«This world existed before we came to it,
and it will continue without us: in the empty fields and houses.
Our traces radiate, and others will come dance in the light we cast.
We can slip away gently, unafraid, knowing that everything will continue»
Какова нормальная высота потолков в среднестатистическом помещении? Жители Южной Кореи предпочитают простые прямоугольные пространства. Не слишком огромные, чтобы не чувствовать себя неуютно и беззащитно. Не слишком маленькие, чтобы не просыпаться раньше будильника из-за давящих со всех сторон стен. Эти простые прямоугольные пространства складываются в многоэтажки, что вырастают, словно грибы в дождливый август, на окраинах городов, образуя новые районы из однотипных домов, путая ненамётанный глаз и заставляя случайных прохожих плутать и выспрашивать у незнакомцев нужное направление в надежде, что те смогут ответить, указать путь в нужный коробок. Так… Два с половиной метра, наверное? Может, три. В квартире, в которой Джуён прожил всю свою жизнь, вряд ли было три. Небольшая, двухкомнатная, с плохой звукоизоляцией и тёмными обоями, рядами многоэтажек за окном. Его мама всегда говорила, что не счастье зависит от пространства, а пространство от счастья. Джуён так и не понял, что это значит. Жильё его отца, в противовес тому, к чему он успел привыкнуть, встретило его огромными окнами, невозможно яркими светильниками и безукоризненной чистотой. И потолки в его пентхаусе на шесть комнат куда выше. — …ён? Джуён? Медленно поворачивает голову. А какой высоты потолки в крематории? Джуён никогда не задумывался об этом. Через открытую дверь виден соседний поминальный зал. Джуён смотрит, как слезами заливаются какие-то люди. Заштопанные рубашки, дешёвые ботинки выдают их статус. Джуён снова думает про отца. Про его пентхаус, про жемчужное ожерелье его жены, про эпплвотч Эрика; про запонки, и перчатки из чистого шелка, и дорогие маленькие шляпки, и начищенные кожаные туфли людей, что наполняют комнату. Джуёну хочется сплюнуть — слюна во рту как будто бы ядовитая, пропитанная запахами дорогих одеколонов, словно он хватал ртом воздух до этого. Он переключает внимание на стоящую подле него женщину. Она худая, невысокая, её рубашка изрезана неопрятными складками, а под красными глазами — тёмные круги. Она выглядит, как человек. Касаясь браслета из деревянных бусин бросает взгляд короткий в другой угол помещения. Джуён ждёт, что она скажет. — Ты задумался, кажется, — осторожно произносит она и неопределённо взмахивает в сторону стены, на которую он смотрел уже какое-то время. Джуён не отвечает. Ей, видимо, немного неловко. Она закусывает нижнюю губу, смотрит на ворот его черной водолазки, что торчит из-под идеально выглаженной слугами отца рубашки. Или, вернее сказать, теперь уже слугами мачехи. Женщина вздыхает. — Я Дахе. Ты меня, думаю, не помнишь. Я твоя тётя. А, сестра его отца. Мама как-то рассказывала про неё ему. Они не ладили. Джуён по-прежнему ничего не произносит. Вздохнув ещё раз, тяжелее теперь, она говорит мягко, словно боясь спугнуть его: — Лиён рассказала мне о вашем… споре. Джуён хочет сказать, что её это не касается. Он не помнит её, и его мама её не любила. Это не её дело. Он хочет огрызнуться, но не находит в себе сил. Язык словно прилип к нёбу. Ему тяжело даже глотать. Рыдания в соседнем помещении усиливаются. — Так что я хотела предложить тебе пожить у меня. Я, — она смотрит бегло на часы, что висят над дверью, — не могу остаться. Мой автобус уходит через несколько часов. Но вот мой номер, — протягивает ему визитку выверенным движением человека, делавшего прежде это уже не раз. Джуён медленно забирает прямоугольник картона из её рук и пробегается взглядом по написанному. Дизайн минималистичный, сине-белый. Простой, но приятный шрифт. Она журналистка, надо же. Джуён смотрит на неё, и, вдруг — она ему улыбается. — Думаю, со мной тебе будет попроще. Она слабо касается его плеча, чуть сжимает, отпускает, отходит от него. Джуён прячет визитку в карман. Он медленно поворачивается всем телом, и его мачеха со своим сыном стоят там, в противоположном углу, и на её прекрасном, накрашенном лице слёзы похожи на те жемчужины, что ошейником сжимают её шею. Она аккуратно вытирает их белым платком, рукой в чёрной перчатке, что один в один с перчатками её матери, которая поправляет привычным жестом идеально уложенные мягкой волной волосы. Эрик смотрит на него широко распахнутыми, полными печали и сожаления глазами. Джуёну кажется, что его сейчас стошнит. Август, что был жарким, душным даже, хмурится чёрными тучами. Деревья кренятся так, что с них срывает листву, отрывает их ветки. Джуён смотрит на проплывающие за окном лимузина картинки. Ему хочется снять обувь, расстегнуть пиджак, разворошить причёску, умыться — кто же знал, что на похороны его будут собирать больше, чем его мать в своё время собиралась на свадьбу. Джуён не может; мать Эрика тихо шмыгает носом, сидя в противоположном ему конце салона. Эрик — подле неё. Джуён краем глаза иногда замечает, что тот смотрит в его сторону этим своим грустным, беспомощным взглядом. Джуён его игнорирует. Он знает, что Эрик знает. Ему плевать. Внутри, между ними тремя, воздух холодный и наполнен непрекращающимися всхлипами. Он тонкий. Джуён ожидал, что будет тяжёлым, или напряжённым, или ему будет трудно сделать вдох, или захочется поскорее приехать, чтоб выйти и не делить с ними одно пространство. Но он тонкий, и прозрачный, и нет ни единого намёка на то, что он встречал в книгах. Это по-прежнему просто воздух. — Когда приедем, дождись тётушек. Ты должен открыть им дверь, хорошо? — Голос женщины слабый, усталый. Джуён чувствует, как его накрывает прежней волной тошноты, и он приоткрывает окно, впуская в салон сумасшедший ветер, закрывает глаза, делает вдох. — Джуён-и, малыш, пожалуйста, не открывай окон. Джуён делает ещё несколько глубоких вдохов перед тем, как медленно повернуться и посмотреть ей в глаза. Из-за макияжа она выглядит идеально даже заплаканная. Эрик держит свою маму за руку. — Меня укачало, — невозмутимо произносит он. Потрясённая горем женщина выглядит растерянной и рассеянной. — Ах… — всё, на что её хватает. Кажется, её мысли совершенно не здесь. Врывающийся через едва ли опущенное стекло ветер разбавляет тишину свистом, и Эрик из-за этого слегка морщится. Джуён закрывает глаза и дышит. Во главе длинного стола пустует место. По левую сторону сидит мать Эрика. Следом он сам. Джуён — напротив. У Эрика чуть покрасневшие глаза, и он не отрывает взгляда от своей полупустой тарелки. Джуён знает, что тот запихивает в себя еду через силу, но сам не собирается поступать так же — ему стоило попробовать небольшую закуску на шпажке, чтобы почувствовать возвращающуюся волну тошноты и понять, что есть ему не стоит. Они все высказываются по очереди. Люди, которых он не знает. Люди, которые знали его отца лучше него. По крайней мере, они так считают. Джуёну хочется криво улыбнуться, когда очередной серьёзный мужчина в дорогом костюме говорит, каким он был заботливым отцом и как любил свою семью, а мать Эрика прижимает шелковый платочек к своему аккуратному носику, а Эрик поджимает губы и у него глаза краснеют сильнее, а женщина рядом с Джуёном протягивает ему салфетку из плотного материала, потому что думает, что он тоже вот-вот расплачется. Джуён почти фыркает. Ему хочется встать и опрокинуть стол. Ему хочется швыряться тарелками, и этими дорогущими креветками, и паштетами, и идеально (не)прожаренными стейками, от которых у него крутит живот. Джуён хочет рамён, Джуён хочет домой, Джуён хочет к маме. Он ненавидит это всё. Мать Эрика всё ещё словно не здесь. Переступив порог, отстранённо отдаёт своё пальто служанке, говорит, что пойдёт к себе. Та спрашивает, не нужно ли ей чего, но вдова едва заметно мотает головой и сообщает ей, что она может быть свободна. — Возьми выходной на завтра. Отдохни, — похлопав по плечу, глядя за её спину, женщина, словно потерянная душа, бредёт по направлению к лестнице на второй этаж, чтобы там подняться в спальню и закрыться, как она делала последних три дня до этого. Эрик стоит в коридоре. Джуён, снявший обувь, наконец-таки выдыхает с облегчением. Окинув незаинтересованным взглядом Эрика, уходит в комнату, в которой живёт сейчас. Он вешает пиджак на спинку стула, расстёгивает ворот рубашки и снимает её через голову, падает на кровать. Ему нужно принять душ, чтобы смыть с себя прошедший день. Его кожа словно покрыта пеплом, потом и чужими слезами, и он чувствует себя мерзко. Огромные апартаменты тонут в безмолвии. В ванной комнате свет включается автоматически, когда он заходит; Джуён стягивает тонкую водолазку, окончательно портя причёску, и смотрит на своё отражение. Усталые тёмные глаза, тонкие черты лица, широкие плечи, ещё не сошедшие с рук мозоли. Он, наверное, всё ещё выглядит на восемнадцать, но продавщица в ларьке у больницы ни разу не спросила у него паспорт, когда он выбегал покупать сигареты матери. Может, она просто его жалела. Неясная тошнотворная тяжесть в желудке, что преследовала его весь день, возвращается. Джуён морщится, раздевается и становится под струи в меру горячей воды, смотрит на то, как воспоминания о прошедшем дне стекают вместе с микрочастицами пыли, потом, в слив. В огромном окне, через отражение его лица, просматривается горящий огнями, никогда не спящий город. Его окно не открывается — с него сняли ручку ещё несколько месяцев назад, через несколько дней после его переезда. Джуён тонет в футболке, стоимость которой превышает стоимость половины его прежнего гардероба. Кровать из добротного дерева, качественный матрас, ни единого лишнего звука. Кулер в углу — подарок Эрика, зачем-то продолжающего пытаться ему понравиться. Комната отдалённо напоминает ему номер в гостинице, в которой они с мамой оставались в тот единственный раз, когда она возила его в Пусан. Джуён наносит на распаренную кожу лица купленный специально для него крем, втирает его ладонями в свои щёки, стоя возле зеркала над комодом. На него наваливается усталость. Следом рука тянется к яркому пузырьку с таблетками; взять одну, набрать воду из кулера. В дверь стучат. Джуён закидывает таблетку в рот, не отвечая. Дверь осторожно приоткрывается, не издав ни единого лишнего звука. Эрик в домашнем, тоже умывшийся. Он молчит, пока Джуён пьёт воду, а потом тихо спрашивает, стараясь избегать направленного на него взгляда: — Я могу… Мне можно тут посидеть? Затравленный, заплаканный и усталый. Допив воду, Джуён резко ставит высокий пластиковый стакан, купленный специально для него, на комод. Эрик едва заметно вздрагивает. — Я уже иду спать. Эрик поджимает губы. Джуён догадывается, что тот чувствует себя глупо. Эрик крепче сжимает дверную ручку. — Можно я посижу тут, пока ты не уснёшь? Его голос, слабый и тихий, едва уловимо дрожит. Так обычно говорят маленькие провинившиеся дети на грани слёз. Джуён не любит детей. Он подходит ближе. Эрик не поднимает голову, даже когда Джуён становится прямо рядом с ним. Он кажется совсем небольшим рядом с Джуёном. По-прежнему крепко сжимая дверную ручку, не шелохнувшийся, задержавший дыхание. Джуён щёлкает выключателем, погружая комнату в темноту. Он знает, что это, отчасти, самовнушение, но его уже начинает клонить в сон. Забираясь в постель, накрывается до самого подбородка, поворачиваясь спиной к двери. Он закрывает глаза, чувствуя, как постепенно расслабляются напряжённые мышцы, позволяя его задеревеневшему телу обмякнуть. Словно издалека ему слышится, как закрывается дверь. Он не знает, зашёл ли Эрик. Сядет ли у двери, как делал это последних три дня до этого. Вышел ли, поняв, что Джуён не разрешает ему остаться. Его не волнует это.***
В маленькой светлой кофейне едва ли можно найти свободный столик — понедельник, обеденный перерыв, офисные работники из соседних зданий пьют прохладные напитки и греются на полуденном солнце, жар которого смягчается работающим кондиционером. Кофе жжёный. Мама Джуёна говорила ему, что если жжёшь кофе — влюблён. Джуён смотрит на пружинистого баристу с располагающей улыбкой, и, следом, на своего спутника. На краю сознания появляется ленивая заинтересованность. — Странный вкус. Не находишь? Отвлекаясь от созерцания юноши за стойкой, встрепенувшись, широко распахивает глаза и на Джуёна смотрит. — А? — Кофе. Странный вкус. Он делает ещё один глоток, задумывается, пожимает плечами. — Как по мне — всё замечательно. Светло-голубая рубашка Хёнджина расстёгнута на несколько верхних пуговиц. Он откидывается на спинку стула, вновь смотрит на баристу. Когда они встречаются взглядами и тот ему улыбается, Хёнджин улыбается в ответ. — Тебе стоит позвать его погулять, — предлагает Джуён. Его сознание — спокойный ручей. Проходящие мимо люди, наполненный звуками воздух кажутся чем-то далёким, посторонним. Словно между ним и окружающим миром разделяющий, защитный слой. — Ну нет, это глупо. — Он тебе нравится, ты ему нравишься. Позови. Хёнджин хмурится на Джуёна. У него новая причёска, а ещё практически сошла детская пухлость щёк. Видимо, все его диеты и зарядки окупили себя. Хёнджин опускает глаза. Его пальцы слабо сжимают кружку, только чтобы в следующее мгновение снова вернуться в расслабленное состояние. — Ты знаешь, что это не так работает. — Не знаю, — просто отвечает Джуён. Он и не помнит, когда они последний раз виделись. В апреле? В мае? До переезда к мачехе? Он не помнит, когда они виделись в предпоследний раз. Дерьмовая посещаемость грозит ему очередным повторением учебного курса. — Если бы тебе нравился парень, ты бы просто взял и заявил об этом? — серьёзный. В голосе едва уловимое раздражение. Кофе на вкус жжёный. Джуён отодвигает кружку, которая в его большой руке выглядит меньше среднего. У мачехи его ждёт гнетущая атмосфера всеобщей потери и сжавшийся на его кровати в комочек Эрик. — Мне не нравятся парни, — медленно отвечает он. — Да и девушки не особо, — Хёнджин словно больше себе бормочет, на стуле немного ёрзает. Ему как будто бы теперь хочется поссориться, но Джуёну слишком лениво — он улыбается. — Прости, времени на них не было. Хёнджин весь застывает: едва заметно дышит, смотрит на него, поджав губы. Опускает глаза. — Прости. — Забей. Осторожные локти на столе, неуверенные пальцы в волосах на затылке — Хёнджин опускает голову, и теперь ему некомфортно. Выкрашенные в красный волосы баристы против солнца словно горят, и сам он весь будто бы окружён ореолом света. Играет какая-то песня о любви в тихом месте, испорченный американо остывает на столе. Может, если бы Хёнджин не отвлекал баристу своей болтовнёй, а тот не слушал его, развесив уши, Джуёну бы не хотелось поскрести ёршиком корень языка. — Я уезжаю, — из его рта вырывается раньше, чем он успевает догнать мысль. Хёнджин в ответ на это выпрямляется, и снова смотрит на него глазами широко распахнутыми. — Я… гм, — прокашливается. Думает, бегая по столешнице из тёмного дерева глазами, словно ища, за что бы зацепиться. — Надолго? — До выпуска, — звучит полувопросительно. — Вот как, — медленно кивает сам себе. Думает. Думает. Чуть улыбается: — Значит, в школе уже не встретимся? — Ну, — Джуён пожимает плечами едва заметно. Сидит, склонив на бок голову, — не то, чтоб мы часто там виделись. Смех Хёнджина тихий, лёгкий, похожий на вежливый. Он выдыхает очередное «хм», а потом жуёт нижнюю губу. — Ну… ты пиши, если соскучишься. Коротко фыркнув, со смехом в голосе: — Окей. — Не смейся надо мной, — Хёнджин и сам чуть не смеётся. — Я правда имею это в виду. — Ага. Ну и ты тоже, тогда. — Джуён, — Хёнджин закрывает лицо руками. Начинают гореть кончики его ушей. Джуён, выдыхая, качает головой. Делает ещё один глоток кофе просто механически, а потом, вспомнив, какой у того дерьмовый вкус, морщится, заставляя себя проглотить его. Дело, может, в кофемашине. Джуён знает, что такое случается. Джуён работал в кафе. Бариста улыбается Хёнджину в очередной раз, и улыбка его ярче, чем солнечный свет за его спиной. Джуён слегка морщится. На улице поют птицы. Тепло. Почти душно. Небо яркое, низкие облака медленно плывут куда-то. Хёнджин выходит за ним следом, и Джуён слышит, как тот бросает баристе очередное «пока». — Я домой пойду. Буду собирать вещи, — Джуён врёт и не врёт одновременно. — А. О. То есть, ты уезжаешь… Прямо очень скоро? Кивнув, Джуён смотрит в сторону остановки. Хёнджин угадывает его намерения. Лёгкий ветерок касается его тёмных волос, треплет тёмные волосы Джуёна. Хёнджин спрашивает так, что Джуёну едва удаётся разобрать за рёвом проносящейся мимо машины: — Как ты? В тёмных глазах плещутся эмоции, но Джуёну лениво, да и вопрос странный. Джуён говорит: — Норм. Хёнджин в его лицо вглядывается, в его глаза смотрит. Будто бы ищет что-то. Какой-то другой ответ или подтекст, или признаки того, что Джуён ему врёт. Джуён не знает, что именно он видит. Находит ли то, что искал. Хёнджин моргает часто-часто, а потом голову вниз опускает, потому что глаза вдруг блестеть начинают, и задавленно как-то: — Хорошо. Ладно. Пока тогда. Молодой клён шелестит листьями, через которые пробиваются солнечные лучи, и Джуён смотрит вверх, на потемневшую, предосеннюю зелень. Из кафе позади него выходят люди, он слышит смех и брошенное им вслед «приходите ещё», которое улыбчивый бариста годом Хёнджина старше бросает вслед всем и всегда. Джуёну кажется, что только Хёнджин эту фразу воспринимает так буквально.