Грабли

Пете 15. Едва исполнилось, прошло чуть больше недели. Он встаёт с кровати, шатаясь, навстречу входящему без стука отцу. Запираться Пете не на что: уже больше года прошло, как отец сорвал щеколду. – Я сказал быть дома до девяти. Петя смеётся, головой мотает. Видит за спиной у отца его верного прихвостня. Игорь, сука, Гром. Из громкого только фамилия, а сам всегда тише воды, ниже травы. Смотрит, как тупая собака на то, как отец хватает Петю за локоть, разворачивает резко и швыряет на кровать. – Юрий Андреевич, я пойду? Пойдет. Пожрет, телек посмотрит, подрочит и спать ляжет. Как же Петя ненавидит его, и всех этих гандонов, что отцу прислуживают с приторной покорностью. – Иди, Игорь, свободен на сегодня. Дверь закрой. Гром уходит, Петя только ссутуленную спину, обтянутую кожанкой, видит, и едва успевает захлопнуться дверь, как Петя получает болезненный тычок под ребра, не успевая толком прикрыться. – Чё, бать, на работе опять выебли? Решил на мне оторваться? – Ты как с отцом разговариваешь, сопляк? Вздергивает на себя, на пол толкает. Удары один за другим, не столько больно, сколько унизительно. Петя знает, что может отбиться, но от этого будет только хуже потом. Он пробовал уже пару раз, после чего отец ему на улицу выйти не давал неделями, а когда Петя выходил все же, чтобы показаться в школе, где уже начинали задавать вопросы, отправлял с ним своего Игоря. Его пацаны Толян и Вадос толклись поодаль, зыркая в его сторону, не решаясь подойти, и Петя изнывал перед кабинетом директрисы. Игорь стоял рядом, сунув в руки в карманы и рассматривая прилепленную напротив стенгазету про вред наркомании и позевывая. – Чё, скучно? – Петя проводит пальцем по пыльному подоконнику, рассматривает грязь и обтирает об куртку Игоря. Тот даже не дёргается, только немного хмурится. – Курить хочется. – Терпи, кто ж виноват, что ты любимая батина собака, и он только тебе мою жопу доверяет. Это вызывает, наконец, реакцию. Игорь переводит на него взгляд, обсматривает с головы до ног, отчего у Пети внутри всё поджимается. Он пытается себя убедить, что ему это только кажется, но все равно горячей волной опаляет там, где взгляд Игоря цепляется за неприкрытые следы от пальцев на шее, за синяк под глазом и разбитую опухшую губу. Петя только голову вздергивает гордо, рот в ухмылке растягивая, едва морщась от мимолётной боли. Он снял сраную водолазку, натянутую для вида под школьную рубашку, ещё в машине, широко распахнув ворот. Игорь только зыркрул на него с водительского и поджал губы, но ничего не сказал. Пусть смотрит, и директриса пусть не обманывается. Она может брать батины взятки и подгоны, улыбаться ему красным своим напомаженным ртом, похожим на алчную пропасть, да, но правду пусть видит. Пусть её продирает каждый раз, когда Петя сидит у стола и светит своими "боевыми ранениями", как Вадос их называет. Пете 16, и он возвращается с посиделки в честь дня рождения Толяна, роняет в коридоре стойку с зонтами, матерится себе под нос и почти у самого пола ловит выпадающие из трясущихся пальцев ключи. Впервые вынюханная дорожка, наверное, давно из него выветрилась, но от самого осознания – он сделал это – кроет до сих пор. Мать в санатории отдыхает по путевке, ее ещё неделю не будет. Отец сидит у себя, за закрытой дверью кабинета, мимо которой Петя крадётся, как мышь. Всё равно не получается пройти незамеченным, отец дверь распахивает, разговор пытается завязать, но Петя еле языком ворочает, и ему вдруг смешно, по больному как-то, истерично, ненормально. Он запрокидывает голову и хохочет, спотыкаясь, едва не валясь в руки отца. Когда тебе шестнадцать, и тебя бьют ремнем, вытянутым тут же из шлеек брюк, это, думает Петя, полная хуйня. Дорогим добротным брендовым ремнем. Мать выбирала. Как и все другие, которыми отец его прикладывал: по ягодицам, когда был поменьше; по рукам и плечам, когда подрос. Сейчас Петя пятится задом к своей комнате, прикрываясь, но удары летят беспорядочно, хаотично. По голове попадает, по лицу, по груди, а потом в спину летят, когда он разворачивается и вбегает в свою комнату. Глаза отцовские горят ненавистью. Ему и говорить ничего не надо, Петя за столько лет наизусть выучил: выродок, жаль мать аборт не сделала, всю кровь выпил, урод, ничтожество, хоть бы ты сдох. После он лежит у себя в комнате, уставив в потолок остекленевший взгляд, точь в точь как у собаки плюшевой, которая торчит с шифонера. Детская игрушка, затесалась там, застряла, а руки не доходят снять и выбросить. Утром на кухне, глядя за окно, где валит крупными крупными хлопьями снег, Петя вдруг слезы смаргивает. Щиплет в глазах, сердце в груди стучит заполошно. – Петь, ты чё? Гром здесь, оказывается. Стоит у холодильника, замер, выжидая. Петя отворачивается, слезы по щекам размазывая. Жалости ему не нужно, особенно от этого. Этого. – Отъебись, дядь. Бери свой кофе и проваливай. Не проваливает. Рядом за стол садится, плечом к плечу притирается. Чего это. Петю дёргает в сторону, трясти начинает, но он не отодвигается. Выдыхает только как-то обречённо, когда Игорь вдруг рукой за плечо его обнимает, ладонь свою огромную на макушку растепанную кладет и груди своей горячей прижимает. Петя чувствует, как ткань игоревой рубашки намокает под его щекой, слышит как спокойно и размеренно стучит его сердце. Прикрыть глаза, вдыхая запах кофе и дешёвого одеколона, дать себе раствориться в этом уютном чувстве. – Ничего, ничего, – говорит Игорь. – Все хорошо будет. – Не будет, – вскидывается Петя. Вскакивает, едва тарелку со стола не опрокинув, к окну скорее, носом к холодному стеклу, чтобы сосчитать сонных жирных белых мух за окном. – Не будет нихуя, – повторяет уже тише. Дыхание влажным на стекле оседает. Выпускной класс пролетает под безумный стук техно, литры энергетиков, таблетки от головной боли, торопливые поцелуи и бесконечно выматывающей подготовке к поступлению в академию. Лиловые синяки и разноцветные таблетки, багровые царапины и белые дорожки. – Если понюхать, думается лучше, – говорит Толян, когда они сидят над стопками конспектов. Петя трёт пальцами выцветающий желтизной синяк на лбу ("Это чего?" – спросил Гром, тормознув его на выходе из тачки, дёргая за рюкзак. – "Упал" – "Это он тебя так?" – "А тебе-то чё, дядь?"). – Давай, Хазин, не жадничай. Вечер выпускного и лимузин напрокат, смокинг, который выбирала мать и кровавое пятно на белой рубашке. Игорь встречает его из ресторана, стоя у машины, глядя, как он вываливается из дверей, сжимая в пальцах почти пустую бутылку шампанского. Толян и Вадос следом за ним в тачку влезть норовят, но Игорь останавливает. На Петю смотрит внимательно: – Тебе лучше одному вернуться, Петь. Там дома… гостей не поймут. Предупреждает, значит. Петя хоть и пьяный, и объебанный, все равно замечает. Пацанов тормозит, и они понимают, остаются, салютуя ему пластиковыми стаканчиками, наполненными какой-то дрянью, вслед уезжающей тачке свистят и орут задорно. Прохладный салон, Петя ладонью щупает гладкие кожаные сиденья, ноги в стороны расставляет. В кармане брюк – скомканный галстук, а под воротом распахнутой рубашки следы ярко розовой помады с блестками. Гром смотрит на него в зеркало заднего вида, и Петя ноги шире разводит, руку между укладывает расслабленно, губы облизывает. – Дядь, а тебе сколько лет вообще? – Мне столько, что тебе лучше коленки сдвинуть, – отвечает сухо и на газ давит, тут же переключая все свое внимание на приборную панель и серую ленту дороги. После первой проваленной сессии отец даёт огромную взятку ректору, а Петю душит до белых всполохов под закрытыми веками. Игорь его у подъезда ловит, тащит в маленький закоулок, сигаретой своей даёт затянуться. Как раньше, когда Петя был младше, и у него не было своего дыма. И Петя тянет послушно, прямо из чужих пальцев, успокаивается медленно, сердце тише биться начинает. – Может хватит его бесить? Он же прибьет тебя рано или поздно. Петя себе под ноги сплевывает, уставившись в телефон и набивая кому-то сообщение. Не поднимая глаз от мерцающего экранчика, отвечает: – Не дождешься, дядь. Всех вас переживу. И тебя, шавку паршивую. Тебе что вдруг меня жалко стало? Иди подрочи, может отпустит. Сам злится, потому что бесит. Бесит, что не заступился ни разу, хоть и смотрел глазами своими добрыми. Бесит, что слова отцу против не скажет никогда, потому что тот ему платит. Бесит, потому что Игорь ему нравится – это, пожалуй, самое противное. Первый курс окончен кое-как, и Петя затягивается из пальцев Игоря уже дурью, той, которую сам и принес. Игорь тоже тянет сладкий дым. – Когда-нибудь я его грохну, – говорит вдруг Петя. – Кого? – Отца. Поцелуй меня? – Петь. – Ну чё ты, я не скажу никому. – Иди умойся. Впервые Игорь за Петю вступается, когда отец достает пистолет и наводит его на сына. Решительно, без суеты, закрывает собой Петю. Тот тупо глядит на широкую спину в кожанке. Истерика к горлу подкатывает. – Да ты что себе позволяешь? – шипит отец, тыча дулом в грудь Игоря. – Ты забыл, чей ты? Забыл, кто деньги тебе платит? Забыл, как я тебя с улицы вытащил, обогрел и работу дал, когда ни одна дворняга с тобой рядом сидеть не хотела? – Юрий Андреевич, нельзя так. – Пошли вон отсюда! Оба! Петя в раздолбанной хате Игоря чувствует себя лучше, чем дома. В стаканчике на раковине рядом с щеткой Грома появляется вторая, ярко-зеленая, Петина. И кружка его, белая, с огромной черной надписью "Босс". Его рубашки повсюду, носки развешены рядом с носками Игоря. – Петенька, если ты с девочкой гуляешь, может с нами ее познакомишь? – говорит как-то мать за завтраком. Отец смотрит на нее безразлично. Петя не назвал бы Игоря девочкой. И то, что он сидит над конспектами у него до поздна, когда Игорь уже спит, громко храпя на всю квартиру, не назвал бы стыдливым словом "гулять". Если отец узнает, он убьет их обоих, хотя ничего такого они не делают. Курят дурь иногда, и Петя таскает растянутые игоревы футболки с логотипами старых рок-групп. Петя съезжает от родителей, как только ему исполняется двадцать: отец дарит квартиру, только бы спровадить с глаз долой. Игорь приходит иногда, рассказывает о том, как идут дела. У отца проблемы с сердцем, а мать потеряла последние волосы на химии. Как-то Игорь приходит с шампанским и конфетами. Пьяный, смешной. Голый, завернутый в простыню Петя, стоит на пороге, удивлённо открыв рот: – Дядь, ты чё? Случилось чё-то? – Уволился. По собственному желанию. Пихает бутылку ему в руку, и Петя берет, едва не роняя простынь. Нина из комнаты зовёт его. – Я невовремя, – неловко резюмирует Игорь и, больше ничего не спрашивая, всовывает коробку конфет и уходит. Петя всё-таки роняет злополучную простынь, выматерившись. Неделю спустя он нарезает круги вокруг многоквартирного дома, в котором живет Игорь, глядя на ярко освещённое окно. Курит одну за другой и нервничает. Решается, бежит по лестнице вверх, хватаясь за перила, дышит тяжело, давя пальцем на кнопку звонка. Игорь сонный, в одних серых трениках, синяк под глазом, босые ноги. Петя на нем виснет, прижимаясь всем телом, жадно целуя в губы. – …Петь. – Завали ебало, блять, хватит уже. – Петь… Внутрь идем. Соседи любопытные. Петя смеётся от облегчения. В прихожей нетерпеливо на колени становится, смотрит снизу вверх, стягивая треники к бедрам. Игорь по волосам его гладит, улыбается. *** Пете 25, и он уговаривает Игоря пойти в клуб. Игорь в свете мерцающем неловко его к себе прижимает, когда музыка вдруг выключается, а в помещение вбегают люди в черном. – Всем оставаться на местах! Работает госнаркоконтроль! Мордой в грязный пол, руки за спиной. Игорь падает рядом. – Ты хоть знаешь, кто мой отец, падла? Человек в маске пинает ботинком под ребра. – Знаю, Петя, знаю. От Юрия Андреевича привет. У Игоря находят зиплок. *** Сигарета медленно тлеет в пальцах, когда ворота разъезжаются в стороны. Серое небо, крики ворон, осень давит и заставляет хотеть вскрыться. Только не сегодня. Сегодня все будет хорошо. Игорь выходит из-за ворот СИЗО, худой и постаревший, но глаза улыбаются по-прежнему, когда он на Петю смотрит. – Ну что, дядь, домой? Я там заказал всякого. Хочешь кофе? У меня в машине. Суетится, в машине лезет с поцелуем неловким, и Игорь его в объятьях сгребает так, будто не было всех этих лет. У Пети на заднем всё, что удалось нарыть на отца: явки и пароли, доносы стукачей, документальные свидетельства. Как по нотам: все, чтобы Юрий Хазин был уничтожен. – Домой, – говорит Игорь.