Гнев и печаль, подавленная страсть, вожделение, жалость к самому себе — эти чувства хорошо знакомы богам. Но стыд и вина, раскаяние, внутренние противоречия нам неизвестны, их приходится осваивать как чужие земли, камень за камнем.
Мадлен Миллер, «Цирцея»
Сначала об пол разбилась, разлетаясь на тысячи мелких осколков, бутылка отменного красного вина. Вслед за ней отправилась искусно сделанная неизвестным греческим мастером ваза, потом — золотое блюдо с фигами. Оно, конечно, не пострадало, а лишь с оглушительным грохотом ударилось о мрамор, прокатилось колесом колесницы Аполлона и остановилось у ног Зевса. На миг его лицо, словно безобразный лик Горгоны в щите Персея, отразилось на золотой поверхности, и громовержцу вдруг подумалось, что отрубленная голова вполне неплохая альтернатива всему тому, что творилось на Олимпе последние несколько дней. По крайней мере, мертвецу вовсе ненужно выслушивать по-детски обиженные тирады Артемиды или гасить эмоциональные порывы Геры, которой для того, чтобы вспыхнуть как спичка, достаточно просто увидеть на горизонте кого-то из его внебрачных детей. Взгляд Зевса переместился с блюда на россыпь острых осколков и багровые разводы вина на белых плитах пола — издалека они могли бы показаться кровью смертных. Странно, но эта параллель показалась богу даже успокаивающей — воздух Олимпа был раскален до предела, и при других обстоятельствах узорами на мраморе вполне мог бы оказаться ихор. К счастью, это был лишь отдающее смолой Рецина. «Ах, Гера, ты должна была бы помогать мне разобраться со всем этим, а не добавлять новых проблем», — подумал бог, обходя осколки, однако вслух сказал совсем другое: — Гнев тебе к лицу. Это было правдой. Злость привносила в холодный облик верховной богини новые краски: в глазах цвета морозного неба появлялся опасный блеск, на щеках проступал легкий румянец, а черные брови хмурились, придавая ее лицу какое-то по-своему чарующее выражение — таким, конечно, казалось оно одному Зевсу. Другие же, завидев Геру в гневе, придерживались мнения полностью противоположного. — Мерзавка! — возглас отразился от стен, эхом разлетаясь по покоям. — Госпожа, не пораньтесь! — взволновано вскрикнула Ирида, безмолвной тенью все это время следовавшая за богиней и то и дело перехватывающая из ее цепких рук особо ценные или хрупкие предметы: книги, статуэтки, хрустальные бокалы, картины. Богиня радуги выглядела по-настоящему взволновано, и Зевс с благодарностью подумал, что рад тому, что дочь Электры была подле его супруги — более верной служанки он пока не нашел. — Наглая дерзкая девчонка! — не успокаивалась Гера. — А ты! — наконец она обратила внимание на мужа, покорно наблюдавшего за происходящей картиной в дверном проеме. — Ты просто стоял и смотрел, как это недоразумение пытается меня отчитывать. — Справедливости ради, именно меня она попыталась скинуть вниз, — в притворно миролюбивом жесте Зевс поднял руки, пытаясь усмирить супругу. — Позволь детям почувствовать себя важными и сильным. Если не давать их эмоциям выход, то рано или поздно чувства ударят им в голову. Мы должны быть мудрее. В конечном итоге, именно это послужило началом конца правления Кроноса — не считая, разумеется, того факта, что он проглотил тебя, Посейдона, Аиду и Деметру с Гестией. Подав Ириде знак уйти, Зевс подошел к супруге и в успокаивающе положил широкую ладонь на покатое плечо. — Ты же не будешь больше злиться, дорогая? — Она не дитя, Зевс, — все же гнев богини немного утих. Так случалось практически всегда. Стоило неверному мужу произнести пару сладких слов или нежно до нее дотронуться — и Гера мигом теряла всю свою строптивость. — Давно не дитя. Не понимаю, почему мы все с ней так носимся. — Просто дай им немного времени, и все станет на свои места. Я обещаю. Гера устало вздохнула, отстраняясь от мужа. — И чем же это обещание отличается от тысячи других, данных мне? Повисла неловкая тишина. Зевс нахмурился: и почему ей вечно нужно было возвращаться к одной и той же теме? Это, право, начинало раздражать. Древнее проклятие, новые боги, стремящиеся отнять у них Олимп, — все это, казалось, не очень-то занимало его супругу. Обычно, на этой стадии их диалога, громовержец просто разворачивался и уходил, оставляя Геру одну в их супружеской спальне, — стоило богине хотя бы вскользь упомянуть его измены, дать понять, что она ничего и никого не забыла, Зевс сразу же предпочитал спасаться бегством. Гера считала, что его просто докучали эти разговоры, но истина, как это часто бывает, лежала где-то глубже. Зевс просто не мог быть рядом с ней, не мог выносить ледяной маски на ее лице, появляющейся каждый раз, когда они касались этой темы. Он не знал, как вести себя в такие минуты — никакие слова, никакие поступки не могли изменить того, что пережил их брак. Так было не всегда. Они были такими не всегда. Когда-то Гера была юной ясноокой богиней, еще только вышедшей из-под заботливого крыла Фетиды. Звонко смеющаяся, острая на язык, жадно впитывающая всем естеством жизнь, мир, неведомые ей в животе Кроноса, — ей даже не нужно было ничего делать, чтобы украсть сердце громовержца, тогда еще только примирявшегося со своим венцом и бременем его сопровождающим. В какой момент все свернуло не туда? Да, обычно первым Зевс уходил. Но настали другие времена — слишком сильно изменился Олимп, слишком сильно изменились боги — и впервые за долгое время, громовержец остался. — Идем со мной. *** Нью-Йорк раскинулся перед ними огромным лоскутным одеялом. Буйство красок, огней — все это разительно отличалось от привычной и милой сердцу Греции, столь далекой сейчас. Башни стеклянных зданий стремились высокого в небо, будто бы намереваясь насадить на шпили кучевые облака. В другое время подобное творение смертных боги — в особенности Зевс — сочли бы страшным оскорблением. Разве смели люди вторгаться в их вотчину? Однако теперь никого не интересовало, что по этому поводу думали олимпийцы. Люди стали сами себе богами. — Мир изменился, Гера, — сказал громовержец, за руку подводя супругу к самому краю зала — туда, где пару часов назад Артемида неуклюже пыталась скинуть отца. На миг богине показалось, что супруг, узнав, чем во время его отсутствия она занималась и какую дружбу завела, продолжит дело своей незаконнорожденной дочурки — только в этот раз вниз полетит она, Гера. Однако нет, Зевс крепко сжимал хрупкую богиню в объятьях, не думая отпускать. «Он ничего не знает, это просто паранойя», — промелькнуло у нее в голове, но Гера — не смотря на изначальный порыв — не отстранилась, а лишь прижалась сильнее в ответ, позволяя тревожным мыслям уйти. Жар мужского тела приносил с собой чувство уверенности и комфорта, но богиня знала, что оно обманчиво. Годы брака научили ее быть всегда настороже. — Может, и для богов пришла новая эра? — прозвучала фраза, которую Гера была готова услышать из уст супруга в самую последнюю очередь. — Почему ты думаешь, что в этой новой эре вообще будет для нас место? Посмотри, — богиня кивнула вниз, где крошечными точками копошились муравьи-смертные: — они прекрасно справляются и без нас. — Мы вернем былое могущество, — наклонившись, Зевс поцеловал жену в лоб. — Снимем проклятье, и я позабочусь об этом. Обещаю. Гера кивнула. Она не верила ни одному из его обещаний — ничто в мире не заставит ее снова попасться в его сети. — Кстати, о проклятье, — продолжил Зевс, не замечая хорошо скрываемого скептицизма супруги. — Где пропадает наш старший сын — Арес? Он должен вернуться на Олимп — иначе мы не сможем провести ритуал. Ты говорила с ним? На миг громовержцу показалось, что лицо Геры исказилось в очень странном выражении — будто богиня меньше всего хотела касаться этой темы. — Нет, — подозрительно быстро ответила она тоном, не предполагающим дальнейшие расспросы. И так Гера — верховная богиня, покровительница брака — впервые соврала своему супругу.