Скинь нюдсы

"Только попробуй умереть, Гром, я тебя сам убью" - скидывает Петя на мертвый (он точно знает) мобильник. Он дремлет в поезде, вырываемый из сна яркими до боли вспышками, образами, которые пугают до усрачки. Частые кошмары - еще одно последствие пребывания в рехабе, будто недостаточно было того, что Петя стал слишком много спать. Организм словно не вывозит всей херни, которая на него сваливается, норовя поскорей впасть в спячку, найти спасительную отключку, перезагрузиться. Раньше вещества выручали. Теперь выручать нечему. Чтобы отвлечься от стрёмных мыслей, Петя ещё раз прокручивает все последние сообщения от Игоря, перечитывает отрывок из “Псалома”: Буду петь по ночам псалом. Как-нибудь проживем. Да, я одинокий. Псалом печален. Я не умею жить. Мучительнее всего в жизни - пуговицы. Они отваливаются, как будто отгнивают. Отлетела на жилете вчера одна. Сегодня одна на пиджаке и одна на брюках сзади. Я не умею жить с пуговицами, но я все вижу и все понимаю. Вот и Петя жить не умеет. С пуговицами, с трезвостью, с чистотой своей новообретенной. Она печальная такая, чистота эта. В белой безликой коробке, жалкая и вымученная, странная и непонятная. Он её кому вручать собирался? Игорю, который в отключке лежит и неизвестно, очнется ли теперь. Петя удивлялся, как с Горюновым когда-то вышло, ну, что отсидел, а вышел, и мать померла, не дождавшись. Вот и пошёл мстить, мститель. И как теперь Петю карма нагнула, лучше, чем в любом дешевом сериале со сценарием за три копейки, на коленке написанном. Кому нужен чистый жалкий Петя? Отцу? Матери? Да они рады были бы, наверное, если б он не вышел уже из больнички этой. Рехаб - одно название, в тюрьме и то легче: авторитетом задавить можно, с низов подняться, блатным стать, если всё правильно делать. А там, где Петя побывал, никто никуда не поднимался, да и за людей их не считали. Правильно не считали. По-другому с такими никак, никакой лаской, никаким пониманием не вытравишь эту натуру дрянную, слабую, безвольную. Большая уродливая семья убогих. Петя думал, может, Игорь, глаза его смеющиеся и ладони теплые помогут в себя прийти, снова смысл какой-то почувствовать во всём, что вокруг происходит. Цеплялся за себя живого, за ту возможность себя нормального, которую ему Игорь почувствовать дал, особенно в последний месяц, когда совсем невыносимо становилось и на стенку хотелось лезть, подвывая. Пуговицы, пуговицы, пуго… Задремал, варясь в адском котле мыслей, и снова: вспышка, вспышка, вспышка. Кровь на сыром асфальте черная и Игорь весь в ней, лежит в неестественной вывернутой позе, как кукла сломанная. И кровь на щеках, на куртке, толчками изо рта вырывается. А Петя перед ним ползает, воет, как зверь раненый, везде, где может, пытается ладонями закрыть, задержать жизнь вытекающую. Не получается, слишком много крови, везде, везде. Дышать больно, слёзы злые глаза выжигают. Когда поезд наконец-то прибывает на Московский, Петя в таком раздрае, что тремор в руках унять не может и оглядывается каждую минуту, будто пытаясь в реальность происходящего поверить. Едва сумку на себя не роняет, когда вытаскивает её с багажной полки, чем вызывает недовольное ворчание пытающихся пройти следом граждан. Даже сил нет нахуй послать, Петя только тихо про себя чертыхается и, поскорее схватив сумку, на ватных ногах шагает к выходу. В эту минуту Дима Дубин ему кажется лучшим, что он мог в этой жизни увидеть. Потому что живой, настоящий, щеки раскраснелись от смущения, когда Пете руку жал. А потом посмотрел на него, оценил вид живого мертвеца, заметил и руки дрожащие, и синяки под запавшими глазами черные. Мягко очень спросил “Можно?”. Петя сразу понял, кивнул. Дал себя обнять крепко и сам вцепился в белую ветровку. Не понял даже, что ткань намокла под его лицом, и что Дима осторожно его по спине гладит. Совсем не похоже на их последнюю встречу, когда Петя в участке над ним угорал как полный придурок, заставляя Игоря ввязываться в бесконечную перепалку. Он и был полным придурком. Он и сейчас придурок. У Дубина глаза красные, видно, что ночью не спал. Тихое безмолвное принятие чувств друг друга, когда за одного и того же человека одно большое на двоих сердце кровью обливается. Он даже за Нину так не переживал. Это для Пети новое. Неприятное, но реальное зато. - Как он? - Без изменений пока, - Дима на водительском пристегивается. - Отвезешь в больницу? Петя с благодарностью принимает блестящий термос. Там не кофе и не алкоголь, конечно. Чай какой-то, облепихой и апельсинами пахнет, очень вкусный, не горячий, идеально теплый. Петя давно таких ярких вкусов не ощущал, даже голова кружиться немного начинает. - Петь, я понимаю, - говорит Дима, выруливая на трассу. Серьёзный такой. - Я бы тоже на твоем месте сразу к нему, конечно, любой бы. Но давай не будем горячку пороть? Если что-то критическое, мне сообщает, правда. Ты… На тебе лица нет, трясешься весь. Туда придешь, его увидишь, еще хуже может стать в этом состоянии. - Дядь, вот не лечи, - Петя знает, что Дима прав. Но когда это мешало ему качать права. - Если он там откинуться вздумает, я хочу его хотя бы успеть увидеть… - Не откинется! - внезапно жестко рявкает Дима. Петя даже вздрагивает, чуть не расплескав остатки чая из термоса, об который бездумно грел ходившие ходуном пальцы. Смотрит на Диму, который губу закусывает, сигналя какому-то мудаку, который решил их подрезать. - Дим… - Прости, - выдыхает. Только сейчас Петя замечает, что у Димы под ветровкой рубашка несвежая, и щетина двухдневная. - Я устал, наверное. - Я тоже, блин. Не представляешь, откуда откинулся. Ладно… Жрать очень хочется, вот что. Покормишь? Дима кивает с облегчением, потому что больше не нужно спорить. Они заезжают в небольшое кафе, где Петя от души съедает огромный кусок пирога под внезапно смеющимся взглядом Димы. Под конец уже только замечает, как жадно ел, становится немного стыдно. Будто реально с зоны откинулся, дикарь, бля. - Там просто кормили невкусно, - пожимает плечами. Дима только головой качает, допивая свой кофе. Здесь пока довольно безлюдно, зато очень светло и уютно. Разморенный Петя на диванчике, бодро оглядывается по сторонам. Тут же скисает заметно: кругом такое чистое, хорошее, правильное. А он словно хтонь ебучая среди всего этого со своим затылком по-зековски стриженным, балахоном на два размера больше и стоптанными, хоть и дорогими, кроссовками (собирался как в бреду и надел первое, что под руку попалось). От него наверное гнилью безысходной за километр несёт. Бледная тень от лощеного выпендрежника, которым был раньше. Даже Димка тут уместнее, а он так… Словно труп, мертвец ходячий на выгуле, ему бы ошейник с поводком. Карманный андед. Интересно, захочет ли его такого Игорь. Он же вроде как с другим Хазиным в отношения ввязывался. Тогда хоть обложка была красивая, а теперь и обложка, и содержание - хуйня лютая. На такого красавца и не встанет ни у кого. - Петь! Петя, - зовёт Дубин, накрыв его ладонь своею. Теплые руки у него, приятно. Простая человеческая ласка прошивает так, что развыться опять хочется, но Петя себя быстро одергивает. - Ты “Павлову” любишь? Давай тебе возьму. И Петя, кажется, понимает, почему Игорь так Диму любит. Он кажется его тоже уже любит. ** Дима и после кафе его в больницу не отвозит. Петя уже снова готов пикироваться с засранцем, хоть час назад и собирался ему в ноги кланяться. Но Дима непреклонен, да и часы посещения никто не отменял. - Это, - говорит, открывая дверь Громовой квартиры и пропуская Петю вперед. - Тебе не мелодрама по “России”. Никто возле него сидеть тебе сутками не разрешит, живо выпроводят. Давай в душ, потом отдохни немного. Ну, не удивляйся только, у него ванна… специфическая. Ну всё, давай, я тебе позвоню ещё. В больницу ближе к 5 поедем. Петя ванну, торчащую идиотской инсталляцией посреди комнаты, хорошо знает, хоть никогда у Грома дома не был. Зато сколько видосов он посмотрел с участием Игоря и этой ванной Дубину, конечно, знать совсем не обязательно. Об их содержании 18+ - тем более. В квартире на удивление чисто. Видимо, Дубин клининг вызвал, потому что даже пыли нигде не обнаруживается, и окно чистое до блеска. Петя бродит по квартире призраком, вещи Игоря рассматривает. Оказывается, это увлекательно, он на время даже забывает о том, при каких обстоятельствах тут очутился. Обстоятельства. Вот почему у них не по-человечески всё? Ну, как там у людей-то. Понравились, попереписывались, на выходные стали бы друг к другу ездить, гулять везде, по барам и ресторанам, по выставкам, в кино. Куда там ходят, Петя и не помнит уже. В отпуск бы съездили на Мальдивы какие-нибудь. Трахались бы каждый раз, когда вместе время проводят. Чтобы спокойно всё, как надо. А у них чё? То Пете валить надо, то Петя с собой справиться не может, теперь вот Игорь отъехать собрался. И домой его не Игорь привел, а Дима. Неправильно. Петя хотел бы, чтобы Игорь сам, и чтобы Петя шутил про срачельник и окно это, мол, а хорошо бы прям перед ним… того. И Игорь бы заржал и сказал, какой он озабоченный, а сам бы потом смял его, сгреб в медвежьи объятья, щетиной лицо опалив. Вот эти книжки бы ему показал, рассказал, какие любимые, хорошие, а какие не очень. Петя на корешки смотрит, пальцами трогает. Всё у них как-то в воображении только, постоянно представлять приходиться, фантазировать, а какое оно, счастье это, любовь эта, близость и взаимопонимание. Видосами, строчками в мессенджерах, аудио короткими, ссылками на песни, книги, фильмы, фотками. Тихим шёпотом больничных стен, безразличным кап-кап в капельнице, к вене подсоединенной, воспоминаниями. О первом Питерском снеге, который Петя сам не видел, о том, как Гром купил себе смокинг, чтобы на чью-то свадьбу пойти и фоткает себя в зеркале, мученически сведя брови. Петиными “Горячий, дядь”, “Хочу тебя до луны и обратно, бля” и Игоревыми “Ты ел сегодня?”, “Как себя чувствуешь?”, “Наберу тебе?”, “Какой же ты блядски красивый, охуеть”. Как же он устал, оказывается. Устал быть в ожидании, в предвкушении. Ещё немного, и сил вообще не останется. Петя щёлкает стереосистемой, и улыбается, понимая, что последнее, что Игорь слушал прежде, чем на нож пойти нарваться, это Битловская “Twist&Shout”. - Алло, дедуля! - Хазин, увижу, выебу. - Ты только обещаешь, Игорёшь. Петя в ванной себя отпускает. Вода горячая, до красной кожи, сердце от этого как бешеное стучит, норовя через глотку выпрыгнуть. Он себя сжимает крепко, жмурясь до злых слёз, рукой двигает в рваном неприятном почти ритме. В голове пульсирует: ванна Игоря, футболка его смятая несвежая через спинку дивана перекинута, кружка с коричневым ободком на столе, из которой он кофе растворимый дерьмовый хлебал. Игорь, Игорь, Игорь. Кончает, стоны глотая. ** Хорошо, что Петя Диму послушал и сразу в больницу не поехал. Потому что если бы из поезда прямиком, на тех эмоциях, его бы раъебало мгновенно. А так ничего, держиться. Врачу даже пытается улыбнуться, но всё ему кажется, что в каждом взгляде осуждение напополам с жалостью читает. Торчок, нарик, жалкий, видно по тебе, видно, не вытравишь всё равно, хоть в десять рехабов ляг. Игорь бледный очень, тонкий весь, иголками утыканный. Чисто покойник. Петя на пороге замирает, смотрит охуевше. Он себя готовил, но всё равно не ожидал, что так больно будет, обидно. Так жалко Игоря. - Петь, хочешь, уйдем? - спрашивает Дима, который стоит сзади. Петя идущее от него тепло спиной чувствует. - Нет, - мотает головой. - Нет, всё ок. Только я сам, ладно? Наедине. Поверь мне, ты не хочешь услышать, что я ему скажу. Дима деликатно фыркает. Сжимает его плечо напоследок и уходит, прикрыв за собой дверь. Петя палату осматривает: палата как палата. Зато цветы есть, кто бы мог подумать. Разные букеты, большие и маленькие, без подписи. Ну не дать не взять мавзолей. Петя горько смеется. Рядом садится, едва сдерживаясь, чтобы не завалиться к нему на койку и не начать обнимать, как сумасшедший. Смотрит на руки, на пальцы длинные, тонкие. Тянется своей, с заусенцами обкусанными. Игорь теплый. Почему-то прошивает от этого осознания, как зарядом тока. Почему он ждал, что Игорь холодным будет? Потому что выглядит, как труп. А он теплый. Можно представить на мгновение, что он спит просто. Как тогда, в Петиной квартире, утром, когда по комнате сквозняк гулял, а Петя к спящему Игорю жался, жадно тепло впитывая. Он тогда уже чувствовал, ощущал невозможность происходящего. Игорю кто-то хороший нужен был, а он дрянь. Поэтому и пошел нюхать снова, чтобы себе и Игорю в очередной раз доказать, что из него ничего хорошего не выйдет. - Значит так, дядь, если ты решил от меня на тот свет смотаться, то хуй тебе ооот такой, понял? - задушевно начинает Петя. - Я не для того в этой больничке строгого режима мариновался, чтобы труп ебать. Я там только о тебе и думал каждый день. Сука ты, Гром. Ты нахуя под нож полез? Герой обосранный. Чтоб тебе… Он замолкает. Не то, всё не то. Цветы в светлых больничных стенах такие яркие, почти до боли, зажмуриться хочется. - Мне снилось, типа ты мне мороженое купил, - снова пробует. - Шоколадное! И мы гуляли, типа, прикинь, за руки. Как институтки. Пиздец. Как проснулся тогда, сразу полез под одеяло посмотреть, ниче у меня там не отвалилось… Мда, Игорёк, не силен я в коммуникациях. - Ты меня не бросай. Я без тебя не вывезу, - наконец говорит то, о чем шесть месяцев думал, глядя на больничных пленников и слушая хриплую ругань по ночам, лежа на жесткой шконке. - Давай я почитаю тебе что ли. Говорят, ты всё слышишь. Ну вот послушай тогда. Первоначально кажется, что это крыса царапается в дверь. Но слышен очень вежливый человеческий голос: — Можно зайти? — Можно, пожалуйте. Поют дверные петли. — Иди и садись на диван! (От двери.) — А как я по паркету пойду? — А ты тихонечко иди и не катайся. Ну-с, что новенького? — Нициво. — Позвольте, а кто сегодня утром ревел в коридоре? (Тягостная пауза.) — Я ревел. — Почему? .... Дима его трясет за плечо. Петя глаза еле разлепляет, щурясь как слепой щенок. Уснул. Снова уснул. В неудобной позе, Игорю в руку уткнувшись, книжка на полу раскрывая валяется. - Петь, идём. Поздно уже. Поднимает книгу, Петю осторожно поддерживает. Хороший он всё-таки, нормальный. - Ты меня уж прости, Дубин, что я над тобой так… Дима не отвечает. Они сидят в больничном кафетерии, рассматривая людей вокруг. У всех синяки под глазами, у каждого трагедия личная. От солей в почках до комы единственного близкого человека. Кофе отвратный, и пирожное, которое ему Дима принес. Но Петя всё равно жует с благодарностью. Наверное, если ему не напоминать, он жрать совсем перестанет. Никогда такого не было, и вот он снова пёс. Тупой и больной. А хозяин под капельницами картинки смотрит. - Игорь мне почти сразу сказал, когда ты лёг, - зачем-то начинает рассказывать Дима. - Что нет никакой принцессы, и что это с тобой он постоянно на телефоне. Сказал, что влюбился как школьник, может, даже хуже. Книжки все, это он тебе передавал. Все шесть месяцев ждал тебя, а когда поговорить у вас не получалось, злился. Его Федор Иваныч даже несколько раз не пускал ни на какие вызовы, потому что боялся, что наворотит ерунды какой-нибудь и себя покалечит. Он мне постоянно говорил, что ты не такой на самом деле, каким кажешься. Что запутался просто, и что на самом деле ты очень смелый, сильный. Просто жизнь тебя поимела, но ты справишься. Верил в тебя очень. Боялся только, как там тебе, в рехабе этом. Отец твой все отчеты от врачей Игорю передавал. Тоже переживал за тебя. У них разговор несколько раз был по телефону, Игорь мне потом рассказывал. Что отец не верил в тебя, но вот Игорю поверил. Не знаю, насколько он с отцом был откровенен насчет ваших отношений - этого не говорил. - Спасибо, Дим, - Петя улыбается, слушая. Пока он тенью себя в рехабе о стенки бился, он у Грома в голове тоже жил. Хороший, просто запутавшийся. Поэтому сообщения слал, видео записывал. Показать чтобы, что помнит его, что верит. В солнышко словно заточкой прилетает, так накрывает сильно. - Я не уверен только, что соответствую всем этим представлениям. Кажется, типа, навечно себя запятнал наркотой этой, ярмо поставил. Дима смотрит на него внимательно, головой качает. - Это уже Игорю решать, соответствуешь или нет. Тебе об этом думать точно не надо. Если бы Петя только мог не думать, он бы с радостью всё за эту суперспособность отдал. Ему это так необходимо сейчас. Но сомнения, едкие и липкие, всё равно в мозг просачиваются. Неудобно попросить, но Дубин будто в который раз за день его мысли читает, и Петя ему охуеть как за это благодарен: - Давай с тобой поживу пока? - Да. Да, спасибо. - Ну хорошо, тогда поехали. Вещи свои завтра вечером закину, а сейчас поздно уже, спать пора. “Когда очнешься, будем сражаться за дружбу Дубина на мечах, он клёвый” - скидывает Петя на номер Грома прежде, чем вырубиться под бубнеж какой-то комедии, которую они с Димой смотрят после ужина. Сублимация, сублимация. Но Пете так нравится думать о том, что он не с Димой здесь. Так легко представить. С их-то отношениями, где только фантазии и были реальными. - Петь, в кровать надо. Петя открывает глаза и улыбается как маленький. Ему кажется, что он видит лицо в щетине, маленький шрам у брови, начавшие уже отрастать в кудри волосы. Смеется как ебанутый. - Хорошо. Ладно.