Что ты чувствуешь?

Давид стоял и хлопал глазами, не понимая до конца, что всё это может значить. Зачем Итану куда-то его везти? Почему тот приказывает? Лицо Торкио было таким же безэмоциональным, как и обычно, в голосе тоже не слышалось ничего особенного. Он был грубым, бесчувственным. Барабанщик так всегда говорил, но эти слова и вся ситуация слишком рознились с его обычным поведением. — Спасибо, не надо, — как можно более спокойно сказал Дамиано, честно, ему хотелось убежать, но и узнать Итана лучше тоже хотелось, поэтому Давид стоял на месте и тупил. — Дамиано, — имя прозвучало строго и холодно, дальше последовал такого же тона приказ, — Садись в машину. Быстро. Давид подчинился, потому что боялся, что Торкио может надавить на него через Вик и Томаса, рассказав им про его недомогание. — Зачем тебе это? — поинтересовался Дамиано, но остался проигнорированным. Итан лишь нажал на педаль газа и внимательно уставился на дорогу. — Как давно это началось? — подал голос Торкио, вновь удивляя Давида. Ему, конечно, было очень приятно, что барабанщику он всё же не безразличен, но Дамиано хотел замять историю с болезнью хотя бы до концерта, а теперь всё катилось к чертям. Врачи определённо ему запретят всё это делать, но разве Давид был согласен слушаться? — Началось недели три назад, — ответил Дамиано, заставляя Торкио резко затормозить. Барабанщик явно искал взгляд глаза в глаза, чтобы высказать всё, что он думает, но это было не так просто. Поэтому пришлось говорить прямо так, хоть это и не особо серьёзно воспринималось Давидом. Возможно, потому что Итан был его ровесником, даже младше Дамиано, и не являлся для парня авторитетом. Или потому что Торкио всегда было на всех плевать и сейчас его показательная забота казалась смешной. — О чём ты вообще думаешь? Это ненормально, когда тебе трудно петь, когда это вызывает кашель, причём с кровью. Ни о чём не говорит? Ты же понимаешь, что вообще можешь лишиться всего? — голос уже не казался безразличным, Дамиано впервые в жизни увидел, как этот человек переживает. За него. — Без разницы. Я должен выступить, и это не обсуждается, — Давид закатил глаза, пытаясь показать, что ему плевать, на самом же деле парень удивлялся подобному обращению со стороны Торкио. Это его смущало, он не знал, как правильно реагировать на чужое повышенное внимание от этого человека. — Ты никому ничего не должен. Подумай о своём здоровье. — Итан опять перевёл взгляд на дорогу, подъезжая к больнице и паркуясь. Он молча открыл Дамиано дверь. Давид поплёлся за ним с понурым видом, понимая, что выбора у него нет. Вокалист наблюдал, как Торкио говорит о чём-то с дежурным врачом. Итан провёл его в кабинет и остался ждать у двери. Дамиано хотелось сбежать, но выхода уже не было. Доктор серьёзно на него посмотрел и кивнул, чтобы Давид прошёл вглубь помещения. — На что жалуемся? — спросил он, изучая парня взглядом. От этого стало как-то не по себе. Вокалист понимал, что у него размазалась косметика и выглядел сейчас он, мягко говоря, херово. — Мне сложно петь, начинается кашель с кровью. Слабость ужасная всё время, — коротко ответил Дамиано. Мужчина начал что-то говорить, но мозг парня не мог сосредоточиться. Его повели в какой-то другой кабинет, заставили открыть рот, всё осмотрели, потом в другом месте сделали ещё какие-то манипуляции, и, в итоге, врач, внимательно всё изучив, покачал головой. — Кровоизлияние голосовых связок, — вынес вердикт мужчина, — Вы перенапряглись. В ближайший месяц никакого пения, желательно вообще молчать. Дамиано кивнул, делая вид, что соглашается, на самом же деле он не собирался отменять концерт. Итан всё так же ждал его около кабинета. — Что сказали? — спросил он. — Всё нормально, — быстро ответил Дамиано, он хотел скрыть диагноз, но этому помешал вышедший за ним врач. Торкио не упустил возможности подтвердить слова Давида, в которые он вообще не верил, у мужчины и напряжённо посмотрел на вокалиста. Взгляд Итана был тяжёлым и грозным, казалось, будто он сейчас собирается выносить ему мозг и учить хорошему поведению путём пыток. Дамиано даже страшно слегка стало. Итан крепко вцепился в его запястье и потащил на выход. Давида так потрясло чужое прикосновение, что он даже сказать ничего не смог. Пришёл в себя он только в машине. А Торкио всё сверлил его своим угрожающим, как казалось Дамиано, взглядом. — По-твоему, кровоизлияние голосовых связок это нормально? — Итан тяжело вздохнул, — Тебе нельзя петь. — Плевать, — Дамиано покачал головой, — Я буду петь. И вообще, какая тебе нахрен разница?! Мы не друзья. Отстань от меня. — это было дело времени, когда Давид сорвётся. Его пугала вся эта забота после обычно холодного обращения. Он резко открыл дверь, вылез из машины и захлопнул её с силой. Дамиано отправился домой пешком, вокалисту больше не хотелось как-то зависеть от этого парня или подчиняться ему. Он не заметил, как чужая машина медленно едет за ним, следя, чтобы он дошёл до самого дома. Давид решил сразу лечь спать, стресса ему на сегодня и так хватило, а Итан поехал в другое место назначения, где можно было снять маску безразличия и бесчувственности. Парень не понимал, облегчала ли она ему жизнь или нет, но боль точно чувствовать не позволяла. Он поклялся себе, что никогда больше не будет ни к кому привязываться, Итан возвёл вокруг себя каменную стену, отделяющую его от других людей, но сегодня она дала трещину, точнее ещё несколько дней назад, когда он увидел, как Дамиано кашляет кровью, затем, как падает в обморок, но продолжает репетировать, принося себе вред. Этого Торкио допустить не мог. Итан подъехал к церкви — высокому белому каменному зданию, с куполами и крестами. Она немного не вписывалась в антураж города, стояла на окраине. Барабанщик зашёл внутрь. Он часто здесь бывал. Религия, можно сказать, спасала его в самые сложные периоды жизни. Верил ли он в Бога? Наверное, нет, просто здесь было хорошо и спокойно, люди относились с пониманием и любовью. Торкио сделал несколько шагов вперёд, смотря на мерное горение свечей на подсвечниках, озаряющих лики икон. Здесь был совершенно другой мир, не похожий на шумный город, их репетиционный зал, метания по местам встречи, волнения, концерты. Здесь Итан мог вновь чувствовать себя живым, а не просто заведённой машиной, работающей по какому-то алгоритму, редко останавливающейся на подзарядку. Запах ладана ещё больше успокаивал, уносил сознание в чудесный мир, где люди не страдают. Такого не существовало. Это был обман. Итан перекрестился, на автомате читая про себя какую-то молитву, как его учили родители, и вышел на улицу. Парень обошёл церковь, медленно пробираясь на кладбище, располагающееся за ней. Оно находилось на окраине города, и Итан почему-то был уверен, что никогда не сможет встретить здесь кого-то из группы. Торкио шёл между каменных плит, руками прижимая расстёгнутое пальто к груди. Вокруг стояла давящая тишина — тут всегда так было. Спокойно, умиротворённо, безмолвно. Итан приблизился к своей конечной цели, останавливаясь рядом с могилой, где на небольшом гранитном памятнике были фотографии его отца, матери и сестёр. Торкио опустил голову, всегда было больно на них смотреть, смотреть им в глаза, на снимки, где они выглядели такими живыми, весёлыми. Это были единственные его близкие люди, и он потерял их, потерял всех кого любил и пообещал себе больше никогда ни к кому не привязываться, потому что терять оказывалось уж слишком больно. Легче провести всю жизнь одному. Страдать в одиночестве, не показывая другим, как ему плохо, не открываясь. Итан присел на корточки, полы его пальто болтались по земле, а ремень от штанов сильно врезался в кожу, но парень не обращал внимания. Он закрыл лицо руками, скрывая горячие слёзы, побежавшие по щекам. Здесь можно было плакать, можно было показывать все свои чувства, его никто не мог осудить. Торкио не верил в Бога, если бы тот существовал, он не допустил бы такой трагедии, но парень всё равно надеялся, что его близкие сейчас в раю и там у них прекрасная жизнь. Итан нашёл для себя здесь якорь, он зацепился за музыку — тяжёлую музыку, грустную, тревожную — вся она такая прекрасная давала ему жить дальше, бороться, не сдаваться. Торкио понимал, что навряд ли бы семья одобрила его занятия, интересы, увлечения, но её больше не было, а парень справлялся как мог. Он приходил сюда регулярно, только здесь давая волю эмоциям, а потом возвращался домой, в тот суетливый город, где все люди куда-то спешили, чем-то были заняты, и там Торкио превращался в каменную статую, ничего не чувствующую, ни о ком не заботящуюся. Кроме Дамиано. Теперь он стал исключением, и Итан старался забыть о нём, не волноваться, но не мог. Он уже представлял, как ему будет больно.

***

Группа не репетировала несколько дней, давая себе небольшую передышку перед концертом, чтобы не заиграть произведения. Нервы сдавали, и им всем требовался отдых. Они собрались только в день самого концерта. Вик с Томасом были готовы и полны энтузиазма. Дамиано, казалось, начал восстанавливаться, его голос звучал лучше, чем в предыдущие дни. А Итан сидел как на иголках. Не мог он позволить Давиду гробить своё здоровье. Барабанщик не хотел говорить Виктории и Раджи напрямую, что с Дамиано, это повлекло бы крупный скандал с самим вокалистом и осознание группой того, что он всё-таки может о ком-то волноваться. А это Итану было не нужно. Торкио решил побеседовать с Давидом, заставить того самостоятельно признаться в том, что у него болезнь, и отказаться от выступления. Для начала барабанщик искал способ остаться с Дамиано наедине, и этого было добиться достаточно несложно. Вокалист, как обычно, отлучился в туалет, чтобы откашляться, и Торкио пошёл за ним, заходя и закрывая за собой дверь. Давид стоял, опираясь на раковину, сплёвывая изо рта кровь. — Что надо? — хрипло сказал Дамиано, поворачиваясь и сверля взглядом Итана. Парень был неблагодарным идиотом, в глубине души он понимал, что Торкио прав и волнуется за его здоровье, но вокалист не желал никому подчиняться. — Тебе нельзя петь, — отчеканил барабанщик. Он знал, что эти слова никак не подействуют на Дамиано, но Итан решил попробовать разные способы. — Можно, — передразнивающе ответил Давид, искривляя лицо в гримасе. Он опять от этих действий зашёлся кашлем. Часть Торкио говорила: так ему и надо, но часть сжималась при каждом звуке, Итан переживал, ужасно. Он не мог допустить, чтобы Дамиано и дальше убивал себя. — Ты не будешь сегодня петь. Пожалуйста, скажи Вик и Томасу, отмените концерт, — Торкио говорил строго, его тон был властным. Давид даже назло не хотел подчиняться. — Нет. Мы выступим сегодня, — Дамиано опять закашлялся, сплёвывая в раковину кровь. С каждым словом ему становилось всё хуже и хуже, Итан это прекрасно видел, и его сердце сжималось. Он быстро подошёл к Давиду и с силой ударил своей правой рукой в районе предплечья об бортик раковины, намереваясь сломать нужную ему для выступления конечность. — Концерт отменяется.