***
Когда белый запачканный форд Дахе тормозит возле остановки, на улице уже совсем темно. У Джуёна стучат зубы. Он чувствует себя по-странному сырым, хоть и сухой. Тётушка поспешно выходит из машины, стук её небольших, толстых каблуков, её голос — внезапная какофония звуков: — Прости, прости, замёрз, наверное? Давай помогу, — она хватает его спортивную сумку раньше, чем Джуён успевает возразить, и, закинув на плечо, явно страдая из-за тяжести, тащит её к багажнику. — Садись впереди, — бросает, полуобернувшись и чуть кряхтя. Она одета по-деловому: на ней белая рубашка и слаксы, волосы завязаны в аккуратный низкий хвост. В машине тепло. После сырого вечернего воздуха у Джуёна даже слегка кружится голова. Дахе, чуть пыхтя, усаживается на водительское сиденье. — Ну, как ты? Долго ждал? Прости за это, — она начинает говорить, параллельно пристёгивается, трогается. — Мне хочется придумать какую-нибудь крутую причину, но я просто забыла, — она смеётся. — Дела, понимаешь? Время пролетело незаметно. Джуён, тоже пристегнувшийся, обнимает стоящий на его коленях рюкзак. Смотрит в окно. — Ничего страшного, — спокойно отвечает он. — Можно открыть? — Жарко? — мельком на него смотрит. — Я включу кондиционер. — Хорошо. Они сворачивают направо в какой-то момент. Дорога едва ли отличается от той, по которой они ехали прежде: две ровные неосвещённые полосы, идущие вдаль. Джуён подпирает ладонью щеку. — Машин совсем нет, — отмечает он вслух. Где-то на краю сознания улавливает, что это из-за усталости; в другой ситуации он бы не пытался вести светскую беседу с малознакомой дальней родственницей. — Так сюда никто не ездит. И отсюда никто не уезжает, — она хмыкает. Её кожа в ночной темноте выглядит совершенно белой. Когда Джуён ничего не говорит, она спрашивает: — Что, совсем ничего не знаешь? Мама ничего не рассказывала? — Она звучит искренне — по большей части. Джуён мотает головой. Ему не было дела. Он не планировал сюда попасть. — О, у этого города крайне любопытная история, Джуён-а, — многообещающая ухмылка. — Господин и госпожа Чхве переехали в своё здешнее поместье ещё в девятнадцатом веке. Говорят, конечно, что потому, что устали от городской суеты, но мы-то знаем, что это не так, — бросает на Джуёна многозначительный взгляд. — Старшая сестра моего пра-пра-пра-и-ещё-куча-пра-деда была их придворной ведьмой. Её оставили в городе вместе с другими. Присматривать. Чтоб к их возвращению был порядок. Она уже тогда знала, что они не планируют возвращаться. — И откуда ты это знаешь? — Она сама мне сказала, — Дахе пожимает плечами. Очередной короткий взгляд на Джуёна спустя смеётся задорно. Потом кивает в сторону левую. — Болота видишь? Джуён едва ли может разглядеть что-то, кроме черноты между стволов деревьев, но неуверенно согласно кивает, просто чтоб она продолжила и не задавала ему больше вопросов. — Раньше озёра были. Красивые-красивые. Сюда художники отовсюду ехали. Тут душу исцеляли. Говорят, это всё госпожа Хэвон. Наша хранительница, — щепотка иронии в голосе. — Ясно, — тихо отвечает Джуён. — Их особняк будет виден, как в город въедем. Он на холме. Там живут всё ещё. Джунсо с семьёй. Она продолжает рассказывать: про наследников, и про мэрию, и про приближающиеся выборы, и про то, как недавно отремонтировали дороги. Джуён замечает, что лес редеет с его стороны. Появляются первые фонари. Вместо того, чтобы и дальше ехать прямо, Дахе сворачивает направо, сопровождая это коротким «проведу тебе маленькую экскурсию». По более разбитой дороге под продолжающим моросить дождём они выезжают к высокому бетонному забору с колючей проволокой сверху. Ярко-красное предупреждение гласит о том, что она под напряжением. — Это урановый бассейн. Закрыт с пятнадцатого года. Не ходи туда, если не хочешь сломать ногу и замёрзнуть насмерть, — сказав это, Дахе ловко сворачивает на другую разбитую дорогу. Они минуют несколько открытых местностей. Джуён вдалеке, на холмах, видит горящие окна небольших зданий; видит одно, огромное, но не спрашивает у Дахё, что это. Дорога освещена фонарями, пусть и работающими через раз. Очевидно, что здесь за этим не следят. О том, что они въезжают в город, свидетельствует небольшой круглосуточный магазин и заправка. Дахе чуть наклоняется ближе к рулю, указывает пальцем: — Вон, смотри. На склоне. Джуён смотрит. Величественное, старинное строение возвышается, словно наблюдая за городком сверху. Оно окружено лесом. Кажется, что к нему не ведёт даже ни одна дорога. Дахе продолжает: — В девятнадцатом веке там останавливались поэты. Господин Донкю и господин Чхве принимали уважаемых торговцев и артистов. По утрам было видно, как над озёрами стоит лёгкий туман. Загорается зелёный свет, машина трогается. — Откуда ты это знаешь? Ещё только восемь, но на улицах практически нет людей. Город кажется безлюдным. Им встречается несколько машин. На пешеходном переходе стоит парень в желтой бейсболке. Дахе сворачивает налево, Джуён не успевает рассмотреть его лицо. Он ждёт ответа, но его нет. Джуён, помолчав ещё некоторое время, медленно спрашивает: — Тоже пра-праведьма?.. Дахе закатывает глаза: — Уроки истории, Джуён-а. Мы изучаем историю родного города в школе. У вас разве не так? Она резко тормозит, возвращая своё внимание дороге, и тихо ругается. Джуёна дёргает вперёд, ремень впивается в талию и плечо. Дахе бормочет «да вы издеваетесь», глядя на занимающих проезжую часть людей с плакатами, которые что-то кричат, а потом, закинув руку за спинку сиденья, сдаёт назад, чтобы развернуться. «Это священная земля», «Вас настигнет кара», «Разрушители истории», «Нет такому наследию» и прочее, чего Джуён не успевает прочесть, остаётся позади, когда Дахе сменяет курс. — Это что было? — Я хотела провезти тебя через центр, но, как видишь, в городе сейчас не самые спокойные времена, — она коротко улыбается. Тон словно бы говорит ему, что не стоит расспрашивать дальше. Её настроение едва уловимо меняется, Джуён говорит: — Ладно. Джуён закрывает глаза, решив, что притвориться почти засыпающим — лучшее, что он может сделать. Он чувствует, как машина раз за разом поворачивает, изредка тормозит. Методично работают дворники. Продолжает моросить. Когда Дахе оповещает его, что они приехали, Джуён и правда дремлет. Вздрогнув, подрывается, проводит по лицу рукой. На улице совсем темно. Холодно. Дахе тащит в сторону дома его спортивную сумку. Джуён смотрит вверх: двухэтажный беленький дом с крупными окнами выглядит неотёсанно. Дахе остановилась около ворот. Трава на маленькой лужайке высокая, не кошенная, плитка на подъездной к гаражу дорожке тускло-оранжевая. В дом ведёт стеклянная дверь. Дахе отпирает её, вещи Джуёна сбрасывает на пороге. — Мне нужно загнать машину в гараж, иди пока внутрь. Узкий коридор освещён лампочкой под потолком прямо над дверью — где он заканчивается Джуёну из-за этого не видно. Доски на полу, видимо, совсем истёршиеся, выкрашены коричневой краской. На второй этаж ведёт зелёная лестница. Джуён снимает кроссовки, оставляет их возле небольшой ступеньки. Разглядывает разбросанную по полу обувь. Разглядывает подоконники возле двух окон, что по обе стороны от двери. Они завалены мелким хламом: чеки, монеты, какой-то сломанный брелок, раскрытый конверт с торчащим уголком письма, маленькая бутылочка из тёмного стекла, использованная, скомканная салфетка. — Ты чего тут стоишь? — Дахе снимает туфли, окидывает его взглядом. — Мог бы и осмотреться. Джуён не отвечает. Молодая женщина снимает пиджак, распускает волосы, массирует кожу головы пальцами, шлёпая босыми ногами по полу, проходит куда-то дальше, включает свет, кричит: — Твоя комната на втором этаже! Дверь первая слева. Я прибралась там, так что должно быть нормально. Потом спускайся вниз! Ступеньки скрипят. Джуён замечает выключатель — коридорчик на втором этаже заливает тёплый свет лампы в синем абажуре. Потёртый ковёр на полу. Четыре двери. Джуён заходит в комнату, в которую Дахе его отправила, и закрывает за собой дверь. Ему нужно включить свет. Он знает это: если он будет и дальше стоять в темноте, ничего не изменится. Но в этой комнате кто-то жил; эта комната была чьей-то до него, и, вероятно, это — комната его отца. Судя по коридору, по ковру, абажурам, мебель здесь та же, что и в его детстве. Джуёну придётся спать в его кровати. Если есть письменный стол — сидеть на стуле, на котором сидел он. Разобрав вещи, оставлять их в его шкафу. Джуёну дурно: он и правда здесь. Он и правда взял и переехал сюда. К женщине, которую не любила его мать. К сестре человека, который их бросил. — Что я делаю, — вырывается тихий шепот. Джуён нащупывает выключатель, но, когда им щёлкает, ничего не происходит. Тогда Джуён принимается продвигаться наощупь; врезается во что-то, напоминающее шкаф, двигается вдоль него, только чтобы удариться о напольную лампу. Нашаривает верёвочку, тянет — загорается свет. У дальней стены, изголовьем к окнам, стоит кровать из добротного дерева. Аккуратно застеленная свежим постельным бельём постель. Джуён оглядывается на угловой шкаф-купе, а потом разворачивается, чтобы окинуть взглядом комнату. Она выглядит несуразно, утыканная разномастной мебелью и вещами, словно засунутыми в неё из разных десятилетий. Шкаф и синтезатор по разные стороны от входной двери выглядят новыми; кровать — дорогой, а полка с наградами над старым письменным столом, истёртый ковёр на полу, книжный шкаф — ужасно старыми. Джуён обращает внимание на плакат над кроватью, параллельно опуская на пол рюкзак. Чёрно-белый постер какого-то старого фантастического фильма, с которого на него пустыми глазами смотрит главный герой; Джуён открывает шкаф с вещами, только чтобы обнаружить там заваленные одеждой полки. В расцветке спальни его отца нет ничего особенного: белые стены, тёмный пол. Ничего яркого или выдающегося. Даже награды над письменным столом потускнели от времени. Когда Джуён подходит ближе, чтобы рассмотреть их, одна из половиц скрипит под его весом. Подёргав верёвочки светлых жалюзи на окнах, заглянув за книжный шкаф и удостоверившись, что ему не показалось и там действительно окна, Джуён, скинув на спинку стула толстовку, отправляется вниз. Он идёт на свет. Дахе в растянутой чёрной футболке и домашних полосатых штанах стоит возле раковины, набирает воду в кастрюлю, пока на тумбе тёмного малахитового цвета стоит открытое пиво, к которому тянется её рука в тот момент, когда Джуён появляется в дверном проёме. Она замечает, что он следит за её движениями, но никак на это не реагирует. — С ужином напряг. Обычно сюда приходит Чеён что-нибудь приготовить, но она тоже была занята сегодня. Не против лапши? Или можем заказать пиццу. Кухня кажется тесной из-за обилия тумб, подвесных шкафчиков. Оттенки сине-зелёного и небольшие продолговатые окна у одной из стен словно бы говорят Джуёну, что здесь никогда не бывает светло. На овальном столе, в дешёвой вазочке, стоит искусственная лилия. — В шкафу очень много вещей, — Джуён о совсем другом в ответ; Дахе переносит кастрюлю на плиту, зажигает от спички конфорку. — Да, твой отец ничерта не забрал, когда уехал. Мы перепроверили всё перед твоим приездом. Я оставила всё самое сносное, — Дахе возится, ищет пакеты лапши быстрого приготовления, ищет приборы. Слова льются из её рта, словно милая сказка: — Бери, что хочешь. Не думаю, что это станет хоть кого-нибудь волновать. Стол окружён стульями грубой работы. Джуён садится на один из них, чувствуя, что стоять и дальше ему становится всё тяжелее. Упираясь локтями в свои колени, спрятав лицо в ладонях, какое-то время просто молчит. Если не прислушиваться к тому, как Дахе напевает себе под нос, сосредоточившись вместо этого на холодном полу под ногами, может показаться, что он дома: сидит в их с мамой маленькой кухоньке, вымотанный после тяжёлого дня. Ждёт, пока закипит вода, чтобы заварить себе самый дешёвый рамён из тех, что нашёл в магазине. И ему снова шестнадцать, и ещё всё не так плохо, как кажется. Джуён снова смотрит на Дахе. Та мурлычет какую-то песню, время от времени делает глоток пива, помешивает содержимое кастрюли. — Ты выглядишь уставшим, — говорит она. Кухню наполняет знакомый Джуёну запах, и он чувствует, как его желудок требует еды. Дахе высыпает в кастрюлю нарезанную мелко свежую зелень, маленькие кусочки сосисок, добавляет в его тарелку один желток. — Да… Ожидание всегда меня очень сильно выматывает. Лицо Дахе искажает сожаление, и она, ненадолго отрываясь от своего занятия, смотрит ему прямо в глаза. — Прости. Я не специально. Повисает пауза. Джуён отводит взгляд первым. Дахе смотрит на него ещё немного, прежде чем вернуться к помешиванию ужина, который уже почти готов. — Сейчас неспокойные времена. Я была в мэрии, вообще-то, — фыркает. — Меня отчитывали за статью, якобы «разжигающую конфликт ещё сильнее», — она закатывает глаза. — Как будто бы конфликт разжигает не тот факт, что правительство решило наплевать на историю города и окончательно его уничтожить, — она взмахивает деревянной ложкой, после чего пробует на вкус бульон. — М, — звучит довольно-удивлённо. — Готово. Джуён не знает, где что находится; Дахе проворно достаёт тарелку, наполняет её, ставит перед ним, кладя рядом палочки. Взяв в руку пиво, уже выходя из кухни, говорит: — Потом приходи в зал, если хочешь. Посмотрим какой-нибудь тупой фильм. На столешнице нет ни пятнышка. В свете висящей под потолком лампы, что раскладывает по помещению ровные тени, не видно ни одной пылинки. Джуёну интересно, убралась ли Дахе к его приезду, или же она действительно такая чистюля. Всё его тело наполняется теплом, которое тянет за собой неимоверное желание принять ванную, поэтому, вымыв за собой посуду, Джуён останавливается возле ведущей в зал арки, и спрашивает: — Где ванная? Он не особо рассматривает комнату. Цветы, старенький диванчик, раскинувшаяся на нём Дахе. — Последняя дверь справа. Полотенце чистое в твоей комнате. В шкафу, — она даже не отрывается от экрана телевизора: в новостях рассказывают о поимке какого-то финансового мошенника в Сеуле. — А, и, это. Лампу в твоей комнате потом повесим. Я мастера уже вызвала. — А что с ней? — Джуён, когда был в комнате, не заметил, чтобы что-то было не так. — Упала. Новенькое полотенце пахнет стиральным порошком, свежестью. Джуён прижимает его к своему носу, вдыхает глубоко-глубоко. Полотенца у мачехи пахли чем-то цветочным, и он очень быстро начал испытывать ненависть к этому запаху. Даже зная это, они не позволяли ему стирать вещи самому. Руки повисают безвольно вдоль тела. Свитера на полке разложены ровно, аккуратно, и они очень тёплые на вид. Немного уродливые: рукав одного, коричневого, свисает, выбиваясь из ровных рядов, выставляя на всеобщее обозрение паттерны из серых черепов и белых оленьих голов. Задвинув дверцу, Джуён выходит из комнаты. Коридор теперь пахнет их ужином; Джуён открывает нужную дверь, которая, скрипнув, после включения света смотрит на него новенькой плиткой, новенькой ванной, аккуратным унитазом. Несколько полочек, заваленных старыми, никому ненужными книгами; низкая табуретка с аглаонемой в горшке, небольшим полотенцем для рук. Джуён приехал со своей щёткой, но он замечает новенькую, не распакованную, что лежит на видном месте, и это заставляет его хмыкнуть. Видимо, его тётушка решила, что он настолько отчаялся, что поехал к ней, наспех побросав вещи в сумки. Может, так и должно было произойти — учитывая, что мачеха отказывалась заниматься переоформлением опекунства из-за эгоистичности Эрика. Бросив полотенце рядом с цветком, Джуён принимается раздеваться. Под слоем эластичной смуглой кожи крепкие натруженные мышцы обволакивают скелет; Джуён может рассмотреть свою грудную клетку, пересчитать свои рёбра, когда тянет руки чуть вверх. Он худой, но об этом больше некому волноваться. Набирая ванную, погружаясь в горячую воду с головой, он может думать только о том, что не должен вдохнуть.***
Джуён неприхотлив. Ему важно, чтобы можно было лечь, положить куда-то свои вещи, включить свет, завесить окна. Аспект красоты не столь важен, если помещение позволяет расслабиться. Джуён тыкает в клавишу синтезатора. Тот, не подключенный, не издаёт ни звука. Влажных волос касается ветерок из приоткрытого окна. Ушей — разбивающиеся о подоконник капли усилившегося дождя. Джуён всё ещё немного удивлён, что его отпустили в итоге. Что Эрик перестал бороться. От одной только мысли о нём Джуёну хочется разбить что-нибудь. Награды отца стоят так, словно раньше кому-то было важно, как они выглядят. Джуён берёт одну, и она увесистая в его руке. «Первое место в городских соревнованиях по стрельбе». Джуён замахивается на пробу — ставит на место. Он проверяет время на телефоне. С экрана блокировки на него смотрит фото улыбающейся женщины с малышом на руках. Тридцатое августа подходит к концу. Выпив таблетку, он слоняется по комнате ещё немного: достаёт пару своих футболок, вытряхивает содержимое рюкзака на письменный стол, проверяет полки. Когда он чувствует, что сон начинает его буквально сваливать, Джуён залезает под одеяло, ощущая отстранённую нужду выключить свет, но его тело тяжёлое, и глаза уже невозможно держать открытыми — последнее, что Джуён замечает перед тем, как провалиться в сон, это торчащие из центра потолка провода. Джуён не помнит своих снов. Возможно, они ему даже не снятся. Открыв утром глаза, он пару мгновений не может вспомнить, где находится. Он укутан в одеяло так плотно, что не получается даже пошевелиться. Оставленное им открытое окно — закрыто; оставленный им включенный свет — выключен. Усаживаясь, растирая лицо ладонями, он чувствует себя глупо, осознав, о ком подумал первым делом. Вылизанные стёкла в новых подтёках. Прямо за ними — белое небо, разномастные домики и лес. Сорняки, трава к забору прижимаются высокие. Окно с белой рамой пестреет жёлтыми занавесками, которые шевелятся, когда Джуён на них смотрит. Опустив жалюзи, по-прежнему в пижамных штанах и кофте, выходит из своей комнаты и прислушивается. Стоит тишина. Джуён чувствует едва уловимый запах кофе и жареных тостов, но первым делом идёт в туалет и умывается. Дахе кажется ему неплохой. Она не заставляет его разговаривать. Он всё ещё относится к ней настороженно, потому что его мама никогда не отзывалась о ней хорошо. Но, если бы его заставили выбрать, он бы без тени сомнения снова собрал свои вещи и уехал от Эрика и его матери, что смотрели на него по очереди жалостливо, пока не наступил их черёд скорбеть. Джуён останавливается на месте, когда, войдя в кухню, видит незнакомку, сидящую на кухонной тумбе. Лицо-сердечко, аккуратный нос, большие глаза, что устремляются на него, стоит ему зайти в помещение — Джуён не знает, кто это. Он о ней не слышал. Судя по чистой свежей коже, вымывшимся в белый у корней розоватым спаленным волосам и стирающейся на шее переводной татуировке, она вряд ли многим его старше. В её руке телефон с чехлом, под которым какое-то фото. Незнакомая миниатюрная девушка ему тепло, приветливо улыбается. — Доброе утро. Завтрак на столе. Проследив её взгляд, обращает внимание на запотевший контейнер, накрывающий тарелку с аккуратными кубиками яичного ролла, рисовыми шариками и красиво нарезанными помидорками. Его, наверное, должно волновать, кто она и как сюда попала. Но всё это — дело и жизнь Дахе. Не его. Так что Джуён, не задавая никаких вопросов, наливает себе кофе и садится за стол, пока незнакомка болтает ногами и пялится в свой телефон. Джуён любит простую пищу — она напоминает ему о доме. Он отправляет в рот яичный ролл с какой-то зеленью и морковкой, который успел практически остыть, когда на кухне появляется Дахе. — Утра, соня, — она ерошит его волосы, проходя мимо, прямо к раковине, в которую опускает пустую кружку. В синие джинсы заправлена чёрная рубашка, несколько верхних пуговиц которой не застёгнуты. Дахе накрашена, её волосы, светлые кончики которых Джуён замечает только теперь, аккуратными волнами спадают на её спину. Избавляясь от бигуди, которая держала её чёлку, Дахе спрашивает: — Вы познакомились уже? Сидящая на тумбе девушка утвердительно мычит. Джуён наблюдает за тем, как Дахе достаёт пачку сигарет и открывает одно из окон, а потом останавливается, чтобы только закатить глаза и: — Джуён, это Чеён. Чеён, это — Я знаю. Ты говорила. Ты не рассказывала обо мне? — она отрывается от телефона, блокирует его, спрыгивает — оказывается ещё меньше, чем Джуён изначально подумал. Её длинное платье в горошек закрывает икры почти полностью. — Я хотела, чтобы вы познакомились сами! — взмахнув рукой, Дахе наконец-таки достаёт сигарету, обращается к Джуёну следом: — Давай быстрее, отвезу тебя на школу посмотреть. — Я могу сам поискать. С сигаретой, зажатой губами, Дахе на него смотрит. Поразмыслив, пожимает плечами. — Окей. Тогда мы пошли. — Куда вы? — В суд, — она бросает через плечо, уже выходя в коридор. Джуён ничего не отвечает. Он не знает, что происходит, и не понимает, чем Дахе занимается, и кем приходится ей эта девушка не понимает тоже. Дахе из коридора ему говорит, повысив голос: — Не переживай, судят не меня, — помолчав, добавляет: — И не её. Хотя могли бы. Чеён коротко смеётся. Джуёну нравится текстура яичных роллов. Ему нравится вкус рисовых шариков, в которые добавили маринованных креветок из банки и сухие хлопья водорослей, ностальгический вкус простого завтрака, сочность помидорок, запах кофе. Он не отвечает на «до вечера!», не реагирует на хлопнувшую дверь. Его интересует завтрак, и изучение дома, в котором он находится, и улицы, на которой он теперь будет жить, и города, в котором он теперь будет ходить в школу. На часах десять; Джуён заглядывает в гараж и прачечную, небольшой санузел на первом этаже, открывает дверцы всех шкафчиков, ворочает весь хлам, которым завален коридор первого этажа. В конце этого коридора, за поворотом направо, миновав двери в прачечную и туалет — выход на улицу. Сыро, но не моросит. Воздух кажется тяжёлым от влаги. Подступающий сезон дождей напоминает ему о неминуемо надвигающейся осени. Это чудо, что Дахе каким-то образом договорилась о его переводе, проигнорировав его вялое предложение просто дать ему дожить полгода у неё и вернуться повторить год после, уже дома. Как будто бы она знала, что это ложь. Задний двор выглядит заброшенным. На небольшой вытоптанной лужайке стоит зонтик, столик пластмассовый, несколько стульев; немытый мангал у дальней стены бетонного забора, заброшенный сарай в углу, под яблоней. Через одинокое окно в коридоре слабо пробивается свет — оно грязное и к нему приставлено что-то длинное, в чехлах. Гостиная выглядит уютной из-за обилия растений и света, хотя мебель в ней старая: тёмно-зелёный диван истёрся от времени, книжный шкаф, служащий больше украшением, сильно пакоцан. Под окнами, у дальней стены, стоит телевизор. Он не самый дорогой, не самый новый, но тумба, на которой он стоит, протёрта от пыли. Возле него же стоит какое-то фото. Джуёну приходится наклониться, чтобы получше рассмотреть. В девушке с длинными чёрными волосами угадывается Чеён, на ней форма выпускницы и она широко-широко улыбается. Дахе рядом с ней, выглядит практически так же, как и полчаса назад, когда Джуён её видел. Они выглядят счастливыми. Это чем-то напоминает ему фото на обоях его телефона. На втором этаже Джуён открывает дверь, что ведёт в комнату, с которой соприкасается комната его отца стенами. В ней царит полнейший хаос: кровать не застелена, вещи разбросаны по полу, тумбе, столу и всем остальным ровным поверхностям. В ней много зелёного, включая растения, и белого, исключая пожелтевший от времени ковёр с высоким ворсом. Над кроватью со спинкой из железных прутьев висит простенький ловец снов. Джуён не заходит — просто закрывает дверь, решая не вторгаться в личное пространство своей тёти. Остаётся ещё одна комната, о назначении которой он догадывается. Но, когда он дёргает дверную ручку, та оказывается закрытой. Из него вырывается недовольный вздох. Понимая, что больше откладывать незачем, Джуён начинает готовиться к своей пешей прогулке. Надев то же, в чём был вчера, поправляет свои тёмные волосы, а потом, прихватив телефон, спускается вниз. Груда мусора на подоконнике смещена в сторону, на видном месте — ключи с брелоком в виде мордочки мультяшного котёнка. Под ними обрывок бумажки — «Чеён великодушно предоставила тебе свои ключи, с замками разберёшься». Если стоять к воротам спиной, то по правую руку улица обрывается резким выездом на дорогу, что вдоль леса. Джуён потому решает пойти влево. Асфальтированная улица, на которой придётся прижиматься к высоким бетонным заборам, если мимо будет проезжать машина, мягко сворачивает левее снова. Все домики, двухэтажные, разные, но чем-то похожие, молчаливо взирают на него, одиноко бредущего куда-то. Джуён не слышит пения птиц. Не слышит ветра, гула машин или голосов. Словно время здесь замерло, замёрзло на прямых углах белых домов с плоскими крышами. Везде ли асфальт одинаковый? Волоча ноги, Джуён рассматривает сетку трещин, пробивающуюся кое-где траву. Он бывает почти-черным, серым, дерьмово-ребристым. Джуёну не особо нравится асфальт. Его мама рассказывала ему перед сном в детстве про улочки в Праге, где по мощёным дорогам ездят трамваи, а здания с резными колоннами словно отбрасывают в любимый готический роман прошлого века. Там на карловом мосту играют уличные музыканты и, если стать у края, положить на перила руку, вдалеке можно увидеть перевёрнутый дом. И тогда, под блюз, с ладонью, согретой посыпанным корицей сахарным трдельником, в обтекающем потоке разномастной речи, под взорами усевшихся на распятие птиц, можно впериться взглядом в спокойную Влатву и, пока с волосами играется холодный ветер, а уши ласкает мягкая какофония звуков, впитывать в себя ощущение собственной крошечности и единства с этой вселенной. Впечатлительный маленький Джуён не знал, что такое готика, кто этот Карл или где эта Прага, но ему неизменно снилось, как он бегает по потолку их квартиры, и он неизменно был выложен красивым черным камнем. Сзади раздаётся резкий автомобильный гудок, Джуён отходит в сторону, прижимается спиной к чужому бетонному забору и смотрит на машину, проезжающую мимо, сворачивающую направо на двухполосной дороге впереди. Джуён останавливается у небольшого пешеходного перехода, решая наконец-таки открыть карты и посмотреть, где находится школа, где находится он сам. Школ оказывается всего пять, и только одна из них — старшая. Никаких тебе школ для мальчиков или девочек, никаких учреждений для одарённых. Джуёну интересно немного, есть ли в местной старшей школе общепринятая форма, вроде той, в которой он ходил в школу дома. Карты выдают ему самый удобный маршрут, которому Джуён решает следовать. И, тем не менее, он не спешит. На противоположной стороне дороги — книжный. Он выглядит таким старым и обшарпанным, книги закрывают окна, книги стоят в коробках на улице, Джуён заходит внутрь и медленно прохаживается между рядов. Ему нравится читать. Дома он предпочитал читать манхву, перечитывать одни и те же, но, иногда, он брал мамины книги. Характерный запах старого смешивается с запахом нового и, отчего-то, земли. Внутри стоит тишина, а книги, кажется, всюду: на полках, на подоконниках, в коробках на полу, на специальных стендах. Джуён примечает полку для обмена книгами — дома он тоже видел такие. По залу бродит работница — женщина средних лет. Возле детективов стоят девочки-подростки. — Я не хочу снова в школу, — тихо жалуется одна, пролистывая «Нежные щечки». — Просто сядем сзади и будем рисовать как обычно, — отмахивается другая. — Мне кажется уже не прокатит, — небрежно запихивая книгу на место, откидывает голову, страдальчески хнычет. — Слушай, ну хотя бы Минхо в старшей, — качает головой. Джуён не слушает дальше. Проведя пальцами по корешкам, он думает вернуться сюда позже. Может, он сможет стоять здесь после школы подолгу, вместо того, чтоб сидеть в комнате, принадлежавшей его отцу, или общаться с Дахе, сидя в зале, в котором та проводила время со старшим братом и родителями раньше. Выйдя, Джуён смотрит в сторону резиденции, что молчаливо нависает над городом с северо-западной стороны точно так же, как и вчера, а потом решает продолжить свой путь и, потому, сворачивает за угол. Безлюдные улочки, мертвенно-тихий детский сад, стоящий рядом крематорий; крест аптеки на противоположной стороне дороги сияет наполовину перегоревшим зелёным, пока женщина в окне над ним поливает на подоконнике гортензию. Джуён ощущает кожей ставшую знакомой сырость, и по спине пробегает непроизвольная дрожь. Влажный, тяжёлый воздух растекается по улицам, недвижимый ветром и нерушимый посторонними звуками. Если он понимает правильно, то, кажется, идёт по небольшой улочке, параллельной центральной. И, если он понимает правильно, ему нужно свернуть и пройти несколько кварталов под этими наседающим на проезжую часть, плотно упакованными в ряды домами, прежде чем он сможет увидеть школу. Но, Джуёну приходится признать, что, несмотря на вызывающую клаустрофобию улиц узость, они чистые и аккуратные. Словно кому-то и правда есть дело до порядка в городе. Тусклые бетонные здания и отсутствие живой зелени заканчиваются, стоит ему перейти дорогу и выйти к центральному парку. Отсюда, если смотреть внимательно, можно рассмотреть почти всё, что так рвалась показать ему его тётя. Торговый центр, мэрию, музей, студию пилатеса, кафе-мороженое и, самое главное, кучу людей с плакатами, что молча стоят, возведя их к небу, прямо посреди парка. Величественная, старинная мэрия словно насмехается над ними — как и выходящие оттуда люди, что косятся на протестующих, прежде чем отправиться к своим дорогим автомобилям на небольшой частной стоянке рядом. Посреди парка — ухоженного, зелёного, с подстриженными кустами и высокими клёнами, — фонтан со статуей нескольких девушек, из кувшинов которых льётся вода. Он также чистый: о нём явно заботятся. Джуёну хотелось бы подойти ближе. Может, сесть на лавку, или лечь в траву под клёном. Поспать там. Чтобы проснуться от того, как Хёнджин трясёт его за плечо, потому что они на урок так опоздают. Чтобы ему снова было семнадцать, и вещи не были лучше, но не были, хотя бы, как теперь. Выйдя через скромные резные ворота, Джуён, вскинув вверх голову, видит впереди, на холме, здание, что отсюда кажется не больше его ладони. Это — точка назначения. Место, в которое ему придётся ходить каждое утро следующие полгода начиная с завтрашнего дня. Дорога, начиная с этого места, идёт в гору. Сначала несильно, практически незаметно. Постепенно редеют здания, и, в какой-то момент, Джуён обнаруживает себя посреди распростирающегося по обе стороны от него поля. Он оглядывается, пройдя полпути вверх. Город внизу раскинулся бледными каменными и бетонными кляксами, упакованный плотно ближе к лесам вдалеке, редеющий ближе к нему и чёрному мрачному зданию в стороне кратера. Кажется, поднимись он выше, и увидит его сам. Возле мрачного чёрного здания вдалеке виднеются улочки, кажущиеся отчего-то ещё более печальными и плачевными, чем остальная часть города. Приближаясь к школе, Джуён замечает у её подножия, по левую сторону, старое кладбище со склепом в его центре. У него ни на секунду не сбивается дыхание и, когда он наконец-таки проходит через ворота, он удовлетворённо мычит себе под нос — кратер отсюда и правда видно. Он кажется самую малость пугающим — словно что-то инородное, не вписывающееся в общее уныние и обыденность, не встающее в ровный ряд с Дахе и безлюдными улицами, нависающим старинным особняком, предложившим подвезти его парнем. Словно что-то чужое, пульсирующее обязательно находится там, за электрическим забором, на самом дне. Или, может, Джуён просто перечитал комиксов. Он знает, что в школе должен быть охранник, но, даже если тот и выйдет его прогнать, Джуён сможет объяснить, что здесь делает. Школа не выглядит большой. В ней два этажа, два здания, соединённых небольшим переходом на втором. Высокие окна пропускают свет, а вишня у самых ворот, небось, красиво цветёт весной. Длинная стойка для велосипедов и скромная остановка неподалёку от ворот дают понять, как принято сюда добираться. Джуён может представить себе, каково это — расти здесь, ходить здесь в школу, строить здесь планы на будущее. Ещё одна небольшая пристройка — спортивный зал. Он открыт; изнутри раздаются звуки стука мяча о пол, голоса. У Джуёна нет даже мысли о том, чтобы инициировать как-то с кем-то контакт. Потому, пройдя мимо, обогнув таким образом всю территорию школы, он уходит. На свежевыкрашенной остановке висит объявление о пропавшей собаке и несколько скучных реклам, написано кем-то «сдавайся», неразборчивые каракули, неприличные слова — что-то, очевидно, неизменно. Джуён немного потерянно смотрит по сторонам. Ему спокойно здесь. На открытой местности, наконец-таки ощущая ветер, рассматривая всё, находясь здесь в полном одиночестве он чувствует себя так, словно что-то внутри наконец-таки укладывается спать. Джуён спускается к кладбищу: его непреодолимо тянет к ровным рядам могил и безмолвным статуям ангелов и плачущих дев в накидках. Оно, на удивление, не выглядит заброшенным. Протёртые маленькие фонарики на протяжении всей гравиевой дорожки, подстриженная трава, чистые памятники, искусственные белые лилии то тут, то там. Все мёртвые датируются прошлым, позапрошлым веками. Возле склепа, под железной табличкой с выгравированными словами о каких-то покойных Чхве, воткнуто «не сорить!» с припиской «кладбище находится в юрисдикции старшей школы номер два». Джуён чувствует непреодолимое желание рассмеяться — из него и правда вырывается смешок, и он мотает головой, чтобы не начать хохотать по-настоящему. Он, посмеиваясь, выходит через небольшую калитку в конце кладбища. Дорога до школы не будет занимать много. Дома ему приходилось ехать сорок минут на метро, потом идти пешком ещё пятнадцать, только чтобы получить от Хёнджина «когда ты уже прекратишь опаздывать» и проспать весь обеденный перерыв в медпункте, если его туда пустят. Здесь же, если идти достаточно быстро, можно потратить всего полчаса. И, если шататься, брести, заглядывать за каждый угол — полдня. Джуён убеждается в этом сам. Он идёт через поле вниз, пачкая о мокрую траву и сырую землю свои кроссовки, утыкается в чей-то высокий забор, идёт вдоль него, только чтобы свернуть при первой же возможности и, позабыв про карты, потерянный, скитается: спальные районы, более старые и более новые домики, узкие улочки, маленькие магазинчики, круглосуточные, булочные, аптеки, редкие прохожие, редкие автомобили, редкие заправки. Джуён вздрагивает, обнаруживая себя сидящим на лавке и наблюдая за мужчиной, методично сметающим уличную пыль в кучу. Он не знает, где находится, и не помнит, о чём задумался. На часах четыре; Джуён встаёт, застёгивая свою толстовку, и прячет руки в карманы. Ему хочется горячего и острого, и потому он обедает лапшой быстрого приготовления в ближайшем круглосуточнике, сидя на сухом, но словно всё равно сыром пластиковом стуле за слегка запылившимся пластиковым столом. Они такие же, что и на заднем дворе у Дахе. Джуёну интересно, не украла ли она их. Судя по тому, что он уже видел, это кажется ему вполне возможным. Сытый и отогревшийся, он снова открывает карты, только чтобы понять своё примерное местоположение. У него одно уведомление — сообщение от Хёнджина, которое он смахивает, не читая. Ему не хочется разговаривать сейчас. Поняв, что плутал по восточной части города, он, выяснив примерное направление, в котором ему следует дальше двигаться, по-прежнему потерянный, отправляется в путь. Незнакомые улицы, однообразные здания, редкие деревья и пешеходы, что не обращают на него внимания — типичная окраина типичного корейского городка. Джуён проходит ещё один детский сад, и, наконец, выходит к прежнему парку возле мэрии, только теперь не с правой, а с левой стороны. Люди по-прежнему стоят на площади. Их словно бы даже больше, чем прежде. И они что-то поют. Это похоже на какие-то религиозные, монотонные песни. И, в то же время, на колыбельные. То, как мужчины, женщины стоят, закрыв глаза, вытянув вверх руки, и мычат что-то громкое в унисон, чувствуется внутри Джуёна так же, как и кратер, виднеющийся из-за забора школы. Его тянет вперёд, хотя интуиция пульсирует внутри него тихим, едва слышным «уходи». Джуён садится в траву под клён неподалёку и просто смотрит. Минуты растягиваются в часы, наполненные бессменной, монотонно-душевной мелодией из разномастных голосов, и Джуён, прикрыв глаза, думает, что, наверное, под это медитирует сам дьявол. Он успевает прочесть все плакаты, которые держат в руках. Они ничем не отличаются от тех, которые он видел прошлым вечером. В основном это одни и те же слова, варьирующиеся в формулировках, несущие один посыл. Просидев так несколько часов, окончательно замёрзший, Джуён решает, что остаться здоровым ему важнее, чем узнать, когда все эти люди начнут расходиться по домам, и наконец-таки поднимается. Его уставшие ноги ведут его вдоль парка, вдоль мэрии, в сторону главного въезда в город. Ему интересно, сможет ли он, идя вдоль леса, дойти до дома Дахе. Фонари включаются в семь часов. Это немного рано, ему кажется. Но на дороге, вдоль которой он идёт, фонари редкие, и свет их касается только небольших участков асфальта, высоких бетонных заборов. Ветер шумит в лесу, скрипит ветками еловых деревьев. Вдалеке, в резиденции, загорается свет. И, чем темнее становится, тем больше это похоже на то, что жёлтый свет парит в воздухе. Джуён чувствует себя приятно уставшим. Он думает о том, как вернётся, примет горячую ванную, поест, ляжет спать. Как Дахе не спрашивает его ни о чём, улыбается, живёт своей прежней жизнью — ему даже начинает казаться, что всё будет не так уж и плохо. Эта мысль его обнадёживает. В доме Дахе уже горит свет. Он кажется удивительно гостеприимным сейчас: словно Джуён, стоит ему зайти, будет объят непринуждённой атмосферой отстранённости, которой он так жаждал последних несколько месяцев. Машина Дахе уже загнана в гараж, но тот по-прежнему почему-то открыт. Джуён заходит внутрь, и в коридоре действительно теплее, чем на сырой промозглой улице. Джуён слышит голоса; Джуён открывает рот, чтобы сообщить, что пришёл, когда раздаётся смех. Этот смех. Он знает, кто так смеётся. Сожалеющие глаза, протянутые руки, скрутившийся на полу калачиком жалкий мальчишка — Джуён влетает в гостиную так, словно его шатает, и его появление заставляет всех замолчать. Дахе улыбается. Она весёлая, у неё хорошее настроение, распущенные волосы и пиво в руке. Она взмахивает на сидевшего на диване паренька, что подскакивает, стоит Джуёну оказаться рядом, и говорит: — Джуён-а, посмотри, какой сюрприз! Чеён улыбается, сидя в кресле, подобрав к себе ноги и глупо завязав волосы, чтобы те не мешались. Джуён их не видит. Его зрение тоннельное: всё, что он может различить, это эти глаза. Дахе продолжает говорить что-то, её весёлый голос вещает о том, как он добрался, и как тут оказался, и как она рада — Джуён не слышит её за стуком крови в ушах. У него темнеет перед глазами. Он хочет сорвать с петель ближайшую полку. Он хочет выбить эти красивые гостеприимные окна, вырвать из потолка эти влекущие зайти погреться лампочки. — Какого хуя ты тут делаешь? — рявкает он. Дахе резко замолкает. Она слегка отшатывается назад, переглядывается с Чеён, враз напрягшейся. Эрик, этот наглый, маленький ублюдок стоит, переминаясь с ноги на ногу, и смотрит на него этими чёртовыми глазами, теребит свой палец. Он молчит. Ему хватает смелости молчать, вновь вторгшись в жизнь Джуёна. — Как я и говорю, — снова начинает Дахе, и в этот раз она звучит куда более сдержано и осторожно, — мы обсудили с его мамой это незадолго до того, как ты приехал, — она продолжает, но Джуёну снова плохеет. Словно съеденная им много часов назад лапша просится наружу, хочет выйти из него желчью и горькой слюной, и Джуён сжимает кулаки сильно, понимая наконец-таки, почему Эрик вдруг сдался, так просто отпуская его. — Ты паразит, — он снова прерывает Дахе. — Ты думаешь мне и здесь жизнь испортить? Думаешь, что сможешь вмешиваться, когда тебе вздумается? Будешь снова лезть ко мне? Никак не усвоишь свой урок? — под конец повышая голос, орёт так, что Чеён заметно изменяется в лице, втягивая голову в плечи. — Послушай, Джуён-а, — Дахе вдруг делает шаг вперёд, и она хмурится, и она выглядит недовольной, и Чеён привстаёт тоже, но Эрик вдруг вскидывает руку и коротко машет на них: — Не надо, — следом снова возвращая всё своё внимание Джуёну. Его опущенная голова, поникшие плечи, неуверенные пальцы, раскрасневшиеся щёки — Джуёну хочется снова его ударить. Джуён указывает на него пальцем и говорит, чеканя слова: — Только подойди ко мне. Только попробуй со мной заговорить. Я тебя по стенке размажу, — молчит. — Ты меня понял? Эрик кивает мелко, опускает голову ещё ниже. — Я тебя, блять, не слышу. Ты понял? — Да, да, я понял, — он звучит безвольно, слабо, смиренно — Дахе смотрит на Чеён, чтобы следом снова посмотреть на Джуёна. Джуён в ярости. Он разворачивается резко, взлетает вверх по ступенькам, и, под лишённое энтузиазма «а ужин?», захлопывает дверь с такой силой, что дрожат окна. В гостиной повисает неловкая, удушающая тишина. Эрик вздыхает, а потом успокаивающе улыбается: — Всё в порядке, не стоит переживать об этом, — заверяет он, снова усаживаясь. Дахе смотрит на Чеён снова. Она знает, что они думают об одном и том же. — Правда. Всё нормально, — он коротко смеётся. — Простите, что не предупредил об этом. И…э… мне… жаль, что вы это застали. Вот. Его смех неловкий, но не натужный. Он искренен. Дахе выдыхает медленно, усаживаясь рядом. Она наконец-таки понимает, что Лиён имела в виду. Она наконец-таки видит. За выстроенным фасадом спокойствия находится монстр, который мог погубить её сына — слова наконец-таки обретают смысл. Чеён начинает говорить с Эриком, как и прежде, словно стараясь помочь им всем забыть о произошедшем. Дахе, откинувшись на спинку дивана, не может прекратить думать о том, что сын Лиён сам гонится за уничтожением.