Сеньор Горох

      Если вы хотите морально убить человека, не грубите ему, не посылайте нахуй, не давите психологически на слабости, не затрагивайте его грязное прошлое и не вытряхивайте из корзины с бельём стринги его надежд. Просто игнорируйте. Нет ничего ужаснее простого уебанского игнора.       Я и задницу оттопыривал, чтобы он мне её, как педагог, вправил на место; и сутулился-горбатился-искривлялся буквой «г» специально; и ногу в том самом злосчастном «батмане» не выворачивал как положено. Делал всё на отъебись и ждал заслуженных пиздюлей.       А Диме Юрьевичу словно насрать на меня стало. Он меня и мою крохотную территорию у станка полукругом обходит, как будто там солью насыпано, свечка церковная поставлена, крестик профессиональным священником нарисован и святой водой биополе окроплено. Его, как самого настоящего дьявола, элементарно отшвыривает.       Я смиренно терплю неделю, думаю, что воскресенье всё ещё наше. Наконтачимся, закроем временные дыры изоляции друг от друга одним днём, снова будем шутки шутить и язву словесную обострять.       Но он молчит, не пишет, не напоминает, курит в окно, наверное, потому что и на улице эти прятки продолжаются.       В общем, я отважно решаюсь на активные действия. 10:21. Дмитрий Юрьевич, сегодня всё в силе? 14:09. Дмитрий Юрьевич, вы прочитали и не ответили. Мы ведь пойдём растягиваться? 17:32. Я не уверен, что ваше молчание это знак согласия 19:01. Алло, вас плохо слышно 19:56. Не молчиииииии, скажи мне хоть пару слоооов и ониииии нашу спасут любооооовь 19:57. Простите, я не мог не 20:20. Я надеюсь что вы в порядке 20:25. Ну ок, я попрошу соседа меня порастягивать 20:27. О, вы онлайн 20:27. И вы, видимо, чиллите тут в нашей переписке. И молчите       Предметы, наиболее важные для освоения нашей непростой профессии, поделены на подгруппы. В первый день обучения мы привалили всем курсом, включая режиссёров, для, так сказать, ознакомления. А теперь я строго хожу по чётным дням на танец и по нечётным на сцендвиж, то же самое произошло с вокалом и сценречью, но не мастерством. Оно всё так же начинается с четырёх и продолжается до талого. Ей-богу, я не знаю, как успеваю перевоплощаться из зайца в камень на распутье, из алкаша в ботаника. И из неуверенного, закомплексованного человека в человека решительного, но бешеного.       Я заявляюсь в понедельник в десять утра, в не мой, вообще-то, день по расписанию. Злой как собака, бледный до зелёного, потому что сработала мантра: «сосни и не засни, Серёжа, думай, накручивай себя».       — Дмитрий Юрьич, — мой тон звучит обвинительнее, чем речь пострадавшего в суде. — Вы меня игнорируете.       Не вопрос, а утверждение, не уточнение, а предъява.       — Даша, — Дима к Шаминой обращается, на меня при этом глядя, — проведи разминку, пожалуйста, пока я Горошко провожаю.       А я и не знал, что на луче наших взаимоотношений существует отрицательная область координат. Если Горох — точка отсчёта, то Горошко — это откат в минус бесконечность.       Дима за запястье меня хватает, из класса вытягивает настойчиво и дверь плотно за собой затворяет, когда мы оказываемся в коридоре. Я руку отдёргиваю пассивно-агрессивно, не маленький, Чеба. И давай уже словами, через рот, попробуй. Физически донести у тебя не получается.       — Горошко, напомни-ка, по каким дням у тебя танец, — в его голосе сдавленно-хриплые нотки. Оппаньки, моя любимая тема: зажимы. Когда мы нервничаем, голос садится, начинает сипеть, и по итогу актёр рискует либо:       а) начать орать, чтобы скрыть страх.       б) говорить настолько тихо, что зритель будет вынужден заказать доставку слухового аппарата в театр непосредственно во время действия.       Иногда из пункта «а» актёр переходит в пункт «п» — тобишь пункт «петухов», голос от интенсивности ора срывается и выдаёт арию местного курятника.       — По чётным, — закатываю глаза я, Дима спиной в дверь упирается, словно я его в угол загнал, и ему теперь двинуться некуда.       — Вот и катись отсюда до завтра.       Как заставить человека говорить правду? Поставить его в стрессовую ситуацию. Он будет пороть честностью, лишь бы насилие прекратилось.       Я делаю один-единственный шаг вперёд, к лицу Чебы придвигаюсь быстро, чтобы обезоружить. У меня ладони потеют нервно, но я думаю: похуй. Пусть я выжму из них море, пусть в конце мы все утонем. Похуй. Я в плечи его впиваюсь, как в круг спасательный, сжимаю так, что хрен отопнёшь меня. В глаза ему всматриваюсь, чуть не теряюсь, потому что обволакивают топлёным серебром, но беру себя в руки. А у Димы не лицо — кирпич. Приехали.       — А теперь ответьте, пожалуйста, в чём я провинился? — шепчу я с шипением. Он из хватки моей выбраться пытается, руки мои отодрать, а я, блять, не могу его отпустить, сбежит ведь под крыло моих однокурсников, и ни хуя я больше сделать не смогу. — Сложно, что ли?       Дима под мою футболку руками проскальзывает, за бока хватает внезапно и, сука, щекочет так, что первая моя рефлекторная реакция: отлететь, уйти от этой изощренной пытки. Оттого Чеботарёв власть над ситуацией получает, переворачивает меня и к двери вместо себя пригвождает. Я бы с удовольствием узрел, что стало с его эмоциями, но...       За первым активным противодействием, следует второе, пассивное: непроизвольно разораться птеродактилем. Я не боюсь смерти, честно – я бы сказал себе пятидесятилетнему: «Почему ты ещё жив, дружище?», – но пиздец боюсь щекотки. До отвращения. И смеяться над этим не умею, мне проще кричать психопатически. И за неимением рук — ведь если он прекратит, я снова начну соображать и наору уже за эту хуйню, — Чебе приходится идти на крайние меры.       Он в мой рот своим ртом влетает — я вопить прекращаю и теперь стону от боли в дёснах, будь нежнее, дурак, — за губу нижнюю яростно кусает, мол, заткнись. Мы не одни здесь. Его ладони под одеждой расслабляются, больше не выдавливают из меня птичку-истеричку, наглаживают успокаивающе. Я охуеваю, конечно, а кто бы не охуел, и ответить на недопоцелуй не успеваю, я едва его верхнюю губу обхватываю, ближе поддаюсь…       Как он ошпаренно отстраняется.       — Серёжа, — я сглатываю шумно, губы облизывая. Пощипывает. Ты меня сожрать хотел? Дима глаза зажмуривает, руки на груди скрещивает, закрывается, обрабатывает. Такое за несколько секунд не обрабатывается, дорогуша, ты должен знать, ты старше.       Но… пиздец, из минус бесконечности мы швырком продвинулись в плюс.       — Не приходи больше не по расписанию.       А потом откатились ещё дальше, минуя пространство отрицания и врываясь в пространство отрицательной иррациональности. И как я тебя к себе приплюсую, если ты подкоренное число, насколько мне поделиться придётся ради этого?       Чеба меня с двери смахивает, как прилипшую мёртвую муху, за ручку хватается порывисто.       — И в воскресенье тоже.       Перед носом хлопает дверь, в голове хлопают в тарелки обезьянки, мои воображаемые зрители хлопают перед антрактом. И слёзы вытирают платочком, сморкается кто-то смачно. Какой замечательный спектакль, а драмы-то сколько, в афише «комедия» написано, а тут…       @_sexy_pea а актёры-то какие талантливые, будто действительно влюблены друг в друга