагиши злобно не цыкнул: — Будьте тише уже об этом, ладно? — Такемичи, как ты думаешь… почему тебя всё-таки не избили? — спросил осторожно Сендо, — О тебе собирали информацию, но ничего не сделали? "Ну, я спас одного брата от другого, а потом мы целовались с другим братом-производителем увечий!" — так, что ли, ответить? Парни же толком ни черта не знают. — Может потому, что я красавчик, а вы нет? — Вот мудак! Он чувствовал себя смелым, даже счастливым, только не самым честным человеком. Это удивительно, но ложь на него сейчас не давила. Шиничиро чувствует то же самое, верно? Быть взрослым — это значит уметь врать так, чтобы муки совести тебя совершенно не тревожили? Но разве можно скрывать от самых близких смертельное заболевание? — Смотрите-ка, кто идёт! Такемичи вздрагивает, выходя за ворота больницы, но упорно старается не обращать внимание на плетущуюся позади компанию. Нужно просто дойти до остановки. — Из-за него наш командир пострадал! Кто он такой вообще? Вот, теперь ясно, что речь о нём. Не убегать. — Какие-то проблемы? — Ханагаки резко оборачивается. Приходится задрать голову, чтобы посмотреть в глаза перекошенному в ухмылке гоблину. — Пытаемся понять, какая проблема у Майки, — урод омерзительно сплевывает, выкидывая сигарету, — Кажется, я догадываюсь… Сестричка-то главы уже поистрепалась. Дракен давно сутенёром решил заделаться, но в его хате её не приняли. Что, теперь ты — её ебырь? В груди Такемичи вспыхивает такая ярость, что перед глазами у него темнеет. Один удар правого кулака, — на который он особо никогда сильно не рассчитывал, — приходится прямо под дых уроду, заставляя скрутиться в половину. — Думай, что говоришь, конченный ублюдок! Т-ты… Закончить начатое он не успевает. Удар коленом раздаётся в челюсть и какое-то мгновение он просто висит в воздухе, прокусывая до крови собственный язык. С грохотом падает на снег, пытается встать, но без толку: следует череда ударов – в живот, в лицо, под рёбра, в печень. Бьёт не один. Все физические чувства медленно притупляются, оставляя за собой боль. Много боли. Его хватают за капюшон, куртка трагически трещит по швам. Он пытается приподняться, когда его тащат из густого сугроба в слякоть, сдирая кожу с оголенной поясницы, но ничего не выходит… Нет, Шиничиро ошибался, он гораздо хуже боксерской груши. Его тащат, как мешок с дерьмом, а потом снова лупят, и в отличие от боксерской груши – он для этого не предназначен. Он почти теряет сознание, когда слышит: — Там основатели! Блять! Валим! Что? О, нет. — Эй, что вы тут устроили? — Мы просто показываем место одному сопляку! — Твоему преемнику по ебле, — Такемичи сплевывает кровь и стискивает зубы от злости, но раздаётся мощный, глухой удар. Хрен знает, отчего, но он улыбается и ему хватает сил открыть глаза. — Я добавлю ему! — выкрикивает он, прежде чем рухнуть обратно. — Что за медведь тупой? Чел, спячка закончена! — Он смертник что ли? Придурок, полез куда не надо, а у нас проблемы, — Такемичи чувствует: чей-то ботинок придавил его грудную клетку, а другой навис над челюстью. — Баджи, стой. Сгоняй за Майки! — Дракен, какого лешего? — Делай, что сказал! Ханагаки снова хочет улыбаться, но из губ рвётся только тяжелый вздох. Его глаза закрываются.