_______________________________________
Натаниэль очень долго разыгрывал спектакль. Смерть его матери стала для него поворотным моментом. Когда её руки вцепились в его крошечное тело и она попыталась сказать ему, чтобы он выжил любой ценой, он послушался. Так он стал Натаниэлем, сыном-вундеркиндом Натана, который преданно следовал за ним. Он перестал сопротивляться своим урокам. Он слушал и запоминал каждую крупицу информации, которую ему давали. Он выжидал момента, пока не смог, наконец, начать потихоньку распутывать дело своего отца. Но он по-прежнему оставался Натаниэлем, сыном Мясника. И когда он входит в главный зал, ему снова напоминают об этом: все расступаются перед ним. Он никогда не утруждал себя попытками выяснить, какие слухи о нём распространялись, но он знал, что все они думали об одном и том же. Что он был вторым пришествием своего отца, что он был чем-то похуже. Когда он был моложе, то был склонен к безумным представлениям. Он скалил зубы всем, кто подходил слишком близко. Он сверкал ножами и доказывал свою силу тем, кто сомневался в ней. Он отказывался быть в самом низу иерархии, не как раньше, не как в детстве. Если им нужен был монстр — они его получат. Но всё же он остановился, когда за ним закрылась дверь. Каин, мужчина средних лет, который привёз его, новичок в криминальном бизнесе и замена их старому водителю, предложил Натаниэлю следовать за ним. Его старый дом не сильно изменился с тех пор, как он был ребенком. Он выглядел как любой другой богатый дом с белым забором, где мать остаётся дома и воспитывает детей, а отец ходит на работу. К сожалению, работа его отца заключалась в том, чтобы рубить людей на мелкие кусочки. Здесь не так много людей. Только важные персоны или подчинённые его отца. Он хмурится от слабого запаха дезинфекции в воздухе и задаётся вопросом, кого на этот раз убили за пределами подвала. Натан был безумно вспыльчивым. Один промах — и твой мозг разлетался по стене, а тело уже заворачивали в чёрные мешки, которые хранились на кухне. — Натаниэль, сэр, — зовет его мягкий голос, и, оглянувшись, Натаниэль видит, что одна из горничных его отца предлагает ему стакан воды. Она не смотрит на него, а её руки мелко дрожат и вода плещется в стакане, который она сжимает. — Для вас. Он моргает, на мгновение смущаясь, но всё же протягивает руку, чтобы взять стакан. Хотя бы для того, чтобы позволить ей перестать дрожать или дать ей повод уйти. Но на мгновение их глаза встречаются и он узнает этот взгляд. Взгляд жертвы, и он знает, что он и есть хищник. Он также замечает, как Каин легко скользит рядом с ней: его взгляд темнеет, когда он изучает её тело, а на губах играет улыбка. — А где мой, куколка? — спрашивает он и горничная застывает на месте. Натаниэль опускает взгляд на её запястья, на которых видны синяки, похожие на отпечатки пальцев. — Я… простите, сэр. Мне было поручено принести только один сэру Натаниэлю, — её слова звучат кротко, она боится всех в этой комнате. Должно быть, она новенькая. Но это о чём-то говорит, когда девушка придвигается к Натаниэлю, чтобы отодвинуться от Каина. Что-то горькое обволакивает его язык. Каин наклоняется к ней. — О, это прекрасно, куколка. Ты можешь загладить свою вину позже, — его голос звучит отвратительно. Её тело напряжено, взгляд обращён к Натаниэлю, и в нём мольба. На её шее синяки. Каин протягивает руку, чтобы провести по её предплечью. Он не видит, как пальцы Натаниэля дёргаются к ножу. — Спасибо, — огрызается Натаниэль. Он ясно дает понять, что это предупреждение, нацеленное на новую цель, и Каин отстраняется. — Как тебя зовут? Я тебя раньше не видел. Он позволяет своему голосу быть мягче, но не настолько, чтобы казаться добрым. Он не будет ей полезен, если покажется слабым. Она смотрит в пол. — Робин, — она говорит тихо. — Мясник недавно нанял меня. Натаниэля передёргивает. Её считают одноразовой, только запасным вариантом, если она должна называть его отца «Мясником». — Ну, Робин, мы с Каином больше не будем тебя беспокоить. Спасибо за воду. Он поворачивается, чтобы уйти, когда Каин снова начинает: — Но я хочу пить. Натаниэль протягивает стакан к Каину. В любом случае, он не настолько глуп, чтобы пить это, он уже вырос из этого. Каин обиженно хмыкает, позволяя стеклу упасть на землю и разбиться. Натаниэль смотрит, как стакан падает, и слушает коллективный вздох всех окружающих. Остальные горничные, слуги и прихвостни сразу скрылись из виду. Все, кроме Робин. — Забыл, как держать что-то, кроме собственного члена, Каин? — рычит Натаниэль. Это последнее предупреждение. Он разворачивается, чтобы уйти, но прежде смотрит через плечо и видит, как вспыхивает ярость Каина. Он выглядит так, словно хочет возразить, но Натаниэль позволяет кинжалу скользнуть в ладонь. Его предупреждение ясно. Если он заговорит снова, Натаниэль не побоится стать своим отцом на несколько мгновений. — В чём твоя проблема? — спрашивает Каин, и Натаниэль снова убеждается, что Каин — болезненный новичок и ещё не понимает, с кем он говорит. — Ты тоже на неё запал? Она классно трахается, скажу я тебе. Натаниэль стискивает зубы. — У меня нет привычки спать с детьми, — его голос низкий и все, у кого есть мозги, тут же заткнулись бы. Они бы увидели угрозу. Единственная причина, по которой этот человек ещё дышит, заключается в том, что он не хочет доставлять ещё больше проблем своему отцу. Каин не умный человек, поэтому он фыркает и возражает. — Ей шестнадцать. У каждого свои кинки. Да ладно, у сына Мясника тоже должно быть что-то такое. Натаниэль срывается почти мгновенно. Он перехватывает нож и, схватившись за рубашку Каина, впечатывает его спиной в стену и плотно прижимает лезвие к горлу. Натаниэль чувствует улыбку на своих губах, острую, как бритва, когда он вдавливает нож настолько, что появляется первая капелька крови. — Вообще-то у меня есть, Каин, — мурлычет он. — Это смотреть, как свиньи истекают кровью под моим ножом, — он плотнее прижимает нож к горлу Каина и слушает слабое мычание, наслаждаясь тем, как мужчина глубоко сглатывает. — Меня это всегда заводит. — Натаниэль, — позади него раздается голос, и ему не нужно смотреть, чтобы понять, что это его отец. Этот голос всегда будет заставлять волосы на его спине вставать дыбом, он всегда будет вызывать тревогу в его сознании. Теперь он чувствует на себе множество глаз, охранники они или нет, ему всё равно. — Брось этого человека и пройди в мой кабинет, нам нужно кое-что обсудить. Сын Мясника не двигается, но Каин — да. Его глаза встречаются с льдисто-голубыми, и ему удаётся слабо ухмыльнуться. Он думает, что победил. Он думает, что его отпустят, и он заберёт эту девушку и будет делать с ней всё, что захочет. — Иди, поговори с папой, малыш. Натаниэль ненавидит мужчин, которые берут на себя слишком много. Поэтому Натаниэль сильно полоснул ножом по горлу Каина, не отрывая взгляд от его глаз, наполненных шоком, прежде чем мужчина, наконец, упал. Каин был мёртв еще до того, как соприкоснулся с полом. Спрятав кинжал, Натаниэль оборачивается к отцу, который на мгновение замирает, переводя взгляд с него на тело позади и вопросительно поднимая бровь. Натаниэль усмехается шире, ему всегда нравилось удивлять отца. Это всё твой характер, папа. — Ты сказал бросить его, но ты не говорил, что он должен быть живым, — медленно произносит Натаниэль, прежде чем протиснуться мимо Натана в мрачный офис, не обращая внимания на то, что два охранника стоят по бокам двери. Натан вздыхает. — Приберитесь здесь, — требует он, прежде чем последовать за сыном. — У тебя сегодня вспыльчивый характер. Это как-то связано с недавним отравлением газом во время твоей новой миссии? Впервые за многие годы Натаниэль замечает, что вдоль стен стоят охранники: их лица скрыты масками, а руки прикрывают пистолет на поясе. У его отца никогда не было такой охраны, которая выстраивалась к его прибытию. Он снова усмехается этому факту, вопреки самому себе. Он всё ещё чувствует, как дрожат его колени, когда кто-то встаёт у него за спиной. Но он цепляется за своё безумие окровавленными кончиками пальцев, даже когда его отец садится на стул за своим столом и смотрит ему в глаза. — Натаниэль, я хочу услышать ответ, и если я почувствую, что ты лжёшь, я без колебаний накажу тебя соответствующим образом. — Я думал, что ты человек с принципом «око за око». С чего такие перемены? Натан прищурил глаза, под поверхностью плясало голубое пламя. — Не забывай, кто здесь главный, малец. То, что ты мой сын, не означает, что ты неприкосновенен. Натаниэль пренебрежительно махнул рукой, надеясь, что дрожь в пальцах не была очевидной. — Это всего лишь вопрос. Не в отношении твоей власти. Их взгляды встречаются. Он знает, что отец может услышать даже его мысли… да, так оно и есть. — Твоя подруга, Элисон? Ты заботишься о ней, верно? Он замирает, тревога пронзает его изнутри, когда он представляет Элисон, которая должна оставаться в безопасности. Светлые локоны и единственный нежный голос, который у него остался. Он представляет, как она пытается защититься — он не справляется, не справляется и снова кого-то подводит. Представляет, как она умирает, точно так же, как мама… точно так же, как… — Я чуть не был скомпрометирован, — слова прозвучали раньше, чем он успел подумать. Это правда — потому что риск не стоил того, чтобы потерять Элисон. Его отец приподнимает бровь. — Столь скоро? Натаниэль изучает своего отца. Да, тот зол, но он всё ещё не достиг того уровня гнева, который указывал бы на то, что он обнаружил детей. Он колеблется всего мгновение, пытаясь выбрать лучший план действий, потому что если он соврёт, а его отец знает правду, то Элисон будет мертва в ближайшие пять минут. Если же он соврёт, и отец просто дразнит его, то… Он выиграет. Натаниэль щёлкает пальцами, хорошо, что он был лжецом с самого рождения. — Прошло уже больше месяца, отец, угроза устранена, и никто не подозревает меня, — Натаниэль больше не позволяет себе бояться этого человека. — Теперь в моём департаменте больше внимания будет уделяться организованной преступности. Я думал, что план состоит в том, чтобы вычислить предателя и убить того, кто знает слишком много. Или что-то изменилось? Натан долго смотрит на него. Натаниэль игнорирует своё сердце, колотящееся в груди. Он не будет бояться этого человека, он не будет пресмыкаться у его ног, как делал в детстве. Он возьмет всё, чему этот человек может его научить, и использует это против него. Он уничтожит его к чёртовой матери. Натан откинулся в кресле, скрестив руки на груди. — Я бы предпочёл, чтобы ты больше не делал ничего столь очевидного. Это дурной вкус. Натаниэль пожимает плечами, прикусывая язык, прежде чем сказать какую-нибудь глупость. Еще слишком рано судить о том, выиграл ли он. — Я также… — голос его отца становится всё холоднее, он теряет контроль над собой из-за хладнокровности, исходящей от его сына, — …не оценил то, что ты убил моего человека, уже во второй раз. Не заставляй меня ставить тебя на место. Натаниэль смотрит на него, склонив голову набок. Охранники беспокойно переминаются рядом с ним, когда он снова растягивает губы в ухмылке и вертит в руках свой нож. — Ты когда-нибудь слышал об эксперименте с куклой Бобо, отец? Натан предупреждающе стучит пальцем по столу: — Прости? — Эксперимент с куклой Бобо. Группа психологов собралась вместе, поместила взрослых в комнату и велела им жестоко избить куклу Бобо, а пока это происходило, они позволили некоторым детям наблюдать, — он оскалился. — Угадай, что после сделали дети, отец? — Натани… — Они били эту куклу так же сильно, если не сильнее. Отец, они разорвали эту куклу на чёртовы куски, — он прерывает отца и возвращает свой кинжал на место. — Если не хочешь, чтобы я убивал твоих людей, не трогай моих. Его отец поднимает голову, выпячивая подбородок: — Оу? Натаниэль поворачивается, но затем добавляет: — Робин теперь тоже моя. Она слишком молода для тебя, отец, — он оглядывается через плечо, и на мгновение кажется, что его отец забавно удивлён. — Может, найдёшь кого-нибудь соответствующего своему возрасту? Смех настолько искренний, насколько вообще может быть искренним смех социопата: надтреснутый и заставляющий мурашки ползти по коже. Его глаза светятся радостью от страданий других, улыбка зеркально отражает улыбку Натаниэля. — Она уже была твоей, мой мальчик. Я подумал, что ты захочешь кого-то нового, если с дорогой Элли что-нибудь случится. Она, должно быть, стареет… — он взмахнул рукой, словно вёл обычный разговор с сыном. — Мне тоже не нравятся подержанные вещи. Я рад, что ты, наконец-то, понимаешь. Пойми, почему я убил твою мать и заставил тебя смотреть, почему я заставил и тебя… Когда Натаниэль захлопнул за собой дверь, отголоски смеха отца всё ещё звучат в его голове. Осторожнее, отец, — думает он. — Ты и сам начинаешь устаревать.______________________________________
Эндрю должен был выбросить записку. Нет, Эндрю должен был отнести записку в кабинет шефа и собрать спецназ или что-то в этом роде — что угодно. Эндрю должен был сделать что-то большее, чем скомкать записку в ладони и засунуть её в карман. Он должен был сделать больше, чем дождаться скорой помощи, больше, чем просто передать всю информацию, которую он знал. Больше, чем игнорировать попытки всех поговорить с ним, броситься в машину и уехать. Ему едва хватило остатков здравого смысла, чтобы пойти домой и переодеть свою форму. Помешкав, он всё же решился одеться во все чёрное. Это напоминает о старых временах, — с горечью подумал он. Эндрю знает, что он глуп и знает, что ему не следует ехать на встречу с каким-то отмороженным парнем. Но Эндрю никогда не совершал рациональных поступков, как утверждают все остальные. Поэтому он заводит машину и едет, держа свой пистолет в пределах досягаемости. Его повязки плотно прилегают к коже, а тяжесть ножей успокаивает его бьющееся сердце. Он паркуется и смотрит на часы. 23:50. Он тихо ругается, потому что хотел приехать раньше, но придётся смириться. Поездка в гору заняла больше времени, чем он думал. Он плохо соображает с тех пор, как забрали Мэдс. Он уже несколько месяцев не позволял ни одному делу так сильно беспокоить его. Он начинал понимать, что ему становилось лучше. Но затуманевающая ярость, которая охватывала его всякий раз, когда он чувствовал необходимость что-то защищать, всё ещё была и всегда будет худшей и лучшей его чертой. Эндрю прекрасно понимал, что это и станет его гибелью. Он на мгновение замер, что раньше приносило хоть какое-то подобие спокойствия его уму, который думал со скоростью мили в минуту. Разум, который никогда не давал ему шанса вздохнуть, когда идеально воссозданные воспоминания повторялись снова и снова. Но сейчас он ненавидит это, потому что его разум сосредоточен исключительно на том, чтобы придумать план, как достать «Абрама» и убить его так чертовски медленно, что… Ему нужно отдышаться, успокоиться. Ты больше не тот человек, каким был раньше. Он начинает двигаться к торговому центру. Тот сгорел много лет назад. Город планировал за счёт него развить верхний район, но после провала торгового центра никто не стал беспокоиться, всё равно это было безнадёжно. В Балтиморе появилось слишком много историй о призраках, о многих монстрах, поджидающих в тёмных переулках. Некоторые даже говорят, что пожар был устроен специально, чтобы владельцы могли хоть немного заработать, когда поняли, что дело безнадёжно. Эндрю остановился на краю тротуара, не желая подходить ближе, когда его могли легко загнать в угол. Его разум медленно начал проясняться от состояния слепой ярости и с каждым вдохом он медленно осознавал, насколько глупым решением было прийти сюда. Он вытащил свой нож из повязки — старая привычка. Он уже готов был рассмеяться над своей мыслью, будто может оставить это состояние в прошлом. Его мысли прервались, когда он краем глаза уловил движение. Повернувшись, он увидел чёрный силуэт на крыше торгового центра. Удивительно маленький, и он не был уверен, что это из-за высоты и расстояния. Он заметил, как чёрная тень подняла правую руку и что-то блеснуло в отражении луны. Тень махала Эндрю, держа в руке нож. Гнев заставил его ответить тем же жестом, прижав лезвие ко лбу в насмешливом приветствии. Фигура на мгновение исчезла. Эндрю попятился назад, оглядываясь по сторонам, смотря откуда могла прийти тень. Его глаза спокойно сканировали горизонт, а лицо уже вернулось к своему обычному состоянию. Потому что он скорее умрёт, чем покажет, что встревожен. Фигура вышла из тени здания и спокойно направилась к Эндрю. Он не хотел думать о том, как незнакомец мог двигаться так быстро. Луна осветила первые черты его лица, когда он приблизился, и из-под нависающей конструкции здания на Эндрю уставились льдисто-голубые глаза. Мэдс была права, синие глаза горели так ярко, что казались фальшивыми, линзами или чем-то другим. Абрам — это должно быть был он. Он тоже был одет в чёрное с ног до головы, капюшон надвинут на лицо, различные ремни скрещены на груди, и Эндрю также отметил ножи, пристёгнутые к ним. Чёрная ткань закрывала большую часть его лица, кроме глаз, не давая Эндрю хорошего представления о том, как он выглядит, но не сказать, что он ожидал другого. Поэтому он наблюдал за движением Абрама, когда тот, наконец, остановился, прислонившись спиной к давно потухшему уличному фонарю. Он поставил одну ногу на небольшой выступ, а затем голубые глаза просканировали Эндрю сверху донизу, прежде чем он склонил голову набок. — Офицер Эндрю! Вы пришли! — крикнул он, заставая Эндрю врасплох голосом с непонятным акцентом, который прозвучал вместо ожидаемого американского. Он нахмурился, голос звучал смутно… британским? — Абрам, я полагаю, — сказал Эндрю, что заставило парня быстро поднять большой палец вверх. Эндрю заметил перчатки, которые Мэдс упоминала ранее. — Где Мэдс? — быстро добавляет он, огрызаясь и позволяя своему ножу сверкнуть на свету, с тихим восторгом наблюдая, как это заставляет Абрама на несколько мгновений отвести от него взгляд. — В безопасности, — отвечает Абрам, а затем также снимает с бедра чёрный кинжал, рассеянно поигрывая им, как будто ему скучно, но Эндрю сразу же замечает это действие. Это не неопытный человек. Это не какой-то педофил, которому повезло, не какой-то урод, который нанимает людей для своих грязных дел. Это был кто-то, кто знал, что делает. Блять. Непросто, почему ничего не может быть просто. Эндрю стиснул зубы, пытаясь сдержать гнев. — Я поверю в это, когда увижу её. И остальных. У тебя есть привычка похищать больше дюжины детей? Абрам смеётся, но в этом смехе нет ни капли веселья. — Вообще-то, нет! Я стал родителем тринадцати несовершеннолетних за одну ночь, это довольно безумно. Его рука чешется от желания потянуться к пистолету. — Ты сказал, что тебе нужна моя помощь. Какая? Думал, что позвонишь молодому полицейскому, о котором все говорят, что он продажный, и найдёшь напарника для своего детского секс-клуба? Эндрю едва успевает увернуться от серебряного ножа, брошенного ему в ногу. Тот впивается в траву и грязь рядом с ним. Эндрю почти готов нервно рассмеяться в этот момент, потому что он даже не заметил, как парень готовился нанести удар. Эндрю убирает свой нож и достаёт пистолет, снимая его с предохранителя. Абрам наблюдает за ним и его глаза горят невысказанной яростью. Эндрю пристально смотрит на него. — Непростой характер, да? — Давайте проясним одну вещь, офицер Миньярд, — рычит Абрам. Он уже держит в ладонях новые ножи. — Я вытащил этих детей из грёбаного секс-оборота. Я знаю, что вы, копы, видите всякое дерьмо, поэтому уверен, что вы знаете, насколько всё плохо, если даже хладнокровный убийца возмущён. У вашей своры были годы, чтобы что-то сделать, годы, в течение которых эти дети терпели пытки, потому что вы не могли вытащить свои грёбаные головы из задниц и разобраться в этом дерьме. Эндрю поднимает пистолет, чтобы нацелить его на Абрама, когда тот делает шаг ближе, с глухим звуком убирая ногу с уличного фонаря. — У меня сегодня был очень дерьмовый день, и я не люблю, когда меня называют ёбаным педофилом, потому что, как ни удивительно, это одна из немногих вещей, до которых я не стал бы опускаться, — голос Абрама потерял свою фальшивую весёлость. Он вертит в руке нож, а затем перехватывает его крепче, когда Эндрю смещает палец на курок. — Слишком много оправданий, Абрам, — прохладно отвечает Эндрю. — Что? Ты думаешь, что ты какой-то мститель? Идёшь против законов и уничтожаешь людей, которых считаешь плохими? Ещё один смешок, на этот раз горький. — О, нет, — заверяет он. — Я не пытаюсь быть маленьким героем этого города или что-то в этом роде. Я просто подвожу черту под убийством и пытками детей. Шокирует, да? Просто маленькая толика человечности в том, кто зарабатывает на жизнь преступлениями. Его волосы казались чёрными из-под мешковатого капюшона, и теперь Эндрю замечает, что на его лице кровь. — Похищение детей — это человечность? Похоже, я отстаю от моральных норм нашего времени. — Ах, но офицер, у кого я их забираю? У жадной суки, которой нравилось смотреть, как они истекают кровью? — Забирая их для своих нужд, ты становишься хуже, — Эндрю огрызнулся, прежде чем смог обуздать свой ослепляющий гнев. Но, похоже, теперь он ещё и вывел из себя кого-то другого. Эндрю ненавидит тот факт, что он не заметил небольшого изменения в позе Абрама. Он бы обвинил в этом отравление газом, если бы сейчас не пытался уберечь себя от того, что его намеревались выпотрошить. Потому что неожиданно Абрам стал двигаться быстрее, чем он мог уследить. В спину ему внезапно упёрлась цементная стена: сломанные выступы и трещины впились в позвоночник. Его пистолет отброшен в сторону, а чужой нож крепко прижат к горлу. — Вы, копы, делаете чертовски много дерьма. Если бы вы нашли этих детей, вы бросили бы половину из них в тюрьму за то, что их заставили сделать. Вы бы не потрудились найти факты, вы бы не слушали их. Вы, ублюдки, только и делаете, что смотрите на них, видите кровь на их руках и решаете их судьбу. Вы никогда, блять, не потратите и каплю сил, чтобы проверить, есть ли в этой крови их собственная, — Абрам рычит. — Не годится для общества, бесполезен, родился в семье преступников: надежды всё равно нет, кровь есть кровь. Тебе это знакомо? Так и есть, думает Эндрю, так и есть, так и есть, так и есть. — Так и есть. Краткий взгляд удивления на признание, а затем ярость — это то небольшое отвлекающее мгновение, в котором Эндрю нуждается. Он обхватывает запястье Абрама, останавливая удар ножом, и выкручивает его руку прежде, чем ударить парня ногой в живот. Эндрю использует несколько мгновений, необходимых Абраму для нового вдоха, чтобы успокоиться, прежде чем снова броситься вперед. Абрам быстр и восстанавливается с ужасающей скоростью, но Эндрю уже готов к этому. Он наблюдает, как Абрам занимает оборонительную позицию, и видит, что тот привык принимать больше ударов, чем наносить. Эндрю же всегда говорил, что надо не защищаться, а сразу бить в уязвимые места. Это не подводило его… пока что. Эндрю снова двигается, но Абрам легко может нанести удар. Его тело стремительно уходит от дугообразного лезвия, прежде чем ударить Эндрю в спину рукоятью ножа. Эндрю неплох в обращении с ножами, многие годы практики просто так не пропадают, но кем бы ни был этот парень, он явно вбил это в мышечную память, и разум Эндрю бешено колотится, потому что он думает, что находится в шаге от того, чтобы что-то понять. Голубые глаза и ножи. Абрам уклоняется от следующего удара Эндрю и разворачивается, чтобы ударить его сзади по шее. Прежде чем Эндрю падает, его разум взрывается ослепительно белым, он успевает повернуть своё тело и позволяет одному из своих ножей вонзиться в спину Абрама. По крови, которая мгновенно пропитывает чёрный балахон, он понимает, что рана глубокая. У Эндрю кружится голова, когда он пытается устоять на ногах на стремительно приближающейся земле, и он слышит далёкий, но резкий вдох человека рядом с ним. — Ой, я забыл про жилет, — Абрам коротко вздыхает про себя, а затем шипит. — Теперь придётся накладывать швы, спасибо большое. Ему удается разлепить затуманенные глаза, чтобы увидеть нового знакомого в нескольких метрах от себя. Тот сейчас хмурится и крутится под неудобными углами, пытаясь прощупать свою рану. Эндрю с нездоровым интересом наблюдает, как гнев уходит из некогда напряжённого тела, а голубые глаза встречаются с янтарными. Но они всё ещё горят. — Послушай, Эндрю. Я здесь не для того, чтобы драться, — говорит Абрам через несколько мгновений, не отходя ни на шаг, но и не доставая оружие. — Правда? Извини, пропустил это замечание, когда ты впечатал меня в эту ёбаную стену. Абрам морщится. — Да, прости, я не шутил, когда говорил, что у меня был не самый лучший день. — Я бы принёс свои соболезнования, но они у меня закончились, после того, как меня отравили газом, — шипит Эндрю, поворачивая голову, когда пульсирующая головная боль занимает своё место. — И у меня из-под носа похитили маленькую девочку. — В этом лишь твоя вина, — огрызается Абрам. — И я обещал детям, что поговорю со всеми ними, прежде чем принимать какие-либо важные решения, но ты вынудил меня, — он мгновение колеблется. — И другие обстоятельства тоже. — Что? — Эндрю требует объясненией, а Абрам внезапно отворачивается от него. Его тело медленно напрягается, и Эндрю понимает, что он опирается на левую сторону. — Мне нужна твоя помощь. Эндрю смотрит. Смотрит и снова ненавидит себя, когда понимает, что ему любопытно. — Почему моя? Громкий вздох, наполненный чем-то похожим на страх. — У меня не хватает времени и средств, чтобы присматривать за этими детьми, а я им обещал, ясно? Я обещал, что что-нибудь придумаю, но… — Позвони в полицию, окажи детям реальную помощь, вместо того чтобы держать их в плену, — вмешивается Эндрю, позволяя злости проскользнуть в его тон, но ему было абсолютно всё равно, что этот низкопробный ублюдок думает о нём сейчас. Он может знать, что у Эндрю, по крайней мере, есть беспокойство о грёбаных детях. — И зачем просить меня? Кто сказал, что я не доложу о тебе, как только уйду? Думаешь, этой маски достаточно, чтобы скрыть твою личность? Гнев, думает он, и отчаяние тоже, просачивается в голос со странным акцентом. Глаза у него безумные, насколько Эндрю может судить, и на мгновение он понял, почему Мэдс действительно чувствовала, что это хороший человек. К счастью, Эндрю знает лучше. — Потому что они грёбаные дети! Они заслуживают грёбаного шанса, ясно? Ты познакомился с Мэдс. У девочки золотое сердце, но её отец решил, что продавать наркотики сумасшедшей женщине — это хорошая идея. Это было важнее, чем защитить свою дочь. Он использовал свою дочь как грёбаную плату, чтобы расплатиться за долги, — затем Абрам произносит несколько слов, которых Эндрю не ожидал. — Ты единственный грёбаный полицейский в этом городе, который действительно может поступить правильно, а не по закону. Эндрю застывает, словно лёд сковывает его тело. — Это опасное предположение, — предупреждает он. — Я видел тебя, я слышал о тебе, ясно? Ты никогда не должен был стать офицером, потому что у тебя были судимости раньше, но тебе даже разрешили носить ножи, — Абрам полусерьёзно указывает пальцем себе за спину. — Ты закрывал глаза на дерьмо, на которое коп, стремящейся соблюдать закон, не стал бы закрывать. Эндрю хочет отрицать это, он хочет вонзить нож в горло Абрама и смотреть, как тот истекает кровью на этом самом тротуаре. Но он помнит тот осуждающий взгляд судей, наполненный отвращением, когда он просто защищал своего двоюродного брата, словно монстр, выполняя свою часть обещания. Они называли его жестоким чудовищем, но никогда не задавались вопросом: почему? Сколько раз люди подводили его, сколько раз они поворачивались спиной… Его пальцы дёргаются, когда Абрам делает шаг ближе. — Я не прошу тебя стать продажным копом. Я прошу тебя хотя бы помочь мне найти лучший исход для этих детей. У тебя есть больше возможностей для этого. Я обещаю тебе, что у меня действительно, блять, заканчиваются идеи, если я пришёл к копу за помощью. Эндрю поднимает голову. — Кто ты? Абрам замирает, но всё же встречает пристальный взгляд Эндрю. Если бы на нём не было маски, думает Эндрю, то сейчас Абрам мог бы улыбаться. Но Эндрю не может разглядеть его лицо под ночным небом. И всё же, когда он смеётся, это кажется странно знакомым. — Кто-то, кто прыгнул выше своей ёбанной головы и поэтому влип по уши.