Он не был мне мужем, да и другом — едва ли. А был ядовитой змеей, равно как и я, и именно поэтому мы пришлись друг другу по нраву.
Мадлен Миллер, «Цирцея»
— В тот день меня кто-то опоил, — тишину, до этого лишь изредка нарушаемую всплесками розовой воды, первым прервал Зевс. Гера, покинувшая купель лишь для того, чтобы взять декантер с вином, ухмыльнулась: — Надо думать, я главная подозреваемая? — не стесняясь своей наготы, богиня остановилась перед мужем — в одной руке хрустальный графин, в другой два бокала. — Если честно, будь на этом почетном месте кто-то другой, я бы начала ревновать. Взгляд Зевса непринужденно проскользнул по плавным изгибам тела жены, задержался на груди и дальше поднялся до тронутого легким румянцем лица. Со стороны могло бы показаться, что их разговор перешел не в совсем мирное русло — разве намеки на страшные обвинения не делают атмосферу напряженной? — однако лик бога выражал лишь легкую игривость, столь несвойственную его обычно отстраненному виду. — А ты когда-то прекращаешь? — шутка вышла неудачной — он понял это по тому, как одна бровь на лице жены приподнялась. Дурной знак. — Осторожнее, — в голосе Геры прозвучала сталь, однако в остальном богиня казалась самим благодушием. Налив в один из чуть запотевших бокалов вино, она протянула его супругу, все еще расслабленно лежащему в медной ванной. — Кто знает, может, здесь яд? Или вода Леты? Зевс покрутил в длинных бледных пальцах бокал, рассматривая через него супругу, — даже в отражении она была прекрасна. Улыбнувшись этой мысли, громовержец с абсолютным доверием к тому, кто этот напиток ему подал, сделал глоток. — Вода из Леты? Интересная мысль, — только и сказал он, ставя бокал на узкий борт. — Думаешь, она смогла бы лишить памяти бога? — Не проверишь — не узнаешь, — Гера пожала плечами и, налив вина и себе, снова вернулась в ванную, занимая прежнее место — прямо напротив мужа. Все еще горячая вода обволокла уже успевшее продрогнуть на прохладном воздухе тело в кокон из успокаивающего тепла. Напряженные мышцы тотчас же расслабились, и Гера блаженно выдохнула. Право, иногда — даже богам — для хорошего расположения духа нужно совсем немного. Будто читая ее мысли, Зевс решил добавить почти идеалистичной картине пару финальных штрихов. Его руки, пройдя вверх по молочно-белым ногам, остановились на наружной части бедра. Рывок — и вот богиня сидит на его коленях. Встряхнув головой, Гера убрала влажные волосы с лица и улыбнулась — не усмехнулась, не искривилась в усмешке, а именно улыбнулась. — Достаточно скромный дом для верховной богини, — вдруг задумчиво сказал Зевс, накручивая на палец мокрый темный локон, благоухающий гранатом. — Чтобы тебе было известно, эту жизнь я провела как простой преподаватель древнегреческого, — в ответном жесте нежности тонкие пальчики богини очертили линию острых скул, проследовали к шее и чуть царапнули ее красным ноготком, оставляя какой-никакой, но свой след. — А они редко коротают ночи во дворцах. И вообще образ жизни смертных стал куда прозаичнее: никаких дворцов, роскошных садов и пиров. Безвкусица и страшная скука. — Эту жизнь? — переспросил Зевс, перехватывая руку жены и оставляя на запястье легкий поцелуй. — Знаешь, как-то не до конца укладывается в голове, что для вас всех время не застывало, как для меня в той темнице. И… как часто это все повторялось? — Без понятия, — Гера прикрыла глаза, всем своим видом показывая, насколько бесполезным кажется ей этот диалог. Однако и в нем она была готова участвовать — пусть только муж не останавливается в своих ласках. Руки Зевса вернулись с ягодиц на тонкую талию. Почувствовав, что супруга не удовлетворил столь краткий ответ, богиня решила продолжить: — В какой-то момент сбиваешься со счета, — в голосе вдруг послышалась грусть. — Живешь десятки лет лишь для короткой вспышки озарения, на смену которой всегда приходит печаль и разочарование. Такое не хочется оставлять в памяти, — наградой за более распространенный рассказ послужила новая порция поцелуев, теперь уже в ключицу и ложбинку между грудей. — Я много раз оказывалась в Новом Свете, чаще в Европе, — Гера еле подавила стон, когда руки мужа опустились ниже, под воду. — Да… В Западной Европе… Припоминаю, тогда Арес был просто невыносим — его невозможно было заставить думать о нашей проблеме, все возился со смертными. Кажется, люди до сих пор вспоминают те войны. — И за все эти века… — в глазах Зевса вдруг взблеснул недобрый огонек, и Гера насторожилась: — когда ты не помнила себя, считая смертной… Неужели не появилось никого, о ком следовало бы знать твоему мужу? — Боги, ты серьезно? — бровь Геры изогнулась в дугу, и она отстранилась, явно недовольная и разочарованная тем, куда свернул разговор. — Тебя именно это сейчас волнует? — Что, не понравился вкус собственного лекарства, дорогая? — о, сколько раз Гера караулила мужа у входа в пустую спальню с вопросами похожего содержания! Вода всколыхнулась, и Гера оказалась прижата к противоположному борту ванны. Нависнув над хрупким телом жены, Зевс будто физически ощутил ее смятение — и получил от этого какое-то садистское удовольствие. Вот она вся — такая бесконечно хрупкая и податливая — безраздельно ему принадлежит. Было что-то чарующее в подобном осознании, и от этого даже малейшая вероятность того, что кто-то кроме него мог завладеть ее телом — а еще хуже душой — била страшнее раскаленного кнута. — Мне кажется, это очень простой вопрос, Гера. — Ты прав, вопрос действительно простой, однако я совершенно не понимаю, почему он тебя интересует. Да какое он имеет право вести себя подобным образом? Разве не Зевс пренебрег их брачными клятвами? Разве не его бастардами полнится Олимп? Как может неверный муж требовать того, что не дает сам? Щеки Геры загорелись алым — от гнева и… унижения. Обвинять богиню брака в адюльтере вещь воистину абсурдная. Однако задевало даже не это. Неужели он вправду думал, что это возможно? — Да или нет? — схватив жену за подбородок, Зевс повернул ее лицо к себе, но лишь для того, чтобы увидеть в голубых глазах злость и разочарование. Бог почувствовал еле ощутимый укол раскаяния, но отступать было некуда — гнев уже полностью завладел ним. На Олимпе было принято считать, что Гера самая ревнивая из богов и богинь. Пожалуй, это было правдой — но это не значило, что ее супругу подобные чувства были чужды. Нет, Зевс прекрасно знал, что такое ревность. Стоило ему только представить свою жену в объятиях другого — неважно, смертного или бога — как ихор начинал бурлить в жилах. Чьи-то грязные руки на хрупком фарфоровом теле, похотливые взгляды и гортанные стоны вожделения — нет, Зевс даже мысли об этом не мог вынести. Одна история с Иксионом чего стоила? Громовержцу не нужно было читать мысли ублюдка, чтобы понять, что именно у него на уме. Хорошо, что Аида согласилась помочь его проучить. Измены же Зевса — по его мнению — были делом совершенно другим. Богу нравились женщины, нравилось познавать, вкушая в ложе, лучших из них — однако жена оставалась женой, и он всегда возвращался к ней. В этом не было того, что видела богиня. Его душа всегда принадлежала только ей. Но если подобное совершит Гера? Нет, Зевс даже думать об этом не хотел. — Ответь же, Гера. Αμαρτία ‘ξομολογημένη, η μισή συγχωρεμένη. — У некоторых из нас грехов больше, чем у прочих. Тебе ли прощать мои? Зевс дернулся, словно от пощечины. Это значит «да»? — Назови имена, — голос бога стал непривычно низким, каким-то грудным, больше похожим на рык. — Живы ли они или скитаются по полям асфоделей — неважно, все равно найду. «Нет, с этим определенно было пора заканчивать». Конечно, Гера находила особенную прелесть в том, как вдруг поменялись их роли. В конце концов, это ли не было признаком того, что, несмотря на годы, громовержец все еще не остыл к ней? Хотя, зная его, богиня не могла быть уверена, шла ли речь о нежных чувствах или банальном желании владеть чем-то единолично. Однако тон ее все-таки смягчился — Зевс выглядел по-особенному уязвленно, а сердце Геры не могло долго на него сердиться. — Не следует судить о других по собственным поступкам, — узкая ладонь легла поверх горячей и широкой, будто бы успокаивая и заставляя буре в золотых глазах утихнуть. — Спешу тебя осчастливить. Твои подозрения оскорбительны, дорогой муж, и мне совсем не хочется на них отвечать, но если мои слова принесут твоей душе покой, — при этих словах ее ладонь проскользнула к широкой груди и остановилась там, где должно было биться божественное сердце: — то я заверю тебя, что брачная клятва, данная в день нашей свадьбы, никогда меня не оставляла. В отличие от тебя, муж. Это было чистой правдой. Часто порывистая и эмоциональная, Гера всегда оставалась богиней-покровительницей брака. И этого у нее было не отнять. — Спасибо, — вдруг сказал Зевс, и Гера не совсем поняла, за что именно он ее поблагодарил. За то, что осталась верна клятве? Или за то, что не стала его изводить? Вероятнее всего, за второе. Она не думала, что в своей ревности Зевс когда-нибудь опускался до реальных подозрений — лишь тени страхов. А вот ревность Геры, напротив, всегда имела под собой крепкий фундамент. Однако верховной богине не хотелось думать об этом. Не сегодня. Поцелуи ее супруга — страстные и полные ядовитой горечи — были куда занимательнее. Ах, каким бы чудесным был мир, если бы все влюбленные во время разлада не отдалялись, кричя и сыпя обвинениями, а начинали говорить на общем, понятном им языке — языке тел, прикосновений и чувств. Позже, когда Гера — изможденная и разгоряченная близостью — упала в объятья супруга, Зевс наконец выжал, словно сок из смоквы, одно-единственное слово: — Извини. Такое простое, но и оно подобно чуду — громовержец редко извинялся (в последний раз это случалось после пренеприятнейшего эпизода с золотыми цепями). Три элементарных слога — и бессмертная богиня простила мужу все. Снова. Как же наивно. — А теперь собирайся, Гера. Пора снова подняться на Олимп. Видят боги, в тот день она была абсолютно счастлива.