***
Антон долгое время не мог прийти в себя. Только его жизнь стала налаживаться, как тут же в один миг всё рухнуло. Арсений лежит в больнице. В коме. Это было самое ужасное, что можно было ожидать. Антону не хотелось даже думать про его смерть, он хотел, чтобы Арс жил. Хотел продолжать любить его, видеть его сонное лицо, его глаза цвета лазурного моря, наполненные жизнью и любовью. Они, именно они, заставляли его жить, и не думать о плохом. Антон надеялся, что Арс выкарабкается и пойдёт на поправку, что они вновь будут вместе каждый новый день. Он верил. И будет верить. Но реальность куда более жестокая и далеко не радужная: возможность того, что Арсений хотя бы выйдет из комы, очень мала, врачи говорили, что его состояние крайне тяжёлое. Он подключен к аппарату жизнеобеспечения. Антону было больно видеть его закрытые глаза, его лицо, собранное по кусочкам врачами, едва сохранившее знакомые черты, его израненное тело, укрытое больничной простынёй. Безжизненное лицо, когда-то наполненное счастьем, было бледным, словно бинты, которыми он был обмотан. Наверняка Арсению сейчас чертовски больно, Антону хотелось забрать всю его боль, вернуть человека, подарившего ему счастье. Антона не спасает даже активная поддержка друзей, вечно находящихся рядом. Шастун морально убит…***
Вот уже две недели подряд, он сидит дома, не переставая реветь. Антон перестал нормально питаться, Дима и Серёжа не спускают с него глаз и заставляют хоть иногда нормально есть. Состояние Арсения не улучшается. Тоша почти всегда приходит к Арсению в палату ближе к обеду, аккуратно держит его за руку и просит поскорее прийти в себя, слезы постоянно стекают на белоснежную простынь, оставляя на ней влажные следы. Успокоительные не помогают, Антону кажется, что он понемногу сходит с ума: он видит Арсения, приходя домой, слышит его голос, ощущает его присутствие, едва уловимый запах его парфюма, которым окутана каждая частичка квартиры. Ему с каждым разом больно осознавать и принимать то, что это видения, создающиеся его больным сознанием… Глаза неприятно вновь защипало, слезы стекали по щекам, из путающихся мыслей, становящихся противным роем, угнетающим, погружающим в пучину его негативных чувств, вывело уведомление сообщения от Серёги: «Антох привет, мы с Димкой были в больнице где лежит Арсений, врач сказал что долго держать его на аппарате жизнеобеспечения не будут, либо подписываешь заявление на отключение сам, либо его отключат врачи, мы с Димкой против, понимаем, что ты наверняка тоже, обдумай всё, и только после принимай решения. Удачи Тох.» Откинув телефон в сторону, Антон вскочил с кровати и начал собираться к Арсению. Тело пробирала сильная дрожь то ли от волнения, то ли от злости и негодования. Пальцы не слушались, пытаясь застегнуть пуговицы на рубашке. Антону не хотелось приходить к Арсению в старой растянутой футболке и спортивках, одеваться официально он не любил, но тут пришлось заставить себя через силу. В прихожей парень натянул на себя куртку, на голову вместо шапки он всегда надевал кепку и поверх капюшон. Кроссовки дались тяжело: Антон то путал их, пытаясь надеть вместо правого левый и наоборот, то надевал один кроссовок совершенно от другой пары. Выходя из квартиры, Антон несколько раз пожалел о своём решении, деваться было некуда рано или поздно до этого бы дошло бы дело, тогда бы Антону ничего не пришлось бы делать, не пришлось бы подписывать согласие на отключение Арсения от аппарата. По сути врачи должны были дать неделю на раздумье, но их действия ему не нравились, спорить ему не хотелось, но бороться за жизнь Арсения он собирался, долго и мучительно, чего бы ему это не стоило. Всю дорогу до больницы Антон курил и думал про Арсения, почему это случилось именно с ним, почему эта авария тронула Арсения, почему не кого-то другого? Докурив очередную сигарету, Шастун поднялся по лестнице, по спине пробежались мурашки, как только он потянул на себя дверь старого здания. В нос ему тут же ударил неповторимый «аромат» убогости Питерских больниц. В воздухе парил амбре, в котором чувствовались насыщенные нотки стерильных бинтов, хлорки, омерзительно ихтиоловой мази и чего-то непонятного, но знакомого еще с детства. Обшарпанный истертый до дыр линолеум навевал щемящую сердце тоску, а выкрашенные в блекло грязно-зеленую краску стены, словно навалились на него, не позволяя вдохнуть полной грудью отвратительный смрад. Тусклые лампочки над входом палат были вкручены, похоже, очень давно, как минимум при Советском Союзе, и были уже не в состоянии осветить длинный и темный коридор. Мрачный сумрак словно сквозил через давно немытые стекла окон, на которых едва заметно колыхались выцветшие грязно-серые занавески. Антон подошел к окну и присел на край колченого стула, который незамедлительно с надрывом заскрипел под ним. Эту ночь он провёл в угнетающей атмосфере безнадежности, отчаяния и безграничной боли. Женский голос вырвал Антона из глубокого беспокойного сна: — Вы в порядке мужчина? —высокий женский голос звучал взволнованно. Антон медленно поднял свой взгляд на девушку, та смотрела на Антона пристальным и внимательным взглядом, как бы изучая его. Серо-голубые глаза смотрели будто в душу, стало легче только от того что девушка просто находилась рядом, без слов, без презрительных взглядов. — Можно сказать, что я в порядке, но мой лучший друг нет, — после долгой паузы Антон ответил хриплым голосом. — Могу ли я узнать фамилию, имя, отчество вашего друга? — доставая телефон из кармана брюк, и начиная что-то записывать. — Попов Арсений Сергеевич, — чётко произнес Антон, смотря безжизненным взглядом. Выдержав паузу девушка изменилась в лице, та хотела что-то сказать но промолчала, сев рядом и убрав телефон обратно в карман больничного халата. Они долго сидели молча, Антон хотел вскочить и побежать к Арсению в палату, сесть рядом и вновь заплакать от безысходности из-за того, что Арсений рядом но в коме, из-за этих врачей, которые не хотят спасать людей, а только губят их. Прошло только полмесяца, а его уже отключать собираются. Это было несправедливо и неправильно. — Ты извини, конечно, но его отключат, — серьёзным голосом произнесла девушка, поднимая свой взгляд на Антона. — Но как же «пока не наступит смерть головного мозга будем поддерживать»?! — произнес Антон чужим от злости голосом — Где всё это?! Где?! — со слезами на глазах прошипел сквозь зубы Антон, — отключайте, но только при всех его родными и друзьями, все заявления, которые надо будет подписывать, подпишу я, Шастун Антон Андреевич, — сил на споры не осталось, тот спрятал лицо в ладони и заплакал, дрожь вновь прошла по телу, меньше боли не стало. Девушка промолчала, посмотрев на Антона. Она понимала что ему трудно, и это решение ему далось тяжело. Она ушла. Ушла, оставив Антона с болью, пожирающей его изнутри. Он понимал, что никто бы не хотел вот так вот зависеть от решения: жить на аппарате жизнеобеспечения или быть отключённым, сгнив через неделю. Жизнь несправедлива, так же как и люди. Больно осознавать то, что всё самое плохое происходит с хорошими людьми, которые чисто теоретически не заслуживают зла. Вот тут-то жизнь реально — сука.