yeah, yeah, jingle bells

      Первую любовь вроде как чаще всего переживают в школьные годы, так? Ну там… В класс приходит какая-то новенькая девочка, которая пахнет конфетами и хорошими манерами, врывается в жизнь несмышлёных мальчишек и без разрешения ворует их сердца, открывая незнакомое им невероятное чувство и заставляя столкнуться с ним лицом к лицу. Или эту роль берет на себя другой человек, далёкий от звания «хороший». Девушка или парень, появившиеся в жизни для того, чтобы в итоге растоптать невинные чувства и заставить пережить ценный, но ужасно болезненный опыт. Или это будет кто-то сидящий рядом на факультативе, незнакомец, улыбающийся невыносимо ярко, соседка, дочь маминой знакомой или…       Или ваш лучший друг.       Чимин никогда не страдал от неразделённой любви, не рисовал сердечки на полях тетрадей и даже ни разу не признавался в своей симпатии первым, а на двадцать четвёртом году жизни вдруг понял, что и с ним это в конце концов произошло. Он влюбился. Без малейшей опаски отдался этому чувству настолько, что теперь впервые убеждает себя быть готовым не принять, а предложить. Предложить Чонгуку что-то большее, и будь что будет.       Ему страшно, и он влюблён. Комбинация не слишком позитивная, но именно это и есть его реальность. И нет, он не влюбляется сейчас, это не «процесс запущен и необратим», всё уже произошло. Лавина поглотила ничего не подозревающего парня, и единственное, что у него есть, это именно осознание отсутствия всякого пути к отступлению.       Чонгук возвращается домой на следующий же день, и когда Пак открывает глаза, на соседней подушке уже валяется младший, что-то усердно печатая. Он в тёплом свитере под горло, не пытается ни поцеловать чиминов глаз ещё раз, ни вообще разбудить его, а просто лежит рядом поверх одеяла, беззаботно покачивая ногой. На нём носки с изображением туалетной бумаги и какашки с надписью «друг без друга никуда», и у Чимина в шкафу, где-то на самом дне общей кучи имеются такие же (подарок Джейка им обоим). На парне ужасно, ужасно обтягивающие джинсы, и выглядит всё это совершенно привычно, даже обыденно, но в Чимине всё равно что-то трещит и заново выстраивается из-за такого… его Чонгука. К тому же, после разговора с родителями и очередной невесёлой ночи с Оливером и Джейсом, Пак настолько рад видеть рядом с собой лучшего друга, что словами не передать, а значит это только подпитывает и так бушующие эмоции. Чимину хватает скачков настроения: он снова провёл вечер и половину ночи в ужасном напряжении, ему снова начинает казаться бессмысленным не только переезд и работа, но и его существование в целом, это всё давитдавитдавит нечеловеческой силой как на череп, так и на грудную клетку. Чимину хочется спрятаться, но он не может признать, что импульсивное решение сбежать от родни в клуб было одним из самых тупейших в его жизни, не может вслух проговорить ужасно унизительное для него «я не справляюсь», так что сейчас буквально единственное, что необходимо Паку — это Чонгук, его тёплые руки, обёрнутые вокруг спины, и тихое хихиканье из-за чего угодно.       Этот парень действительно самый лучший человек из всех, что только появлялись в паковой пока что совсем недолгой жизни.       Парень не даёт знать о своём пробуждении обычным «привет», не спрашивает, что Чон снова делает в его кровати, всего лишь молча сдвигает одеяло вниз, привлекая к себе внимание, ложится поперёк крепкой груди, остро нуждаясь быть как можно ближе, и касается виском плеча. Положение вообще-то не самое удобное, но дышать всё равно вдруг становится легче. Потому что расстояние с Чонгуком — это ещё одна его проблема, а при добавлении целой пригоршни других, более напрягающих, возможность обнять своего Гуки чувствуется словно выигрыш в лотерею.       Выигрыш, который он вечно теряет почти так же скоро, как приобретает.       Мысль о том, что надо поговорить, надо спросить или рассказать, что происходит с их дружбой, бежит перед глазами нескончаемой строкой, но Чимин слушает, как Гук смеётся, блокируя телефон, как коротко здоровается, тут же перемещая теплую ладонь на шею друга, но не может заставить себя сделать как надо. Так страшно рискнуть чем-то настолько замечательным. Да, если всё действительно взаимно и каждое действие, даже самый крошечный взгляд со стороны Чонгука возникал намеренно, то Чимин получит куда больше, чем они имеют сейчас, но… Эта дурацкая стабильность хороша тем, что у тебя есть определённая планка и ты точно не нырнёшь с головой на самое дно, хоть и с другой стороны не поднимешься на поверхность, туда, где солнышко светит теплее. И каждый сам выбирает, за что держаться. Чимин любил свои привычки: до тошноты заученные места, одни и те же лица в каждом новом дне, знакомые ощущения от общения и встреч с определёнными людьми, а под конец года в нём не по плану происходит капитальный ремонт всех убеждений и его тянет рискнуть не только с переездом.       Правда в это утро он ещё остаётся верным старому и привычному. Не произносит смелое «я в тебя влюблён», не тянется за поцелуем, надеясь дать понять всё без слов, и, конечно же, не намекает никоим образом, всего лишь позволяет Чону помочь передвинуть себя так, чтобы тут же оказаться в кольце рук и коснуться носом горловины тёплого свитера.       Чонгук поворачивается на бок, без лишних слов прижимает к себе так крепко, что самое время начать подозревать его в экстрасенсорном даре, он словно знает, что сейчас Чимина как никогда прежде нужно держать до смешного ближе к себе, чтобы ни один осколок не отвалился. Именно это и происходит. Пространства между ними не остаётся никакого, у Пака под щекой и шеей плечо Чонгука, в ноздри забивается смесь из запахов гукового любимого парфюма и лавандового кондиционера для белья; поверх одеяла и талии Чимина Чонгук закидывает ногу, ещё раз позволяя убедиться, что упражнения и любовь к китайским пельменям не проходят бесследно — Чонгук тяжелый, но Чимин лучше откусит себе язык, чем скажет сейчас об этом.       — Солнышко?       Это звучит как один из тех вопросов, которые значат не совсем то, что озвучивает голос. Чимин понимает, что Гук этим говорит, так что отвечает, даже не удосуживаясь оторвать нос от мягкой ткани свитера.       — Полный порядок.       Даже если это не так, Чимин больше не хочет говорить с Чонгуком о плохом. Тот скоро уедет. У них всего парочка дней, и Гук снова превратится в парня с экрана телефона, по которому один грустный Пак Чимин ужасно скучает. У них осталось так мало времени, что никакого больше обсуждения Академии или проблем. У Чимина нет денег, ему не нравится его работа (на которой он ещё даже не работает, боже мой, лишь проходит обучение), у него напряженные отношения с семьёй, и Чонгук скоро вернётся в Нью-Йорк. Хочется уснуть, а проснуться, когда всё будет хорошо само по себе, без малейших усилий со стороны Пака.       Он и правда засыпает. Вот так, намертво приклеившись к Чонгуку, ощущает его тепло, слушает спокойный голос, тихие смешки, вырывающиеся из-за истории о том, как мистера Чона тошнило всю дорогу в Хайстаун, наслаждается неторопливыми движениями пальцев в своих волосах. Чонгук будто специально убаюкивает его, позволяет не думать ни о чём больше, потому что у Чимина получается не загоняться только тогда, когда он в отключке. В остальное время, увы, не волноваться ни о единой мелочи не выходит, даже если рядом с ним его Гуки.       Потому что Чонгук — это всё ещё одна из паковых проблем. Потому что ему надо признаться в том, что между ними кое-что изменилось, и это кое-что достаточно сильное, чтобы прийти к выводу — оно не испарится в один день просто потому, что так надо.       Но оба парня упорно не замечают, обходят десятой дорогой нужную тему. Когда Чимин просыпается во второй раз, они ни о чём таком не говорят. Чонгук передразнивает спящего с открытым ртом старшего, Чимин просит его перестать быть раздражающей задницей, но, конечно же, произносит последнее с улыбкой, и попытка выглядеть серьёзным с треском проваливается. О дружбе-но-не-дружбе разговора в это утро не случается.       И на следующее тоже. В канун Нового Года Чимин всё так же не знает, что происходит между ними с Чонгуком, всё так же не может сделать каждое своё намерение достаточно твёрдым и остро нуждается, чтобы кто-то мог если не сказать как надо, то хотя бы подтвердить, что всё нормально и у него получится.       Тридцать первого декабря у Чимина последняя смена в роли стажёра, и с первого дня нового года он начнёт, наконец, зарабатывать больше осточертевшей двадцатки. Вау-у-у, все увидели, сколько радости в нём от этой новости? Деньги это бесспорно хорошо, но Академия… Чимин в школу после ссоры с Чонгуком из-за собственной неудачной драки выходил и то с большим энтузиазмом.       В этот день почему-то по-особенному тошно, хоть причин на это быть не должно. Смена у него прошла вполне нормально, людей практически не было, так что они с Чонгуком до часу ночи обсуждали мультфильм «Лука», а утром младший был первым, что Пак увидел, как только разлепил глаза, так что настроению в теории следует быть отменным, но радоваться или хотя бы бодро перепрыгивать со ступеньки на ступеньку вовсе не хочется. Возможно дело в том, что после работы из дома и недолгого перерыва Чимину просто-напросто сложно влиться в ритм новой должности, тем более с чуть другими временными рамками, и после первого выходного удастся починить все пробоины в выдержке, но до этого ещё как минимум дня три.       Сегодня он всё ещё стажёр и всё ещё не блещет энтузиазмом.       Гук в его комнате разговаривает с кем-то со своей работы, снова и снова бросаясь непонятными словами и шифрами, которые известны только миру IT, пока Чимин спускается вниз перекусить и натыкается на маму. Она вытирает тарелки полотенцем, когда парень привычно здоровается, и ему даже отвечают без явного недовольства в голосе. Больше Пак не пытается завести разговор о переезде, ни секунды не думает, как бы убедить её в правильности своего решения, выбирая сохранить себе побольше нервных клеток.       Вчера они с Чонгуком вышли из дома пораньше и… Возможно, картошка фри приобретает совершенно другой вкус, когда делишь её с компанией, но перед вчерашней сменой Чимин съел свой лучший завтрако-обедо-ужин и нисколько не думал о настоящей причине, по которой вытащил друга со своей кровати на несколько часов раньше положенного. Они вместе, наконец, открыли рождественские подарки Чимина, а потом провели время в любимой закусочной так, словно вдруг вернулись на несколько лет назад.       Было хорошо. Было так здорово шутить насчёт здоровой еды Чонгука и кидать в него картофельными палочками как невоспитанный подросток.       Сегодня всё отличается от той легкой атмосферы. Чимин не зол, не подавлен и совсем не раздражен, просто настроение какое-то пенопластовое. На вкус, как пресность, а такое сможет перебить только Нутелла, так что за ней Чимин и спускается, не страшась столкнуться с отцом и снова услышать, что он пустое место. Хочется этого примерно на ноль процентов из миллиарда возможных, следовательно, Чимин, как самый настоящий оптимист, надеется на милостивость всех существующих высших сил, и, к удивлению, сегодня удача оказывается всё же на его стороне и на кухне только мама.       Мама всегда будет разделять мнение отца, у них, может, именно поэтому такой крепкий брак. Потому что миссис Пак всегда готова подать руку или предложить опереться на собственное плечо человеку, с которым связала свою жизнь брачными обетами. Чимин достаточно большое количество черт характера получил в наследство от матери, но беспрекословное повиновение воле главы семейства — не одна из них. Парень не собирается жертвовать таким, не будет позволять решать за себя настолько важные вещи в попытке избежать конфликта, а отец никогда даже не рассмотрит идею сына как нечто… верное. И подтверждение своих мыслей Чимин получает, как только вытаскивает из холодильника хлеб и шоколадную пасту.       — Ты уже успокоился со своим Нью-Йорком?       Пак даже не уверен, что хочет в этот долбанный Нью-Йорк, он не собирался ехать так далеко, но из-за прозвучавшего вопроса хочется не просто стать самым большим фанатом Манхэттена, а рвануть хотя бы в Канаду или загуглить перечень документов, необходимых для переезда в Уганду, и как можно скорее податься навстречу палящему солнцу. Он не говорит об этом и не собирается специально злить ещё больше, всего лишь вытаскивает два ломтика тостового хлеба, выкладывая на тарелку, в то время как в голове у него оглушительный вакуум, даже несмотря на вопрос.       — Мам, я не останусь в Хайстауне, не пытайся.       Самое странное из всего происходящего — Чимин хладнокровен как никогда. Зачерпывает ложкой побольше пасты, бесстрастно перекладывает её на хлеб и даже не думает начинать беситься. Он за это потом возьмется. Когда останется наедине с собой и когда вместе с мыслями накатит волна тревоги из-за того, что всё плохое становится только хуже.       Но отступать от изначальной задумки всё равно нельзя. Чимин поставил цель, значит он её достигнет, даже если в процессе будет не совсем легко и приятно.       — Почему ты не хочешь послушать тех, кто знает, как для тебя лучше?       Потому что это не так. Потому что так лучше для родителей, а не для Чимина, и не важно, благие у них намерения или они просто хотят контролировать собственного ребёнка всю жизнь. Потому что парень уверен в этом сейчас как никогда твёрдо. Потому что если это ошибка, он хотя бы будет знать, что это именно его косяк. Только его и ничей больше.       Что уж поделать, если некоторые люди должны совершать свои собственные ошибки. Они им необходимы, и всё тут. Станет побег из родного города очень глупым выбором или же лучшим из всего, что только делал Пак Чимин, решать только ему. Уже после того, как всё случится.       — Просто перестань упираться, — мама отставляет сухую тарелку, подходя ближе. — Папа давно говорил тебе найти нормальную работу и перестать витать в облаках. Так не придётся никуда переезжать.       Может Чимину ноутбук продать? Он старенький, но всё ещё выглядит очень даже прилично, почти как новый, если не считать небольшой царапины на крышке, Пак там только Word и использует, ну иногда ещё заходит в интернет, на прошлой работе ему выдавали технику компании, а со всем остальным прекрасно справляется его навороченный мобильник. Или можно ещё что-то найти в комнате, там бесполезностей столько, что eBay сам слёзно умоляет порыться в шкафу и выудить парочку вещей, тянущих на приличную сумму. Потому что если он проведёт всю зиму вот так, с такими разговорными завтраками, то с крышей придётся попрощаться стопроцентно. Ну или на худой случай парень начнёт писать не о приколах подростков, а что-то пугающе тёмное, с литрами крови и детальным описанием того, как из людей кишки вываливаются наружу.       Когда входная дверь только открывается, Пак действительно готов застонать из-за чёртового повторения весьма неприятной истории. Да, только папы ему не хватало сейчас для полного счастья. Обязательно надо не просто попытаться испортить и так не лучшее настроение сразу после пробуждения, ещё ведь непременно следует убедиться, что это действительно произошло, и из дома Чимин выйдет с желанием провалиться в другое измерение.       Но ничего не повторяется, потому что вместо тяжелых мужских шагов до Чимина долетает громкий топот маленьких ножек и, повернувшись, он убеждается, что это не его главная головная боль пришла снова называть его пустым местом, а Хёни с девочками.       — Мими, — кричит Стейси, укутанная шарфом почти как ниндзя.       Она двигается в сторону кухни, но первой к нему бежит Иззи, пытаясь быть быстрее той скорости, что имеется в её маленьком теле, следовательно переоценивает собственные возможности, запутывается в ногах и приземляется на пол коленями, вызывая у парня смешок. Он даже не удосуживается закрыть пасту крышкой, когда откладывает испачканную ложку, и, не думая дважды, подходит к малышке, чтобы помочь.       Стейси врезается в его руку, как только Чимин присаживается на корточки, и хватается мокрыми от снега варежками за пижаму. Иззи следует её примеру сразу же, как только снова оказывается на ровных ногах.       — Ты одна с ними гуляла?       Хёни расстёгивает пуховик, устало вздыхая.       — Нет, Джейк катал их на санках, пошёл домой переодеться.       — Видишь, — мама не даёт переключиться с той темы, что сгущала воздух до появления Хёни. — Ты нужен своей семье здесь, а не в Нью-Йорке.       Пользуясь тем, что матери не видно его лицо, парень закатывает глаза и заставляет близняшек оторваться от своей солнечной пижамы, расстегивая курточки обеим.       — Что происходит? — интересуется Хёни, снимая с ушей наушники.       Три, два, один… сейчас начнётся.       — Чимин-и собрался Бог знает куда.       Только племянницы в руках Пака сдерживают его от того, чтобы свалить как можно скорее и обязательно безо всяких объяснений. Он, поняв, что уйти без очередных нотаций не получится, снова гримасничает и отвлекается на девочек, спрашивая, как те погуляли. Стейси, белькоча что-то про снег, показывает, как сильно на неё дул ветер, когда Джейк бежал с санками в руках. Как только куртка перемещается на диван, она прижимается к любимому дяде со спины, пока он развязывает шарф Иззи, стягивает шапку с огромным помпоном и снимает верх от зимнего костюма.       — И что в этом плохого?       Коротко улыбаясь, Чимин бросает быстрый взгляд на сестру, облокотившуюся на спинку дивана. Хёни всегда была на его стороне. И она знала о переезде ещё до того, как Чимин сказал даже Чонгуку, она, можно сказать, сама его к этому подталкивала, и из этого можно понять, что мама очень зря надеется на подмогу.       — Что плохого? Тебе рожать скоро!       У Иззи на нижней губе отбились два передних зуба и засохла корочка из крови. Кажется, кто-то сегодня явно плохо приземлился. У неё магнитятся волосы, и, господи, два маленьких чуда настолько отвлекают от того, что происходит за спиной, что Чимин внезапно вспоминает гуково «ты точно не любишь детей, солнышко?». Он уже сам не знает. Возможно любит, и дело в том, что к малышам, как и к остальным людям в его жизни, надо хорошенько привыкнуть, но проводить с ними всё свободное время Мими по-прежнему не может. Тут работа как раз таки выполнила поставленную цель. Именно сейчас тот отрезок времени, что Чимин проводит с племянницами, идеальный для него. Пару часов в день — его установленная норма. Да, для Пака самый лучший из вариантов — это быть тем, кто навещает своих племянников. Не важно, с какой переодичностью, главное, чтобы у него был нужный отдых не только во сне и личное место для того, чтобы собраться с силами после проведенных вместе дней.       — Чимин что, роды принимать будет?       Парень хмыкает, представляя себе это. Его бы вынесли из палаты в первые же пару минут, ему даже сейчас, стоит Хёни скривиться сильнее обычного, уже не по себе, а тут такое. В ответ на своеобразный смешок Хёни встречается с ним взглядом в тот самый момент, когда брат поднимается с детской одеждой в руках. Девушка улыбается тоже, следом наигранно грустно заявляя:       — Прости, солнышко, я уже договорилась с доктором Гольштайн, но если ты так хочешь побыть акушером, то придётся забеременеть ещё раз.       Чимин беззвучно смеётся, надеясь, что мама этого не видит. Хёни же, напротив, не пытается скрыть собственное веселье.       — Тебе нужна будет помощь, — не сдаётся женщина.       — Мама, у меня есть муж, — напоминает Хёни, наконец догадываясь заняться пуховиком. — Скоро вернётся Росс и мы справимся, даже если будет сложно. Мы с двумя младенцами сразу справились.       Улыбка Чимина не пропадает с лица, она лишь меняется из-за слов Хёни. Не сказать, что их с Россом жизнь была идеальной картинкой из вечно сглаживающих острые углы журнальчиков, рисующих жизнь без трудностей, но они действительно молодцы. Стейси и Иззи — два энерджайзера, два любителя поесть что-нибудь с пола или поиграть с пачкой риса на ковре, и, даже несмотря на это, их родители прекрасно справляются как с формирующимися характерами, так и с обычным присмотром. Возможно, это одна из причин, почему Чимин изо всех сил пытался устроить для Хёни своеобразные каникулы, пока она живёт у них, из-за этого же он так боится облажаться с детьми. Потому что у его сестры странный дар нахождения общего языка с каждым, кто младше неё хотя бы на день.       — Боже, почему мои дети такие недалёкие!       Чимин поворачивается к маме, выгибая бровь, не до конца веря, что это правда прозвучало. В основном отец сыпал чем-то подобным и в последнее время только в сторону сына, а тут вдруг и Хёни прилетело.       Но девушка не обижается, не раздражается и реагирует абсолютно не так, как Чимин. Она прыскает, поглаживая по голове подошедшую Иззи, и старается удержаться на месте, когда Стейси начинает тянуть её за руку к лестнице. Держа дочь, отходит от дивана, направляясь к Чимину.       — Действительно, — посмеивается, забирая у брата одежду девочек. — За что тебе такое наказание. Вы с отцом так хотели двух ручных деток, а получилось совершенно наоборот.       Больше мама не принимается ничего говорить. Если с Чимином спорить получалось так же, как и склонять его к нужным им решениям, то с Хёни это вообще ни разу не прокатывало. С ней спорить бесполезно, она ещё хуже, чем Чонгук.       Девочки поднимаются по лестнице, всё ещё раскрасневшиеся после улицы. Хёни терпеливо наблюдает, как они минуют одну ступеньку за другой, готовясь поймать, если те оступятся, и скрывается наверху, снова оставляя брата с матерью наедине. И Чимин думает, что разговор окончен, и, глубоко вдыхая и выдыхая, возвращается к своему коронному блюду. Он размазывает чуть более жидкий, чем раньше, шоколад по хлебу, но мама, не отрывая от него взгляда, бормочет:       — Я хочу для вас только лучшего.       Ещё один вздох, теперь по-настоящему тяжелый, вырывается как-то сам собой.       — Я знаю, мам, — он по-быстрому моет измазанную ложку и, забрав у женщины полотенце, вытирает чистый прибор. — Но моё виденье лучшего отличается от твоего, и мне жаль, если вы с папой так и не поймёте этого.       Чимин надеется, что это поможет, что такое заверение обязательно докажет, что их сын всё ещё до безумия любит своих дражайших родителей, очень и очень сильно, но вместо того, чтобы понять, мама недовольно качает головой.       — Поверить не могу, что вырастила двух неблагодарных эгоистов.       Поджимая губы, Чимин улыбается. Бес-по-лез-но. Тут, видимо, будет та же история, что и с учёбой Хёни. Придёт время, папа намолчится вдоволь, мама с два десятка раз назовёт теперь не Хёни, а Чимина неблагодарным, безрассудным или ещё как покруче, но в итоге выбор своих же детей им придётся принять. В ближайшие пару недель будет весело, Паку примутся более усердно выедать мозг чайной ложечкой, но сейчас у него хотя бы есть подмога, а дальше вообще неизвестно, что будет.       Мама никогда не поймёт его в полной мере, в той, что хотелось бы Чимину, а отец тем более не сделает подобного. Вполне вероятно, что их сын действительно останется для них разочарованием, всю жизнь будучи едва ли не ребёнком мечты. И тут доказывать что-либо просто бесполезно, от Чимина уже мало что зависит, это сорняк в головах родителей, и те не собираются его искоренять, так что смысла в вечных спорах больше нет никакого. Пак не хочет разрывать связи или переставать общаться со своими мамой и папой, но жить вместе у них уже не получится.       Иногда чем больше расстояние между определёнными людьми, тем лучше у них отношения.       После последних слов женщины уже никто не пытается возобновить разговор. Мамина попытка пристыдить не сработала, и она будет дуться с день точно, так что Чимин, полностью принимая свою участь, убирает за собой: прячет хлеб и пасту, решая, что поест у себя в комнате.       Возможно, Чонгук прав в том, что Чимина нужно разозлить, чтобы подтолкнуть к переменам, но на родителей он устал злиться, нисколько не хочет делать этого. Ему тут и на себя можно начинать бузеть, потому что это он поддавался, никто не наступал ему на шею тяжёлым сапогом, он действительно сам делал такой выбор. Выбор покоряться и не замечать своей растущей неуверенности и нерешительности. А теперь он собирается сделать другой выбор, как бы страшно ему ни было. Он уже его сделал.       Пенопластовое настроение превратилось в ещё более непонятное, и тут не поможет даже сладкое.       — Чимин-а, — Хёни окликает его, когда он уже подходит к двери комнаты, копаясь в собственных мыслях. — Иди сюда.       Девочки яро намыливают руки, когда Чимин входит с тарелкой. Они едва умещаются на одной табуретке перед умывальником, но, как всегда, игнорируют вторую, выбирая жаться друг к другу, не в силах поделить уже не что-то конкретное, а, похоже, просто пространство.       С каждым годом с ними будет становиться всё веселее, если это безобидное детское соперничество в совершенно глупых вещах перерастёт во что-то более масштабное.       Хёни закрывает дверь за братом, с вопросительно выгнутой бровью интересуясь:       — Что за разговоры про Нью-Йорк?       Пак стонет.       — Нет, только ты не начинай.       Он оставляет тарелку на стиральной машине поверх уличной одежды малышек и Хёни, снимает полотенце для рук с сушилки и, забрав у Стейси мыло, под негромкие детские протесты засовывает две маленькие ручки под струю воды, смывая пену.       Иззи вытирает мокрую руку о свитер Стейси, и та недовольно мычит, но не отвечает тем же, просто хмурится, вызывая у Чимина почти забытое воспоминание из прошлого. Чонгук когда-то тоже вечно вытирал о него руки, хоть им не по два года было, и пачкался чиминов маленький друг-засранец чем-то не таким безобидным, как обычная вода. Пак тоже вечно хмурился из-за этого. Ну, возможно, его голень ещё ударяла Чона по заднице, а изо рта вырывались угрозы прибить этого противного мальчишку, но это мелочи.       — Я ничего не начинаю, просто спрашиваю. Ты не говорил, что собираешься в Нью-Йорк.       Ещё несколько дней назад у Чимина даже такого варианта не было, а сейчас он оказывается правда намылился перебраться поближе к Таймс Сквер. Даже тревел-видео начал смотреть. И всё переменилось всего лишь за одну несчастную неделю. Это самые странные семь дней в жизни Пака, самый быстрый и резкий поворот из всех случившихся.       — Я ещё сам не знаю, куда я собираюсь, — парень оборачивается через плечо, наблюдая, как сестра морщится, присаживаясь на край ванной. — Всё хорошо? Что-то болит?       — Порядок.       Ага. Примерно такой же, как тот, о котором Чимин последние два дня рассказывает Чонгуку, надеясь провести время как можно лучше и беззаботней. Не хочется думать, что сестра тоже что-то не договаривает, но, скорее всего, так и есть, потому что вторая беременность с самого начала была довольно далека от порядка. Врачи рекомендовали Хёни восстановиться перед тем, как пытаться забеременеть снова, всё же двойня — это не один ребёнок и, видимо, чуть больше года для восстановления её организму было мало. Но она борец во всех смыслах, и даже в таком не хочет и не собирается быть фарфоровой куколкой, над которой все трясутся. Эта девушка самый настоящий супермен, и она со всем справится, вот только Чимин предпочёл бы помочь хоть чем-то, хотя бы на грамм уменьшить процент всяких неприятностей.       — Чонгук предложил переехать к нему.       Хёни удивлённо поднимает брови, явно шокированная таким признанием. И Чимин прекрасно понимает почему. Его сестра не тот человек, что будет считать его разочарованием или тем, кто что-то там не сможет, но она как никто знает, что её Чимин-и и новые места, тем более такие большие — это далеко не пустяковое дело и вовсе не лёгкое решение.       — Я не уверен, что решусь, — честно признаётся парень. — Но мама меня вывела, и я ляпнул это, кажется, надеясь их с папой позлить.       Чимин снимает Стейси со стула, и та тут же подходит к маме с просьбой включить ла-ла; принимается за Иззи, надеясь, что сестра сейчас скажет, что ему делать, разложит по полочкам именно так, как ему требуется, и прогонит из головы этот ужасный туман непонятности, но она говорит другое:       — Ты должен решиться не на чьё-то предложение, а сам понять, где тебе будет лучше. Где тебе самому хочется быть.       Это что, так просто? Крепко зажмуриться, сильно захотеть и подождать, когда над головой загорится лампочка? Если бы такой расклад был возможен, Чимин давным-давно сделал бы это, но у него не получается, он разрывается между разными вариантами, пока в затылок дышит охапка остальных проблем.       Быстро пролистывая список в ютубе, Хёни включает песенку про пятерых маленьких утят и снова поднимает глаза на брата.       — Я буду не против, если ты окажешься в Рочестере, Чонгук зовёт тебя в Нью-Йорк, родители пытаются удержать в Хайстауне, но ты сам чего хочешь?       Над ответом парень долго не думает, выдаёт первое, что приходит в голову.       — Шоколада.       Хёни, не сдержавшись, прыскает, по привычке опуская руку на живот, но Чимин её настроение не разделяет, он кривится, а следом даже позволяет себе расстроенно хныкнуть, за что его тут же награждают взглядом обе племянницы. Если они думают, что их дядя хочет заплакать, то они абсолютно правы.       — Ну же, Мими. Америка огромная, ты можешь вовсе не ограничиваться одним штатом. Может Майами-бич — твой идеальный вариант? Или Аляска?       — Я хочу написать книгу, Хёни, — Чимин садится на стульчик, недовольно кривясь. — Не хочу больше ничего, просто сидеть и писать.       — А для этого тебе нужна комфортная обстановка, так?       Парень кивает, опуская глаза на племянниц, на то, с какой внимательностью они рассматривают желтых уточек на экране. Чимин уже наизусть знает эту песенку, умеет несколькими интонациями проговаривать повторяющееся там «кря-кря-кря». Он, честно говоря, уже много чего выучил: песенка о старом Макдональде иногда транслируется в его голове сама по себе, а танец «Арам Зам Зам» буквально превратился в его утреннюю зарядку, но малышкам всё ещё не надоедает. Они каждый раз смотрят, почти не отрывая взгляда.       — Тебе будет комфортно с Чонгуком? — продолжает Хёни.       Комфортно ли будет Чимину с его самым лучшим другом на всей огромной планете, с неповторимым лучиком света и веселья в его жизни? Проблема в том, что да, будет, Чимин никогда и ни с кем не начнёт чувствовать себя спокойней и уютней, чем бок о бок с этим парнем. Они всю школу почти что жили вместе, прекрасно осведомлены практически о каждой привычке друг друга, знают, чего не стоит делать или как себя вести. И да, Чимин хотел бы с ним жить, но чтобы Гук не превращался в его сиделку. Проблема в страхе стать обузой, ведь это именно то, кем Чимин чувствовал себя, когда оказывался один на один с проблемой, решение которой в одиночку найти не мог.       И не стоит забывать, что имеется ещё один нюанс.       Нельзя соглашаться на такое предложение до того, как парни разберутся в происходящем между ними. Если Чонгук не разделит чиминовы чувства, то справляться с подобным лучше будет на расстоянии, а не через стенку одной и той же квартиры, но хуже всего, что даже начать этот разговор страшно до жути. Пак ловит себя на том, что некоторые действия младшего даже не говорят, а кричат о полной взаимности в происходящем сумасшествии, но всё равно что-то тормозит. Снова, и снова, и снова. Ему ведь даже выговориться о таком страшно, тем более его главный слушатель в таком не поможет, он ведь и есть та самая проблема, не дающая свободно вздохнуть.       Несколько раз моргая, Пак поднимает взгляд на Хёни, прикусывая губу. Ему нужно сказать, хоть с кем-то поделиться, чтобы ему хотя бы подтвердили, что он не идиот, и никто не будет с парнем честнее, чем его старшая сестра.       Чимин не думает дважды, когда, сглотнув образовавшийся в горле ком, почти что шепотом признаётся в том, что не даёт ему покоя.       — Хёни, я… кажется, в него влюблён.       Это первый раз, когда парень произносит своё открытие вслух.       Девушка смотрит на него, не моргая секунд десять и заставляя думать, что это абсурд и что Чимина сейчас начнут уговаривать срочно перестать пороть такие глупости. Происходящее только повышает уровень страха в крови, но потом… Хёни расплывается в улыбке, опуская взгляд на дочерей.       — Это… очень интересно.       Так. Та-а-ак       Это не то, чего Чимин ожидал. Его никто не назвал дураком за дьявольски откровенное признание, уже из-за этого стоит сказать спасибо, но происходящее всё же…       Почему всё стало только расплывчатей, а не приобрело нужную чёткость? Что это за реакция такая?       — Почему ты так улыбаешься?       И вместо того, чтобы взять себя в руки, Хёни в открытую смеётся, привлекая к себе внимание дочек. Ну или они смотрят на маму, потому что песенка вот-вот закончится, а это точно значит, что им жизненно необходимо найти что-то новое.       Прикрывая рот ладонью, девушка пытается перестать улыбаться, но получается у неё и правда отвратительно, в уголках глаз собрались морщинки, яблочки щек поднялись вверх и ей явно весело из-за признания брата, в то время как Чимин в ещё более непонятных чувствах, чем раньше.       — Ты говорил об этом Чонгуку? — улыбка всё ещё красуется на лице, когда Хёни снова встречается взглядом с младшим.       Тут что-то не чисто.       — Нет, — без замедлений отвечает младший, тут же добавляя: — Хёни, что смешного?       Качая головой, девушка пытается справиться со вдруг разбушевавшемся в ней весельем, но проваливается из раза в раз, не помогает ни ладонь, ни опущенная вниз голова. Чимин прекрасно видит, когда она начинает беззвучно хохотать.       Девочки, глядя на маму, поддерживают её настроение, и Чимин чувствует себя идиотом, наблюдая, как те смеются, и похоже над ним. Двухлетки подняли его на смех. Чимин живёт в анекдоте.       — Эй!       — Прости, прости, — Хёни глубоко вздыхает, пытаясь взять себя в руки, и у неё это почти получается. — У беременных не все дома.       Во-первых, это не так, во-вторых, Чимин знает, что сестра использует эту отмазку для чего угодно, но особенно часто, когда пытается оправдать нечто неподобающее, но факт того, что это происходит сейчас, наталкивает на очень разные подозрения.       — Не грузись из-за этого, ладно?       Как тут не грузиться, если Пак влюблён в друга, а его сестра из-за этого улыбается, словно сорвала самый большой куш? Чимин всё чаще и чаще допускает образы себя в Нью-Йорке, даже толком не осознавая того. После возвращения Гука в Хайстаун он практически полностью принял произошедшие в нём перемены, а сейчас, когда, наконец, сказал об этом вслух, его сестра ведёт себя до чёртиков странно.       Варианта «не грузиться» больше нет в его списке.       — Ты такая, — недовольно начинает парень, опуская взгляд на племянниц, а потом одними губами заканчивает: — Засранка.       Веселье Хёни и это не разрушает.       — Да-да, конечно.       — Я не шучу.       — Не бойся переезда, ладно? — всё ещё улыбаясь, Хёни поднимается, и Чимин тут же подрывается помочь, несмотря на вертящиеся колесики в голове. — Я на твоей стороне, что бы ни случилось, и до родителей тоже дойдёт, ты вспомни, сколько они не могли принять то, что я вышла замуж и теперь у меня собственная семья.       — Они к нам по-разному относятся.       — Вовсе нет, — качает головой девушка. — Но то, что ты не позволяешь снова тебя тормознуть, меня очень радует. Подумай, что бы ты хотел видеть из своего окна, нужны ли тебе в соседней комнате… лучшие друзья, в которых ты влюблён, и напиши уже свою книгу. Твои читатели заждались.       Из-за её слов снова хочется захныкать. Потому что ему приятно просто до ужаса, ощущение того, что ты далеко не один в своей затее невероятно ценно, оно таки засовывает в Чимина какую-никакую мотивацию, так что после этого разговора перспектива новой дерьмовой смены перестаёт казаться такой убийственной. Паку не хочется улыбаться, когда Хёни забирает у дочек телефон, обещая, что потом они вместе посмотрят что-то ещё, он берёт в руки оставленную ранее тарелку и со стеклянным взглядом откусывает кусочек хлеба, смотря в лицо сестре.       Хёни со смешком гладит его по щеке так, будто Чимин снова в младшей школе.       — Не бойся поговорить с Чонгуком, — вдруг выдаёт девушка. — Это всё ещё наш Чонгук-и. Он ни за что на свете не сделает тебе больно.       Чимин остаётся в ванной один, когда Хёни с малышками снова спускаются вниз, чтобы поесть перед тем, как укладываться спать. Он жуёт свой чудесный шоколадный сэндвич, переваривая весь разговор вместе со сладким хлебом, и в то же время снова рисует образы себя в Нью-Йорке и Чонгука, держащего его за руку совсем не в качестве друга.       Что ему делать?

***

      Последний день стажировки у Чимина начался плохо ещё до того, как он вошёл в здание. День вообще слишком уж смахивает на американские горки, а от них Пака всю жизнь укачивает, так что этот раз исключением не стал. Сначала у него случился крайне тупой разговор с мамой, потом Хёни добавила пищи для размышлений своими улыбками, а следом ещё и Чонгук… Чёрт, Чонгук просто невозможен. Чимин в полной заднице, потому что они снова шли в Академию вместе, дурачились по дороге, и в этом вроде бы ничего необычного, Пак засунул снежок Гуку за воротник, радуясь, как дурачок, когда тот начал изворачиваться от холода, а в ответ получил снежком практически в подбородок, и это, вообще-то, было больно, но потом произошло нечто весомей, чем боль от холодного снаряда. Чонгук понял, что перестарался, не рассчитал силы и вполне возможно обеспечил друга синяком, так что поспешил загладить вину, сначала прижав к себе, а следом ещё и быстро целуя раненое место. Он сам опешил от того, что сделал, это можно было бы понять по широко раскрытым глазам и неловкому смешку. Скорее всего сказалось время с детьми и привычка всех и каждого тут же целовать даже из-за самых небольших ушибов, но Чимин ничего из этого не заметил, его внимание отвлекло другое. Ужасное, отвратительное, кошмарное ощущение того, как он краснеет. Ему даже думать не хочется, насколько бордовым было его лицо в тот момент, но прочувствовал он каждую неловкую секунду происходящего.       Они с Чонгуком никогда не целовались. Ни-ког-да. Никаких чмоков в щеку, ни единого предложения научиться целоваться перед тем, как попытать судьбу и начать клеиться к другим, ничего большего, чем быстрое касание губ к макушке или виску, потому что это приемлемо, это… буквально то, что делают родители или братья. И сегодня второй раз, когда Чонгук вдруг учудил то, чего не делал никогда.       Как только кровь в висках перестала пульсировать, Пак сказал то же, что и в прошлый раз в своей спальне, напомнил, что людей нельзя целовать без их согласия, но хотелось ему совершенно не этого. Звёзды над их головами сошлись, обстоятельства сами подталкивали в нужную сторону, и это же был идеальный вариант, чтобы завести, наконец, разговор на очень важную тему, а старший снова струсил. Он буквально получил от Чонгука самое вопиющее «мы с тобой в одной упряжке» и всё равно не смог заставить себя поднять волнующую его проблему. Пока остальную часть пути Чонгук пытался вернуться к лёгкому настроению и их обычным разговорам, Чимин с особым аппетитом грыз снежок, пытаясь занять себя хотя бы этим.       Не помогло вообще ни капли.       В клуб он пришёл с горящей кожей на подбородке (из-за поцелуя и снежка одновременно) и с полной головой картинок того, как всё происходит иначе и они с Гуком не молчат о нетипичном для них казусе, как две тупицы.       Но долго обдумывать этот эпизод не пришлось, потому что сегодня новогодняя ночь и это буквально всё объяснение. Если перед Рождеством у них был занят только один столик, то сейчас у входа в клуб даже выстроилась очередь. Поднос у Чимина практически приклеен к руке, он каждые пару минут объясняет посетителям, что свободных столов нет и ему очень жаль, но сделать хоть что-то сейчас не в его компетенции. Дополнительные столики Пак не нарисует, здание не расширит и прогнать тех, кто занял себе место не может, даже если очень сильно его попросить.       Полный зал неплохо отвлекает от личной драмы, но Чимин, даже пробираясь сквозь толпу, всё ещё помнит обещание Чонгука прийти сегодня. Тот сказал это, наверняка надеясь порадовать своего друга, пообещал, что они обязательно встретят Новый Год вместе и даже в унисон проговорят цифры последнего отсчёта, но Чимин банально не хочет, чтобы друг встречал здесь Новый Год. Гук далеко не любитель клубов, и о Академии он не самого лучшего мнения, так что его обещание больно уж смахивает на никому ненужную жертву. Да, Пак рад, что у него такой отличный друг и ему не дадут быть таким одиноким, как в то же Рождество, но всё же не хочется становиться тем, из-за кого человек испортит себе вечер. А ещё этот дурацкий поцелуй в подбородок жить ему не даёт…       У них ко всему прочему бардаку ещё и новый стажёр сегодня, глаза у него такие же испуганные, как наверняка были у Чимина всего пару дней назад, вот только Паку повезло просидеть первую смену на стуле из-за пустого зала, начать с чего-то почти что безобидного, а новенький попал в самое пекло. Чимин и сейчас особым профессионализмом не отличается, хоть стоит признать, что размеры волнения перед посетителями всё же поубавились спустя неделю стажировки.       Парня зовут Рик, и он, если честно, выглядит куда младше двадцати одного года, но человеческая внешность частенько бывает обманчива, так что Чимин убеждает себя, что всё тут не настолько плохо и Академия хотя бы до несовершеннолетних не опускается.       Если бы Лейси ещё работала здесь, она бы наверняка прокомментировала суперновогодний макияж Моники, но, увы, Чимин хихикает только про себя, мысленно интересуясь у девушки, кто блеванул ей блестками на лицо. Она будто из «Эйфории» вылезла, но их визажисту не хватало времени, так что в неё просто бросили глитером, удачно попадая в верхнюю часть лица. Возможно, Чимину стоит написать об этом бывшей напарнице по подносу, начать таким образом переписку с ней и завязать общение, которое прервалось только-только начавшись, но сегодня у него не будет возможности найти нужное количество времени для того, чтобы вести диалог и отвлекаться на сообщения, даже при всём желании.       Народу пришло достаточно. Появилось ощущение, будто весь город не смог придумать, куда же податься в эту ночь, и решил припереться сюда, в заведение с не самой лучшей репутацией и ужасными барменами. Людей внутри так много, что Чимина как-то сильнее обычного начинает бесить Тайлер, тупая Matchington Mansion и его вопиющее безделье, пока всех остальных жалит в задницу запара. У них сейчас один официант, один уже почти что официант, целый один лентяй и один испуганный толкучкой на танцполе и у столиков стажер. По правде, взгляд Рика Чимин понимает более чем просто хорошо, если бы это был его первый день, он скорее всего уже собирал бы вещи и прощался с администратором. И ему наверняка стоило сделать это ещё тогда, сразу после загоревшихся шотов и похвалы Лейси, но то время уже давно ушло и всякие «надо было» теперь всего лишь выводят из себя и заставляют думать не о том, о чём стоило бы.       Чимину сейчас наверняка не помешало бы подобрать правильные слова, вспомнить, как быть не только решительным, но и в каком-то смысле агрессивным, чтобы наконец вытащить долбанного Тайлера из его укрытия и перестать носиться как сраный веник. Этому придурку что, чаевые не нужны? Какой смысл устраиваться гребаным официантом, если твоё призвание — это лежать? Вакансий больше никаких не было? Открывал бы почтоматы, с ними можно и лёжа работать, Чимин о таком прекрасно знает.       Рику тоже явно интересно, какого хрена один из его коллег прохлаждается, пока остальные не находят даже пары минут на отдых, и, вполне вероятно, парень с немного шокированным выражением лица искренне не понимает, почему никто его не увольняет.       Такой вопрос не покидает и Чимина.       Но всё же новенький действительно входит в тот же клуб антифанатов данного заведения, что и Пак. В этом предоставляется чудесная возможность убедиться, когда он спрашивает Оливера, всегда ли тут так людно, а потом бормочет про себя «надо делать ноги», думая, что его никто не слышит. И знаете, Пак не станет его отговаривать. Он сам ждёт не дождётся, когда забудет об этом месте, и это учитывая то, что он ещё даже в штат не входит, а выживает на максимум двадцатку чаевых.       Чонгук должен прийти в одиннадцать, и Чимину не по себе каждый раз, когда он посматривает на часы, но надежда на то, что друг передумал, теплится в нём и набирает обороты, потому что в десять минут двенадцатого среди посетителей того по прежнему не наблюдается. Чимину не пришло сообщение «извини, остался дома с отцом и Джейком», но он почему-то очень надеется, что на самом деле так и есть. У Пака сегодня не очень хороший вечер (да и день, честно признаться, тоже), пусть хоть у Чонгука он будет нормальным.       Чимин себя подбадривает только тем, что больше народу — больше шансов заработать действительно хорошие чаевые. Да, сегодня официантов на смене много, и конечную сумму придётся разделять на число побольше, но, во-первых, они все заодно и каждый может постараться заработать побольше, а во-вторых, с Тайлером Чимин делиться не будет. Этот парень за те пару часов, что прошло с открытия, палец о палец не ударил, а Чимин заработал пятьдесят баксов, и это при том, что ещё даже полуночи нет. Деньги сейчас ещё в его кармане, но в конце смены перекочуют к старшему бармену, и будет здорово, если они умножатся хотя бы на два. Ожидания от празничной ночи у Чимина большие. Так же как и от щедрости посетителей, потому что сегодня Пак и правда выкладывается на полную, а это не так легко, учитывая мясорубку, которая непрерывно кромсает его мозги.       Какими бы большими не были планы на чёртов Новый Год, заработок или на пришедших в клуб людей, они все дружно идут псу под хвост в одно короткое мгновение. В тот самый момент, когда до Чимина долетает обрывок чужого разговора, в голове щёлкает неприятное понимание, какой он на самом деле дурак.       Новенький, кажется, ещё решая, будет он тут работать или нет, не отлипает от прячущегося возле вешалки Тайлера с телефоном, расспрашивает того обо всём и сразу, тоже подзабивая и на свои, и на чужие заказы, пытается узнать больше о выходных, сверхурочных и делят ли официанты чаевые между собой. До Чимина совершенно случайно доходят обрывки их разговора, пока он яро пытается разобраться с обилием чеков, судорожно стараясь вспомнить, куда ему дописать ещё две текилы, но голос Тайлера его не просто тормозит, он практически оглушает.       — Мы не делимся чаевыми, что заработал — то твоё.       Чимин поворачивается к парням, перестав перебирать бумажки, смотрит, как Рик кивает официанту, и даже улавливает, как тот хмурится, будто пытается очень быстро придумать ответ на самый сложный вопрос в тесте, в то время как этот самый ответ сейчас занимает всё пространство в черепной коробке Пак Чимина.       «Мы не делимся чаевыми». Тайлер не получает ничего кроме зарплаты, никто с ним не делится кровно заработанными деньгами. Джейс…       Гребаная паскуда.       Самое неприятное ощущение из всех, что испытывал Чимин за последнее время — вот это самое понимание, что его надули. Его и Лейси. Ублюдский Джейс их обворовывал, чтоб ему провалиться!       Все эти разговоры с Чонгуком о чаевых, его «не понимаю, при чём тут посудомойщик» сейчас смешиваются в странный мэшап и звучат в голове на повторе в то самое время, когда последняя волосинка терпения в Чимине рвётся. Это последняя капля. Сукин сын получит по заслугам, такого Пак не подарит. Чимин хороший человек, он самое яркое солнышко, заботливый цветочек, но думать, что его можно вот так просто унизить или, мать вашу, воспользоваться — далеко не лучшая идея. Джейсу конец. И он не школьный хулиган, Чимин не собирается бить ему морду или выяснять хоть что-то сам на сам, он бросает чёртову ручку на свои же чеки и, проходя мимо барной стойки, несётся прямо в кабинет их менеджера.       Он не будет это терпеть. Всякое может вынести, но не когда ублюдки хотят на тебе нажиться.       Семь дней его облапошивал их же сотрудник! У Чимина было куда больше несчастной двадцатки в день, он мог уже отложить хотя бы что-то, хотя бы на сраный билет, а на деле позволял мразотному бармену отбирать заработанные своими руками деньги. Он делил их на количество сотрудников, и у Чимина была… даже не половина. Ему сейчас так нужны эти чёртовы деньги, а он жертвовал большую часть своего дохода человеку, который…       Боже мой.       Чимину искренне хочется сломать бармену несколько костей, но ещё больше встряхнуть самого себя, да так, чтобы в голове всё снова сложилось так, как надо. Как он мог в такое вляпаться, быть настолько глупым?!       Пак не говорит мисс Скотт в чём дело, он просто просит её пойти с ним и по дороге у барной стойки окликает ещё и Джейса, даже не смотря на этого мудака. Он не собирается выяснять что-то дважды, это не личные проблемы между людьми, тут один сотрудник ворует деньги другого, а за такое должны наказывать так, как виновник того заслуживает. Лейси уже ушла из-за одного бармена, и пора бы перестать спускать этим двоим всё с рук, они такие же работники, как и все остальные здесь.       Вот только проблема в том, что это не совсем так.       Господи, его нагрели, как последнего идиота. Пак даже не уверен, на кого он больше зол: на Джейса или слепого себя.       Чимин, не скупясь на выражения, рассказывает возникшую ситуацию с чаевыми администратору, пока Джейс стоит как ни в чём не бывало и не жуёт, а, кажется, пытается перетереть долбанную жвачку, как корова сено, и затем после экспрессивной тирады равнодушно спрашивает:       — Мам, ты что ему веришь?       И Чимин затыкается. Резко и молниеносно.       Мама. Администратор клуба — мама их ужасного работника. Вопросов больше нет никаких. Кусочки пазла встают на свои места, становится кристально явно, почему бармены тут позволяют себе слишком много, какого чёрта Лейси ушла, ещё будучи на стажировке, и по какой причине Моника даже не получила выговор за разбавленный джин.       Вот почему у Академии будет плохая репутация. Чонгук был прав. Чонгук, мать его, был на сто процентов прав.       — У тебя есть доказательства, Чимин? — женщина со скучающем видом поворачивается к нему, складывая руки на груди. — С другими официантами такое было?       Да, с Лейси. Которая не работает здесь. Боже, он… В заднице. Ни доказательств, ни свидетелей, ни даже единого союзника, Чимин один против противного бармена, который чувствует себя здесь господом Богом из-за матери. Это тупик.       — С чего бы Джейсу отбирать твои чаевые?       С чего бы людям вообще такое делать? Почему бы им не быть нормальными, а не гребаными воришками и просто отвратительными говноедами? Он ведь и не отбирал, да? Пак сам отдавал, чёрт его побери.       У Чимина столько ненависти внутри, что его начинает потряхивать. Это противное понимание того, что ты прав, с тобой поступили плохо, но в конце концов ты даже доказать ничего не можешь, сдавливает горло и дробит нерушимую веру в хорошее. Пак Чимин не тот человек, что позволяет плохим эмоциям брать над ним верх так уж часто, а в последнюю неделю это случалось с кошмарной периодичностью, едва ли не ежедневно, но сейчас… Сейчас это уже край.       Чимин в ярости.       — Мисс Скотт, — осторожно встревает Рик, ставший невольным свидетелем всего происходящего так же, как и Тайлер. Паренёк и так был не слишком решительно настроен на работу здесь, теперь же произошедшее только что, во всей видимости, стало последним подтверждением определённого решения. На него переключается внимание всех, кроме Чимина. — Простите, но я думаю эта работа мне не подходит.       Пак всё же отрывается от кошмарно самодовольного Джейса, смотрит на то, как парень, с которым он только сегодня познакомился, осторожно развязывает узел фартука на боку, стягивает его с себя, видимо окончательно решая не задерживаться здесь.       И он делает чертовски верный выбор. Какой молодец, боже мой. Какое счастье, что решение не тратить время на такое место приходит к нему в первый же день.       — Что? Ты куда собрался? У нас полный зал и там очередь на улице.       Рик осекается, но фартук кладёт на самую ближайшую столешницу, смотря прямо перед собой. Мисс Скотт пытается заставить его остаться, но видно, что её попытка не имеет нужного эффекта.       — Ты не можешь уйти до конца смены.       Чимин, кажется, говорил, что Рождество у него не задалось? Так вот, оно и рядом не стояло с новогодней ночью.       Джейс переминается с ноги на ногу, как всегда с надменным лицом косясь на официантов, спрашивает, закончили они тут с разборками или нет, и уходит обратно на бар, оставляя маму разбираться с новеньким.       Он просто уходит. После того, как Чимин донёс о его воровстве, он уходит как ни в чём не бывало, наверняка собираясь продолжать обворовывать людей. Может там с посетителями тоже не всё чисто?       О господи.       Отказываться от работы посреди самого «веселья» не слишком хорошо, так ты сваливаешь всю работу на тех, кто остаётся в клубе, но Рик тут никого не знает, его явно совесть не сожрёт за попытку спастись из гадюшника побегом, а Чимин даже спустя неделю работы бок о бок не будет корить себя вопросами «как ты мог?».       — Я не хочу здесь работать, зачем мне заканчивать стажировку?       Вопрос выглядит логичным, Рик никому ничего не должен кроме себя, и тут дело лишь в том, оставишь ты полный зал на троих официантов или нет.       — Я не позволяю тебе уйти до конца смены, выйди в зал и не выдумывай.       Мисс Скотт просто пытается не дать несостоявшемуся работнику подставить их, оставить без дополнительной пары рук, но произносит коронную фразу мамы Чимина и, сама того не зная, делает только хуже.       Не выдумывать значит?       — Он не работник, вы не можете не разрешать ему.       Сам не до конца осознавая, что делает, Чимин так же, как и Рик, тянет за завязку на фартуке, снимая его.       — Стажёры не работают официально, не заключали с вами никаких договоров и не получают денег, так что всё здесь только на словах, а вы нам ещё не босс, — вместо столешницы Пак отдаёт свой фартук женщине, чувствуя, как в висках пульсирует кровь. — И мы можем уйти хоть сейчас.       В голове набатом стучит «что ты творишь?!», но Чимин упрямо не поддаётся. Он торопливо расстёгивает пуговицы на рубашке, вот так не стесняясь присутствия администратора и не совсем понимая смешок Рика, когда тот делает то же самое.       — Там полный зал, — уже громче повторяет Мисс Скотт. — Кто там работать будет?       А чьи это проблемы?       Так поступать плохо, Чимин прекрасно понимает, что он делает и какие это будет иметь последствия, но лимит доброты оказался исчерпан.       — Вытащите Тайлера из-под вешалки, пусть побегает с подносом хоть раз в жизни.       Чимин не пытается сложить рубашку как всегда, оставляет её на стойке для подносов и торопливо натягивает свои футболку и свитер, пока менеджер пытается заставить их остаться попытками вызвать угрызения совести. Чимин может чуть позже им поддастся, но точно не сейчас. Он всё ещё так зол, так зол! Они с Риком рука об руку проходят мимо целой кучи посетителей прямо к парадному входу, туда, где толпятся люди, пытаясь попасть внутрь. Что вообще происходит? Разум начинает проясняться, как только носа и щек касается морозный воздух, но Чимин вовсе не пытается вернуться или, не дай бог, передумать. Он оставил там свои потрепанные кеды, чёртову сменку, которую принёс не так давно, но даже они не кажутся достаточно весомым аргументом для того, чтобы снова войти в эту проклятую дверь.       Как можно было подписаться на такое? У него вызывала некоторые вопросы только неоплачиваемая стажировка, потому что это действительно едва ли легально, но… Проблем здесь было куда больше. Если сейчас покопаться всего лишь в своих воспоминаниях, скорее всего получится взглянуть с другой стороны на совершенно неожиданные вещи, и они стопроцентно заставят почувствовать себя ещё большим тормозом.       Как? Ну просто ка-а-ак он мог позволить втянуть себя в такое дерьмище? Это какой-то страшный сон!       — А ты крутой, — со смешком выдаёт Рик, когда они оказываются на улице, а в Чимине загорается желание топнуть ногой так, чтобы портал в ад открылся.       Стоит признать, что за неделю с Пак Чимином произошли колоссальные изменения, потому что он больше не хочет отрицать. Да, возможно, временами он умеет быть крутым, даже при том, что всякие мерзавцы оставляют его в дураках. Вот только именно сейчас Чимин не кажется себе тем, кем выглядит в глазах Рика. Он не стал терпеть тот ужас, что происходит, но… Чимин целую неделю позволял превращать себя в идиота. Импульсивное желание закончить всё здесь и сейчас стало неожиданностью для него самого, и только за него Пак может назвать себя действительно крутым. Потому что он не чувствует ни грамма сожаления из-за своего ухода. Удачной им ночи. Он даже надеется, что всё станет настолько плохо, что мисс Скотт сама вооружится подносом и начнёт принимать заказы.       Что ж, счастливо им оставаться, остаётся надеяться, что дела у них начнут идти ещё хуже. Вот настолько Пак зол сейчас. Это нисколько не чиминова забота. Пусть хоть загнутся там все сегодня.       Но всё же звание, данное ему сначала Лейси, а теперь ещё и Риком, Пак снова опровергает. Крутые вряд ли прощаются с людьми с настолько стеклянным взглядом и переваривают произошедшее так долго.       Да, стоит признать, что Чимин нешуточно так вышел из себя, а потом, поддавшись эмоциям, свалил с работы только из-за своей вспышки неконтролируемой ярости. Не стал доказывать или выяснять, какого чёрта тут существует монархия среди сотрудников, позволяющая творить полный беспредел, ему просто нужно было срочно выпутаться из всего происходящего дерьма и уйти как можно дальше.       Но в любом случае… Это вообще что такое было?       Он наверняка выглядит как фрик посреди толпы в своей пушистой ушанке, и разноцветной куртке без малейшего понимания, что сейчас делать. Даже не сейчас. Просто что будет дальше?       У Чимина нет… ничего.       Полная. Беспроглядная. Жопа.       — Чимин-а!       Пак всё так же отчуждённо поворачивается на крик, чувствуя себя потеряшкой в огромном море непонятностей, и не помогает даже то, что к нему идёт его Чонгук в своём неизменном плюшевом пальто и как всегда без шапки.       — Чёрт, я думал, что не войду до двенадцати, — со смешком говорит друг, осматривая лицо неудавшегося официанта. — Ты почему снаружи?       Судя по тому, насколько красные у Чонгука уши, стоит он здесь давненько, так что Чимин, всё так же едва соображая, снимает с себя шапку, быстро накидывая вместо неё капюшон, натягивает чудесный рождественский подарок на голову своего лучшего друга, абсолютно отстранённо признаваясь:       — Я уволился.       И назад дороги нет.       Сегодня его ночь самых глобальных перемен.