Грабли

– Весело будет! - говорит Игорь. Пете так не кажется. Отношения их давно в тупике, такое поездкой на природу точно не склеить. Но он соглашается, конечно, потому что это Игорь. Потому что Игорь был рядом, когда Петю трясло в ломке и хотелось белки себе выцарапать. Потому что был рядом, когда Петя в лицо ему плюнул, заливаясь смехом, не ударил даже и не сказал ничего. Потому что за руку Петю держал, когда тот по отцу рыдал умершему, и “Чего я плачу, Игорь? Мразь же он, не любил его”, и “Любил, выходит, Петя, ты же человек, не зверь”. Не зверь. Потому что Игорь по утрам тихо уходил и всегда, всегда его в висок целовал. Потому что он Игорю рану зажимал, из которой кровь толчками выходила, пока скорую ждали, руки тряслись, страшно было, что не успеют, что всё. Вот и соглашается Петя. Потому что Игорю отказать сложно. Весело будет. Ветки тяжелые, ломятся от налившихся яблок. Ветер до костей пробирает, Игорь Пете куртку свою теплую поверх его тонкой накидывает, улыбается, жмурится. – Красота, да, Петь? Да. Дом со скрипучими половицами, занавески кружевные, фотографии старые блеклые по стенам, кровать с покрывалом в розовый цветочек, подушки с гусиным пером как облако мягкие, но несвежие, старостью пахнут, временем навеки застывшим. Ведра какие-то в прихожей громоздятся, у соседей на участке собака лает так громко, словно бьет её кто-то, скулит и заливается всю ночь. Петя смотрит на коротко стриженный затылок Игоря, лежащего рядом, луна в комнату заглядывает, лижет их светом своим холодным. Гром спит крепко, сразу засыпает, едва голова подушки коснулась. А Петя ждёт всё чего-то, садится, думает, как покурить хочется. Тихо, не разбудить чтобы, крадется в лунном свете на крыльцо, ступни босые мерзнут, шершавые доски в нежную кожу впиваются, трут неприятно. Он на перила деревянные опирается, зажав подпаленную сигарету зубами, на дворе темно, только дьявольские огоньки где-то вдали пляшут. Собака не заткнется никак. – Что значит уедешь? Куда уедешь? - сонный Гром, утром вышедший к завтраку, застает Петю, который даже не ложился. Игорь голый, в трусах одних, короткие волосы топорщатся, на щеке красный след от подушки. – В Москву обратно, - пожимает плечами Петя. У него глаза красные, трясет с утренней прохлады, от недосыпа всё нереальным вокруг кажется. Будто кровь у Игоря на щеке: мелькает вспышкой на секунду и пропадает тут же наваждение. — Тебе так легче будет. Игорь садится, Петину пачку с сигаретами к себе тянет. Курит он редко, только когда выпьет в основном, но сейчас решительно сигарету вытаскивает. Петя привычным отработанным жестом щелкает зажигалкой и смотрит, как язычок пламени облизывает кончик сиги, пожирая его. Гром щеки втягивает, делая слишком глубокую затяжку, кашляет. Не умеет он курить нормально, думает Петя. Сам Петя зато нормально жить не умеет. — Ты за меня не решай, - откашлявшись, говорит Игорь. Пете на кожу его голую смотреть холодно. Сам-то он в куртке, жилетка поверх теплая, кутается. – Стрелки не переводи. Тебе лучше будет, не мне. Собака не замолкнет никак, лает и лает. Петя жалеет, что табельное не взял: тихий выстрел из-за забора, никто ничего не понял бы даже. Он встает за чайником, чтобы Игорю кофе развести, руки ходуном ходят с объебоса. Его самого кофе уже не вставляет, это факт. — Да, Игорь, мне лучше, потому что не выходит нихрена. Не могу не барыжить. Не могу не юзать. Хочу так жить, понимаешь? Нравится мне. Как пощёчина. Все ночи после рехаба, когда с горящими глазами у Игоря на коленях сидел и за шею его обнимал, обещая, что держаться будет. Всё горит сейчас. Игорь на него смотрит, кружку с кофе из рук принимая. Сигарету в пепельнице давит нервно. Собака. Собака. Господи, как голова болит. – Петь. – Чё Петь? Ебать меня тебе нравится, но, поверь, то, что на душе творится - точно не примешь. Так что давай по-хорошему, по-доброму. Шашлычок замутим, трахни меня на прощание на этой кровати скрипучей бабулькиной и гуд бай. Блять, да заткнется эта собака? Игорь хмурится, на Петю смотрит удивленно. — Какая собака? — Ну шавка эта у соседей, ночь напролет не затыкалась, сейчас опять… — Нет у них собаки, Петь… – Очень смешно. — Что ты слышишь? Петя раздраженно из-за стола выскакивает, показывая Игорю средний палец. Сбегает во двор. Сигареты забыл. Сапоги резиновые, которые успел натянуть, в грязи тонут, ночью дождем всё залило. Человек он, не зверь. Или зверь может? Или просто человек хуевый, бракованный? Наворачивает круги по грязи вокруг дома, чтобы продышаться. Когда в дом возвращается и Игоря зовет - пусто там, не отвечает никто. Петя вздергивается, бежит машину проверить, но машины нет тоже. Уехал? Петю кинул и уехал? Не похоже на него. Неужели настолько больно ему, что вот так готов в ебенях бросить, лишь бы не видеть больше. Петя смеется. Сигарет тоже нету. И сумок их нету. Зато на столе обнаруживается фотография с траурной ленточкой, стакан граненый с водкой, накрытый обветренной заплесневелой черной горбушкой. На фотке лицо Грома, с виньетки какой-то, улыбка на губах широкая - редкое зрелище. Ещё холоднее вдруг становится, пар изо рта в стылом воздухе. Будет весело. Будет. В памяти всплывает вдруг. Будто по голове тяжелым ударили. – Игорь, да весело будет! - орёт объебанный в сиську Петя, затаскивая Грома на переднее новой тачки, которую он взял с последней удачной сделки. – Я нормально себя чувствую, прокатимся. Игорь садится. По хорошему им поговорить надо, потому что у Пети от порошка не стоит уже, столько он в себя его втягивает, не желая останавливаться. У Игоря в гугле, на подаренном Петей смартфоне, “Эректильная дисфункция от кокаина” - последний запрос. Потому что третий раз за неделю - это уже странно. Знает, не дурак. Петя тоже не дурак. Ему Игорь в тягость уже: загоны его про трезвость, уговоры, попытки Петю врачам показать. Но они всё держутся друг за друга, потому что слишком многое вместе пережили. Нет сил отпустить, нет сил попрощаться. Эгоистичное что-то, собственническое, не дает по-нормально поступить, по-человечески. Они едут быстро. Слишком быстро в какой-то момент. Игорь кричит, хватаясь за руль, пытаясь выкрутить, чтобы не врезаться. Не успевает. Почти месяц в больнице. Почти передоз. Еще месяц в больнице. Запах спирта, привкус крови на губах солоноватый, сладкая кола, которую ему медсестра украдкой приносит вместе с сигаретами. Пёс на больничном дворе околачивающийся. Вуди, кажется. Его персонал подкармливает. Петя тоже ему выносит котлету, которую в обед не смог съесть, или сосиску с завтрака. Сидит на корточках, накинув куртку поверх больничной пижамы и пыхтя сигаретой, пока пёс его пальцы лижет благодарно. — Я Игоря убил, - говорит Петя псу серьёзно. Пёс скулит, в щеку его лижет. Лицо у Игоря перед смертью, Петя до сих пор помнит: щека разодрана стеклом, так, что челюсть изнутри проглядывает. — Может, свалил бы вовремя, и он был бы жив. Титов, которому Петя несколько раз продавал, что-то про духовный речардж лечит. Петя ведется. Едет по разъебанной дороге с мужиком каким-то мутным. — Вот тут и остановишься, - говорит мужик. Дом старый, половицы скрипучие, занавески кружевные. Кажется, что каждое утро и каждый вечер колокола звенят, но их в раздолбанном храме вроде как нет. И в храме никого. И каждый раз Игорь появляется, накидывает ему куртку на плечи свою, говорит, что будет весело. И каждое утро собака заливается, а Петя пытается Игоря отпустить из свой жизни, правду о себе сказать, исправить всё. Но фотография на столе с каймой траурной, стакан граненый с водкой, краюха хлеба - всегда там. — Что значит уедешь? Куда уедешь? — В Москву обратно. Не уедешь, не уедешь, не уедешь - шепот в ушах назойливый. Собака воет. Петя воет, разбивая стакан об стену, фотографию к губам прижимая, слезами её омывая как икону или мощи святые, на обозрение всем выставленные. – Весело будет! - говорит Игорь на следующий день. Пете так не кажется.