***
Спектр эмоций и чувств человека разнообразен и двояк. Испытывать жалость и сострадание к неизвестным обделенным людям, ставить их горе на обозрение с указкой другим помочь; появись же собственная беда — начинаем просить жалости, сочувствия и помощи, забывая о том, что кому-то хуже, больнее, запутаннее и мрачнее в чертогах сумасшедшего мира. Человек эгоистично ставит свое благополучие, свою душу и жизнь выше других, каким бы святым благодетелем его не считали другие. Безразлично стряхивает чужие слезы, чтобы показать свои собственные и порой искусственные. Чхве Хан был эгоистом. Лес съедал его разум, перебирая воспоминания и жизнь, как игрушку разбирая на части чужую составляющую в поисках слабости, по которой можно ударить; скалился в улыбке предвкушающей и голодной, раздирая саму душу, не оставляя и осколков с трещинами — одно рванье и тряпки за место чего-то целого. Хотел поглотить, сделать частью круговорота безумия местного, да все бился и бился о плотину возведенную, держащуюся на знание имени одного. Он выжил, поглощенный черным отчаянием, пониманием, что никогда не увидит людей, станет таким же чудовищем, способным только убивать в попытке занять нишу сильнейшего; молился богу и дьяволу, надеясь на благословение хоть чье-то, помощь и руку протянутую. Но Чхве Хан не заслуживал права на эгоистичность. Люди деревни Харрис стали опорой необходимой, вернувшей разум дикого побитого волчонка в русло человечности и понимания, что он не один. Приняли, научили и заботились о безобразном Маугли, не знающем ни язык, ни того кто он и где находится. Выходили, но как и первая семья рассыпались в алых всполохах и крови пролитой, умерли в общей могиле, без сожалений и с уверенностью, что их маленький волчонок выберется живым. Помнит он ту девушку белокурую (но корни волос ее всегда отливали темным красным), будущее которой открывалось, пророчества выдающая и скрывающая существование свое под черными одеждами — спрашивал ее Чхве Хан от кого прячется она, но получал лишь улыбку безмолвную. Помнит, как провожала та его в лес, говоря где травы нужные искать, и как извинялась за что-то устало и с смирением в словах, что от судьбы не сбежать. Чхве Хан хотел ненавидеть ее, но не мог и слово проклятое в адрес благословлённой богом сказать, сжимал в руках землю бурую, могилы выкапывал, но не проронил ничего плохого, принимая смывающее границы разума отчаяние. Всего один бокал алкоголя, что я пью… Нет ничего, нет луны, нет звездного пути, звуки исчезли в шуме. Сгустки серых облаков сливаются в своих же тучах, образуя размытые края-границы, вырывая остатки разумности в дикое животное возвращая. …дороже жизней этих насекомых, вместе взятых. И стекает с кончиков пальцев густая кровь, падает без сопротивления, позволяя удары безжалостные наносить; завязывается в тугой узел осознание чего-то важного, постоянно ускользающего, стоит хриплый смех и улыбку на лице его бледном увидеть; хрустят кости, стон и крик задушенный в основание срывается, не двигается более, подначек не подкидывая в костёр сумасшедший, — карабкается ужас по спине, гнев и ненависть на задний план отталкивая. Монстр, монстр, монстр, ты монстр, Чхве Хан, знаешь? Застывший ужас шевелится, толкает в ноги, уносит прочь, зарываются пальцы ледяные в волосы черные, мелко дрожат зрачки — он пытается думать трезво, найти доказательство своей человечности, но смех леса, его склизкие лапы закрывают рот и шепчет-шепчет-шепчет, зовет в его дом, где он станет собой, станет тем, кем на самом деле является. Тварью голодной, не соображающей (Забудь свое имя, забудь, забудь его), готовой на все, чтобы увидеть солнечный свет снова. Плеча касается, трясет, а он сжимается, прячет лицо в ладонях, перед глазами аляповатое свечение бурое, лицо бледно-синее, избитое тело и… От резкого удара он голову поднимает, растерянно на мужчину в доспехах смотрит — внутри все сжимается, а в реальности только щеку саднит. Пытается сказать что-то, но своего голоса не слышит, как в вакуум опущенный. — …в себя, парень. Откуда только взялся, — поднимает его на ноги трясущиеся — когда он успел сесть? — держит крепко за плечи, в глаза хмуро и мрачно смотря, когда кровь на одежде и руках заметил. — Я… из деревни, — выдавливает голосом не своим Чхве Хан. — Из деревни Харрис, там… там все… мертвы и… — плотину прорывает снова, он чувствует, как его трясет, а эхо леса до души добраться пытается, но чужая хватка на поверхности держит, не давая скатиться обратно. Смотрит на руки в крови, слова пытаясь не глотать, когда слезы по щекам стекать начинают. — Напавшие… они, они тоже мертвы, я… Он замолкает, уставший и обессиленный, хочет упасть без сознания, позволить другим проблемы свои решить — просто оставьте его в покое, пожалуйста. Стражник хмурится сильнее прежнего, когда мальчишку перед ним трясти продолжает. На гвардейца подошедшего смотрит, качает головой, просит воды принести, как можно мягче уводя неизвестного вглубь города, где траур опустится от смертей человеческих, сажает на посту, бутылку протягивая. Спокойствие мнимое, держащееся на чистом упрямстве его, устанавливается, и он смотрит более осмысленно на гвардейцев, не помня как попал сюда даже. — Ты, к слову, не слышал ничего странного в последние пару часов? — спрашивает один из мужчин, словам своим придавая значение такое же ложно незначительное, как и его спокойствие. Он молчит, качает головой, голосу своему не доверяя в полной мере. Смотрит зрителем непричастным, как копошатся люди, как несут кого-то к дому графскому, как ужас и жалость на лицах расцветает; растекаются печаль и тоска под плачущем небом, без света солнца с ночи кровавой; держит в руках ладонь синеватую, опухшую и холодную мужчина, состарившийся на десяток лет от смерти сына; неподвижным изваянием стоит парнишка в чёрном, не плачет, не кричит, мать свою обнимая в утешение бесполезном; девчушка в платье до пола, с мечом на поясе, смотрит глубокими синими впадинами вместо глаз, подбрасывает монетку, взглядом с неизвестными парнем с кровавыми волосами встречаясь; люди скорбят от смерти бесполезного и ничтожного, но ещё слишком юного для встречи со смертью парня. Он продолжает молчать. Чхве Хан хочет быть эгоистичным, но монстры не имеют права на это.Глава вторая: Из тени в тень
4 декабря 2021 г. в 18:52
От бессонницы комната небольшая темнее и мрачнее видится. Заметно хорошо, что долгое время жили здесь не так как надо, как придется. В углу комнаты, между шкафом и стеной, у зеркала, что лет десять не видело мокрой тряпки и отражения человеческого, засела белесыми нитями паутина. Разжилась на стульях, столах, полу и выцветших стенах пыль махровая — как плесень не развелась для него остается вопросом; вещи старые, чужие видимо, обвисшими лохмотьями свисали со спинок и дверей дряхлых — Кейлу хотелось бы спросить, чей это дом и почему лисы сюда его привели для восстановления. Может, здесь и правда было что-то еще, чего он понять не мог вовсе? Через комнату пробегает таракан — Хенитьюз морщится, отбрасывая глупые мысли о логики своего нахождения в этом месте на задворки сознания, где складные помещения с темами оставались на следующие ночи, чтобы бессонницу и дальше у себя в гостях обеспечивать.
Здесь грязно настолько было, что следы шагов, от стола до кровати и двери идущие, на деревянных досках лакированных остались. Там среди пыли лежали бумаги новые, расписанные мелкими закорючками неизвестного языка, и мерцающие слегка под пламенем свечи как под чарами какими-то. Кровать лишь его чистая и ухоженная была, несколько стара конечно, да и только. И ни в какое сравнение комнатушка брошенная не шла с роскошью дома графского, комнаты его старой уже — уютной, теплой и чистой, но он почти не жаловался. Ведь предпочел он уйти из места пригретого, но сейчас бесполезного с какой стороны не посмотри. Слишком изменения в поведение заметными были, домочадцы заметили бы разницу между своим сыном родным и им самим.
Ему не спалось.
Откровенно говоря, не спалось ему уже давно — не меньше недель двух, а до этого еще столько же в родных стенах офиса, где бессонница объяснялась нехваткой времени и опасностью.
Ким Рок Су все еще хотел считать все это сном. Очень длинным и до пугающего реалистичным сном, частью его воображения, у которого было достаточно возможностей для создания всего вокруг него.
На спину перевернувшись и вздох тяжелый сдержав, он мягко проводит рукой по шерсти спящих под боком котят и мрачно на потолок трескающийся смотрит. Приходилось признать, что все происходящее было реальностью, его новой реальностью, в которой придется подстраиваться. Происходящие изменения неожиданны, неприятны и немного тревожны. Он к родному миру, где убивать день изо дня выползающих из дыр монстров и жить одним днем считается хорошим выбором, привычен был, не думал он о грядущем, загадывать счастливую жизнь с семьей почти что табу стало для всех там; другое — мир, известный лишь по прочитанной не до конца и заброшенной в силу обстоятельств апокалипсиса серии книг, где нынешнее тело его — презираемый груз отребья и алкоголя.
Должен им быть, по крайней мере, репутацию полученную учитывая.
Кейл Хенитьюз же, по мнению Рок Су, был ребенком занятным. Несколько наивным в аспектах некоторых, но достаточно смышленым для инсценировки своей смерти как сына графа в угоду своего главенства над племенем оборотней. Бросить все — семью, каких-никаких знакомых и друзей, брата и сестру, которых любил даже без кровного родства и желал им лучшего, — просто ради возможности начать иначе. Понять его было можно. Жизнь старшего, позорящего семью, сына душила парня, ненавистный и молчаливый, ничем кроме алкоголизма и плохого поведения не выделяющийся, еще эти проклятые рыжие волосы в семье шатенов, — что ему делать с тем дерьмом, что он сам создал в нестабильном после ухода матери состоянии? Для парня, которому едва исполнилось восемнадцать лет, прерывание всех связей для создания новых и прочных было решением удовлетворительным с учетом возможных корректировок.
Вспоминая сюжет романа, Рок Су предположил, что избиение было хоть и не запланированным, но спасшим дела и план Кейла, за что тот вполне мог быть Чхве Хану благодарным позже, ведь первоначально Хенитьюз должен был «умереть» в Лесу Тьмы. От клыков монстра. Подобная смерть была естественна на границе, просто вопросов стало бы больше, — как Кейл покинул город пьяным и в лес попал — и вероятность попасться на обмане выше, если искать начнут. Поэтому Кейл решил просто сыграть на нестабильном состоянии Чхве Хана, а Рок Су сделал тоже самое — нельзя судить его за такую возможность разобраться с скользкими моментами в управление клана одним разом — и был избит до полусмерти, окропив свою лисью шкуру кровью. Болезненно, но эффективно подняв свой уровень контроля как в клане, так и в силе. И если судить по исчезновению после избиения в книге, можно сказать, что Кейл желаемого тоже добился. Не мог отрицать Рок Су, что ребенок этот позднее тоже фигурировал и свой вклад в сюжет внес, но ему об этом не узнать уже точно, если только на собственном опыте по тому же пути пойти, не показываясь нигде более.
Сами монстры леса Рок Су не напугали. Обезображенные, смотрящие своими выпуклыми гниющими изнутри глазницами; они открывали омерзительные, клыкастые рты, с бульканьем шипели и рычали похожие друг на друга слоги и, казалось, слова, брызгая слюной в попытке показаться сильнее. Сравнивая с тварями мира его, они были слабыми, чем-то напоминающими Рок Су политиков, что в разрушающемся мире пытались вернуть себе контроль, пока он сам, получив необходимые указания, не помог некоторым замолчать.
Рок Су сам по себе тоже молчалив был, в отличие от болтливых к месту и не к месту знакомых, он умел внимательно слушать, запоминать и быстро анализировать, превосходя в данных направлениях Кейла за счет способностей, потому принять роль сына графского было не так трудно, хоть и только в короткой перспективе. Конечно, очнувшись впервые, он бы расстерян, — перед глазами еще плыли лица изуродованные, ужаса гримасы, полопавшиеся капилляры мертвых и, боже, сколько крови — горячей, прилипающей к телу, металлической коркой оседающей в легких, напоминающей сухой краситель, что любили использовать в его школе, — не сразу понял, что он уже не там, а прогремевший за секунду до этого хлопок был выстрелом. Глотая ставший сухим воздух, он сжимал грудь в фантомной боли, а в голове все билось «я умер я умер я умер», когда рядом раздался неизвестный голос, назвавший его молодым мастером. Слишком растерянный, чтобы что-то понять, слишком измотанный последними событиями, чтобы слушать странного старика — в общем, он предпочел потерять сознание.
Во второй раз он проснулся ночью. Рядом уже никого не было, никто не пытался его позвать или помочь, оставив лишь окно приоткрытым, за что Рок Су был искренне благодарен после пропитавшей все бронхи пыли. С тяжелой головой, едва сгибающимися конечностями, он поднялся с кровати, пытаясь понять, куда, черт возьми, он попал. Ведь по всем показателям, он определено был жив, что противоречило его убеждению, что он определено умер. В голове устроили светошоу обрывки чего-то чужого и постороннего, что испытывать на себе Рок Су никогда не приходилось, как и слышать от сокомандников и прочих знакомых о подобных эффектах способностей. Краски и осколки складывались в картину живописную, повествуя о истории мальчика с рыжими волосами. Так, глубоко и медленно дыша, едва смотря на окружение, он все же понял, куда его занесла смерть.
В роман.
В гребаный фэнтезийный роман.
Прекрасно. Легче было сразу удавиться о ближайшего наемника — идти далеко не надо, двое проживают в том же особняке, в котором жил и он, а если посмотреть в зеркало, найдется и третий, такой же ушедший от своей прошлой жизни, пусть и без его четкого согласия.
Рок Су, ах, нет, теперь он Кейл Хенитьюз, лишенный наследуемого титула старший сын графа, алкоголик и отброс высшего общества, а также оборотень неизвестного для обывателей кровавого клана лисиц.
Невероятно.
В очередной раз подавляя вздох, он садится, стараясь не разбудить детей, и как можно тише выбирается из кровати. Горевать по потери чистой и ухоженной жизни было бессмысленно, впрочем и привыкнуть он к ней за последние две недели не успел, а как Рок Су и не привыкал, перекантовываясь когда как и хорошо еще, если с кроватью под измотанной тушкой. Руки сами собой тянутся к алым прядям, растрепывая раздражающе длинные волосы, завязывая в некрепкий хвост черной лентой, все чаще подумывая отрезать их ближайшим осколком хоть тоже же зеркала, которое легко разобьется, если толкнуть его слегка вперед. В глазах мелькает усталость последних бессонных ночей, коих было предостаточно в его, что прошлой, что нынешней жизни, но сознание все не покидало разум, насилуя очередным монологом с собой.
Тихими шагами, не нарушая общую мертвенность и опустошенность дома, Кейл спускается вниз по деревянной лестнице с резьбой на перилах, и ориентируясь на колеблющиеся светотени вокруг, находит сидящих в столь же пошарпанной кухоньке лисов под освещением нескольких свечей. Вскакивают те, стоит им заметить его, молчат, смотрят упрямо вниз, не поднимая глаз даже в банальном любопытстве — и правда боятся, либо же рисковать не хотят. Раздражение подобное вызывало поверхностное, держащееся секунды, мгновения даже, уступая нынешней изношенности нервов, все еще отдающего после побоев болью телу и общей ненависти к ситуации с перемещением в чужой мир и тело. Не замечает редких переглядок, не замечает оценивания чужих глаз, столь недалеким все было сейчас, не настоящим.
— Вы сделали, что я просил?
Лисицу мотает из стороны в сторону, нос ее забавно дергается в попытке что-то учуять, а испещренные шрамами руки уже тянутся к столу с блокнотами, перьевыми ручками с чернилами и ворохом бумаги, в которой та и рылась с упрямством голодного волка, преследующего овцу. Протягивает ему сразу несколько листов, в которых он находит и документы на некого Кейла Темз, двадцатитрехлетнего уже почти главы семьи, и удовлетворенно кивает, пробегаясь взглядом по строчкам в собранных бумагах. Письмо от графа Хенитьюза присутствовало в этом же ворохе, сквозя скорбью, но держась строгого этикета при приглашение на похороны — каким-то родством связаны через Джули все они до сих пор были, даже если после смерти женщины от баронской семьи не было слышно совсем нечего. Кейлу, на самом деле, было плевать на этих людей. Настоящий Кейл заботился о семье, в несколько извращенной манере, грубой форме и жестоких оборотах речи, но заботился, Рок Су к семейной жизни приспособлен не был — сироту некому присластить к семье, а физические потребности в апокалипсисе было разрешить проще, что обычным гражданским, не связанным с избавлением от тех же монстров, знать было неоткуда. Но, может быть, в качестве вежливости и благодарности к настоящему обладателю этого тела, об этой семье он и позаботится, приглядывать будет, но без внимания лишнего, какое ему после случившегося хотелось избежать.
— Сэр, тут ещё… приглашение из дворца, — девушка протягивает письмо с печатью королевства Роан.
Отцепляя сургучную печать, Кейл не ожидает от этой бумажки с подписью наследного принца ничего хорошего. Желание скрыться в квартале клана, не появляться ближайшее столетие — а он проживет явно больше ста, учитывая родственников матери, — нарастало; интуиция, лелеемая и взращиваемая путем сражений, взвыла недовольной сиреной, но все оказалось не то чтобы очень плохо. Общее состояние было скорее на гране с «я просто хочу спать» и «пора начать охоту на принцев», что заметили и лисы, что за реакцией своего нового главы следили с любопытством, задаваясь вопросами безмолвно.
— После похорон мы отправимся во дворец, — поднося бумаги к свече, говорит парень, оставаясь спокойным внешне, но пылая раздражением к белобрысой дворцовой моли, что вспомнила о его существование, внутри. — Постарайтесь не показываться и… замаскируйте волосы и глаза — не стоит им знать, что Темз не маленькая баронская семья с окраины севера, а клан в тысячи существ. О нас итак уже почти забыли, пусть и дальше не помнят до поры до времени.
— Глава, — лисы переглядываются, неуверенно смотря на поджигающего секретную информацию аловолосого парня. — Вы отправитесь во дворец? Разве ваша схожесть с Хенитьюзом не станет очевидна?
— Разве не стоит подождать пока все забудется?
— Среди Темзов все на одно лицо, — как что-то очевидное отвечает Кейл, смотря на мужчину с девушкой перед собой, ведь были они подтверждением его слов, только черты лица немного отличались, но с мутью на глазах от недостатка сна он их братом и сестрой назвать мог с чистой совестью. — Даже если мы с ним похожи, Хенитьюз уже мертв, сравнивать его со мной будет непочтительно вслух, о мертвых вроде него лучше молчать, добрых слов не будет.
Лисы не выглядели убежденными, но сказать об этом что-то еще явно опасались. Винить их он совсем не мог, страх их перед неизвестностью, с какой и сам он сейчас отчасти дело имел, был понятен. Старается сдержать Кейл ухмылку, так, чтобы клыки острые губы задели и расцарапали сухую кожу до крови, чтобы вновь ощутить вкус и запах, в каком все прояснится, на секунды жалкие, но такие желанные. Не знал настоящего Кейла никто, как бы информацию не собирали, все будет противоречивым и совсем не похожим на истину, что ему на пользу было — играть того, кем не был нужны не было, самим собой останется, в ином теле, с дополнительными воспоминаниями и другой предысторией. Но и с этим можно было жить.
— Письмо в любом пришло на имя Кейла Темз, человека, которого никто, по официальным версиям, не видел с самого его рождения, мало ли какие у нас корни и в кого на самом деле внешностью пошел Хенитьюз и я. Меня пригласили на встречу наследников аристократии — не идти самоубийству сродни, на грани я побывал и возвращаться не собираюсь, поэтому, — Кейл все же не выдерживает и улыбается, пугающе, если судить по реакции двоих перед ним, — готовьте черные фату и маски, платья и костюмы — стоит показать принцу, как мы рады его приглашению, верно?