Грабли

– Петь, чё с майором? – Вадос усаживается на мраморную кухонную столешницу задницей в потёртых голубых джинсах с внушительной дырой на правом колене и прикуривает спертую из коробки в заначке кубинскую сигару. Петя сверлит его взглядом с минуту, но Вадосу гляделки не мешают: он с удовольствием затягивается, складывает губы трубочкой и выпускает несколько ровных колечек густого сигарного дыма. Игорь заваливается к Пете взвинченный, дерганный, гавкает в прихожей на выкатившегося ему навстречу Вадоса. Нераскрытое дело висит над несчастной головой Игоря, путая и вызывая только одно желание: скорее со всем разобраться и забыть как страшный сон, но ниточки только обрываются или уводят совсем не туда. – Слышь, не дома, – Вадос хмурится, потирая плечо: врезался в дверной косяк, когда Игорь на всех парах пронесся мимо, агрессивно его оттесняя. – Вад, отстань от него, – Петя смотрит задумчиво на закрывшуюся за Игорем дверь ванной. Вода шумит, слышится надсадный кашель. Опять дерьмо свое дешевое курил. Или простудился и забыл, что он человек из плоти и крови, которому, вообще-то, положено лечиться. – Идём на кухню, мы с тобой за барыгу вчерашнего не дотерли ещё. – Совсем оборзел твой майор, Хазин. Давно его не… – Завали, Вадос, я серьезно. Вадик поднимает руки ладонями вверх, показывая, что продолжать не собирается. Демонстративно отворачивается и идёт на кухню, садится на столешницу снова, ногу под себя поджимает. – Слышь, дятел, стулья для кого поставлены? – Петя открывает окно, чтобы проверить: страшно накурено. Чувствует, что заводиться начинает с полоборота, потому что Игорь редко приходит сам, а когда приходит, то точно уж не в таком состоянии. Помятый бывает, да, после особо сложного задержания. Как-то завалился с фингалом в половину лица, Петя долго ржал, пока Игорь рассказывал, что ему наваляли преступники в масках зайчиков. После душа Игорь валится на диван, не соизволив ничего объяснить. Петя смотрит на него, стоя в дверном проеме: лежит, пальцы свои рассматривает, будто видит впервые. И взгляд стеклянный, застывший, обдолбанный совсем, но Петя знает точно, что Игорь не юзает. И что с ним таким делать, Петя не понимает, потому что он нихрена не психолог и разговаривать долгие разговоры не готов. Игорь лежит на диване, устроив ладони между ног и поджав колени к груди, до позднего вечера. Вадос весь изводится из-за того, что Петя его в гостиную не пускает телек посмотреть. – А вдруг сдох? – Вадос, я тебе ебну. – Да шутка, Хазин. Пойду Толяна с Темой встречу, подъехали вроде. Не то, чтобы Петя не пытался уговорить Игоря понюхать или хотя бы сожрать одну маленькую таблетку, пытался, конечно. Но Гром на своем стоял каждый раз, упрямо отпираясь. Сегодня тоже хочется попытать удачи, поэтому Петя пробует. Порошок блестит в свете работающего на беззвучном телевизора, искрится, как пыль волшебная. Петя давит сидящему рядом Игорю на затылок: "Давай, хорошо будет", и тот послушно склоняется, а Пете на секунду кажется, что он победил, сердце бешено стучит, улыбка на лицо лезет тупая ликующая. Но Игорь только кладет взлохмаченную голову на петино голое колено, чтобы потереться небритой щекой о кожу, посмотреть потемневшими глазами снизу. Петя тяжело сглатывает набежавшую в рот вязкую слюну, запускает пальцы в отросшие волосы, чешет затылок, подушечками ведёт к шее туда, где если прижать как следует, можно почувствовать, как толчками пульсирует и бьётся сонная артерия. Игорь прикрывает глаза и облизывает пересохшие губы, ерзая от накатывающего ленивыми тягучими волнами возбуждения. Где-то рядом упоротые Вадос с Толяном уговаривают Тему, ещё недостаточно упоротого, сыграть в бутылочку на желания. Бутылочка явно от распитого только что Хеннесси, а эти двое чертей опустошили почти все петины запасы снега, но он бы не думая поделился с Игорем, если бы тот попросил. Пете все кажется, что Игорь расслабиться полностью не может, даже когда стонет в голос, принимая сразу два члена в задницу и третий в рот. Чего-то ему не хватает, чтобы себя отпустить, и Петя искренне не понимает. Вот разве что наркоты позабористей, чтобы всякий человеческий облик потерял. – Не могу, Петь, – говорит Игорь, не открывая глаз. Толян ржет, перекрикивая отчаянно долбящий по барабанным перепонкам бит, слышится звон стекла. Бляди, думает про себя Петя, разбили сраную бутылку. – Этого не могу, не проси. Его голова продолжает покоиться у Пети на коленях, и Петю кроет от этой близости, от порошка и от чувства полной вседозволенности. Забыв о дорожке, он скользит рукой под ворот игоревой футболки. Там кожа горячая, липкая, в испарине. Петя нащупывает бугорок соска, трёт и сжимает, заставляя Игоря прогнуться, зажмуриться, вдохнуть резко вдруг потяжелевший будто воздух. Петя ниже ведёт, чуть наклоняясь, к мышцам пресса, обводит, плавит тихой лаской. Ткань футболки растягивается, угрожающе треща, Игорь губу больно закусывает, до крови почти. Петя знает, зачем: чтобы не плыть так откровенно, хоть немного в себя прийти, но получается у Грома плохо. Петины руки его знают и чувствуют так хорошо, как он сам себя, наверное, не узнал за тридцать с хвостиком. Ни в драке, ни в торопливой подростковой дрочке, ни в постели с красивыми тёлками или, чем черт не шутит, мужиками, кто знает, чем там Игорь до встречи с Петей занимался. Ладно, думает Петя, ладно, блять. Не хочет наркоты, но зачем-то же притащился. Жалости и тепла тут не выдают, и Петя, оторвавшись от поцелуя, в который затянул его Игорь, ловит взгляд Темы через комнату. Кивает ему чуть заметно, снова на Игоря переключаясь. Губы сталкиваются, горячо и правильно, от Игоря пахнет петиным мылом. Красивый такой, Петя майку на нем задирает, рукой шарит бесстыже, задевая соски, пальцами дразня над поясом джинсов. Музыка тише играет, не орет уже, не продирает частотами насквозь. – Как ты сегодня хочешь? Игорь руку его перехватывает, к паху своему тянет, смотрит. Нихуя. Петя не торопится, руку высвобождает, за горло хватает, чуть сжимая. Пальцы на горячей коже. У Игоря в глазах нет страха, только неприкрытая нужда. – Я спросил: как ты сегодня хочешь? Говори. Кто бы увидел из посторонних, сказал бы, что у Пети не все дома: вот так с Игорем себя вести. Но здесь, в стенах хазинской квартиры, правила другие. Игорь пытается сделать вдох, руками хватается за руку Пети, продолжающую сжимать горло. Петя ослабляет хватку, слушая, как Игорь с силой, с хрипом надсадным втягивает воздух в лёгкие. Зрачки радужку затопили, губы изжеваны все, смуглая кожа тускло блестит в подсветке с потолка и мерцающих цветных всполохах от работающего на беззвучном телевизора. Поднимается от самого нутра желание взять, присвоить, разъебать, как статуэтку фарфоровую, одну из тех, что у матери дома чинно на полочке стоят и бесят своей идеальностью. – До отключки, – говорит Игорь шёпотом. Нехорошо это, подвох какой-то в каждом слове. Петя головой мотает, рукой тянется, и Игорь вздрагивает, жмурится, но петина ладонь ложится не на шею, а на щеку. Горячая, сухая, тяжёлая. – Слышь, Игорь… Если тебе совсем дерьмово, может не надо? – Я хочу. А вот жалеть… Не надо. Это Петя понять может. Самого жалость клятая бесит до противной тошноты. Лучше мордой в пол и ногой в ребра, чем ещё как-то. – Ладно, – соглашается Петя, по деловому совсем, и он сам чувствует, как что-то в нем сразу неуловимо меняется, темное и вязкое высвобождается из тесноты выстроенных условностей. Он хватает Игоря за волосы, больно, стаскивая с себя. – Разденься. Петя щелкает пультом, и в комнате становится на пару тонов темнее, пока Игорь послушно снимает с себя одежду, отшвыривая ее на диван неопрятным комком. Красивый, высокий, смуглый. От одного взгляда у Пети полный рот слюны набегает. – Мой любимый аттракцион, – веселится Толян, сидящий на полу у кресла, на котором раскинулся разомлевший Вадик. Тот улыбается мягко, взгляд светлых глаз скользит по Игорю, а потом останавливается на Пете, словно спрашивая. Петя кивает. Игорь становится на колени и заводит руки за спину, подбородок вздернут, глаза открыты. Расслабленный и готовый, голый, уязвимый настолько, что смотреть больно. Но Петя все равно смотрит жадно. Хочется быть первым, схватить за волосы, ртом на себя насадить, чтобы подавился, но это слишком просто, в простое Пете не интересно. Может поэтому он с каким-то мазохистским удовольствием смотрит, как Игорь отсасывает сначала Тёме: обветренные губы растягиваются вокруг крупного члена, он кашляет, но большая ладонь с блестящей цепью на запястье давит на затылок, заставляя взять глубже. – Давай, ещё немного, я же знаю, что ты можешь. Игорь глаза закрывает, смаргивая выступившие в уголках слезы, слюна стекает по подбородку. Дышит с трудом, но не пытается отстраниться. Петя им любуется откровенно: позой покорной, тем, как Тёма за волосы Игоря дёргает, а тот только с готовностью закидывает голову. Тема хлопает раскрытой ладонью по щеке: сладко, унизительно, и Игорь только стонет в ответ тихо, снова давясь. – Блять, – Петя себя сжимает через ткань брюк, гладит. Глаза в полумраке блестят жадно, нетерпеливо, но он уже решил, что будет последним, что хочет Игоря раскрасневшимся, измазанным слюной и чужой спермой, использованным. Так лучше всего, так мозги вышибает похлеще любого наркотика. Вадос и Толик трахают Игоря в рот вместе: он дрочит одному, отсасывая у другого, и его гладят в четыре руки, пальцами в отросшие волосы зарываются мягко, хвалят хрипло, со смешками. Петя, устроившись в кресле, запускает руку в штаны, вскидывает бедра. Тема, который стоит на коленях у Игоря за спиной, плечи его целует, затылок, руками поперек живота обхватывает, взгляд свой с прищуром на Петю переводит, ухмыляется: – Лучшие места у тебя, да? – Не то, блять, слово, – Петя дрочит себе, скользя рукой по члену, медленно, лениво. – Подготовь его. Игорь стонет, уже не сдерживаясь, когда смазанные темины пальцы, сразу два, толкаются внутрь, с нажимом. Тема к уху его склоняется, лижет коротко, мокро. Шепчет хрипло, и Петя не может разобрать, что именно, но Игорь кивает в ответ.