black eyes, bad guys

Такемичи видит, что его жизнь постепенно превращается в безжалостную русскую рулетку, полную опасных неожиданностей, где выжить с уцелевшим умом или просто выжить становится слишком сложно. Прежде ему никогда не хватило бы решительности ворваться вот так в чужую ванну, почти снося дверь, но теперь странная сила взыграла в его теле. Он никогда не был так серьезен и зол. Шиничиро, с полотенцем на бёдрах и щёткой в зубах, сделал такое лицо, будто его поймали на ограблении королевского сейфа. С красными ушами от мороза, заплаканными глазами и звериным оскалом, Ханагаки не внушал доверия. Что лишило его привычной вменяемости — хуй знает. Шиничиро вздыхает с шипением, сплёвывает пену и промывает рот водой. Такемичи только сейчас замечает, в каком парень виде и быстро отводит взгляд в пол. Блять. Сейчас ему всё реже хватает умственных способностей, чтобы оправдать свои действия. Но это не его вина. Это обстоятельства. Как бы там ни было, деликатность показывать сейчас никак нельзя. — Ну? — выгибает бровь Шиничиро, медленно оборачиваясь, — Ты ворвался ко мне в ванну, чтобы трагично помолчать? Что случилось? Кого хороним? — Пока только исповедь! — Ханагаки вскидывает подбородок, — Как долго ты собирался скрывать от меня, что ты… — он понижает голос, чтобы о горькой вести не узнал весь дом. Хотя им следует знать это куда больше, чем ему. — Ты смертельно болен! В чёрных глазах вспыхивает гнев и моментальное осознание. — Вот ведь старикашка! Чёрт подери, я же просил его молчать! — он хочет обогнуть живое препятствие, но железная хватка за плечи пригвождает к месту. — Отстань от него! Твой дед, в отличие от тебя, заинтересован говорить правду мне в лицо! Шиничиро вздрагивает и смотрит на Ханагаки так, будто он отвесил ему пощёчину. — Это тебя не должно касаться, Такемичи. Успокойся и не вздумай голосить. Я не хотел портить жизнь важных мне людей этим дерьмом! — Ты ёбнутый? Если не заметил, твоя жизнь касалась меня со дня нашего знакомства! Шиничиро застывает. В глазах Такемичи скапливаются слёзы. — Я п-правда… не могу понять, как сейчас должен реагировать?! Могу только орать и плакать, но всё без толку, потому что ты ведёшь себя, как трус! — Чего? — Шиничиро угрожающе шипит, — Ты мне, блять, говоришь это?! — С языка снял! — рычит Ханагаки, — Учить ты горазд! Мега-хорош, чел! Не убегай! Если всё в порядке, то только по-настоящему. Чтобы быть счастливым, нужно быть храбрым! А сам тогда, какого хуя делаешь?! Смотришь в лица людям, которые верят тебе и открыто врёшь. Бежишь, притворяешься, скрываешь то, что у тебя на душе! Противоречишь самому себе, хочешь всем угодить, облегчить жизнь. Улыбаешься, внушаешь доверие… а потом хочешь уйти, не прощаясь, не оставляя ничего после себя. Только пустоту! Ханагаки шатает. Едва касаясь горящими лопатками прохладной опоры, он хочет прижаться к ней, скатиться и исчезнуть в стоке на полу. Но каким-то чудом стойко держится. Помнит про дверь: она закреплена теперь слабо. Шиничиро обездвижен. На его лице сменяется палитра выражений — от ужаса до усталости, от шока до обиды, от растерянности до страха. С последним Такемичи точно не мог ошибиться. Парень нередко заблуждался, редких людей читал только с помощью вселенской связи, если такая была. К посторонним его радар на эмоции был не мощнее, чем у чайного пакетика. Только страх он узнавал всегда. Он не знает, что хочет услышать в ответ, не знает, что ему делать. — Такемичи, — сухо пробормотал Шиничиро, — Никто не должен знать об этом. И, прежде всего, Манджиро. Заклей рот пластырем или сходи на гипноз, сотри себе память. Не смей говорить ему об этом. Для него это добром не кончится, это… слишком. Ханагаки нервно смеётся и кусает до крови костяшки собственных пальцев. — Предлагаешь мне лгать ему? Ахуенно! Что ещё, блять, прикажешь? — Такемичи, послушай-! — Шиничиро, гений, отец народов, блять! Не мог ли ты подумать об этом раньше? — Ханагаки шипит, во рту привкус крови. Ему больно так, что хочется покусать себя везде, чтобы выпустить это уничтожающее, гнетущее чувство вместе с леденеющей жидкостью в венах, — По твоему, не слишком будет, когда ты по-тихому свинтишь в мир иной? С чего такая уверенность, что всё останется, как прежде, когда ты уйдешь?! Почему думаешь, что ты ничего не можешь сделать?! Почему ты решил сдаться, а? Какого хрена? — Я уже сделал! — рычит Шиничиро, — Я хочу прожить свои последние месяцы, а не медленно умирать, как моя мать! Не хочу, чтобы мои близкие страдали! — Да ты заебал, — Ханагаки не удерживает собственного веса, падая на колени. Он не может объяснить панику, истязающую его душу. С каждым словом этого самоуверенного ублюдка она только растёт, вместе со злостью, от которой в глазах темнеет, — Ты, ты тот человек, который постоянно заботился о близких… разве не понимаешь, что сейчас — это только блядская видимость? Шиничиро жмурится, точно от удара. — Почему ты так говоришь? — Вы, взрослые, возомнившие себя пиздецки умными, так любите уходить и говорить, что это только ради нашего блага. Будь то работа в другой стране или смерть с улыбкой на лице! Ебаное лицемерие! Я не ожидал от тебя этого. Ты изменяешь своим принципам! Всю жизнь жил по-настоящему и сейчас решил свернуть не туда? Почему?! — Потому что я убедился, что всё правильно делаю, когда нашёл тебя! — он яростно шипит каждое слово. Опускается на корточки рядом, и Такемичи застывает. Слезящиеся глаза с трудом различают очертания знакомого лица, красоту которого сейчас хочется разбить вдребезги. — Когда я узнал тебя ближе, то понял, что ты сможешь восполнить мой уход для Манджиро. Не оставишь его пустоте, — на полном серьёзе выдаёт Шиничиро, — Я не учёл только одной… нет, двух вещей. Биполярное расстройство Манджиро, чей рецидив совпал с твоим появлением. И деда, который решил влезть не в своё дело! — Блять, — вздыхает Ханагаки. — Не то слово! — Шиничиро грубо проводит рукой сквозь мокрые пряди, — Хуй знает, как, но у моего брата это дерьмо началось уже давно. Он избегал врачей. Презирал их. Если можно назвать "общение", - "тебе следует проработать это…" - "иди нахуй", - "общением", то он говорил на тему ментального состояния только с Сэтсуо. Моим другом с образованием психиатра. Он подозревал, что он врач, но не знал точно. — Ёбаный в рот. — Согласен! Чёрт… хах, — Шиничиро нервно поводит плечом, — Его рецидивы приходятся на начало зимы и конец весны. Депрессивная стадия более длительна, и она почти не отличается от его типичного поведения. — Как давно он… беседовал? — Не могу сказать точно. Просто… давно. — Пиздец, Шиничиро, это не так работает! — Такемичи, с тобой он вёл себя совсем иначе! Когда он порезался и вы застряли в ванной, то вышли, как ни в чем не бывало! Он вдруг стал цепляться за тебя… и я начал подозревать, что рецидив спровоцировал стресс. Такемичи колотит от злости. — Всё началось из-за меня, Такемичи! — Шиничиро неровно дышит, — Я ведь сказал ему, что меня чуть не сбили. — А потом познакомил его со мной. — Да. После этого он лично отмудохал твоих друзей! Его иммунитет ослаб, и он заболел. Вчера ночью я говорил об этом с врачом. Возможно, сейчас это маниакальный рецидив. И его поведение может быть обусловлено одержимостью. Ты можешь быть его нездоровым интересом, кратковременной манией. Я не разбираюсь, — Шиничиро закрывает глаза, чтобы кислорода хватило хотя бы для того, чтобы объяснить всё Такемичи, — Поэтому я просил тебя не идти на поводу. Прорабатывать недоразумения сразу. Фильтровать рядом с ним любую информацию. Я проебался, потому что утаил от тебя это! Ханагаки кажется, что его сердце вот-вот перестанет биться. — Я понимаю, что виноват! Я должен был сразу рассказать тебе всё. — Поздравляю тебя с открытием, — зарычал Такемичи, и Шиничиро вздрогнул. — Я, блять, переживал, что ты опять сбежишь! Я не ожидал, что он потянется к тебе так сразу! — Но ты делал всё для этого! — цедит Такемичи, — Шиничиро, не будь я таким слабаком… Я бы назвал тебя ублюдком! — Да, я ублюдок. Но ты точно не слабак, — зло шипит Сано, — Я догадывался, что ты сможешь влиться в его мир. Но не думал, что это произойдёт так быстро. Так глобально. — Но это опять было тебе на руку, я прав? Шиничиро устало закрывает глаза. Когда он вновь смотрит на Такемичи, смиряясь с открытой раной на сердце, то видит в посеревших от злости глазах мертвецкий холод. Сано сознаёт, что в дерьме. Получает подтверждение, что всё вышло из-под его контроля. Не хватает только справку приложить, где строчными буквами жизнь выпилила страшный диагноз: "проёб". Это единственное, что пугает этого дурака. Ни слова о раке, о лечении, о себе. Только Майки. Такемичи уяснил это крепко. — Я не спал ночь, — Шиничиро тщательно подбирал слова, — …когда понял, куда тебя втянул. Пойми, он мой брат. Он дорог мне настолько, что я не могу думать о чувствах других, когда ему плохо. Я хотел сделать, как лучше, за твой счёт. И вот, что вышло, — Шиничиро чувствует, как слеза скатывается по его щеке, но он пренебрежительно стирает её, — Да, я ублюдок. И сейчас я боюсь всего… По позвоночнику прошла холодная дрожь. — Я боюсь, что ты уйдёшь, Такемичи. От этих слов Ханагаки вскинул голову так резко, что в глазах у него потемнело. — Уйдёшь, потому что не захочешь остаться с Манджиро. Теперь, зная о его расстройстве… — Заткнись. Шиничиро упрямо мотнул головой и сжал губы, как капризный ребёнок. — Уйдёшь потому, что не сможешь молчать при нём о моей болезни. А по-другому нельзя. — Он всё равно… — Нет, — зло шикнул Сано, — Я не знаю, во что это выльется сейчас, когда мой брат… если мой брат в маниакальной… пойми, даже я не знаю, что с ним будет. Я не имею понятия, что ты успел ему наговорить! Шиничиро прокусывает себе губу. Сердце вот-вот выпрыгнет из горла. Он тяжело переводит дыхание. — Такемичи, нет, я не это имел ввиду, не надумывай, — затараторил он, — Я благодарен тебе за всё, что ты сделал. Мне очень жаль, что всё т-так… Такемичи? Шиничиро замолкает. Парень, до этого сидящий перед ним с каменным лицом, молча поднимается и переодевается в свою одежду. Аккуратно, предельно тщательно складывает вещи Майки. И смотрит сверху вниз, до страшного спокойно произносит: — Вот, значит, как? Для тебя я стал разменной монетой. Тебя не станет, буду я. Заебись, конечно, придумал. — Такемичи… — Заткнись! По твоим словам, для Манджиро я "краткосрочная мания". Какая-то ебанутость ставить диагнозы с другом, пусть и врачом, не консультируя больного. Не хотел бы, но сомневаюсь в его квалификации, как специалиста! Ты же не совсем тупой, Шиничиро! Доверие в таких вещах — бред, важны знания и нормальное обследование! Если я мания, то у него не биполярка, а психоз, блять! — Такемичи прыскает, но от боли внутри скручивает все органы, — Даже твои слова о заботе теперь похожи на лицемерие. Никого не затруднять и думать, что помогаешь этим — дерьмо! Твоя мама умерла, но говорила, что с ней "всё хорошо". Как сильно тебе помогла её ложь? — злость в синих глазах так очевидна, что ни слова против выдавить не удаётся, — Считаешь глупостью страх врачей Майки? Обманом проводил с ним подобие терапевтических сеансов? С ёбанным психиатром, спецом по тому, что вколоть?! Очень помог? Думаю, нихуя! Ты уверен, что сам имеешь право избегать лечение! Так чем он хуже? Перед ним наглядный пример, прекрасный старший брат, пытающийся думать обо всех, кроме себя! Сердце пропускает удар. Шиничиро хочется обнять Ханагаки, потому что он так верит в Майки, но парень не может заставить себя пошевелиться. Да и не поймёт он этого порыва. — Об удобстве и спокойствии, о пресловутом "всё в порядке" ты в последнее время ебёшься куда больше, чем о заботе! Если я сейчас ухожу, это не значит, что я трус! Это значит, что я разочарован в человеке, который пытался учить меня. Хочешь что-то исправить — я за, хочешь поддерживать видимость — иди нахуй! Когда Такемичи выскакивает на морозный воздух, ему становится так больно, что в глазах мутнеет. Ему нужно проветрить голову, вытрясти из сердца ножи, выплакаться, в конце концов. Начать думать: что делать? Потому что в непосредственной близости от Шиничиро, ему хочется только одно — бить ебальник. Нельзя, сука. У него рак. — Такемитчи! Голос Манджиро ударом плети заставляет его замереть у ворот. Да. Ханагаки не может так просто уйти, только не от Майки. Он обещал. Зря Шиничиро думал, что напугает его. Все его мысли сейчас - забота о собственном эго. Для него недопустимо принимать помощь? Он слишком, блять, крутой для этого? Ублюдок может только отдавать? Как же хочется вернуться и послать его к чёрту столько раз, сколько он успел ему улыбнуться. Мрачных эмоций слишком много. Боль и ненависть начинают в его сердце борьбу не на жизнь, а насмерть. Раненное сердце в груди переворачивается, когда он видит нечто, в пижаме и сланцах на снегу. — Почему опять уходишь? Зачем, сука, пытался убедить меня в обратном?! Знаешь, как называют таких козлов, как ты? Сбегающих после первой ночи и даже не перезвонивших после?! Конченные муда… Майки не успевает закончить. Его затыкают таким порывистым, диким поцелуем, что снег под ногами превращается в лаву. Пальцы Такемичи путаются в его волосах, обжигают рёбра под худи. Майки теряется в его страсти, хватается за всё тело хаотично, куда попадёт. Ханагаки понимает, что не боится. Быть "манией" не страшно. Такемичи будет взрослее всех, но не по-ублюдски. Он не убежит, не бросит и сделает всё, что в его силах. — Такемитчи, — еле слышно выдыхает Майки в его рот, — Не уходи от меня. — Прости, — он целует его в лоб, — Я бы позвонил, но не вижу в этом смысла… — Еблан! — Дослушай, блять, до конца! Я вернусь к тебе. Только хватит стоять на морозе, понял? Только вылечили твои сопли! Майки растеряно смотрит на Такемичи. Что стало с этим парнем? Это из-за его грёбаной температуры? Ханагаки перегрелся за ночь, поэтому стал таким горячим? — Я оставил свет в комнате, когда ушёл на кухню. Не хотел, чтобы тебе было страшно. — Мне не нужен был свет, дурак, — Майки хмурится, пытаясь избавиться от сумасбродных мыслей, — Ты мог просто оставить себя. Такемичи жмурится, выдыхая жуткую горечь, вжимается лбом в чужой: Манджиро почти сходит с ума. Удары несчастной мышцы в груди оглушают, пока запутанный и выведенный из равновесия Такемичи пытается понять, что ему делать? Ему не страшно быть "частью рецидива". Пытаться менять человека, который изменил твою жизнь к лучшему, кажется абсурдной идеей. Грёбаный Шиничиро Сано со своей жаждой искренности. Грёбаный Майки со своей просьбой "не притворяться". Грёбаный он сам, со своим страхом одиночества и проёбанным временем. Такемичи даёт себе слово: если после недопризнания, скрытого глубоко внутри, Майки отпустит и поверит, то надежда для него есть. Будет пиздец, то так тому и быть. Он нервно усмехается, понимая, что ведёт себя, как дед со снежинкой. — Я обещал сказать это, когда буду уверен, что смогу стать твоим человеком, — выдыхает он, — Пусть твоя боль станет моей. — Такемичи, — Майки крепче цепляется за рукав его куртки. — Для одного народа это просто устойчивое выражение. Это как прости и спасибо. Но для нас эти слова всегда значат больше, верно? Манджиро замирает, но через секунду его губы трогает смущённая улыбка, которую никто не увидит. Он сам прячет её в крепком плече. Вот, что всегда таило в себе его "мой". То, о чем Такемичи лишь читал когда-то, было для него главным жизненным правилом, зародившемся в его сердце уже очень давно. И он с лёгкостью пускал людей в свою жизнь, не опасаясь того, что ждёт его впереди, потому что его не оставлял кое-кто самый важный. Лишь неустойчивый рассудок, порой, подводил его. Душу Майки было трудно обмануть. — Ты мой, Такемитчи, — шепнул он, — Я эгоист, ведь страдания тех, кто мне дорог, причиняют мне боль, а терпеть я это… не могу и не хочу, — он внимательно посмотрел парню в глаза, — Я знаю, что ты вернёшься. Если нет, то я тебя найду. В этом можешь не сомневаться. — Звучит, как угроза. Майки от этих слов аж передёргивает. От его ошарашенного взгляда в лёгких кончается кислород. Но Такемичи знает, что ещё может дышать и рискует, с готовностью целует его в губы, льнёт ближе к телу, под кожу пробивается, как лоза через треснувший асфальт. Больше не один. — Я постараюсь вернуться, как можно скорее. Иди в дом. Не смей замерзать, Манджиро. Ханагаки сам по себе — обещание, от которого ему не избавиться. Майки знает.