Один шаг назад

Сознание вернулось к нему неожиданно. Веки были ужасно тяжёлыми, словно свинцом налитые, оттого открыть глаза казалось непосильной задачей. Виски ломило, пульсирующая боль терзала лоб. Это раздражало. Мо Жань сделал глубокий вдох и попытался пошевелить рукой. Пальцы слушались с трудом и всё, что у него получилось, — сжать ими простынь. Он лежал на кровати, хотя совершенно не помнил, как добрался до неё. Вчера он снова напился. Жизнь без вина стала невозможной, иначе приступы боли терзали его душу беспрестанно. Выбора просто не оставалось, вот и приходилось глушить страдания алкоголем, чтобы продолжать существование. Наверное, Мо Жань так бы и лежал в кровати, мечтая уснуть обратно, только чтобы унять боль, однако его вдруг настигло осознание: всего этого просто не могло быть. Ни боли, ни сна. Очередное покушение на него наконец-то увенчалось успехом. Яд, подмешанный в сосуд с его любимым вином, достиг цели. На самом деле Мо Жань знал, что в напитке была отрава. Дрожащие руки слуги, что подавал ему сосуд, слишком красноречиво указывали на это. Но он сделал вид, будто ничего не заметил. По сути можно рассудить, что Мо Жань покончил с собой, ведь будь его воля, и разоблачить немыслимо какой по счёту заговор было бы проще простого. Однако альфа этого не сделал. Последние два года дались ему особенно тяжело. Единственный оставшийся оплот его жизни рухнул, а с ним и опора под ногами Мо Жаня, и весь его мир в целом. Он мог до последнего сражаться, но в его глазах борьба за власть превратилась в войну с ветряными мельницами. Бесполезно, всё было бесполезно. Сколько бы заговорщиков он не казнил, пустоту в его душе уже нельзя было ничем заполнить. Оттого смерть и стала выглядеть столь привлекательно. Старуха с косой для него обратилась в старую подругу, которую он словно ждал после долгих лет разлуки, мечтая всеми силами ускорить срок их долгожданной встречи. Вот ему и подсобили. Он осознавал, что умирает. Каждой клеточкой своего тела чувствовал, как остывают кости, а холод пронизывает плоть. Конец его близился, и Мо Жань жалел только о том, что силы покинули его окончательно до того, как он сумел добраться до места, где покоился человек, которого он любил. Умереть в его объятиях было бы самым прекрасным, что могло с ним случиться. Но пришлось довольствоваться яблоней, видя лишь призрачный силуэт, порождённый его воспалённым сознанием от горя и тоски, что стоял рядом с ним, протягивая руки навстречу. Сверху на них падали лепестки яблони, словно давно минувшая картина прошлого вновь предстала перед глазами. И в этом предсмертном видении фигура, облачённая в белые одежды, наблюдала за прекрасным танцем лепестков, приглашающе протягивая Мо Жаню руку. Как мог он отказать? Вот так Мо Жань и умер. Тихо, мирно, от яда, под яблоней. Тогда вопрос: почему человек, который как бы умер, испытывает боль? Похоже, его спасли… От этой мысли стало совсем не по себе. Он прекрасно осознавал, что его последние годы в роли Императора были настолько отвратительны, что самому становилось противно при мысли об этом. Спасать его не стал бы никто, прекрасно понимая, что ни к чему хорошему это всё не приведёт, лучше уж дать ему упокоиться, если не с миром, то хотя бы как-то. Мо Жань считал также, полностью поддерживая негласное решение всех не вмешиваться. Однако кто-то всё-таки решил помешать исполнению его воли. Медленно он попытался открыть глаза, со второй или даже третьей попытки у него это получилось. Картинка расплывалась, превращаясь в непонятное марево. Мо Жань отчётливо чувствовал запах лечебных трав вокруг, тяжесть одеяла на своём теле. Сверху нависал тёмный полог с золотистой вышивкой, и Мо Жань непроизвольно нахмурился. Где это он? В его покоях такого не было… Альфа снова прикрыл глаза, голова продолжала болеть, раздражая всё сильнее. Ему нужно было встать, но сначала собрать мысли во что-то более ясное и понятное. Руки слушались его с трудом, наверное, яд из него вывести полностью не получилось. Интересно, сколько дней он проспал? Оторвав правую руку от постели, Мо Жань потянулся к своей голове. Он осторожно коснулся сначала виска, потирая его, а затем провёл по лбу, и удивлённо замер. Пальцы нащупали что-то выпуклое точно по середине лба. От прикосновения к этому месту боль вспыхнула подобно росчерку искр от скрещенных в бою мечей, из глаз едва не звёзды полетели. Мо Жань торопливо отвёл руку в сторону. У него на лбу была огромная шишка, которая просто чертовски болела. Он что, ещё и упал где-то? Причём приземлился на лицо? Ровнёхонько на лоб? Да-а, такого позора он уж точно ожидать не мог. Игнорируя боль, Мо Жань приподнялся на кровати, оглядываясь. Во рту было сухо, и он оглянулся в сторону стола, на котором всегда стоял сосуд с водой и чашка. Но вот незадача, сейчас не было не то что сосуда с водой, а даже сам стол куда-то делся. Мо Жань нахмурился. Неужели он в опьянении забрёл не в свои покои? А куда тогда? Комната была достаточно светлой, напротив кровати стоял письменный стол, сейчас заставленный какими-то бутыльками и глубокими чашами. Удивительно, но эта обстановка была ему смутно знакома. Откинув край одеяла в сторону, Мо Жань свесил ноги вниз. На нём было лишь исподнее, чистое, белое. Этот цвет стал для него поистине цветом траура и причинял боль при одном лишь взгляде на что бы то не было белоснежное. Альфа поджал губы и посмотрел на свои босые ноги. Из-за головной боли глаза приходилось щурить, оттого собственные руки и ноги казались искажёнными, словно уменьшившимися. Мо Жань уже было решил встать, просто сидеть и смотреть в никуда всё равно было бесполезно, и как раз в этот момент в покои вошли. Столь небрежное поведение вызвало у него ожидаемое возмущение. Вот так вот врываться в императорские покои — это верх наглости. — Почему без стука? — спросил Мо Жань грозным голосом, однако привычный бас звучал не столь устрашающе, к тому же хриплый после сна он не внушал тот же трепет, что обычно. Он медленно обернулся в сторону вошедшего и обомлел. — Жань-эр, ты наконец-то проснулся. Тёмно-синего цвета приталенное платье мягко огибало её стройный стан, подчёркивая изящество бледной кожи. Длинные волосы, собранные в высокую причёску и закреплённые небольшой шпилькой, не скрывали тонкой шеи, украшенной небольшой подвеской с изображением двух змей. Эта женщина была прекрасна также, как и много лет назад, когда один взгляд на неё заставил его дядю по уши влюбиться. Беспокойство на её лице приносило смуту в душу Мо Жаня. Эти голос, походка и речь… Она приблизилась к нему, ошарашенному настолько, что в голове зазвенела пустота, и осторожно прикоснулась к его лицу. Мо Жаня окутал запах лекарственных трав. Эту женщину звали Ван Чуцин. Она происходила из влиятельного рода основателей Школы Медицины Гуюэе, и была дочерью одной из наложниц, приходясь старшей сестрой наследнику господина Цзяна, Цзян Си. Так как фамилию рода могли наследовать только дети в официальном браке, все знали её именно как Ван. Дядя Мо Жаня влюбился в Ван Чуцин, когда ему было семнадцать. Он не уставал снова и снова рассказывать историю их встречи: однажды, отправившись на остров Линьлин по поручению брата, ему не посчастливилось нарваться на разбойников. Битва была такая себе, но самым печальным оказалось то, что пока дядюшка мутузил разбойников, кто-то особо юркий умыкнул его лошадь и вещи. У него остался при себе худенький кошелёк с деньгами, который он хранил в потайном кармане своих одеяний, но их было так мало, что едва хватило на покупку осла, на котором ему предстояло всё-таки добраться до Школы Медицины. Вот так, проезжая на осле мимо рынка, он случайно увидел несравненной красоты деву, что выбирала шелка в одной из лавок. Мадам Ван всегда ужасно смущалась при упоминании этой истории, однако в том, что всё это правда сомневаться не приходилось. Их чувства вспыхнули пожаром и с каждым годом разгорались лишь сильнее. В итоге отец Мо Жаня, предыдущий Император, устал выслушивать влюблённые речи своего младшего брата и согласился послать сваху к семье Цзян. Господин Цзян их браку против не был. Ну ещё бы! Породниться с семьёй самого Императора! Такой шанс упускать нельзя! Зато Цзян Си яро выступал против замужества своей сестры. Он с детства привык быть для неё единственным мужчиной, о котором она заботилась, а теперь его драгоценную сестру собирались выдать замуж за какого-то там незнамо кого. Дяде повезло, что на то время главой рода был отец Цзян Си, а не он сам, не то его брак мог бы просто не состояться. А так мнение Цзян Си никто и не спрашивал. Таким образом дядюшка связал себя узами брака с женщиной, которая похитила его сердце давным-давно, вскоре родился у них прекрасный сынишка и стали они жить-поживать да добра наживать. Красиво? Мо Жань кивал болванчиком и радовался на милующихся дядю и тётю, представляя, как и он сам однажды возьмёт в супруги человека, в которого был влюблён с юношества, и станет самым счастливым человеком на свете, а в итоге вышло то, что вышло. — Как ты себя чувствуешь, Жань-эр? — спросила она, осторожно осматривая его голову. Мо Жань не мог ей ответить, в его голове проносилось множество мыслей. Он смотрел в её тёмные глаза, чувствовал тепло её ладоней, видел, как бьётся на шее ярёмная вена. Всё это было столь необычно. Давние воспоминания, похороненные им глубоко в душе, сейчас словно ожили. Мо Жань был довольно рассеянным юношей в прошлом, и часто умудрялся пораниться, просто сидя на месте и ничего не делая. В те времена мадам Ван всегда приходила ему на помощь стоило только альфе в очередной раз распороть руку или ногу. Она лечила его, ставила на ноги и ласково журила за неосторожность и невнимательность. Однако все эти милые воспоминания были давно похоронены не просто так. Ван Чуцин умерла много лет назад, не вынеся известия о смерти своего единственного сына. Её хватил удар, после которого оправиться женщина просто не смогла. Спустя ровно год за ней последовал и убитый горем дядя. Так как человек, давно умерший, мог стоять сейчас пред Мо Жанем? Говорить с ним, трогать его? — Что это всё значит? — сказал вслух Мо Жань, глядя ей точно в глаза. Мадам Ван удивлённо посмотрела на него. — О чём ты, Жань-эр? — однако, быстро подумав о чём-то, тут же задала другой вопрос: — Ты помнишь, что случилось? — Я не это спрашивал! Мо Жань со звонким шлепком отбросил её руки от своего лица и вскочил на ноги. От столь резкого движения мадам Ван отступила на два шага назад, бросая быстрый взгляд в сторону дверей, где остался ждать её помощник. Тот сразу же сорвался с места, зовя кого-то, но Мо Жань даже не обратил на это внимания. Сейчас для него главным было разобраться, что происходит. У него галлюцинации? Он бредит после яда? Или это проделки кого-то из заклинателей? — Жань-эр? — позвала его испуганно мадам Ван, понимая, что этот горящий злобой взгляд не сулит ничего хорошего. — Что всё это значит?! — повторил свой вопрос Мо Жань. Его грозный возглас разнёсся по комнате, а аура начала давить на мадам Ван. В тот миг звук приближающихся шагов заставил Мо Жаня на мгновение отвести взгляд от женщины и посмотреть в сторону дверей. Если до этого он впал в минутный ступор, то сейчас шок лишил его дара речи, исказив черты лица в странной гримасе. — Жёнушка, всё в порядке?! — С таким же громким воплем, как и крик Мо Жаня в покои ворвался его дядя, Сюэ Чжэнъюн. Два человека, уже давно почившие, сейчас ошарашенно смотрели на Мо Жаня, разинувшего рот. Сюэ Чжэнъюн переглянулся с мадам Ван и только потом посмотрел на самого Мо Жаня. — Жань-эр, что с тобой? Что с ним? Он видит мертвецов! И эти мертвецы ещё и спрашивают «Что с ним»?! Уголок губ Мо Жаня напряжённо дёрнулся, из него вырвался истерический смешок. — Жань-эр… — ласково окликнула его мадам Ван, снова протягивая к нему руки. — Твоя голова сильно болит? Ты помнишь, что с тобой произошло? Мо Жань посмотрел на неё воспалённым взглядом. Её взволнованный вид и печальные глаза заставляли его сердце болеть и кровоточить, бередя старые раны. — Помню ли я, что со мной произошло? — сдерживая подступающий смех переспросил альфа. — Разумеется! Я умер! Мадам Ван, ошарашенная его словами, снова повернула голову в сторону не менее шокированного Сюэ Чжэнъюна. Они видели, что Мо Жань с трудом сдерживал не то смех, не то злость, вот-вот готовый накинуться на них, словно принимал за других, и оттого голоса их смягчились ещё больше, стараясь не провоцировать его. — Жань-эр, — снова попытался позвать его Сюэ Чжэнъюн, но в тот же момент за его спиной раздался другой голос в два раза громче и взволнованнее: — Жань-эр! Этот человек был высок и широкоплеч, шаги его, тяжёлые и уверенные, содрогали собой стены, грозным эхом перескакивая из стороны в стороны. Расшитые витиеватой вышивкой дорогие одежды развевались от быстрой походки, добавляя его образу и грозности, и некой божественности. На лице со строгими чертами выделялись тёмные густые брови, сейчас вздёрнутые вверх, убирая некоторую жёсткость взгляда его тёмных с фиолетовым отливом глаз. Прямой и ровный нос, не тронутый ни единым рубцом от военных походов, и губы, выразительные и цветущие. Голос, который Мо Жань не смог бы забыть, даже пожелай он этого. Руки этого мужчины когда-то бережно похлопывали его по макушке, а взгляд ласкал своей любовью и гордостью. Отец в последних воспоминаниях о нём был измождён коварной болезнью. Бледный, уставший, харкающий кровью, со слезами на глазах он протягивал Мо Жаню свою руку, чтобы тот взялся за неё. И Мо Жань сжимал его трясущуюся ладонь своими окоченелыми пальцами, стоя перед отцовским ложем на коленях и содрогаясь в рыданиях. Мужчина же, что сейчас был перед ним выглядел крепким, пышущим здоровьем и внутренней силой. Глаза его остановились на застывшем каменным изваянием Мо Жане, и он видел, как пламя беспокойства в них медленно угасает. — Слава Богам, ты очнулся, — сказал его отец и облегчённо вздохнул. — Напугал же ты нас… Он уже хотел было продолжить, но видя напряжённые взгляды Сюэ Чжэнъюна и Ван Чуцин спросил совершенно не то, что собирался: — Что такое? Мадам Ван, заметив, что Мо Жань немного поутих, а взгляд его со злобного переменился на совершенно потерянный, снова поспешила мягко позвать юношу: — Жань-эр, давай ты присядешь на кровать? Нужно осмотреть твои раны. Тёплая рука осторожно коснулась ладони Мо Жаня, и он, вздрогнув, скосил на неё потерянный взгляд. Пользуясь этой заминкой, мадам Ван поспешила усадить альфу на край кровати. — У тебя что-то болит? — Голова… — рассеянно ответил он. — У меня галлюцинации? Мадам Ван уже совсем взволнованная погладила его по щеке, спрашивая: — Что ты видишь? — Вас… — Мо Жань поднял на неё взгляд, и она с трудом смогла сдержать дрожь. В его глазах стояли слёзы, затмевая всё, что было перед ним. — Жань-эр… — мадам Ван склонилась над ним, вторую руку устраивая на затылке. От этого прикосновения всё тело Мо Жаня содрогнулось от боли. — Ты упал с меча и очень сильно ударился головой. Мы все ужасно испугались за тебя, ведь ты спал целых десять дней. Десять дней… Для него все они были мертвы уже много лет. Ему хотелось кричать, но вместо этого он сидел на месте, не в силах пошевелиться, чувствуя горячие слёзы, наполнившие глаза. Тётушка, дядюшка, отец сейчас были здесь, как будто живые, разговаривали с ним, смотрели на него этими до боли обеспокоенными взглядами. Это не было похоже на сон, он чувствовал боль от чужих прикосновений слишком явно. Неужели правда чья-то техника? Это действительно подлый ход! Мо Жань был просто не в силах нанести удар, чтобы разбить эту иллюзию, ведь бить придётся по ним, по тем, кто были для него столь дороги. Он молчал, не решаясь что-либо говорить. Зато подал голос Сюэ Чжэнъюн: — Да-а, — протянул он со слабым смешком, — вы с Мэн-эром как всегда немного перестарались в своём соперничестве. «Мэн-эр»? Сюэ Мэн? Мо Жань же не ослышался? Хотя… раз уж здесь были они, то почему к этой галлюцинации не добавиться бы и Сюэ Мэну? Интересно, его изобразят похожим на настоящего? Такого же невыносимого самовлюблённого павлина, кичившегося своим оперением? Мадам Ван оставила его на некоторое время, отходя к столу, на котором стояла куча разных склянок. Там она смешала несколько порошков, разбавляя их водой, превращая в зеленоватую жидкость. — Вот, выпей это, и боль сразу отступит. Мо Жань принял из её рук чашу, в которой плескался какой-то отвар, да так и замер, не решаясь выпить его. Он поднял голову и снова посмотрел на неё, затем на дядю, и только потом на отца, всё ещё стоявшего возле дверей. Мадам Ван приняла его промедление за слабость в руках и заботливо помогла ему поднести её к губам. Мо Жань подумал: «Наверное, не так уж плохо на минутку воскреснуть, чтобы увидеть их ещё раз…», — и осушил чашу одним глотком. Мягкий вкус окатил язык и пронёсся дальше по горлу. Мадам Ван аккуратно забрала чашу из его рук и тихонько уложила его обратно в кровать, укрывая одеялом. Утомляющая боль медленно начала исчезать, и Мо Жань понял, что его клонит в сон. Глаза неумолимо закрывались, но он всё же успел снова посмотреть на отца, выцепив его серьёзное сосредоточенное лицо, а затем всё погрузилось в темноту, глубокую и всеобъемлющую, но уютную и долгожданную. Мо Жань заснул, а трое людей, оставшиеся в комнате, снова переглянулись, не скрывая беспокойства. *** Следующее пробуждение Мо Жаня сопровождалось раздражающим бряцаньем откуда-то сбоку. Ему подумалось, что эта смерть какая-то совсем ненормальная. Уже второй раз приходить в сознание… Больше походило на пытку. Он осторожно открыл глаза, взглядом уставившись на всё тот же тёмный полог с золотистой вышивкой. Голова болела, но не так, как в прошлый раз. Стало легче. — О! Очнулся! — раздался крик сбоку, заглушив бряцанье. Мо Жань нахмурился и уже было собирался повернуть голову в сторону говорящего, но в тот же момент этот человек сам наклонился к нему, и его лицо оказалось аккурат над лицом альфы. Глаза Мо Жаня распахнулись шире. На этот раз перед ним предстал никто иной как его двоюродный младший брат, Сюэ Мэн. Облачённый во всё те же одеяния синего цвета с серебряной вышивкой и лёгкие доспехи, с волосами собранные в высокий хвост и закреплённые серебряной короной, инкрустированной драгоценными камнями, и ужасно самодовольным видом. — Я уж подумал, что ты действительно решил помереть раньше времени. А из-за чего? Из-за какого-то несчастного дерева! Зато как кичился, мол, лучше всех на мече летаешь. Долетался! Дядя чуть не поседел, когда узнал, что ты с меча свалился! Мама тут же примчалась тебя выхаживать! Сюэ Мэн всегда был достаточно эмоциональным, отчего его голос звучал громко и резко. Сейчас его вопли делали только хуже, отчего головная боль усилилась, Мо Жань поморщился и отмахнулся от него, скорее по привычке: — Заткнись. Сюэ Мэн хмыкнул, но всё-таки замолчал, снова подтверждая его теорию о галлюцинациях, потому что будь он настоящим, его братец не только бы не замолчал, а начал орать ещё громче ему на зло. — Ты действительно всех напугал тогда. — Сюэ Мэн отвернулся в сторону, говоря куда-то в стенку: — Ещё и так долго не приходил в себя. Сюэ Мэн бы такого не сказал никогда. Его самовлюблённый младший брат был тем ещё засранцем. А их отношения всегда находились на грани между терпимостью и искренней неприязнью. Они считали друг друга соперниками, хотя за что боролись сами до конца не понимали. Любовь родителей? Так Сюэ Чжэнъюн и мадам Ван любили своего сына до помутнения рассудка, по сути из-за их несоизмеримой любви Сюэ Мэн и вырос таким самовлюблённым эгоистом. Отец Мо Жаня также баловал племянника, но самого Мо Жаня любил гораздо больше. Получалось, что родители каждого любили своих детей, ни в чём их не ограничивая. Но они всё равно изо всех сил пытались доказать, что один лучше другого изо всех сил. Даже Мо Цинван был не столь заинтересован во всём этом, как они, а ведь тот тоже хотел всячески выделиться и привлечь внимание отца. — В любом случае хорошо, что ты проснулся. Как раз есть время привести себя в порядок, через неделю ведь будет день рождения дяди, а он так волновался, что уж хотел всё отменить и сидеть подле тебя днём и ночью. К тому же ты напугал всех ещё больше, когда в прошлый раз проснулся. Это ж надо было сказать, что ты умер, и все тебе чудятся! — Так и есть, — сказал Мо Жань, глядя на профиль альфы. Сюэ Мэн замер, а затем резко обернулся к Мо Жаню лицом. — Что? — переспросил он, словно не расслышал, хотя всё понял с первого раза. — Всё это — лишь галлюцинация. Или бред. Не важно. Ничего уже нет, ни всех вас, ни меня. Мо Жань внимательно следил за тем, как бледнеет и так белоснежное лицо Сюэ Мэна, как раскрывается его рот от шока и округляются глаза, и думал, что давненько он не видел его столь ошарашенным, разве что, когда этому павлину признались в любви те, от кого он этого уж точно не ожидал. Вот же умора была… — Ты сейчас шутишь так? Хреновая шутка! — он стиснул руки в кулаках. Они смотрели друг другу в глаза, и Сюэ Мэн вдруг понял — нет, не шутит. Мо Жань, что смотрел на него сейчас знакомыми глазами, но таким чужим взглядом этих самых глаз, выглядел иначе. Словно его юные черты лица тронула тень непомерного бремени и потерь. Он говорил всерьёз. — Ты… Похоже, ты ударился головой серьёзней, чем я думал… — пробормотал он себе под нос. — Слуга! — крикнул Сюэ Мэн в сторону дверей. — Позови мою маму, скажи, что наследный принц пришёл в себя, но несёт какой-то бред. Возникший на пороге слуга коротко поклонился и моментально убежал исполнять приказанное, а Сюэ Мэн снова обернулся к Мо Жаню, но говорить более ничего не стал, только продолжая смотреть на него. Мадам Ван зашла в комнату быстрым шагом, приблизилась к кровати и сразу же обратилась к Мо Жаню, отстранив Сюэ Мэна: — Жань-эр, как твоя голова? — Он несёт какой-то бред. Это навсегда? — перебил её Сюэ Мэн. Она посмотрела на него укоризненным взглядом, но на Сюэ Мэна это никак не подействовало, он продолжил: — Всего лишь стукнулся о ветку, а уже такие последствия? Он что, не прочнее бумаги? — Моя голова уж точно прочнее твоей будет, — усмехнулся Мо Жань. Сюэ Мэн нахохлился, готовый ринуться в словесную перепалку, как мадам Ван прикрикнула на него: — Мэн-эр! Если ты пришёл мешать, то лучше сразу выйди! — и уже мягко снова обратилась к Мо Жаню: — Жань-эр, а ты лучше ответь на вопрос. — Болит, но не так как раньше. — Это хорошо. Лекарство убрало боль, так что пока продолжишь его пить. Но нам действительно стоит немного поговорить, в прошлый раз ты чувствовал себя совсем не хорошо, поэтому мы не стали мучать тебя вопросами, но твоё состояние очень беспокоит нас. Поэтому скажи, что ты помнишь последним? Мо Жань ухмыльнулся, порождения его бреда были такими заботливыми, мадам Ван полностью соответствовала его воспоминаниям о ней, а вот с Сюэ Мэном не получилось, хотя ему думалось, что характер этого себялюбивца он изучил от и до. — Я устал, пил много. Каждый день. Потом один из слуг подал мне сосуд, я знал, что там яд, но всё равно выпил его… — Что за бред! — закричал снова Сюэ Мэн, подаваясь вперёд всем телом, игнорируя предостерегающий жест рукой матери. — Какой ещё яд?! Ты спятил?! Мы были на тренировке, летали на мечах! Ты как всегда бахвалился, что быстрее всех сделаешь круг по городу и вернёшься на Пик, понёсся вперёд, а мы даже сказать тебе ничего не успели! Ты сыпал своими идиотскими шуточками, пока летел вперёд, а потом совсем обнаглел и решил кричать их нам в лицо, обернувшись через плечо! В итоге ты не заметил большое дерево перед собой и на полной скорости врезался в одну из веток! Тебя сшибло с меча и ты упал на землю с огромной высоты! Мы сначала подумали, что ты умер! Пульсирующая боль вгрызлась в его затылок, а шишка на лбу, которую он нащупал при первом пробуждении, заныла. Мо Жань посмотрел на свои руки, что казались ему меньше, нежели раньше и подумал, что это всё слишком странно. Когда он проснулся в первый раз боль также была, и глаза плохо видели, оттого такие метаморфозы с его телом выглядели вполне логично, но сейчас… ничего не изменилось. Мо Жань растерянно поднёс свои ладони к глазам совсем близко. Мозоли на пальцах от изнурительных тренировок мечом выглядели внушительнее нежели, когда он сидел под деревом. Ему было не до практики, управление страной лежало на его плечах, когда уж тут вырваться, чтобы мечом помахать. Да и не с кем… все ведь уже давно… — Какой сейчас год? — хриплым голосом спросил Мо Жань. — Сейчас тридцать четвёртый год шестидесятилетнего цикла, — ответил Сюэ Мэн, нахмурившись. — Двадцать третий год правления дяди… скоро будет двадцать четвёртый. Мо Жань задумался на мгновение, а затем пробормотал потерянно: — Получается, мне… шестнадцать? — А сколько же ещё? — Сюэ Мэн насмешливо фыркнул. Но Мо Жаню было не до смеха. Он не верил во всё это. Он умер, он точно знает это. Тот холод не мог ему померещиться, смерть была пред его взором. А сейчас ему говорят, что ничего этого не было, он просто ударился головой и проспал всё это время, отделавшись подбитой головой?! — Жань-эр, — прервала поток его мыслей тётя, мягко беря за руку, — ты действительно очень сильно ударился головой. Возможно, всё это время тебе снился сон, а из-за удара некоторые твои воспоминания поменялись, подверглись изменениям. Она говорила так уверенно, а глаза её при это лучились искренней заботой, что возразить что-то было сложно. Мо Жань рассеянно кивнул, однако он не верил, не мог поверить. Мо Жань точно помнил всё, что произошло за то время. Такое не забыть. Его жизнь пришла к своему завершению, а теперь ему говорят, что нет, ничего не закончилось, ведь всего того, через что он прошёл, что пережил, просто-напросто не было ещё. Не было ещё. Ещё… Вновь оглядев мадам Ван и Сюэ Мэна, он вдруг подумал, а вдруг это правда не галлюцинация, не бред и не сон? Вдруг он и вправду перенёсся в прошлое? Или переродился? Что-нибудь из этого? Ведь в древних трактатах упоминались некоторые запретные техники, давно забытые и не использовавшиеся. А что если есть и другие? Возможно, Мо Жань попал под воздействие одной из этих техник. Ну, или это всё-таки его галлюцинация. Он не был уверен в собственных рассуждениях, но проснуться один раз — ладно, а второй — уже странно. Какая-то неправильная смерть, с постоянным пробуждением от головной боли. Да и выглядело всё это до странности по-настоящему. Детали, запахи, прикосновения, взгляды, голоса. Разве что Сюэ Мэн всё ещё казался странным, не столь грубым и ехидным, как обычно. Мо Жань молчал и думал. Не стоит снова настаивать на своём, если он действительно подвергся воздействию чей-то техники, то его могут посчитать сумасшедшим, коль он продолжит стоять на своём. Не следует говорить всё, что в голову придёт, и совершать необдуманные поступки. Лучше просто понаблюдать. Если кто-то решил так над ним поиздеваться, то он разоблачит этого ублюдка и сделает так, что смерть даже от самого медленного и болезненного яда покажется ему сказкой. Если же нет, и он действительно каким-то образом переродился или перенёсся во времени, тогда всё нужно досконально обдумать. Может, Мо Жань и не хотел признавать, но последний вариант вселил в него неясную надежду. Увидеть тех, кого он любил, но давно потерял в силу разных обстоятельств здоровыми и живыми, поговорить с ними, обняться — сколько раз он мечтал исправить всё то, что случилось в прошлом? Сколько обещал, что ежели ему выпадет шанс всё изменить, то он его не упустит? Вдруг это и есть он, тот шанс, дарованный ему свыше? Мадам Ван смотрела на него всё так же взволнованно и настороженно, она ещё помнила, как странно и пугающе выглядел Мо Жань, когда проснулся впервые, но и его глаза, наполненные слезами тоже не покидали её мыслей. Бедный ребёнок наверняка и сам перепугался тогда, даже осознать толком не успел, что произошло. Вероятно его сознание сильно пострадало и потребуется время на полное восстановление. — Возможно, вы правы, тётушка… Услышав это, мадам Ван облегчённо выдохнула и уже намного спокойнее прикоснулась к его щеке. — Давай ещё раз посмотрим твою рану, а потом ты выпьешь лекарство и поспишь ещё немного. Тебе стоит хорошо отдохнуть, чтобы полностью выздороветь. Сюэ Мэн смотрел на них, поджав губы, его настороженный взгляд и не думал меняться. Мо Жаню подумалось, что будь у него под рукой его сабля, Лунчен, то он бы уже вовсю поглаживал рукоятку, как бы намекая, что одно неверное движение и лишишься своей дурной головы. Мо Жань дураком, по крайней мере сейчас, не был и его невысказанные намёки понял. — А отец?.. — осторожно спросил альфа, глядя на мадам Ван. — Он зайдёт к тебе позже, сейчас не может. Остальные тоже только и ждут возможности, чтобы проведать тебя. Все очень волновались и дежурили возле твоей кровати посменно, ожидая, когда ты проснёшься, а тебе удалось очнуться как раз в тот моменты, когда Ши Мэй уступил место Мэн-эру… Неудачно сложилось… — закончила она. А Мо Жань уже и не слышал ничего, одного лишь «Ши Мэй» было достаточно, чтобы заставить его остолбенеть. Ах, точно, Ши Мэй… Да… Сейчас ему было трудно об этом думать, он даже представить не мог, каково будет встретить его снова. Оттого Мо Жань облегчённо вздохнул, услышав, что Ши Мэй ушёл. Он бы не смог нормально реагировать, очнись с ним рядом. Мадам Ван осмотрела рану на его голове. По её словам, она уже почти полностью зажила. Шишка тоже постепенно сходила. Оставался лишь вопрос с его сознанием, отрицать, что в его голове что-то перевернулось, Мо Жань не стал, мало ли в дальнейшем это только сыграет ему на руку, так что лучше помолчать и побыть паинькой некоторое время. С него не убудет. Выпив отвар, альфа снова лёг в кровать, укрываясь одеялом. От этого снадобья его неумолимо тянуло в сон. Он старался держать глаза открытыми, но те всё равно слипались, и последним, что он смог услышать был разговор между мадам Ван и Сюэ Мэном. — Посидишь с ним? — тихо спрашивала тётя. — Ага, — отвечал Сюэ Мэн, но Мо Жань, словно чувствовала, как его испытующих взгляд, ожидающий подлянки, вперился в лицо. — Тебе не кажется, что это ненормально? Я о его поведении. — Не стоит так говорить, мы ещё не знаем, насколько серьёзно скажется удар. Это действительно было страшно, ему повезло, что он выжил. Сюэ Мэн более ничего не сказал, однако и почти заснувший Мо Жань и мадам Ван понимали, что было у него на уме и без единого слова. *** Проснувшись в третий раз во всё той же комнате, окутанной ночной темнотой, рассеиваемой лишь светом одной единственной свечи, стоявшей где-то сбоку, Мо Жань уже не удивился так сильно. Он снова смотрел вверх, на тот же полог, и думал, что будет дальше. Было тихо, а значит в комнате он находился один. Тридцать четвёртый год шестидесятилетнего цикла, двадцать третий год правления отца, шестнадцать лет. Сюэ Мэн обмолвился, что через неделю будет праздник в честь дня рождения Императора, начнётся двадцать четвёртый год правления его отца. Мо Жань прекрасно помнил об этом, такое на самом деле трудно забыть. В свои шестнадцать Мо Жань был сущим ребёнком. Разве что непомерно горделивым, надменным и глупым. Ему, беззаботному юнцу, казались пустой тратой времени все занятия, на которые его заставляли ходить. Все эти точные, естественные, социальные и гуманитарные науки, которыми его пичкали крючкообразные старики-учёные, вызывали у него лишь мигрень. Зато обучению сражениям на мечах он уделял предостаточно времени, чтобы потом кичиться перед человеком, к которому он испытывал очень нежные чувства, своим мастерством. Да, он был дураком. И всю свою придурковатость понял только тогда, когда стал Императором. Но даже осознав собственную глупость, Мо Жань никогда не признавал этого вслух. Опять же непомерная гордыня и ограниченность не позволяли. Несмотря на то, что Мо Жань был наследным принцем и любимчиком отца, многие считали, что он не достоин всего этого. О его недостатках ходило много молвы: что он до ужаса развратен, невежественен, ленив и излишне самоуверен. Ну, тут нечего сказать в своё оправдание, потому что так оно и было. Ещё Мо Жань творил всё, что заблагорассудится, совершенно не думая о последствиях, зная, что ему всё простят просто потому, что любят. Именно с такими мыслями на сорок второй день рождения своего отца Мо Жань решил преподнести ему особенный подарок. Как всегда было пышное застолье. Вина лились реками, от яств ломились столы. Громкая музыка наполняла зал, а разукрашенные, обряженные в шелка танцовщицы и танцоры всячески развлекали гостей. Мо Жаню показалось, что всего этого не достаточно, и, чтобы уважаемые гости не заскучали, он решил предоставить им иное развлечение. Множество красивых страстных омег, мужчин и женщин, юношей и дев. Все пышущие страстью, источающие притягательный аромат, что завлекал своей сладостью. Прекрасные распутные цветки из дома блаженства. И ведь всё бы получилось, не заметь один из его младших братьев довольное лицо Мо Жаня и не наябедничай он императору. Главный помощник отца выскочил из зала, едва сдерживая гнев, и налетел на Мо Жаня подобно урагану. Кричал, кричал и ещё раз кричал. Называл бесстыдником, распутником и остальными не самыми приятными словами. А Мо Жань просто стоял и улыбался. Он прекрасно знал, что в итоге всё это сойдёт ему с рук, и оттого совсем не боялся ни чьего гнева. Да, на него кричали. Да, угрожали наказанием. Да, наказали. Однако это ничего не значило. Будучи первым ребёнком, рождённым в браке по любви, Мо Жань был не просто желанным и долгожданным чадом, он был смыслом жизни. Отец любил его больше всех, столь же трепетно, как любил свою первую жену. Так как же мог он гневаться на своего драгоценного сына? Мо Жань помнил, что его посадили на домашний арест до конца празднования, но даже запертый в своей комнате, он умудрялся творить невесть что: слуги, приносившие ему еду, в итоге оставались с ним на ночь, ведь этому развратному демону не было дела ни до кого, кроме себя самого, и он никогда не отпускал своих любовников и любовниц из постели, пока те окончательно не выбивались из сил, удовлетворяя его похотливость; мечом, подаренным ему всё тем же отцом, альфа изрезал вышитый золотыми нитями балдахин на своей кровати и стены покоев, не думая ни о том, как предстоит слугам всё это чинить, ни о собственному поведении. В итоге, как он и предполагал, отец быстро остыл и простил ему и эту шалость, на зло пытающимся подсидеть его людям. Ух, как смеялся Мо Жань, видя их перекошенные рожи спустя несколько дней, когда его уже простили и снова холили и лелеяли. Его проделкам не было счёта. Неугомонный и даже немного бесноватый, таков был шестнадцатилетний он. Однако однажды Мо Жань доконал отца настолько, что тот был уже не в силах выносить всего того, что творил его сын, и решился на радикальный шаг в надежде усмирить его. Что ж, привело его решение к тому, к чему привело. Мо Жань вздохнул и медленно повернул голову в сторону горящей свечи, и не смог не вздрогнуть от того, что увидел. Сидя на коленях поодаль от его кровати, находился юноша. Он читал книгу, переворачивая страницы столь бесшумно, что альфа даже не сразу понял, что в комнате находился не один. К несчастью, мать Мо Жаня не прожила долго, так что полноценных воспоминаний о ней у наследного принца толком и не осталось. Но её точёный нежный образ, казалось, отпечатался в его сознании, словно клеймо, и иногда ему казалось, что во снах он мог видеть её такой, какой она была при жизни. Отец после её кончины был убит горем, стараясь проводить всё своё время с ребёнком, которого они так ждали, даря ему любовь и заботу сразу за двоих. Для Мо Жаня отец, разумеется, был отцом, но для своей страны он был Императором, на которого они полагались, которому возносили почести. И когда появился шанс упрочить связи между соседними государствами советники принялись наседать на отца, намекая, что пора бы отдать долг не только своим прихотям, но и всем подданным. Отец долго отказывал им, однако в конце концов принял это трудное решение. Второй его брак трудно было назвать браком. Чистый расчёт и ни капли любви. Хотя, наверное, так выглядели все браки, созданные с определённой целью. Новая жена вела себя тихо, не высовывалась и помалкивала. До поры до времени. К Мо Жаню она относилась с прохладой, прекрасно осознавая, что в конце концов именно он взойдёт на престол после отца, а не её ребёнок. Забеременела она, кстати, почти сразу после свадьбы. Роды перенесла хорошо, и вот у Мо Жаня уже появился младший братик. Потом ещё один и ещё один. У отца явно хорошо получались мальчики, а вот ни одной сестрёнки у принца так и не появилось. Каждый раз когда рождался новый ребёнок, отец приходил к Мо Жаню в комнату, садился на край кровати и говорил ему: «Ну, вот, Жань-эр, у тебя появился брат, — потом замолкал на какое-то время и неожиданно продолжал: — Ты — будущий император. Помни об этом всегда». Дворцовые интриги и заговоры какое-то время обходили Мо Жаня стороной. Он только получил своё второе имя, Мо Вэйюй, а его мачеха начала заручаться поддержкой представителей знатных родов и глав некоторых школ, дабы после те замолвили словечко за её мальчиков при наследовании трона. Конечно, тогда Мо Жань всего этого не понимал. Это спустя много лет до него дошло, что все эти подставы были организованы специально, лишь бы насолить ему и не дать в итоге получить то, что принадлежало ему по праву. Однако его первый младший брат готов был поспорить с последним утверждением. Даже несмотря на то, что он сидел, было заметно, что этот юноша довольно высок ростом, но всё же ниже его самого. Точно такие же тёмные с фиолетовым отливом глаза сейчас смотрели на Мо Жаня с привычным безразличием, но всё равно слишком заметны были его истинные чувства — неприязнь и даже презрение. На первый взгляд эти двое казались похожими, но на самом деле разного и несовместимого в них было гораздо больше. Если Мо Жань часто позволял себе идти наперекор отцовским указам, всячески игнорировать этикет и нормы общества, то его первый младший брат такого себе позволить не мог. Он был моложе всего лишь на два года, но складывалось впечатление, что между ними пропасть во много лет. Причём это именно Мо Жань на фоне Мо Цинвана выглядел ребёнком, а не наоборот. И это прослеживалось ещё с самого детства. Мо Цинван был очень серьёзным и собранным, однако такие важные качества уживались в нём вместе с непомерными завистью, желанием славы и признания. Иногда Мо Жань сравнивал своего первого младшего брата с тем же Сюэ Мэном. Вот только пускай последний и был не в меру себялюбив, временами напоминая вычурного павлина, но душа его была столь чиста и невинна, что все сравнения просто пресекались на корню. Мо Цинвану с детства вбивали в голову, что он должен превзойти Мо Жаня любой ценой. Будь то учёба, тренировки с мечом, этикет, внешний вид, душевные качества. Во всём он должен был быть лучше. С течением лет эти установки, вбитые в его голову матерью, немного исказились, и во всех действиях Мо Цинвана начала проявляться ничем не прикрытая подлость и обыкновенное желание отомстить за сам факт существования Мо Жаня. Стать императором ему было не суждено, но он всё равно не прекратил попытки всячески досадить Мо Жаню. В итоге жизнь Мо Цинвана оборвалась после того, как выяснилось, что он готовил восстание против своего брата с намерением сместить его и занять престол. Мо Жань не испытывал к нему сострадания, у Мо Цинвана было предостаточно шансов, чтобы отбросить несбыточные мечты о престоле и просто жить. Для этого у него было всё. Он мог бы заняться каким-то делом, сочетаться браком и родить детей. Но нет. Вместо светлого будущего он предпочёл постоянную бесполезную борьбу, в итоге приведшую его к смерти. Как сейчас Мо Жань помнил тот взгляд, с которым Мо Цинван обратился вверх, к трибуне, с которой на него смотрел он сам. Его глаза быстро пробежали по ней, обходя брата стороной, а затем из него вырвался заметный облегчённый вздох. Однако всё это было тогда, а сейчас Мо Цинвану было всего лишь четырнадцать лет. Его ставили всем в пример, как самого послушного и благоразумного юношу, учителя беспрестанно хвалил его, а мать раз за разом твердила, что, если тот будет стараться, то именно он станет будущим Императором. — Проснулся, значит… — произнёс Мо Цинван, закрывая книгу, и поднялся, после положив её на место, где сидел. Он подошёл к столу, где всё также стояли склянки мадам Ван, и что-то взял оттуда. А Мо Жань следил за каждый его движением, думая лишь о том, что не ожидал увидеть его сейчас, да и вообще… Не в тех они были отношениях, чтобы Мо Цинван проявлял к нему хотя бы толику наигранной заботы. Это Мо Жань частенько прибегал в покои брата, когда тот болел и сидел подле, рассказывая всякие небылицы. Мо Цинван тогда молча слушал весь тот бред, что нёс его бескостный язык и, кажется, даже верил. Закончив возиться с бутыльками на столе, Мо Цинван снова повернулся к нему и приблизился с чашей в руках. — Тётя сказала дать тебе это, если ты проснёшься, — альфа посмотрел на Мо Жаня и остановился, словно задумавшись о чём-то. Его взгляд перемещался от чаши в руках к лежащему в постели Мо Жаню, а в глазах застыла растерянность. Если бы Мо Жань не знал Мо Цинвана так хорошо, то по глупости решил бы, что тот не подумал, что следует сначала помочь больному приподняться на постели и уже потом нести лекарства для него. Но это был Мо Цинван, идеальный от кончиков волос до ногтей, поэтому такие глупые мысли Мо Жань сразу же выбросил из головы. Чуть помедлив он сам поднялся с кровати, даже свесив вниз ноги. Мо Цинван ничего не сказал и просто передал ему чашу с отваром. — Где Сюэ Мэн? — спросил Мо Жань, стараясь игнорировать пристальный взгляд брата, прикованный к своему лицу. — Ушёл. Его смена закончилась. Теперь мой черёд с тобой сидеть, — ответил Мо Цинван, даже не думая прекращать пялиться на него. Мо Жаню стало не по себе, но он продолжил говорить, чтобы разбавить эту напряжённую тишину между ними. — А после тебя кто? — Жэнь-ди. Потом матушка и Вэй-ди, а за ними Ши Мэй. Мо Жань отпил из чаши горький тёмный отвар и поморщился то ли от неприятного вкуса, то ли от мысли, что ему похоже предстоит встретиться в скором времени с теми, кого бы он предпочёл не видеть. В любом случае в прошлый раз отвар был другим. Видя на его лице смятение, Мо Цинван пояснил: — Тётя изменила состав отвара. Он поможет тебе быстрее поправиться, но теперь ты не будешь постоянно спать. На его слова альфа рассеянно кивнул и осушил чашу полностью. Мо Цинван сразу же забрал её из рук Мо Жаня. Откровенно говоря, Мо Жань думал, что Мо Цинван сразу уйдёт из его покоев. Он ведь проснулся? Проснулся. Так смысл торчать здесь ещё? Мо Цинван, будто прочитав его мысли, сказал совершенно неожиданно: — Отец заходил, пока ты спал. Несколько часов назад. Он хотел остаться с тобой на ночь, но я отговорил, пообещав быть здесь до утра. — Ты правильно поступил, — согласно кивнул альфа головой, — но тебе также нет смысла быть здесь со мной. Ты можешь идти к себе. Но Мо Цинван не сдвинулся с места, пропустив мимо ушей все слова Мо Жаня, отчего тот почувствовал укол раздражения. Снова взяв книгу в руки и усевшись на прежнее место, Мо Цинван продолжил чтение. Его сосредоточенное лицо выглядело ещё привлекательнее, когда тот полностью отдавал себя какому-то делу. Какие же они все красавцы, однако. Прям на подбор. Как там дядя говорил? От тигра не родится собака? Прям про всю их семью. Даже самый младший из его братьев, Мо Вэй, несмотря на свой тип омеги, унаследовал от отца довольно острые черты лица и разрез глаз, отчего с возрастом от детской миловидной внешности не осталось и следа, превратив его в истинного хищника. Но, словно в насмешку над таким внешнем видом, Мо Вэй в душе остался тем же миленьким, заботливым младшим братишкой. — …Мы думали, что ты умрёшь… — раздался вдруг безэмоциональный голос. Мо Цинван всё так же сидел, уставившись в книгу, словно говорил сам с собой, а не с Мо Жанем. — …десять дней ты просто лежал, даже непонятно временами дышал или нет, и вот ты наконец-то проснулся… Тётя сказала, что из-за удара ты спутал реальность со сном, это правда? Мо Жань не отвечал. Да и тон Мо Цинвана, честно говоря, похоже, и не подразумевал, что от него ждали каких-либо слов на это. — Скоро день рождения отца… — снова начал говорить альфа. — Я знаю… — отозвался Мо Жань. — Завтра подумаю, что ему подарить. — Тётя сказала, что тебе рано вставать. — Тогда пошлю кого-то из слуг. Мо Жань с трудом мог вспомнить, как они общались с ним раньше. Сейчас их диалог выглядел ужасно нелепо и наигранно. Заставьте двух непримиримых врагов вести светские беседы о чём-то хорошем, без издёвок и угроз, получите их нынешний разговор с Мо Цинваном. На самом деле, если так подумать, то нормально общаться с Мо Цинваном могли только двое: его мать и ещё один человек. Хотя как последний вообще оказался связан с ним, Мо Вэйюй не понимал. — …тебе?.. — донёсся до него обрывок очередной фразы Мо Цинвана. — Что? — потерянно переспросил Мо Жань. — Свеча не мешает тебе? Её пламя мрачно освещало лицо юноши перед ним, но пока сам Мо Цинван не сказал об этом, Мо Жань и не задумывался мешает она ему или нет. Он покачал головой и кое-как вернул взгляд к пологу кровати. Ему следовало спать? Или что делать? Вообще Мо Жань бы не отказался от чарки своего любимого вина, а лучше двух чарок, или даже сосуда. Интересно, если он сейчас встанет и пойдёт искать, что выпить, Мо Цинван сразу нажалуется на него или подождёт до утра? На самом деле Мо Жаню стоило сейчас подумать не об этом, но в присутствии другого человека ему было трудно сосредоточиться. Как ему следует себя вести? Будь он прошлым собой, этого напряжённого молчания между ними не было бы. Что ему стоило сказать? Или лучше спросить? Если посудить здраво, то у Мо Жаня должно было быть много вопросов. Тётушка говорила ранее, что он проспал десять дней, сейчас, возможно, и того больше. Да, у любого человека накопилось бы вопросов. Осторожно скосив взгляд на Мо Цинвана, Мо Жань позвал его хриплым голосом: — А-Ван… Это было так странно, называть его так снова. Примерно за год до попытки переворота со стороны оппозиции они с Мо Цинваном разругались вдрызг, и у Мо Жаня и мысли не возникало назвать его так с того самого времени. Они оба были глубоко обижены друг на друга, у каждого была своя причина, но итог один. Мо Цинван отвёл взгляд от книги, переводя своё внимание на Мо Жаня, показывая, что слушает его. — Что было все те дни, пока я спал? Альфа помедлил перед ответом, пролистывая несколько страниц вперёд, даже не читая, просто создавая видимость занятости. — Ничего особенного, — ответил он наконец. — Все были очень обеспокоены. Отец собирался дежурить возле твоей кровати круглые сутки, но его советники, разумеется, не могли этого допустить. Матушка распорядилась, чтобы мы посменно сидели с тобой и следили за твоим самочувствием. Она приходила к тебе каждый день вместе с тётей, проверяла как ты. Учителя были предупреждены, что ты захворал, но причины им не сообщали. О том, что произошло знали только самые близкие. Болтать никто бы не стал, об этом нет смысла беспокоиться. Важным для Мо Жаня было как раз-таки последнее. Никто ничего не знал. И это было очень важно, хотя ничего удивительного в этом он не видел. Все сведения о его состоянии должны были храниться в тайне. На самом деле ему очень повезло, что мадам Ван была не только дочерью господина Цзяна, но и непосредственно ученицей Школы Медицины. Её знаний и умений с лихвой хватало, чтобы лечить их всех, к тому же это давало гарантию, что важные сведения о их здоровье не просочатся во вне, уж тётушка явно болтать не стала бы. Но за этими мыслями крылось и другое, ему было сложно поверить в то, что всё это организовала его мачеха. Их отношения вообще трудно было описать одним определённым словом. На публике и в кругу семьи Мо Жань называл её матушкой, как и его младшие братья, она также вежливо обращалась к нему. Только использовала не «Жань-эр», а «А-Жань», как Ши Мэй. Мо Вэйюй делал вид, что верит в её доброе к нему отношение, но наигранность была слишком заметна. Альфа видел в глазах мачехи настороженность и неприязнь, оттого и сам невольно проникался этими же чувствами и порой не сдерживался: открыто поддевал её, стараясь вывести из себя. Ну, и если принять во внимание его довольно ехидное к ней отношение, то несложно догадаться, что и приходила она сюда лишь для того, чтобы соответствовать образу благодетельной Императрицы. Или вообще, чтобы быть первой, кто увидит, как Мо Жань отправится к праотцам. — А что с празднованием дня рождения отца? Мо Цинван пожал плечами: — Раз уж ты проснулся, то скорее всего всё состоится. Отец явно был не расположен к пышному торжеству, но и отменить всё он не мог. Матушка взяла все хлопоты на себя. Как обычно будет пир, гостям разослали приглашения, но было принято решение не звать всех подряд, как обычно. Только самых влиятельных и имеющих главенствующие должности. Действительно. Мо Жань прекрасно знал, что Император не мог праздновать столь важное событие как свой день рождения без соответствующего размаха. Когда он занял место отца, ему также приходилось устраивать помпезные пиры на несколько дней, хотя порой не хотелось делать вообще ничего. То, что решили не звать всех подряд, а избрать только самых влиятельных, уже наносило большой урон авторитету отца. Император должен был показать размахом праздника своё величие и богатство. Чем больше гостей, тем больше свидетелей. Задумавшись, Мо Жань ушёл глубоко в себя, а Мо Цинван, видя немного потерянное лицо брата отстранённо произнёс: — У тебя ещё неделя на выздоровление, так что ты точно сможешь присутствовать. Услышав эти слова, Мо Жань удивлённо вскинул бровь. К чему это было сказано? Лицо Мо Цинвана было спокойным, но взгляд был прикован к Мо Жаню, словно наблюдая за его реакцией. И альфа внутренне содрогнулся от догадки… Мо Жань любил шумные празднования и застолья. Он с радостью напивался вусмерть, а потом находил себе кого-то, чтобы согрели ему постель и утолили и другую его жажду. Об этом знали все, ведь Мо Жань никогда и не думал скрывать своего нетерпения в ожидании очередного пира. Неужели, Мо Цинван, также помня о его пристрастиях, решил таким образом подбодрить Мо Жаня? Да нет, бред какой-то. Просто в жизни Мо Жаня был человек, который мог также сидеть с безэмоциональным выражением лица, без какой-либо теплоты в голосе интересоваться чем-то, при этом за всем этим скрывая искреннее беспокойство. Наверное, Мо Жань так привык невольно пытаться разглядеть в ничего не значащей фразе истинный мотив, что уже применял это не только к тому человеку, но и к другим. Мо Жань глядел на замолкшего Мо Цинвана и не знал, что стоит сказать на это. Мо Цинван снова, будто прочитал его мысли, и отвернулся назад к книге, бросая в сторону Мо Жаня несколько слов: — Но это в любом случае будет не завтра. Сейчас тебе лучше снова попытаться заснуть. Всё равно ночь. Мо Жань мог бы с ним поспорить. Если взять в расчёт то, что он спал всё это время, то альфа отоспался на несколько месяцев вперёд. Однако Мо Цинван всем своим видом уже показывал, что более с ним разговаривать не собирается, и Мо Жань внутренне выдохнул от облегчения, придумывать новые вопросы просто не было сил. Ему предстояло наблюдать за всем дальше, и Мо Жань чувствовал, что следующее его пробуждение, будет ещё более утомляющим, чем все предыдущие.