yeah, yeah, jingle bells

      В честь праздника открытый каток, находящийся почти что в самом сердце Хайстауна, работает куда дольше обычного. Не сказать, что Чимин такой уж любитель коньков, а Чонгуку эти штуковины и вовсе не поддаются всю его жизнь, но как только друзья отходят подальше от Академии и ожидающих своей очереди людей, они как-то не сговариваясь двигаются в сторону центральной площади. Гук пытается расспросить, какого чёрта произошло и почему с должностью официанта Пак покончил за полчаса до боя курантов, вот только получается у него едва ли. Чимин не собирается расщедриваться на развернутые ответы, на что-то посодержательней сухих предложений о самой сути, буквально в двух словах объясняет, что с ним (ещё с Лейси и даже немного с Риком) стряслось и почему сейчас его жизнь вдруг стала ещё дерьмовей, чем была последний месяц. А потом, будто выключив режим питания, просто замолкает. Он не знает, что делать или даже какие слова подобрать на гуково «это всё к лучшему», потому что как бы убедительно не звучала попытка поддержать, старший не чувствует прилива оптимизма внутри и уж точно не верит, что завтра всё вдруг засияет от положительных изменений.       Чимин оказался в беспроглядной заднице. Самолично пришёл сюда, упрямо пытаясь делать только так, как сам считает нужным, и каким образом теперь найти выход из весьма неприятного места — совершенно непонятно. Но он отлично делает вид, что ни разу не хочет приложиться головой о ледовую площадку, чтобы вырубиться на подольше, лишь бы потом иметь возможность очнуться не просто утром, а спустя пару дней, и списать потерю работы на вот такой незамысловатый несчастный случай.       Было бы круто, если бы правда удалось обвинить во всём ни в чём не повинный каток.       Здесь, под городской ратушей, не меньше людей, чем в той же Академии, но, по мнению Пака, в отличии от клуба атмосфера кажется более праздничной. Или просто приятней. Мэрайя Кэри поёт свой рождественский хит, её голос доносится из колонок, установленных на некоторых столбах, вокруг главной ёлки города кучками стоят люди, не замечая одинокого парня у ограждения, что рассматривает всех собравшихся отсутствующим взглядом. Им нет дела до его драмы, здесь каждый занят собой и ожиданием отсчёта, что отделяет их часовой пояс от начала нового месяца и, конечно же, года. Большинство скорее всего встретит его поцелуем или хотя бы ответной искренней улыбкой близкого человека. Того, кто рядом не только физически.       Пак Чимин понятия не имеет, что должно произойти, чтобы он улыбнулся, когда колокол на часовне пробьёт полночь. Он чувствует себя как никогда отвратительно. Хуже просто не бывает. Ужасно, ужасно, ужасно! Нарекая эти чёртовы праздники самыми погаными за всю свою недолгую жизнь, Чимин ведь даже не предполагал, что это ещё не конец, и напоследок над ним от души посмеются всевозможные высшие силы и каждый магический человечек.       Сегодня придёт конец всему этому дерьму, или адское веселье только набирает обороты?       До Нового Года меньше пяти минут, самое то начинать заполнять желудок хоть каким-то алкоголем и обмениваться пожеланиями с друзьями, но вместо идеального сценария Чимин разрушает собственные традиции и укоренившиеся в голове стереотипы. Он, опираясь на бортик, смотрит, как люди разрезают лезвиями коньков лёд, падают друг на друга и врезаются в невысокие ограждения, таким нехитрым образом стараясь затормозить. Это, наверное, единственный день, когда каток работает настолько долго, или Пак просто не помнит других подобных случаев. Также сейчас происходит ещё одно впервые: Чимин тоже практически на катке, но совсем не катается. Он никогда не был просто наблюдателем, если уж собирался ошиваться рядом с таким местом, теперь же всего лишь грустно смотрит на других, даже не потому, что оказался по другую сторону происходящей забавы, а в принципе из-за того, что сам себе кажется противоположностью этого слова. Чонгук унёсся искать для них шампанское, надеясь, что удастся наткнуться хоть на один открытый магазин, но его нет уже довольно долго и в удачу в последнее время Чимину верится крайне мало, так что весело ему примерно на минус бесконечность.       Хотя, у Чонгука с везением всё не настолько плачевно, как у его друга-лузера.       Вот именно таким Пак и ощущает себя сейчас. Последним лузером, скатившимся неудачником и тем самым тормозом, которым отец окрестил его ещё в детстве. Разочарование в самом себе сейчас просто зашкаливает и пробивает все потолки всего лишь из-за потраченной ни на что недели и примерно годового запаса нервов. Семь дней он бегал по залу клуба как в одно место ужаленный, чтобы в последний день так просто уйти, даже ничего толком не начав и удачно профукав каникулы Чонгука, занимаясь чёрт пойми чем. Профессионально подтвердил каждое оскорбительное слово родителей, оставшись у разбитого корыта.       Когда придерживаешься своих планов, даже если почти все говорят не делать этого, когда изо всех сил пытаешься доказать, что родители делают ошибку своим неверием в сына, трудно оставаться в хорошем настроении, наблюдая, как твои усилия катятся в тартарары. Это не конец света, Чимин всё ещё может начать сначала, поискать место получше, подойти к выбору работы с большим умом, и он, несомненно, именно так и поступит, когда переварит всё как следует, но сейчас парень не думает об этом многообещающем «всё к лучшему». Голову занимают мысли с более пессимистичным содержанием.       Денег всё ещё слишком мало. Если переедет сейчас, то он буквально спустит всё на жильё и останется с несколькими центами в кармане, ему снова нужно искать, за какой вариант бы схватиться, и может даже придётся опять ссориться с отцом теперь из-за увольнения, а то и ещё чего другого. Или даже без «может». Чимин выдерживал каждую нервотрёпку только для того, чтобы потерпеть неудачу со своей затеей и слушать выводящие упрёки ещё дольше?       Почему ему обязательно нужно было облажаться? Почему именно в этот раз, ну мать вашу?!       Пак так сильно не хочет идти домой. Так же сильно, как не горит желанием ловить на себе эти раздражающие отцовские взгляды, буквально кричащие «ты полнейший неудачник», но ещё… Именно в сложившейся ситуации хуже всего будет не очередное высказывание, больно бьющее по самолюбию, а то, что теперь Чимин согласится, пускай и мысленно. Если папа с утра снова назовёт его пустым местом, то парень просто кивнёт. По нему слишком сильно ударило это долбанное увольнение, как и вся Академия в целом. Не сказать, что Чимин так уж жалеет о том, что стал свободным от клуба, но это всё равно очередной шаг назад, и сейчас надо срочно придумать, как взять себя в руки в кратчайшие сроки, но время идёт, люди продолжают наматывать круги на льду, а скребущие душу кошки не собираются прекращать издевательства.       Где носит Чонгука? И когда там уже все начнут выкрикивать эти проклятые цифры? Пусть этот ужасный год уходит с концами, он из Пака все силы высосал.       Надеясь на действенность крайне популярного совета, Чимин глубоко вдыхает и выдыхает несколько раз. Это не избавляет его от коктейля из самых отвратительных чувств, зато помогает поверх какофонии из не шибко цензурных вопросов в собственной голове различить бодрый голос единственного человека, которого Пак сейчас искренне хочет видеть.       — Смотри-ка, что у меня тут, — радостно раздаётся за спиной старшего, и он поворачивается, натыкаясь на Чонгука в своей шапке.       В руках, прикрытых неизменными варежками с оленями, бутылка не самого лучшего шампанского, а на лице столько самодовольства, что Чимин, несмотря на все съедающие чувства, коротко улыбается тоже, пусть и получается не слишком правдоподобно. По всей площади эхом начинает разноситься песня АВВА, и Чонгук улыбается из-за этого ярче, в то время как Чимин наоборот проваливается в ещё более глубокую яму уныния.       — Ты таки нашёл открытый магазин?       — Не-а, — Гук подаёт руку, помогая слезть с невысокой платформы для осмотра ледяной площадки, и хихикает, когда старший поскальзывается, тут же хватаясь за его рукав. Тот не собирается посмеиваться из-за своей неуклюжести, он, кажется, вообще далеко не здесь находится, так что Чонгук внимательней всматривается в выражение друга, но с той же улыбкой произносит: — Выкупил у каких-то парней вон там.       Чимин почти что бессознательно, как-то автоматически смотрит в ту сторону, куда указывает Чон, но людей здесь слишком много, чтобы так легко понять, о ком именно идёт речь. А ещё, даже на первый взгляд всем им явно веселее, чем погруженному в себя Паку. Всем, включая Чонгука. Он присаживается на корточки прямо на том месте, где они стоят, и, немедля, неаккуратно сдирает фольгу освобождённой от перчатки рукой, следом принимается разматывать проволоку на пробке, выглядя при этом более чем просто счастливым. Но Паку всё равно кажется, что будто из-за его выходки в клубе у Чонгука такая же отстойная ночь, как у него самого. На улице мороз, им не из чего пить дурацкое шампанское, Гук наверняка отвалил за него куда больше, чем стоит эта бутылка в обычном супермаркете, променял домашний уют с отцом и братом на сомнительное «веселье» с лучшим другом. Так что, наблюдая, как Чон осторожно снимает мюзле с плакеткой, аккуратно укладывает уже ненужные вещицы на разорванную фольгу, пытаясь придержать пробку пальцем, на глаза сами по себе наворачиваются слёзы. Всего за минуту до Нового Года и только потому, что Чимин за сто тысяч километров от хорошего настроения, а это точно подпортит праздник ещё и Гуку.       Чимин не хочет заражать других своими эмоциями, и ему прямо сейчас нужно прекратить корить себя, перестать проваливаться в эти ненужные сожаления об уже случившемся, но ничего не получается, как бы он не умолял себя отвлечься.       Кошмар, а не ночь.       Пытаясь собрать мусор на земле, Чонгук натягивает перчатку обратно, встаёт, чтобы открыть бутылку как полагается, может даже облить другу рукав или просто надеясь увидеть его лицо, когда он испугается громкого звука; Чон совсем не намеренно отпускает палец, и пробка выскакивает из горлышка бутылки точно Чимину в плечо, вызывая у того неожиданное ругательство.       Это что, попытка доказать, что «хуже не бывает» ни говорить ни думать не стоит? Над Паком кто-то издевается, лёжа на облаке и поедая попкорн, пока причин для страданий в жизни одного безработного появляется всё больше? Или что за чертовщина вообще происходит?       Чонгук заходится смехом то ли из-за громкого мата, вырвавшегося из самых темных глубин Чимина, то ли просто от нелепости этого Нового Года. Шампанское разливается вовсе не на старшего, а слегка мочит варежку самого Гука. Только стряхнув рукой вспенившуюся жидкость в попытке не дать алкоголю впитаться, Чон обращает внимание на друга, или точнее наконец замечает, как тот прячет взгляд, изо всех пытаясь утонуть в капюшоне.       Плохо дело.       — Чёрт, прости, пожалуйста, Чимин-а.       Долго не думая, Чонгук прижимает парня к себе, стараясь успокоить так же, как в детстве, точь-в-точь как успокаивал Стейси, когда та шлепнулась в сугроб лицом, думая, что тот такой же мягкий, как её любимая подушка. Они в том же положении, что и пару часов назад после одного неудачного попадания снежком по лицу (в этот раз хотя бы без неловкого случайного поцелуя). Чонгуку двадцать два, но он всё так же верит, что обычные обнимашки творят чудеса и лечат не только расстроенных детей. Ему правда кажется, что в объятия стоит верить вне зависимости от возраста и статуса, они умеют творить самую что ни на есть настоящую магию.       — Очень больно?       Вопрос касается выстрелившего Паку в плечо снаряда, но ему хочется кивнуть вовсе не из-за самостоятельно открывшейся бутылки. Ему правда больно, но дело далеко не в пробке.       Всё продолжает и продолжает портиться. Где этот долгожданный финиш? Когда неприятности наконец закончатся? Можно Чимину хоть один отличный день? Хотя бы один, боже. Без мудацких Джейсов, разочарованных отцов и пузырящихся напитков, норовящих пробить в нём дырку. Дайте ему уже наконец передохнуть от проблем и хлопот.       В носу вдруг начинает хлюпать не только из-за холода, и Чимин дважды сглатывает подступивший к горлу ком перед тем, как выдавить очень тихое «нет» на прозвучавший ранее вопрос. Отрицание настолько неправдоподобное, что Чонгук отстраняется проверить и, конечно же, видит ложь, прописанную на лице сотым шрифтом. Пак никогда не умел врать так хорошо, как ему бы того хотелось, а сейчас скрыть истинные чувства в сотню раз сложнее, потому что это единственное, что имеется внутри в данную секунду. Ничего хорошего или оптимистичного, Чимин чувствует себя ужасно, думает о себе ужасно и собирается ещё и поступить ужасно.       Пак Чимин решает перестать сдерживаться прямо здесь и сейчас, посреди одной из самых волшебных ночей в году, в тот самый момент, когда его лучший друг стоит в нескольких сантиметрах, а значит точно сможет рассмотреть эту минуту позора с первого ряда.       Плакать на улице в такую погоду — плохая идея, а плакать на улице в новогоднюю ночь, пока лучший друг прижимает тебя к своей груди — вообще отвратительная, но Чимин оставляет все попытки сдержать рвущуюся наружу лавину чувств, вместо этого окончательно поникнув, даёт себе разрешение на полную искренность: брови заламываются, нос морщится и всхлип вырывается в тот же момент, когда начинается отсчёт.       — Дерьмо, — Чонгук ставит бутылку на землю для того, чтобы иметь возможность прижать к себе обеими руками, и делает это как только выпрямляется, точно понимая, что такая реакция происходит далеко не из-за пробки, выстрелившей в рукав разноцветной куртки. Или не только из-за неё. — Нет, Мими, оно того не стоит.       Но Чимин всхлипывает снова, и Чонгук вместо того, чтобы прошептать нечто подходящее всему, что происходит, почему-то смеётся, начиная покачиваться из стороны в сторону. Пак даже на этом смехе сосредоточиться не может, он изо всех сил зажмуривается, чувствуя, как ладонь Гука сжимает заднюю часть шеи через два слоя ткани, слышит скандирующую толпу и плачет как последний дурак, не в состоянии успокоиться. Он всё ещё чётко различает, как младший сдёргивает с него капюшон, как прижимается холодной щекой к виску и начинает поглаживать затылок в попытке успокоить или просто чтобы быть ещё ближе, вместе со всеми отсчитывая последние секунды: пять, четыре, три, два, оди-и-ин!       Вся главная площадь взрывается криком «С Новым Годом!», Чимин слышит то же самое от Чонгука и просит себя успокоиться, наконец сжимая друга так крепко, как того просит нутро. Гук не возражает, не пытается дать понять, что это слишком, вообще практически никак не реагирует на силу, с которой Чимин пытается, похоже, запихнуть его себе под рёбра. Парочки вокруг них целуются, кто-то наконец дорывается до шампанского, и Чимин, по правде, чувствует себя ужасно лишним, настолько далёким от этой атмосферы, что на душе становится ещё более тошно.       — С Новым Годом, мой Чимин-и, — ни на миллиметр не отстраняясь, как песенку тянет Чонгук, видимо не собираясь поддаваться настроению друга. — Будь сча-а-астли-и-ив в этом году-у.       Это вроде бы должно успокоить, убедить, наконец, что ничего Чимин не портит, кроме, разве что, собственного состояния, и Чонгук — всё ещё его лучик света. Он не собирается отказываться от попыток трансформировать жизнь лучшего друга в забавную историю и уж точно не перестанет скрашивать превратившиеся в чёрт пойми что деньки своими шутками или просто собой.       Чонгук просто невероятный, и сейчас вряд ли удастся подобрать правильные слова, чтобы описать каждое чувство, рождающееся внутри Чимина, пока в ноздри забивается всё тот же аромат парфюма и лавандового кондиционера. Без этого запаха будет туго. Без Чон Чонгука будет туго. Так что старший сжимает руки ещё крепче, так, чтобы само тело запомнило этот момент подольше. Праздники может и закончились, но ухудшениям ещё предстоит происходить, ведь сейчас Чимину просто дерьмово, но это ещё не конец, потому что скоро он снова лишится возможности обнимать своего лучшего друга, когда душе угодно.       И вместо того, чтобы поступить как всегда, чтобы насладиться временем рядом друг с другом сполна, Пак стоит и рыдает.       У Чимина помимо всего прочего начинает пульсировать то самое ни разу не дружеское «я тебя люблю» прямо на обратной стороне век, и он почти произносит это, когда Чонгук начинает покачиваться, переступая с ноги на ногу и заставляя друга двигаться вместе с собой. Они как два прощающихся родственника на вокзале, знают, что расстанутся с минуты на минуту, но никак не могут отлипнуть, чтобы это наконец воплотилось в реальность.       Когда Чонгук будет уезжать послезавтра, они будут вот так же обниматься?       Послезавтра… А если учитывать даты и брать во внимание факт того, что сейчас первое января, то всё произойдёт уже завтра. Один день, и Гук снова исчезнет. Всего чуть больше двадцати четырех часов до того болезненного момента, когда двое лучших друзей опять начнут неистово скучать друг по другу и перебиваться видеозвонками, шутливыми сообщениями и фотографиями всего подряд. До этого момента ещё надо дожить, но Пак наперёд знает: в то самое мгновение, когда он обнимет Гука на прощание, он снова будет реветь. Именно реветь, никакой мужской скупой слезы, Чимин собирается посоревноваться со своими племянницами в разведении сырости, потому что в этот раз ему будет более, чем просто сложно. Когда Чонгук уезжал после осенних каникул, смотреть на его отдаляющуюся машину было задачей не из простых, а в этот раз старший без преувеличений чувствует приближение целой катастрофы.       Гуковы осенние каникулы (до смешного короткие) они тоже провели дома, но в тот раз было много смеха, каждодневное обсуждение самых нелепых романов из всех, что они только читали, и даже попытка приготовить вместе шоколадный торт на День Рождения Джейка, а в этот раз… Наверняка самые яркие чонгуковы воспоминания о небольшом отпуске — это стопроцентно угрюмый Чимин и его проблемы. Пак работал, спал, говорил о том, что не даёт ему жить, и так по кругу, время от времени отвлекаясь на что-то радостней, чем происходящие перемены. А сейчас вообще стоит и плачет.       У Чонгука должны были быть другие каникулы. Счастливые. Но Чимин был так сильно занят давящими заботами, что едва ли мог отвлекаться на что-то порадостней. Только последние несколько дней у него получалось не тонуть в нытье и жалобах, и ему определенно стоило держать эту планку, придерживаться себе же отданного приказа не зацикливаться на темных красках, но так не вовремя случился переломный момент.       Нужно взять себя в руки. У Чимина остался аж один день и две ночи, чтобы наполнить воспоминания младшего большим количеством улыбок и приятностей, а потом можно рыдать сколько угодно. Он уже утонул в дерьме, дальше, возможно, ещё что похуже произойдёт, но именно в данную минуту Пак ещё может что-то исправить. Ради себя и ради Чонгука. Ради их хороших моментов. Чимин эту неделю выдержал в большинстве своём благодаря Чону, так что нужно хотя бы попытаться отплатить той же монетой. Вряд ли хоть одному из них нужны слова по типу «спасибо, что с тобой я думаю о дерьме куда меньше», стоит просто взять и сделать. Исправить то, что ещё можно исправить, и спасти эти ублюдские праздники хотя бы на сотую часть. Хотя бы последние дни.       Сколько они так стоят, покачиваясь, Пак не совсем уверен, но этого времени достаточно для того, чтобы перестроить внутренний компас с угрюмости на довольно агрессивную решительность. У него почти два дня, сутки с хвостиком, чтобы вспомнить о том, насколько он солнышко и, конечно же, напомнить об этом Чонгуку.       Ну, возможно, сейчас он солнышко с примесью странной необъяснимой злости, но не суть.       Чимин отстраняется, сосредотачиваясь только на друге, торопливо вытирает глаза манжетами куртки, видимо надеясь скрыть следы совсем не минутной слабости так, будто это не бесполезно. Чонгук наклоняется за шампанским, не сводя глаз с расклеившегося друга, и протягивает тому напиток, предлагая выпить первым и тут же спрашивая что-то на их собственном языке:       — Джингл беллс?       Скорее всего, это расшифровывается как «ты в порядке?», но точного смысла Чонгук сам передать не может. А Чимину и не надо, он принимает бутылку с тем же недовольным видом, но чуть более живым тоном отвечая:       — Да, да, джингл беллс.       И невезение в новом году не собирается собирать чемоданы и покидать Пак Чимина, как сильно бы ему этого не хотелось и сколько желаний не загадай, потому что, перевернув бутылку, тот видимо забывает, что шампанское — не охлаждённый кофе в бутылочке, нельзя присасываться к горлышку и пытаться опрокинуть в себя всё содержимое, так как иногда это вылазит боком. Пузырьки — штука опасная во всех смыслах. Сделав всего несколько глотков, Чимин опускает голову как следует, разрушая образовавшийся вакуум, но шампанское пенится, поднимается вверх, и рот тут же наполняется шипящей жидкостью, заставляя отстраниться, чтобы не пустить её носом.       Чонгук снова хихикает и, забирая бутылку без малейших упрёков или даже обычных комментариев, стучит по спине, когда друг начинает кашлять. У Чимина был не лучший день, он расстроен всем и сразу, зол из-за даже не своих, а гуковых испорченных каникул, но даже так, даже подавившись новогодним шампанским, он всё такой же невозможно милый и уютный. Поглаживая парня по щеке, Чон не может перестать улыбаться, хоть его настроение совсем не собираются разделять. Чимин насупливается, брови сдвигаются ближе к переносице, и мимика как всегда с потрохами выдаёт всё, что вертится внутри, не стоит даже пытаться врать, что сейчас всё хорошо и никто тут не хочет разнести парочку шкафов с посудой, чтобы выпустить пар.       Чимин и правда начинает закипать. Сразу после минутной слабости эмоции кардинально меняются и берут курс на островок, который полностью состоит из ярости. Но Чонгуку всё равно нравится. Это всё ещё его милый Чимин-и, не важно, какая чертовщина наполняет его прелестную головушку.       И если вы думаете, что на последней цифре отсчёта Чон Чонгук хотел поцеловать это солнышко куда более серьёзно, чем в щеку или подбородок, то вы на все сто процентов правы.       — Это худшие праздники в моей жизни, — всё так же недовольно морщась, заявляет Пак, когда Чонгук делает осторожный глоток.       Чона с натяжкой можно назвать любителем шампанского, но отчего-то сейчас не слишком качественный напиток ощущается слаще и приятней всего, что пробовал парень за всю свою жизнь. Возможно это происходит потому, что Гук сегодня нервничал так много и долго, что его желудок едва ли почувствовал еду, а возможно, дело в абсолютно искреннем сейчас Чимине, в Новом Годе и каждом ощущении, циркулирующем вместе с кровью по венам от того, что они… молоды и живы.       Чонгук действительно счастлив без каких либо «но» и «если». Вот здесь, на центральной площади, распивая дешёвое шампанское с человеком, которого обожает так долго, что уже и не вспомнить, как было до него или без него.       — Да ладно, мы же сейчас вместе. Ищи плюсы.       — Не могу я их искать, — Чимин забирает шампанское сам, теперь не опрокидывая его в себя, а пьёт так же осторожно, как Гук. — Я ужасно зол.       По правде, от Пака не часто можно услышать нечто подобное. Кличка «солнышко» есть у многих детей, и так зовут далеко не одного парня даже в штате Нью-Йорк, но от Пак Чимина она не отлипает даже в двадцать три и, можно поклясться, не отлипнет уже никогда. Потому что он солнышко. Чонгуково солнышко. И даже если Чимин далеко не плюшевый зайка, для Чона он всегда будет самым славным мальчиком из когда-либо существовавших. Малышом.       Последнее заставляет снова хихикнуть и подкинуть идею, как разрядить обстановку, то есть отвлечь Пака хотя бы немного.       — У-у, — издевательски тянет младший. — Ногой топнешь?       И это шутка, очередная попытка подстегнуть, сбавить напряжение таким нехитрым вызовом, но Чимин берёт и делает то, о чём его спросили, смотря прямо в глаза, и Чонгук снова начинает смеяться особенно сильно, когда старший делает ещё один глоток и топает уже даже не ногой, а практически всем телом: приседает, набирая разгон, и со всей дури лупит подошвой по тому месту, где стоит, видимо надеясь раздавить ботинком всё неприятности, что успели с ним приключиться.       Чонгук буквально в двух шагах от того, чтобы сдаться. Опять. Никакой выдержки рядом с Пак Чимином не наберёшься.       — Ужасный, ужасный год!       Сейчас можно легко оспорить это, подсказать, что, вообще-то, это был год, когда Чимин закончил учёбу, написал самую важную историю в своей жизни и был свободен и счастлив от этого так сильно, что с Чонгуком кое-что приключилось. Младший может об этом напомнить и как всегда поведать о своей собственной точке зрения, но почему-то сейчас этого не хочется. Вместо такого варианта парень куда большим удовольствием хмыкает, следом с улыбкой предупреждая:       — Смотри не провались в своё Подземное Королевство, — забирает у разошедшегося друга шампанское, потому что оно явно не сможет пережить чиминову войну с заснеженной землёй.       Как бы странно это не звучало, но Чон любит, когда Чимин злится, когда перестаёт быть тем самым хорошим мальчиком и полностью даёт волю эмоциям, не думая, что будет лучше и правильно, и, может, это совсем уж плохо, но младший готов хоть всю ночь вот так стоять и смотреть, как его Мими наконец вырывается из последних рамок. Минус лишь в том, что у них слишком много свидетелей здесь.       Для того, чтобы шампанское пагубно подействовало на здравомыслие, прошло слишком мало времени, но Чимин на одном лишь топоте не останавливается, он начинает закипать всё сильнее и сильнее, из него вываливается ещё и словесное недовольство. Чонгук ни с каким Джейсом лично не знаком, ни малейшего понятия не имеет, что из себя представляет Моника в жизни, он их знает с одних лишь рассказов, но видать люди они препаршивые, раз даже Чимин не может успокоиться, снова начав разговор о них.       Когда они встретились у клуба, Пак не торопился раскрыть все первопричины и предысторию своего увольнения, лишь сказал, что впервые в жизни выкинул настолько необдуманную вещь, и объяснил, почему все, кто там сейчас остались, получают от него статус «кучка придурков», а так же из-за чего он больше никогда не хочет с ними пересекаться. Чонгук что-то спрашивал, Чимин коротко отвечал, но сейчас… Хочется вытащить из себя всё, откопать последнюю раздражающую деталь из глубин памяти, выговориться, наконец, как следует, чтобы перестать быть сжатой пружиной и обеспечить Гуку нормальные дни дома. Чимин ещё полчаса назад был слишком в шоке, кошмарно расстроен из-за всего произошедшего, а здесь, у катка, прямо в объятиях лучшего друга, когда первичный ступор прошёл и осознание добралось до его мозга, эмоции сменились и масштабы накрыли как цунами.       — Да какие к чёрту масштабы? — морщась, спрашивает Чонгук, когда они, не замечая никого вокруг, наконец двигаются с места с той же бутылкой-компаньоном, шагают по направлению к парку, надеясь, что там нет никого и скамейки будут в их распоряжении. — Академия даже по слухам помойка, а ты нарвался там на крысиное общество, так что о чём тут вообще париться?       — О том, что я снова без работы. Мне нужны деньги, мистер Компьютер-Вместо-Головы, и я просто просрал наше с тобой время на это всё.       Чонгук снова хмыкает, закатив перед этим глаза.       — Время он просрал. Такое ощущение, что один из нас умирает.       Младший снова осторожно отхлебывает шампанского, тут же передавая бутылку другу, правда Чимин в свою очередь делает куда больший глоток, чем Чонгук, по всей видимости нуждаясь в том, чтобы залить горе.       — Ты уезжаешь послезавтра, — с хорошо читаемой обреченностью произносит Пак. — Потом у тебя начнётся сессия, и ты снова будешь учиться как чокнутый перед тем, как погрузиться по горло в работу, а потом ещё что-то, потом ещё, потом Хёни родит, потом меня похитят инопланетяне, и как минимум до весенних каникул я тебя не увижу.       В голове у Чимина одно единственное слово, очередной приказ «прекрати», потому что ему и правда нужно перестать зацикливаться, стоит сделать центром своей солнечной системы их с Чонгуком отношения, но из него лезет и лезет, хочется наконец исчерпать не дающую свободно дышать тему и покончить с этим.       Они молчат некоторое время, оба обдумывая то, что вылетело изо рта Пака, но каждый снова отличается настроением. Чимин всё так же не может переключиться на более привычную и правильную волну, а Чонгуку по-прежнему весело. Его Мими всё ещё комок очаровательности, и, возможно, Гуку не хочется идти ни в одно место сейчас. Перспектива остановиться и наобниматься вдоволь кажется куда привлекательней каждого расплывчатого варианта.       Парк не так далеко от площади, они подходят всё ближе, не замечая редких прохожих, встречающихся на пути.       — У меня снова два ответа, — насколько сейчас удаётся рассмотреть, в парке действительно пусто, видно местные не слишком горят желанием морозить себе задницы на заснеженной деревяшке вместо мягкого дивана, не ведутся даже на обилие фонариков вдоль дорожек для пробежек. — Первое: если тебя похитят инопланетяне, спроси, есть ли у них порно, — Пак цокает, пытаясь стукнуть веселящегося друга, но тот уворачивается. — Второе: ты можешь приехать ко мне, или, что ещё лучше, поехать со мной послезавтра. Тони уже съехал.       Иногда говорить с Чонгуком почти то же самое, что доказывать теоремы стене.       — Боже, — Чимин стонет, запрокидывая голову. — У меня нет денег на переезд сейчас, и я не выживу в Нью-Йорке, почему ты этого не понимаешь?       Потому что это чушь собачья. Потому что Гук не устанет повторять, что он привык считать большинство проблем решаемыми. Потому что он может вот эти отмазки друга легко нейтрализовать кое-какими вариантами, но Пак Чимин не менее упрямая задница, чем сам Чон.       Чонгук набирает побольше воздуха, похоже снова собираясь начать заученную речь, но спустя всего лишь парочку секунд в буквальном смысле сдувается, неопределённо взмахивая рукой.       Какой смысл снова пытаться переубедить парня, который плотно закрыл уши руками и верещит «я глухой, я глухой!»? Вряд ли хоть один человек в полной мере понимает, насколько сильно Чонгуку хочется снова стать соседом Пак Чимина (но теперь по квартире), ему не хватит словарного запаса, чтобы описать всю величину имеющегося желания, не получится объяснить в нужных красках, что за чувства появляются в нём каждый раз, когда он представляет, как утром они словно два не проснувшихся до конца зомби врезаются друг в друга на кухне или в ванной. Гук, не преувеличивая, может признаться, что его лучший друг с полнейшим бардаком на голове, встречающийся с ним взглядом в зеркале, во время того, как они оба будут чистить зубы перед сном — самая трепетная картинка из всех, что только появлялись в воображении.       Возможно, Чонгук эгоист. Возможно, он хочет, чтобы Чимин переехал больше из-за собственных желаний, и ему стоит отстать, поставить на первое место Пака и его неуверенность насчёт столь весомого шага, а не себя и своё мнение. Насколько бы правым Гук не казался сам себе, ему неплохо бы если не закрыть тему полностью, то хотя бы перестать настаивать на этой самой правоте. Для него подобное не так уж пустяково, далеко не в его стиле и нисколько не соответствует врождённому упрямству, но попытаться стоит. Чон знает, что не раз ещё сорвётся, а вот так просто отказаться от попыток убедить друга будет совсем не легко. Хоть последние несколько дней получается вовремя прикусить язык. Стоит по крайней мере двигаться в этом направлении.       Парни не пытаются пройти вглубь парка, останавливаются в самом начале беговой дорожки, Чонгук садится на наименее замерзшую скамейку, а Чимин, вместо того, чтобы последовать примеру, встаёт напротив, продолжая безжалостно опустошать бутылку.       — Проехали, — Гук сейчас в некотором смысле раздражён, но пытается не поддаться этому. — Я не собираюсь доказывать то, что тебе не сдалось. Ещё только в Новый Год не хватало поссориться.       Чимин удивлённо моргает, снова не до конца понимая, что на младшего нашло и почему последние пару дней тот сам пресекает любую возможность спора. Он… не хочет препираться? Чонгук? Тот самый Чонгук, которого семья Пак знает уже почти два десятка лет? Может он и правда заболел у бабушки? Потому что этот парень не тот, кто будет держать своё мнение при себе просто так. Он действительно вдруг заделался хейтером всевозможных перепалок, вот только у Пака благодаря всем случившимся сегодня событиям немного другая идея.       — Нет уж, давай, — шампанского становится всё меньше, Чимин, соответственно, всё смелее. — Позли меня, мне надо выплеснуть эмоции.       Старший отдаёт уже изрядно опустевшую бутылку другу и с чрезвычайно серьёзным выражением лица разминает шею под пристальным вниманием любопытных глаз. У него красные нос и уши, следы от слёз ещё не исчезли полностью, но ни единого намёка на какие-либо попытки продолжить устроенную ранее драму не наблюдается, а это, знаете ли, уже огромнейший плюс. Правда не понятно, лучше ли последнее заманчивое предложение всего произошедшего ранее. Злость заставляет Пака наконец двигаться с точки, доставляющей одни лишь неудобства, но Чонгук, честно говоря, впервые видит, чтобы друга так сильно колбасило.       Дело в Академии, родителях или в шампанском? В убойном миксе из всех трёх возможных причин?       — Давай, давай, — Чимин начинает прыгать как разогревающиеся боксёры на ринге, и даже принимает нужную стойку, но у Чонгука это вызывает только смешок и последующую за ним улыбку. — Если я дам тебе в грудь, мой кулак отскочит как от мячика? Какой у тебя размер? «С»?       Кажется, дело таки не в одной лишь злости. Чонгук чувствует себя расслабленным, как это и бывает под действием алкоголя, а у них тут целая бутылка на двоих. И большую часть вылакал именно Чимин. По всей видимости, собачий холод не помогает и парня развезло.       — Ты неплохо накидался, солнышко.       И не мудрено. Не понятно, когда Чимин до этого ел и, что ещё важнее, какое именно количество еды сегодня удостоился переварить его организм, так что может они тут имеют дело с алкоголем на голодный желудок. С шампанским. Это чёртово игристое, к слову, крайне хитрая вещь.       — Может и накидался, — соглашается Чимин, на секунду останавливаясь. — Но ещё я очень зол, и мне надо это выплеснуть.       Чонгук рад бы помочь. Но вряд ли таким образом.       — Расскажи мне, на что ты зол.       Успокоиться надо им обоим. Гуку неплохо бы снова попытаться перевести тему и отвлечь, а Чимину чуть поубавить пыл. По крайней мере до того уровня, чтобы не ввязываться в столь сомнительное развлечение, в качестве противника выбирая лучшего друга.       — На себя, — не медля отвечает Чимин, продолжая подпрыгивать. — Поднимай уже задницу, мне нужна драка.       Улыбка снова растягивает уголки рта младшего, просто невозможно удержаться от неё, пока Пак, озвучивая каждое действие, бьёт кулаками воздух, мастерски нокаутируя апперкотом какого-то невидимку, и, похоже, настроен совершенно серьёзно как минимум врезать Чонгуку. Даже несмотря на это, чуть подутерянное ранее веселье возвращается, улыбка не собирается пропадать, когда Чон снова обхватывает губами горлышко и вливает в себя всё до последней капли, не в силах оторвать взгляд от лучшего друга.       — Я сто лет не видел тебя пьяного.       Пьяный Чимин — это именно тот Чимин, которого Чонгуку пришлось больше всего таскать на спине. Чаще всего. Вовсе не потому, что пить они оба не умеют (хотя это так), а всего лишь из-за того, что алкоголь имеет волшебную силу. Он, несмотря на все пагубные влияния, порой умудряется превращать людей в открытую книгу, заставляет отказываться от притворств и говорить то, что никто никогда не осмелился бы произнести на трезвую голову, а ещё даёт добро на немного странные, зато действительно желанные вещи. Алкоголь в крови Пака частенько превращал Чон Чонгука в его верную конячку. И вряд ли бы Гук посмел жаловаться на человека, который каждый раз повторял, что плакать просто так, просто потому, что ты выпил больше нужного, — это нормально, и даже ни разу не кривился в моменты, когда Чон являл миру содержимое своего желудка после особенно «веселых» попоек.       Иногда их с Чимином дружба кажется Гуку настоящим чудом. Возможность знать о человеке такое количество разнообразной информации и при этом обожать с каждым новым днём всё сильнее — почти что благословление.       — Да не пьяный я, — Чимин снова останавливается, в этот раз раскидывая руки, похоже надеясь быть более убедительным. — Но я и правда настолько зол на себя, что начну снова плакать, как только это раздражение отпустит.       У Чонгука вырывается недовольное «тц-ц».       — Отстань уже от себя.       — Не могу, я тормоз, и это во всех смыслах.       Гук осматривается, кажется, пытаясь понять, они тут правда одни или где-то прячется любопытный некто, но в парке на самом деле нет никого. Кто вообще будет встречать Новый Год в таком месте при минусовой температуре? Только они двое и полуразваленный снеговик недалеко от занятой ими лавочки. Младший поднимается, надеясь снова обнять разошедшегося парня, потому что дела всё ещё плохи, если тот сам называет себя тормозом. Надеясь притянуть Чимина к себе, чтобы снова применить объятия как лекарство, Чон накрывает сжатый кулак ладонью, но заведённый Мими, похоже надеясь, что Чонгук таки согласился с ним подраться, довольно ощутимо лупит второй рукой в плечо, моментально выбивая недовольное «ай!».       Обоих накрывает почти такой же секундный ступор, что случился благодаря инциденту со снежком и всем последующим после него, но на этот раз неловкость не поглощает их с головой из-за Чимина. Парень моргает несколько раз, пялясь на опешившего Чонгука, а потом вместо того, чтобы извиниться, коротко хихикает и таки бьёт друга по груди, правда в этот раз уже не с такой силой. К слову, рука у него не отскакивает, как от мячика, зато второй удар наконец заставляет отмереть теперь уже Чона и снова почти что раздраженно цокнуть.       — Ну куда тебе со мной драться, Мими, — за руку притягивая внезапно осмелевшего парня ближе, Чон разворачивает того спиной к себе и, обняв, как при захвате, сжимает его так крепко, как только может, вызывая недовольное хныканье, прежде чем Чимин почти что садится в попытке увернуться. — Мы мало того, что в разных весовых категориях, так ты ещё и кулаками махать не умеешь.       Чонгук занимается не только в своей комнате, у него стабильные тренировки в спортзале, есть личный тренер и бокс для него не настолько неизведанная вещь, как для занятого в основном книжками Пака. Вряд ли те тренировки, что он делает дома, идут вровень с гуковыми.       — Всё я умею!       Хочется напомнить ту первую и единственную школьную драку Чимина, коронный удар костяшками в ухо и даже их нелепую ссору после этого, но Чонгук сдерживается, пусть и с трудом. Он знает, что это ужасные воспоминания для старшего, хоть и кошмарно веселые для него самого. Они сейчас имеют отличную возможность вернуться к привычному им дурачеству, следовательно портить атмосферу неприятными воспоминаниями явно не стоит.       Всё так же не меняя положения, Чонгук, вдруг решив поддаться шальной идее провести урок для своего лучшего друга прямо здесь и сейчас, посмеиваясь, тащит старшего по нетронутому снегу к видавшему лучшие времена снеговику, и Чимин честно пытается сопротивляться, но вполне ожидаемо проваливается с оглушительным треском, наконец сквозь смех позволяя управлять собой точно манекеном, подвести ближе к снеговику не понятно для чего. Гук накрывает паковы кулаки своими и встаёт почти в такую же позу, как демонстрировал парень у скамейки, и, не долго думая, прижимается к лучшему другу как обёртка к леденцу — плотно и крепко.       — Представь, что это твой недоброжелатель, — Чонгук бьёт правой, полностью контролируя тело и так улыбающегося из-за всего происходящего парня, а спустя всего пару мгновений заставляет последнего перейти на хохот. — Вот так ему.       Снятый капюшон адски мешает, сбивается у шеи, но Чимину, если честно, и так нормально, особенно сейчас, когда Чонгук, не выпуская его рук из своих, стёсывает снег с неровного, местами обвалившегося туловища снеговика, и заставляет уже практически икать от смеха.       С Чонгуком никогда не будет шансов ни для угрюмости, ни для злости. Искренний смех разряжает тишину парка и щекочет уши самому Чону. Он ужасно рад, что его Мими снова улыбается. В этом году это его первая улыбка из-за Чон Чонгука.       — А теперь удар ногой.       Гук отходит, давая Чимину достаточно пространства для любого вида киков, и готов поддержать, если тот, как Брюс Ли, захочет достать стопой до веточек, имитирующих жиденькую челку. Он ожидает, что его незамысловатую игру поддержат, серьёзное избиение снегового врага завершится таким же серьёзным пинком, но Пак, уже почти что истерически хохоча, опирается на то, что раньше было головой, и как маленький ребёнок пинает сам низ, погружаясь ботинком в заледеневшее тело, всё никак не в силах успокоиться.       Хочется продлить этот момент. Поставить мир на паузу и быстренько нажать на кнопку записи, чтобы потом, когда Пак снова забудет о том, насколько хорошо не только ему, но и его близким от вот такого смеха, быстренько воспроизвести именно этот волшебный момент.       Чонгуку нравится, когда Чимин смеётся из-за него, он в восторге от того, как меняется его лицо в такие моменты.       Просто лучшее начало года, даже если мнения у друзей и на этот счёт расходятся.       — Вот это удар, — деловито качает головой Чон, когда старший поворачивается, выглядя просто чудесно со своей широкой улыбкой на лице и искренним непрекращающимся хихиканьем. — Был бы он живым, ему бы наверняка ногу оторвало от такой силы.       Пытаясь в точности изобразить мощный удар парня, Гук сам не удерживается от нескольких громких смешков, но он и не пытается этого сделать. Не хочется больше сдерживаться. Уж точно не сейчас и не здесь.       — Господи, до чего же я тебя обожаю.       Всё ещё содрогаясь от икающего смеха, Пак сначала просто обнимает младшего, закидывая руки тому на плечи, но в тот же момент ему кажется, что будет хорошей идеей ещё и обезьяной повиснуть на гуковой шее, а друг такого подвоха в обычных объятиях, конечно же, не ожидает, так что они валятся в снег, смеясь уже оба.       — У меня пальто промокает! — восклицает Чон, изо всех сил надеясь хотя бы изобразить недовольство, пока Чимин не оставляет попыток поменять их местами и забраться сверху. — Мне нельзя валяться в снегу!       — Не бойся, принцесса, я одолжу тебе свою куртку.       Паку как-то плевать, он тут на девственно чистом снегу разлёгся или возится в грязи как самый настоящий поросёнок, ему нисколько не причиняет дискомфорт ни холод, ни навалившийся сверху Гук. Напротив, старший тянет опирающегося парня на себя, нисколько не стесняясь даже перекрыть бедолаге кислород.       — Куда я её натяну? На нос?       Голос звучит задушено из-за чужой конечности, крепко обвивающей шею, но Чонгук сопротивляется, кажется, всего лишь в пол сил, ведь как только ледяные пальцы, не прикрытые никакими варежками, ныряют ему за шиворот, между парнями крайне резко образовывается очень нужное им пространство.       Перехватывая одну руку друга, Чонгук поднимается, садясь задницей на чиминову голень, прижимает чужое запястье к животу, затем проделывает то же со вторым, удерживая на месте. Чимин цокает то ли из-за вопроса этого засранца, то ли потому, что его опять победили в им же придуманной игре.       — Тоже мне Халк.       Чонгук удерживает старшего не так уж крепко, и в этом можно убедиться только по тому, что в какой-то момент он перехватывает оба запястья одной рукой, второй потянувшись к капюшону, ведь небеспокоящийся ни о каких последствиях Чимин укладывается затылком на голую землю и даже не думает о том, чтобы подложить под голову хоть что-то. Они всё ещё посмеиваются, когда Пак время от времени делает жалкие попытки высвободиться, но…       Несмотря на витающее в воздухе веселье, между ними снова случается та самая пауза.       Смотреть на Чонгука вот так — снизу вверх — не то, чтобы совсем уж непривычно, но как-то очень волнующе. Чересчур. Адски странно и жутко… соблазнительно. Снова невыносимо тянет на всякие неподобающие мысли, а ещё, конечно же, посмотреть не туда и вообразить не то.       Чимин цепляется взглядом сначала за сползшую почти что на переносицу шапку, на хорошо различимый пар, вырывающийся изо рта при выдохах, а когда надеется установить прямой зрительный контакт, то этого даже на мгновение не случается.       Потому что Чонгук смотрит совсем не в глаза.       Боже мой, они в такой огромной заднице, что даже думать обо всех масштабах не хочется. Что-то с ними определённо происходит уже далеко не первый день… Что-то очень глобальное и, вполне возможно, даже катастрофическое. Сердце как по щелчку начинает ускорять свой ритм, и только из-за этого Пак осмеливается разрушить затянувшуюся тишину.       — В такие моменты вроде бы надо наслаждаться нашими дурачествами, — вдруг выдаёт старший, чуть утихомирившись. — Но я вместо этого думаю, что буду скучать по тебе ещё сильнее.       Только после прозвучавшего признания Чонгук, наконец, позволяет их взглядам встретиться. Он несколько раз моргает, негромко произнося:       — Ты можешь не скучать.       Тут явно проще сказать, чем сделать.       — Нет, не могу, — Чимин чувствует, как хватка на его руках слабеет, но ни один из них всё равно не торопится сменить положение. — Ты к бабушке уезжал, а мне уже выть хотелось.       Чонгук всё так же медленно моргает, всматриваясь в глаза другу, похоже правда старается найти там какой-то очень нужный сейчас ответ на даже не заданный вопрос. Видит он необходимое, то самое очень важное для него решение, или нет, Пак не понимает, но его лучший друг точно снова пялится на его губы и мастерски повышает градус волнения то ли специально, то ли потому, что Чон Чонгук — это Чон Чонгук.       — Ты можешь видеть меня каждый божий день, жить через стенку от меня.       Прикрывая глаза, Чимин практически на грани слышимости шепчет:       — Чонгук…       И сейчас бы самое время снова торопливо напомнить себе, что Чимин сам знает, как быть, лучше всего мира понимает, когда и куда ему переезжать, но прямо в эту секунду он лежит в снегу, смотрит так, что Чонгуку как минимум захныкать хочется, и без зазрений совести признаётся, что ему будет чертовски не хватать своего Гуки. И это всё, буквально каждое его чувство — абсолютно взаимно! Они рядом, касаются друг друга и прекрасно видят любую эмоцию, сменяющуюся на лице напротив, но Чимин раздражающе прав: то самое чувство тоски, преследующее их уже не первый год, начинает разгораться уже сейчас, и это, без преувеличений, просто отвратительно.       Чонгук настолько устал скучать по своему солнышку, что в этот раз даже притормозить не получается, как не старайся.       — Почему ты такой упрямый? — младший перекидывает ногу через колено друга, резко садится себе на пятки, полностью отдавая свободу действий по-прежнему не делающему попыток подняться парню. — Я столько времени ждал, когда же тебе станет тесно в Хайстауне, и это, наконец, свершилось, но ты всё ещё продолжаешь сопротивляться не пойми зачем.       Это и правда так. Когда ты любишь человека, когда тебе искренне важно то, что он чувствует, и, что самое главное, когда ты всецело понимаешь его, то как-то сам по себе учишься контролировать собственные действия и слова относительно этого самого человечка. Чонгук предпочёл бы жить с Чимином вообще всегда, но ещё он видел, насколько трудно тому дался переезд в общежитие и как долго друг привыкал к переменам, прежде чем перестал повторять, что хочет спрятаться в знакомой комнате на вдоль и поперёк изученной улице. После завершения школы Чимин не рвался дать дёру из родительского дома, но он поступил в университет, так что переехать просто пришлось, а «пришлось» — это всегда трудно. Сделать что-то по своему желанию и покориться прижавшим к стенке обстоятельствам — совершенно разные вещи. Только этой зимой всё, наконец, свершилось, с Чимином произошло это долгожданное желание убраться подальше от места, в котором он вырос, а у Чонгука весьма удачно свалил сосед, так что момент просто до безобразия идеальный. Тут все магические и немагические знаки сложились в самую лучшую, невероятно удачную картинку, выстроили нужный путь развития событий, и, казалось бы, возьми да послушайся всех, кто говорит, что настолько благоприятное время для важного шага бывает лишь несколько раз в жизни. Но нет. Пак Чимин боится Нью-Йорка. И Гук немного не знает, как правильно убедить того в кратчайшие сроки, что держаться за этот глупый страх нисколько не стоит, и при столь ответственной миссии умудриться не переборщить. Не надавить, доказывая собственную правоту, потому что тут ничего не поделаешь, за Чонгуком имеется такой грешок. Пытаясь быть более убедительным, Чон может выйти за рамки дозволенного, а с Чимином он этого делать точно не хочет.       — Я не могу позволить себе переехать сейчас.       Это чиминова самая твёрдая отмазка, и против неё вроде как не попрёшь, это не бездумно брошенное «боюсь», тут вполне весомая причина для довольно твёрдого «не могу», но Чонгук не тот человек, что будет делать то же, что и все. Сейчас он точно не сможет заткнуться, не вытащив перед этим всех козырей.       — Вот тебе и ещё одно преимущество жизни со мной.       Чимин выгибает бровь, даже не пытаясь подняться с земли, пока Чонгук спокойно продолжает:       — Тебе не нужно будет подписывать договор о аренде через риэлтора, я могу просто поговорить с владельцем, и всё произойдёт напрямую, а это уже неплохая экономия. Плюс на первое время тебе не понадобится столько денег, потому что жить мы будем вместе, и, пока ты не найдёшь работу, я вполне смогу потянуть все счета в одиночку.       Пак неопределённо кривится.       — Ты что, хочешь превратить меня в содержанку?       Чонгук громко цокает.       — Ладно, тогда как только у тебя появятся деньги, ты сделаешь то же самое. Поделим месячные расходы таким образом. По очереди.       Это… неплохая идея. Вообще-то, пока что предложение Чонгука — самый хороший или даже выгодный вариант из всех имеющихся и не имеющихся. Не придётся что-то продавать (ну или просто что-то не слишком глобальное), не будет нужды влезать в долги или оставаться дома на неопределенное количество времени. Об этом стоит серьёзно подумать, потому что вряд ли хоть раз в жизни возможность и решение вот так легко сами шли Чимину в руки.       Это…       Нью-Йорк?       Вот только обдумать всё как следует прямо сейчас точно не получится. Они по-прежнему не в том месте, навеселе, а ещё… Младший наклоняется, опираясь руками по обе стороны головы Пака. Замечает ли он, как резко Чимин втягивает воздух от такой близости, различить не удаётся, но это совершенно точно смахивает на начало чего-то непоправимого.       О Боже.       Отодвинься, отодвинься, отодвинься! Чимин едва ли помнит как дышать, ему на полном серьёзе кажется, что его лучший друг сейчас имеет прекрасную возможность услышать, как колотится сорвавшееся на галоп сердце, а ещё он совершенно точно не собирается увеличивать расстояние между их носами.       Это уже официально: Чон Чонгук пытается свести своего лучшего друга с ума. И при этом он ещё умудряется говорить.       — Я не шумный, уже неплохо знаю город и очень хорошо знаю тебя, помню, что тебе не по себе только от слова «переезд», а справляться с ним с кем-то знакомым под рукой будет проще.       Чонгук говорит чертовски правильные вещи, он, без шуток, сейчас действительно как никогда прав, а Пак, как это часто бывает, поддаётся иррациональным мыслям. К тому же, ещё есть одна небольшая загвоздка в этом списке плюсов: как они будут жить вместе, если Чимин даже сейчас, валяясь посреди парка в снегу, думает про то, что было бы, если бы Гук сейчас наклонился и поцеловал его?       Они так близко, что хочется заплакать, чёрт возьми. Это пытка в чистом виде.       Парни смотрят друг на друга, думая об одном и том же и о совершенно разном одновременно. Чимин не торопится отвечать или хоть как-то комментировать тираду друга, вместо этого беспечно позволяет себе сосредоточиться на приоткрытых губах и кончике носа. Ему абсолютно точно стоит перестать быть настолько очевидным, приложив всевозможные усилия для того, чтобы поднять в конце концов взгляд выше и ответить хоть что-то. Произнести хотя бы одно несчастное слово. Но в таком положении… Это правда невыполнимое задание.       Отодвинься, отодвинься, отодвинься…       Молчание снова затягивается, и Чонгук, сложив для себя два и два, принимает образовавшуюся тишину за очередной отказ. Да, да, он прекрасно понимает, он снова перешёл черту, опять убедительность чуть не превратил в давление, и ему пора бы уже перестать делать это. Он не меньше, чем Чимин, не хочет снова скучать, и ему правда кажется, что у него и тут есть решение, они могут не расставаться на неопределённый срок в этот раз, но, как часто это бывает, наше волшебное решение какой-то проблемы не всегда устраивает другого человека.       Младший обречённо вздыхает, роняя голову вниз, снова садится себе на пятки, больше не пытаясь взглянуть на друга, а следом и вовсе поднимается на прямые ноги. Не слишком заботясь о холоде, потирает лицо прямо перчаткой с налипшим на неё снегом и, к большому удивлению, не дуется, совсем не пытается показать, как он недоволен, а всего лишь проглатывает все невысказанные слова. Он с едва-едва заметной улыбкой таки протягивает руку другу, приглашает того подняться тоже, не собираясь в одиночку отряхивать от снега ни своё драгоценное пальто, ни брюки.       В этом Чимин слушается.       Они всё ещё не пытаются возобновить разговор, пока возвращаются к лавочке, чтобы там хотя бы немного почисть одежду и убрать последние следы своего празднования. Чонгук выбрасывает бутылку в ближайшую урну, ускоренно придумывая, что сказать, чтобы вернуть то веселое настроение, с которым они, забыв обо всём на свете, понеслись к снеговику, но получается не очень. Чимин как самый настоящий ребёнок чисто в своём стиле засовывает оба больших пальца в рот, по всей видимости надеясь их отогреть не просто горячим паром, а языком, но он серьёзно думает, что Чонгук просто будет стоять и смотреть на это?       Зубами стягивая с себя варежку, Гук немедля предлагает её другу. Хотя «предлагает» — это как-то даже слишком громко. Просто молча тянет за рукав цветастой куртки, для начала прося вытянуть палец изо рта, а потом помогает натянуть теплую перчатку на покрасневшую от холода ладонь. Со второй проделывает то же самое под пристальным наблюдением притихшего парня. Не факт, что Чимин успеет отогреться за то время, что они потратят на дорогу домой, стоило раньше поделиться своими оленями с главным ненавистником перчаток в Хайстауне, но никогда не поздно.       Только домой им и правда стоит пойти. Несмотря ни на что, Новый Год у них получился довольно интересным. Очень эмоциональным и необычным, но совершенно точно в стиле Пак Чимина и Чон Чонгука. Есть вещи, которые будут просто… особенными для них. Как шампанское из горла, драка со снеговиком и воспоминания о каждой мелочи, что они узнали друг о друге за эти годы. Пусть в полночь никто не высыпал им на голову блестящую мишуру и не заставил восторженно прыгать на танцполе, но они встретили новое начало в объятиях друг друга, и более чем этого достаточно. Чтобы не происходило, если рядом есть лучший друг, всё можно не только пережить, но и найти то, чему можно искренне порадоваться. Этого у них не отнять, и плевать, как часто ненавистное расстояние вставляет палки в колёса и сколько бесящих проблем сваливается на плечи.       Дружба — наверняка одна из самых прекрасных вещей в этом мире. Человек, которого ты правда любишь, не важно как — платонически, или куда больше для того, чтобы продолжать называть это чем-то обычным — всегда будет тем, кто сможет превратить даже раздражающую привычку в особенный ритуал, что-то не слишком часто считающееся позитивным в нечто вызывающее магический трепет.       Вспоминая об одной такой исключительной «фишке», Чонгук вдруг негромко предлагает:       — Хочешь, я понесу тебя?       Они не настолько пьяны, чтобы устраивать свои весёлые покатушки, но Чонгуку правда хочется, чтобы его Мими залез к нему на спину и даже прокричал своё раздражающее «но, мой конь, неси своего сэра к леди Кроватке!». На вопрос Чимин сначала улыбается, похоже вспомнив то же, что и Чонгук, следом же просто кивает, поднимая уголки губ и выглядя немного отстраненным или даже рассеянным.       Он, не думая дважды, уже с сотню раз отрепетированным прыжком забирается к другу на спину, виском немедленно прижимаясь к пушистой шапке, и глубоко вздыхает, когда руки друга просовываются ему под колени. А потом полностью затихает.       Чонгуку хочется продолжить разговор про Нью-Йорк, в который раз рассказать про свои любимые места, ещё разок поделиться впечатлениями от всего, что ему нравится особенно сильно в этом городе, но так есть риск, что он и правда испортит всё окончательно. Так что, пытаясь избавиться от возникнувшего молчания, парень спрашивает:       — Хёни говорила тебе, что предложила Джейку стать крёстным своей крохи?       Попытки перевести тему не всегда срабатывают, но Чонгук всё равно не перестанет прибегать к этому методу каждый раз, когда ему нужно будет сбавить процент повисшего в воздухе неприятного напряжения. Чимин же… Он честно хочет всего лишь закрыть глаза, отдавшись этому моменту, запомнить, насколько ему хорошо вот так на спине Чонгука, несмотря на всё произошедшее. Впитать каждую крошечную секунду как губка, вобрать в себя по максимуму абсолютно все ощущения, чтобы наслаждаться ими потом, когда не будет ни малейшей возможности вот так прилипнуть к чужой спине.       — Нет.       — Он плакал, когда рассказывал, — с улыбкой признаётся Чонгук. — Иногда мне правда кажется, что мой брат ещё большее солнышко, чем ты.       Они идут по дорожке для бега под своеобразной аркой из фонариков и под этим мягким желтым светом с невозможно ярким и чётким запахом Чонгука, забивающимся в ноздри, и Чимин чувствует себя довольно странно, но действительно лучше, чем за весь последний год.       А год выдался насыщенным.       Не сказать, что окончание учёбы уж очень сильно его потрепало, насчёт сессии и экзаменов Пак не напрягался так, чтобы приходилось пить успокоительные, как это было у очень и очень многих. Нет, у него всё прошло куда легче. Он сдал последние тесты и задания без проблем, его дипломную работу не пытались переделать или вернуть ему сто раз, всё и правда прошло более чем хорошо. Но это всё равно был стресс. У него целый этап жизни завершился, и Пак был в растерянности из-за того, что же делать дальше. Может это и послужило главной причиной, почему он послушался родителей и вернулся домой с некой радостью и предвкушением. Тогда он стоял на пороге новой главы жизни, смотрел в глаза будущему один, а это, знаете ли, не очень весело, оно давит, и немудрено, что в такое время хотелось банально не быть одному. Чимин искал хоть кроху оставшейся стабильности, а вместо этого наткнулся на очередное неприятие и напряжённую обстановку.       Ему не стоило возвращаться. К старому иногда нельзя вернуться даже не потому, что не получится, а из-за того, что ты сам уже далеко не такой, как был тогда. Иногда даже хорошие времена стоит оставлять в прошлом, а не рваться вернуть их в поисках пути полегче.       «Тебе будет комфортно с Чонгуком?» — звучит в голове тот самый вопрос Хёни, и Чимин снова отвечает, что да. Твёрдо и без пояснений. Никогда и ни с кем даже близко не будет так, как с Чонгуком. Парень без малейшего стыда готов признаться сестре, как сильно он хочет, чтобы Гук что-то громко клацал на своей неоправданно дорогой клавиатуре и почаще лежал рядом, когда старший будет просыпаться. Чтобы был первым, кого видит Пак после пробуждения, и чтобы в свои плохие дни получал нужное количество ещё и физического проявления привязанности и поддержки от близкого человека. Чонгук может хоть миллион раз повторить, как сильно ему нравится жить одному, но семья всё ещё значит для него чертовски много, и без любимых отца и брата ему порой приходится не слишком сладко. Так же как и без Хёни, миссис и мистера Пака, ну и, конечно же, без его дражайшего Чимина. Он вполне спокойно может позволить себе личное жилище, но это вряд ли то, чего он правда хочет. Потому что Чонгуку для полного счастья нужны люди рядом, даже если те носят статус обычного соседа.       Чимин же не будет таковым, у него уже никогда не будет приставки «просто». И он… хочет этого? Правда не против делить каждый божий день с одним из самых близких людей? Старший хочет быть рядом с Чонгуком настолько сильно, что отважится выбрать Нью-Йорк в качестве места для переезда?       Кажется, да.       Кажется, Чимин, прикрывая глаза и покачиваясь от шагов Чона, наконец позволяет тому победить в недельном противостоянии, так же как и разрешает себе в конце концов признать, что в этот раз спорить больше не о чем. Чонгук хочет, чтобы Чимин переехал, Чимин хочет быть рядом с одним соседским мальчишкой как можно большее количество часов в сутки, так что осталось выяснить последнее. Расставить все точки над «i».       У Пака снова затрудняется дыхание, потому что начать то, что уже давно следовало обговорить, страшно действительно до чёртиков, но они оба в этом разговоре нуждаются. Боже, пусть всё пройдёт хорошо, потому что если Чимин всё испортит, если это последний расслабленный и уютный момент между ними, то не нужна будет никакая Академия или Джейс с Оливером, Паку будет хреново просто так, без чьей-либо подмоги.       Несмотря на просто вселенское желание провести вот так чуть ли не всю жизнь, прижатым к спине парня, которого он полюбил сильнее, чем друга, пока тот, не переходя рамки безопасных тем, рассказывает, насколько его младший брат обожает детей, Чимин готовится совсем к другому разговору, взывая к каждому Богу, которого только помнит, чтобы все они непременно оказались на его стороне. Сейчас откладывать уже некуда и тянуть резину и дальше больше тоже не получится.       Всё так же не прерывая рассказа, Чонгук шагает дальше, подкидывая перед этим чуть сползшего вниз друга, пока тот из последних сил убеждает себя, что всё хорошо, даже Хёни сказала, что тут нечего бояться, но… Но у Пака всё равно такое чувство, что он сейчас попрощается с огромной частью себя и своей жизни. Глубоко вздыхая, Чимин просит себя не дрейфить, зарывается носом под шапку другу, по правде даже не до конца соображая, что делает, когда коротко чмокает Чонгука куда-то в шею, прямо под линей роста волос, словно этого больше никак и ни за что не случится. Словно сейчас они разойдутся по разные стороны тротуара и поклянутся забыть, сколько всяких моментов связывало их до нынешней ночи.       Почему открываться настолько трудно?       Чимин позволяет себе этот крошечный поцелуй, зная, что как только Чонгук остановится, он прыгнет с закрытыми глазами с воображаемого трамплина и не исключено, что в конце концов разобьется при приземлении. Всё происходит из-за очередного всплеска чувств, порядком усилившихся под воздействием шампанского, но Пак не собирается жалеть или обдумывать то, что сделал. Он опирается не подбородком, а щекой на крепкое плечо, надеясь дослушать рассказ, а если точнее, то начать вникать в него. Вот только импульсивная выходка вовсе не остаётся незамеченной. Парень, безостановочно болтавший до этого, вдруг замолкает и останавливается.       — Ты что, поцеловал меня? — слегка поворачивая голову, как-то безэмоцинально спрашивает Чон.       В одно мгновение Чимина сдёргивают с его розового облака.       — Нет.       Отлично, вместо того, чтобы настроиться как следует, Пак самолично приблизил начало конца, буквально за руку притянул довольно пугающий разговор, а теперь ещё и врать пытается. Хотя… Чимин точно знает, что только что произошедшее далеко не его изобретение, среди них двоих не Пак стал первооткрывателем неожиданных поцелуев в довольно странные места. От этого, конечно, не стало менее страшно, но некая ничья добавляет мотивации для дальнейших действий.       И, видимо, Гук совсем не верит в чиминово твёрдое отрицание. Он позволяет парню сползти по себе вниз и, не теряя ни единой секунды, поворачивается, тут же утыкаясь взглядом Паку в глаза.       Вполне возможно, что из-за подскочившего волнения у Чимина перед глазами мерещится всякое, но ему взаправду кажется, что Чон… коротко хмыкает перед тем, как произнести с тем же тоном, что говорил старший всего пару часов назад:       — Нельзя целовать людей без их разрешения.       Часто моргая, Чимин снова возвращается к злосчастному снежку, к поцелую в подбородок, а затем и к тому, что произошёл в его спальне несколько дней назад. Это не может померещится, такое нельзя назвать просто выдумкой или ничем не обоснованным преувеличением, это совершенно точно значит, что стоит перестать искать обходные пути и послушаться совета Хёни.       — Хорошо, — кивает Чимин, чувствуя, как каждый стук сердца эхом отдаётся в горле. — В следующий раз спрошу.       Им стоит поговорить нормально. Без типичных для них шуток и увиливаний, но получается почему-то как всегда. Надо бы разобраться во всём случившемся, обоим признать, что на самом деле ничего там и близко не случайно, и понять, возможен этот гребанный Нью-Йорк для них не только из-за чиминовой проблемы с городами, а и… Могут ли они съехаться, учитывая то, что происходит с ними сейчас.       — Ты собрался целовать меня ещё раз?       Страх ещё даже не начал паковать свои чёртовы чемоданы, он всё ещё рядом и ощущается так же отлично, как и январский мороз, но, вообще-то, это было бы очень здорово. Очень бы хотелось повторить, но теперь ещё и ответ получить. Да, Паку совершенно точно хочется поцеловать Чонгука, так что он, собравшись с силами, кивает. Парень не шибко уверен, что творит, внутри примерно та же катавасия, что и при увольнении из Академии, но в этот раз он не зол на всяких Джейсов и не хочет никому врезать, его подпитывает тот самый первый из всех «случайных» поцелуй, оставленный Гуком под глазом, все эти паузы в их разговорах, да и вообще поведение в последнее время. А после всего Пак вспоминает ещё и смех Хёни во время недавнего признания, так что…       Да, была не была!       — Ты ведь тоже чувствуешь это, не так ли?       Чонгук закусывает губу, наигранно удивлённо поднимая брови.       — Что именно?       Он снова крайне глупо пытается скрыть улыбку и, вполне возможно, даже думает, что у него получается, но на самом деле Чимин видит всё. В этот раз ему не хочется так же, как у сестры, спрашивать «что тут смешного?», сейчас Паку более чем просто прекрасно понятно, почему та смеялась.       Хёни знала, что чувства её младшего брата нисколько не являются проблемой, его не отвергнут, не обидят и точно не растопчут то самое большое и светлое.       Потому что Чон Чонгук влюблён так же, как Чимин?       Это был долгий путь. Не слишком продуманный и далёкий от гениальности план даже в таком виде был очень нужен потерявшемуся в новых ощущениях Гуку. Он не хотел просто вываливать на лучшего друга свою симпатию после того, как они провели вместе последнее лето, и улыбчивый Чимин вдруг начал вызывать далеко не те же эмоции, что раньше. Чонгук долго пытался отрицать, всё лето старался не накручивать себя, прятаться в комнате под предлогом того, что работает, и действительно отвлекаться заученными кодами и длинными часами залипания в монитор. Но потом Чимин нашёл работу, остался в Хайстауне, а Чонгук вернулся в Нью-Йорк с началом учебного семестра, и отрицать больше не получалось.       Четыре года учебы и жизнь вдали от родителей чуть поменяли его всегда тихого наблюдателя-друга, после окончания колледжа он вдруг начал казаться другим. Свободным и беззаботным. Чуть более собой, чем был до этого, и поначалу это была радость, всего лишь искренняя радость за то, что гуков лучший друг наконец осознал, что на самом деле у него есть крылья. Тогда же он дописал «Подземное Королевство» и не мог перестать смеяться после уже не отправленных в чате, а живых комментариев Чонгука о каждой главе, и это казалось их маленькой утопией. Сказкой. Но потом Гук уехал, Хёни тоже, и Чимин остался наедине с отцом, кажется, с трудом переносящим его после открывшейся ориентации сына. И вот всего за несколько месяцев, всё к чему шел Чимин в своей комнате в общежитии, просто лопнуло как мыльный пузырь. Он вдруг начал писать безопасную историю, пусть Чонгуку и нравится, там много юмора, а Пак сам по себе смешной, и шутки в романе у него естественные, такие, что веришь, будто так и было у кого-то на самом деле, но это всё ещё не то, чем он дышит.       На самом деле у писателей и их историй есть огромные силы. Хороший роман — это не всегда просто отличное чтиво для тысячи читателей, иногда там скрыто нечто большее. Что-то влияющее даже не столько на читателей, как на того, из-под чьей руки выходит текст. Королевство стало отдушиной Чимина в то время, когда он окончательно приспособился ко всем изменениям, научился правильно переезжать из реальности в выдумку и управлять собственными чувствами. Это были его лучшие времена, и, как у настоящего волшебника, у Пака получилось поместить каждую хорошую эмоцию в своё горячо любимое дитя, заражая ими других людей, но ещё… Чимин ещё никогда не казался таким прекрасным, как во время рассказов о некоторых мелочах, которые очень многие бы просто упустили при написании. Он узнал и убедился, какие вещи для него на самом деле важны, что он может делать и насколько сам в восторге от того, что у него выходит. Всё, что для Чимина тогда имело значение — это чистое концентрированное удовольствие. От того, что он создаёт, от того, что это нравится его лучшему другу, от того, что даже не имея читателей, парень ощущал себя так, будто готов как к наплыву фанатов, так и к хейтерам. Он осознал, что внутри у него столько галактик, такие мириады звёзд, что не поделиться ими было бы просто преступлением.       Пак Чимин понял, что хочет позволить людям взглянуть на то, каков он на самом деле изнутри, и Чонгук пропал. Потому что знать, насколько невероятный парень живёт в соседнем доме, видеть, как тот отрицает это, а спустя долгие годы наконец дождаться того момента, когда тот перестанет это делать — нечто непередаваемое.       Не сказать, что осознание собственных чувств далось Гуку так уж легко, так же как и не стоит думать, что Хёни не называла его истеричкой при каждом разговоре. Но в итоге у него всё получилось. План… намекать сработал на пятерку с плюсом. У Чонгука было всего два варианта: получить от своего друга взаимность или, падая в объятья неизвестности, просто рассказать о своих чувствах, если никакие дурацкие намёки не сработают.       И вот они здесь.       Как можно не верить в хорошие концовки, находясь прямо посреди такого момента? Да, может всё далеко не радужно и над ними не поют улыбающиеся купидоны, Нью-Йорк всё ещё под вопросом, но самое главное уже происходит. Пускай Чимин всё ещё не выпускает из цепкой хватки свою нерешительность, не заявил, что завтра же начнет смотреть места, которые мечтает посетить сами знаете в каком городе, и не принялся судорожно отправлять «Подземное Королевство» во всевозможные издательства, чудо всё равно происходит прямо сейчас.       Но можно ли Чимина винить? За эту боязнь смены места жительства, своего же фэнтези и облажаться в чём бы то ни было. Когда родители всю жизнь настойчиво повторяют, что схема только вот такая и надо только так, то конечно есть страх сорваться на дно своей смелостью, и для этого Чонгук и пытается убедить его съехаться. Сколько бы раз Чимин не заблудился в Нью-Йорке, там ему всё равно будет лучше, потому что…       Потому что Чонгук собирается сделать всё, что в его силах, чтобы Пак продолжил творить то, что действительно хочет, получал удовольствие от всего, что делает, а не думал о вещах, которые якобы лучше, популярней и безопасней.       Нет никакого смысла в творчестве, если сам творец не наслаждается им, так же как не стоит стыдиться или молчать о тех вещах, что лично вас заставили чувствовать целую тонну всякого восхитительного. Именно поэтому Чимину нельзя прятать своё Королевство. То, что пошло от сердца, обязательно найдёт свой отклик, и не важно, сколько людей оценят эту работу — двое или миллионы — важны прежде всего чувства автора. А Чимин наслаждался написанием, уж поверьте. Это были его сумасшедшие времена, он писал диплом и целый новый мир параллельно, с таким восторгом рассказывал Чонгуку во время их ночных созвонов о каждом новом повороте и неожиданно придуманной мелочи, что это уже никогда не удастся стереть из памяти. Ни за что.       Самое невероятное время.       Вдали от тех, кто был им недоволен, Пак только-только начал укреплять мурованными стенами своё собственное мнение насчёт себя и мира в целом, а потом вдруг сделал десяток шагов назад, так некстати вспоминая, что ожидали от него не этого. Он всё ещё шел за своими желаниями и писал, но уже не то, чем горел, и, скорее всего, это послужило одной из причин, почему он выдохся. Удовольствия от собственного таланта стало слишком мало. Хотя то, что он настроен это изменить, несказанно радует, и Чонгук не хочет быть героем в его истории принятия своих настоящих вкусов в литературе, он лишь надеется помочь тем, чем сможет. Стать первым покупателем печатной книги, от которой Пак Чимин будет и сам в восторге.       Потому что Чонгук настолько его любит. Потому что солнышко должно сиять, а не всего лишь время от времени выходить из-за туч. И его личное солнышко дошло до ступеньки «смелость», видимо больше не собираясь отступать, вместо шага назад смотрит лучшему другу в глаза, пытаясь сформулировать предложение правильно.       — Я для тебя тоже уже не просто друг, правда?       Сама формулировка вопроса заставляет Чонгука улыбнуться шире, ярче. Чимин не просто спрашивает о чувствах друга, он делает это одновременно с признанием в своих.       И, видимо, план удался.       Младший действительно не давил, даже ни разу не принялся убеждать, что им стоит попробовать быть кем-то большим, Пак сам к этому пришёл. Может, прошлое лето было значимым для них обоих? Может, Чонгук научился смотреть в камеру телефона так, что это умеет вызывать полную взаимность у тех, кто значит для него очень и очень многое? Может, у него тоже открылась суперспособность?       Пытаясь удержаться от того, чтобы не начать прыгать от радости, младший засовывает руки в карманы, наклоняясь ближе к Чимину, и ждёт, что тот сделает шаг назад или хотя бы отодвинется, но парень замирает на месте.       — Влюбился в меня, значит?       Чонгук бы не был Чонгуком, если бы не начал подшучивать даже в такой момент, но Чимин вовсе не против такого вопроса. Он, к огромному удивлению, не раздражается, хоть в другие дни бы обязательно максимально недовольно цокнул. Сейчас же вместо показушного недовольства несколько раз едва заметно кивает, чувствуя, как опасность отступает, потому что нет, он не ошибся.       — Да, — коротко подтверждает слова друга, проходится языком по холодным губам, ещё и интересуясь в ответ: — А ты в меня?       Они оба в жизни ещё не слышали, чтобы так в любви признавались, в кино такого не показывали и в книжках не писали. Это просто что-то с чем-то. Очередное нечто от и до в их стиле. Парни вдруг снова стали смесью взрослых мужчин и тех славных мальчишек, которыми были всегда, ещё с первого дня знакомства. Мальчиком с загипсованной ногой в самодельной коляске и главным фанатом Человека Паука.       — Разве у меня были шансы не сделать этого? — Чонгук выпрямляется, пожимая плечами. — Нет ни малейшего шанса не влюбиться в тебя, Пак Чимин. Ты поймёшь, что люди не устоят перед тем, кто ты на самом деле есть, как только первая твоя книга выйдет в свет.       Чимин всю неделю не мог придумать, что ему делать и как спросить Чонгука о них, а в итоге всё получилось так легко и естественно. И, возможно, он был прав насчёт себя, он в некотором смысле тормоз, потому что у них снова образуется эта самая пауза, пока Чимин смотрит на парня перед собой, никак не в состоянии убедить себя, что это на самом деле реальность. Этот Чонгук в белой ушанке, своём мягком плюшевом пальто на фоне горящих фонариков на сто процентов реальный. Его лучший друг, только что принявший его совсем не дружеские чувства.       Чон, хихикая, качает головой, глядя на замершего старшего и больше не давая времени на раздумья ни себе, ни Чимину, накрывает ладонями покрасневшие щеки и коротко целует своего уже не друга. Касание слишком быстрое, чтобы Пак смог ответить, он только и успевает, что ухватиться за локоть Чонгука, когда тот сжимает лицо, заставляя губы выпятится, и смеётся, кажется, просто от того, что Пак Чимин любит его в ответ.       С ума сойти. Это просто лучший Новый Год из всех, что только можно представить.       — Засранец, — Чимин довольно ощутимо стукает Гука по рёбрам, пытаясь увернуться и не позволить использовать себя как игрушку-антистресс, но недовольствует совсем не из-за этого. — Ты снова не спросил.       Чонгук ещё раз поддаётся вперёд, чмокая холодный нос.       — Даже не собираюсь этого делать. Только потратим время.       — Чёрт, я так сильно тебя люблю.       И в этот раз к чужим губам тянется уже сам Пак, конечно же, даже не думая спрашивать разрешения. Чонгук с пребольшим удовольствием встречает Чимина на полпути, легко касаясь розовых губ своими чуть более серьёзно, чем было до этого, но просто адски осторожно. Руки старшего обвиваются вокруг талии, когда тот делает шаг навстречу, в тот же момент чувствуя, как Чонгук начинает улыбаться в поцелуй. Они на улице, посреди ночного парка, и завтра на лицо придётся наложить что-то поплотнее, с убойным процентом увлажняющих компонентов, но сегодня в эту самую секунду о таких мелочах оба парня не думают. Чимин помещает нижнюю губу Гука между своих, едва ощутимо касаясь языком, но не позволяет себе лишнего, не пытается прибавить пошлости или откровенности. Всё происходящее едва отличается от тех же самых чмоков, что были до, разница лишь в том, что они не пытаются отстраниться друг от друга, утопая в этом полном нежности моменте. Сейчас не хочется торопиться или срываться с катушек, им слишком уютно в объятиях, до чёртиков нравится вот так едва ощутимо ласкать друг друга губами. Пак посасывает всю ту же нижнюю губу, тут же несильно оттягивая её и снова вызывая у Чонгука улыбку. Вряд ли есть точное определение того чувства, что заставляет Чимина не дать отстраниться. В то время, как Гук наслаждается окрыляющим осознанием, что у него всё просто отлично, Пак оставляет крошечные поцелуи у младшего на подбородке, примерно там же, куда ему самому прилетел снежок, а следом прокладывает дорожку к уголку губ, ловит несколько ответных поцелуев и, пока Чонгук позволяет себе с чистой душой быть ведомым, перемещает одну руку тому на затылок и целует чуть более жадно.       Кто бы мог подумать, что целовать своего лучшего друга будет так… Непередаваемо.       — Моё желание сбылось всего спустя час после того, как я его загадал, — поцелуй приходится прервать, но Чонгук не пытается увеличить расстояние между ними.       Чимин отстраняется сам, встречаясь взглядом с Гуком. Ему сейчас настолько хорошо, так легко и здорово, что самое то начать хохотать как умалишенный. Чистый восторг бежит по венам вместо крови, но Пак умудряется не поддаться ему, он не в силах заставить себя прекратить быть жадиной и просто не может перестать оставлять ещё больше поцелуев-бабочек на ужасно манящих губах.       — Ты загадал поцелуй?       Посмеиваясь, Чонгук качает головой и, наконец, ловит одно из прилетевших касаний.       — Нет, просто тебя.       Так и было. Когда вся площадь взорвалась криком «С Новым Годом», Чимин был слишком занят попытками не завыть на луну, а Чонгук загадал своё особое желание. Чтобы Пак Чимин наконец стал ему не просто другом. Но, видимо, нужно было сформулировать маленькую мечту по-другому: чтобы Чимин был ему не просто другом в Нью-Йорке.       — Но, кажется, надо было загадывать стать с тобой соседями по квартире.       Что ж. Возможно, такое Чимин может осуществить тоже. Может, всё будет даже куда сложнее, чем их признание, но сейчас по крайней мере достаточно желания. А ещё… У Пака определённо появилась ещё одна причина перебраться поближе к Чону.       — Чонгук, — начинает старший, но его прерывают ещё до того, как он формулирует мысль в голове.       — Я знаю, знаю, прости, что давлю.       Не в силах сдержаться, Пак коротко хихикает, опуская руку, покоящуюся на затылке, обратно к талии. Парень обнимает Гука так плотно и крепко, что самое время начать кряхтеть, но тот ни звука не издаёт, лишь смотрит своими огромными глазами, словно для них в порядке вещей всё происходящее и это не первый раз, когда диалог ведётся в прямом смысле носом к носу.       Снова осторожно захватывая в свой плен губу Чона, Чимин впервые позволяет себе коснуться её языком. Движение едва ощутимое, они всё ещё на улице, но хочется столько всего сделать, так много предложить… Чонгук отвечает незамедлительно, он с тем же трепетом касается чиминовой шеи, всё так же сладко целует, целует, целует. Тут нет главного и ведущего, всего лишь двое парней, что не могут оторваться друг от друга, наконец сломав каждый замок и открыв каждую дверь внутри себя. Весь мир вдруг становится неважным, центр целой Вселенной вдруг оказывается в этом самом парке, в том самом месте, где два парня наконец позволяют себе то, что столько времени казалось запретным, глупым и недоступным.       Чонгук та-а-ак влюблён. Ему правда кажется, что из глаз сейчас искры посыплятся, стоит только старшему отстраниться, но ничего подобного не происходит, они всё так же стоят вплотную друг к другу и улыбаются так, как и полагается двум влюблённым дурачкам.       — Я хочу поехать с тобой, — вдруг выдаёт Пак. — Но, пожалуйста, скажи, что ты полностью понимаешь, что тебя ждёт. Это огромный город, Гук-а, и чокнутый я в нём стану тебе обузой. И я буду ныть до тех пор, пока не привыкну хотя бы к улице, на которой ты живёшь.       — Но я же не против, — Чонгук накрывает заднюю часть шеи ладонью, легко поглаживая. — Пожалуйста, будь моей обузой, Чимин-а, я очень хочу каждый день слушать твои недовольные комментарии из-за того, какое всё незнакомое и запутанное.       Они два самых несерьёзных человека во всём Хайстауне. Ни одна тема не обходится без шуток или сарказма, кажется, будто взросление не торопится посещать их улицу уже который год.       Пак со стоном отстраняется, и Чонгук тут же целует его снова, не давая сбежать даже на шаг.       — Я обещаю находить тебя каждый раз, когда ты заблудишься, солнышко. Во всех смыслах.       Чимин больше не пытается ответить на поцелуй и перетянуть на себя главенство, он позволяет Чонгуку ответить теми же беспорядочными чмоками, которыми Пак осыпал его всего минуту назад, просто растворяясь в этих трепетных касаниях и том, насколько приятно ощущаются гуковы губы на собственных. Он наверняка вот такими легкими поцелуями сможет переубедить Чимина в чём угодно, заставит полюбить пиццу с ананасами или даже фильмы, награждённые Золотой Малиной. Хорошо бы не выдать себя с потрохами и не признаваться в слабости к такому проявлению нежности уже сейчас. Ну, это в том случае, если Чонгук ещё не просёк.       — Я буду каждое утро тебя вот так целовать, и ты сразу запомнишь, куда тебе идти и на какой остановке выходить, — он снова надевает на Пака капюшон, удерживая за него голову в одном положении. — Я даже готовить для тебя научусь!       Теперь Чимин смеётся тоже.       — Пожалуйста, только не яйца в микроволновке.       Но Чонгук звучит упрямо серьёзно.       — Всё, что захочешь. Я ещё никогда никого так не любил, Чимин-а, ты даже представить себе не можешь, как сильно я хочу жить с тобой.       Чимин… представляет. Картинки их совместной жизни приобретают особую яркость сейчас, проносятся перед глазами со скоростью звука, ещё больше соблазняя. И это не что-то сверхъестественное, не прыжок с высотки и не ужин на смотровой площадке Статуи Свободы. Совсем нет. Чимина, по правде, мало интересует подобное, сейчас в нём загорается восторг от повседневности: он и Чонгук в их квартире, прощаются поцелуем и встречаются так же, обнимаются утром в кровати, как всегда обливают друг друга во время мытья посуды и воюют из-за пакового любимого челленджа «закрой шкаф до того, как оттуда вывалится вся одежда». Каждая простая вещь обретёт новый смысл, всё привычное заиграет новыми красками.       Даже если Чимину придётся всегда ходить, уткнувшись носом в оффлайн карту, то так и быть. Они с Чонгуком каждый новый день будут превращать дружбу в любовь, а это стоит всех усилий и переживаний.       — Значит, через пару дней я попробую пельмени из «Шушу Вэн»?       То, насколько светлее становится лицо Гука, когда он широко улыбается, не может не заставить расплыться в точно такой же улыбке в ответ.       Чонгук сумел. Его Чимин-и едет с ним в Нью-Йорк.       — Я завтра же позвоню владельцу! — младший на радостях прижимает Пака к себе лицом, начиная вместе с ним подпрыгивать на месте.       — Но я не поеду с тобой послезавтра, — с хохотом предупреждает парень. — Росс должен приехать четвертого. Я буду дома до тех пор, пока Хёни не вернётся в Рочестер.       — Ладно, тогда я тоже задержусь.       — Даже не думай из-за меня…       Чонгук правда жалеет, что они не сделали этого раньше, не перешли на следующую после дружбы ступень ещё в школе, потому что возможность заткнуть Чимина поцелуем — лучший выигрыш и самый ценный подарок. Старший наигранно недовольно стонет, но сопротивляться не пытается. Это просто нечто… Самая невероятная ночь, самые волшебные праздники.       — Какая разница, где я буду работать эти два дня: здесь или в Манхэттене? — с теми же светящимися глазами спрашивает Гук. — Я хочу ехать с тобой в машине все четыре часа. Ты забыл о моей коллекции фоток спящего тебя? Знаешь, как камера моего телефона соскучилась по твоему открытому рту?       Когда по плечу Чона прилетает очередной удар в сопровождении смешка, тот даже не кривится.       — Я тебе этот телефон в задницу засуну.       — Просто представь, — не унимается младший, — ты, я и поцелуи на каждом светофоре. Заманчиво, правда?       Это уже мелочи. Приятные мелочи, которых у них должно быть достаточно и которых будет достаточно в каждом их дне. Чимин может сколько угодно упираться или закатывать глаза на глупые предложения Чонгука, но в итоге всё получится именно так, как они оба хотят, потому что цель у них одна и та же: быть счастливыми, по уши влюблёнными в друг друга и, что самое главное, в их совместную жизнь.       Ждут ли их трудности впереди? Определённо. Превратить дружбу в нечто большее всегда сложнее, чем кажется на первый взгляд, но они оба знают, что у Чон Чонгука на каждую проблему есть магическое решение, а Пак Чимин обязательно придумает такую историю, что пошлёт куда подальше каждую причину для переживаний и тревоги. Вместе парни создают идеальный дуэт, и только это сулит для них отличные времена.       Чимин не загадывал желания, когда часы пробили полночь, но загадывает сейчас, обнимая парня, которого непередаваемо сильно любит: пусть он будет таким же счастливым всегда. Они вместе. Пусть Новогодняя Ночь не заберёт у него тот подарок, что он наконец великодушно разрешил себе принять.       Пусть вполне себе реальные чудеса случаются в жизни чаще. А он клянётся, что будет принимать каждое из них с благодарностью, ведь сейчас это именно то, что они с Гуком чувствуют.       Спасибо каждому обстоятельству, человеку и проблеме за то, где они находятся сейчас. За то, что Пак Чимин до безумия влюблён в Чон Чонгука, а тот так же безумно любит его в ответ, за то, что эти чувства с каждым днём будут становиться только крепче и особенней. Потому что они оба этого хотят.