Один шаг назад

Наступающий на бессмертных Император носил траур. Уже два года прошло со смерти его супруга, но он так и не смог оправиться от этой потери. Многие не понимали его скорби, ведь были убеждены в том, что этот брак был исключительно политическим, и даже после многих лет стена отчуждения между супругами так и не рухнула. Сплетен ходило не мало. Кто-то перешёптывался о том, что смерть супруга Императора была неслучайна, ведь тот принимал активное участие в собраниях советников и имел большое влияние непосредственно на самого Императора. Разумеется, многим это не нравилось, поэтому убрать столь раздражающую персону казалось обычным решением. Правда, даже если это и действительно было спланированное покушение с определёнными планами на будущее, привело оно скорее к печальным последствиям. Если раньше буйный нрав Императора хотя бы как-то сглаживался благодаря его супругу, то теперь успокоить того было просто некому. Сразу после смерти супруга Этого Достопочтенного с плеч полетело множество голов: в первую очередь слуг, которые посмели оставить беременного омегу одного, следом стражников, оставивших пост, хотя в их обязанности входила именно его защита. Император впал в неистовство, которое не прекращалось целый день, затем оно притупилось. Однако стоило сказать хотя бы слово, не важно какое, и если оно не понравилось бы Императору, то в тот же момент глаза его вспыхивали яростным огнём, и выжигали всех, кто вставал у него на пути. Ни одно собрание более не проходило без потери привилегий почтенными господами, состоявших в совете, и казней. Жить стало просто страшно. Ведь никто не мог предугадать, когда Его Величество вновь поддастся безумию. В спокойном состоянии он был тих и задумчив, часто мог застыть в одной позе, устремив пустой взгляд куда-то вдаль, и никак не реагировать на окружающий мир. Но это мимолётное затишье всегда прерывалось диким смехом. И смех этот был наполнен наполовину безумием, наполовину нечеловеческим горем и тоской. Его душевное состояние волновало многих. Этот Достопочтенный сам по себе никогда не был достойным человеком, однако каждый отмечал, что в браке тот стал меняться в лучшую сторону. И пускай его нельзя было назвать идеальным правителем, хорошим он был точно. Больше пяти лет длился покой в стране, и неожиданно всё оборвалось. Неизвестность и туманность не давали покоя ни простому люду, ни знатным вельможам. Большую часть времени он проводил в павильоне, отведённом специально для его супруга после их свадьбы. С кучей сосудов любимого вина Император сидел перед прудом с алыми лотосами и смотрел на водную гладь. Без единого изъяна. Такая же безмятежная, как и лицо мужчины, что покоился в этом пруду. Со стороны могло показаться, что тот просто спит. На его стройном теле были надеты белые одежды. Простые, как он любил, без излишеств и ненужных вычурных вышивок на них. Мягкий пояс обхватывал тонкую талию, подчёркивая, каким хрупким был её обладатель. Серебряная корона стягивала часть волос, а остальные изящно спадали на плечи и грудь. Он был бледен, но бледность эта была не здоровой. Его некогда налитые жизнью и теплом губы посинели. Кожа остыла, а руки, сцепленные в крепкий замок, лежали на животе. Возможно, такая поза внушала мнимое спокойствие Императору. Его супруг просто утомился после долгого дня, вот и заснул ненадолго. Сейчас отдохнёт и проснётся. Распахнёт свои прекрасные глаза Феникса и посмотрит на него, склонившегося над ним, спокойным взглядом и позовёт по имени строгим голосом. Да, точно, так и будет. Вот сейчас… Но сейчас не наступало. Сначала Император ждал. Молча сидел рядом с супругом, иногда говоря с ним, рассказывая, как прошёл день. Потом он стал спрашивать у него, почему тот не просыпается, ведь не может быть, что он утомился настолько сильно, чтобы спать так долго, или он специально притворяется, чтобы позлить Этого Достопочтенного в отместку за то, что тот тоже намеренно гневал его. Затем пришла ярость. Его Величество мог кричать на остывшее тело, покоившееся в пруду, постоянно повторяя, что этого достаточно, что он уже осознал, где был неправ. А на смену крикам приходило отчаяние от понимания — всё бесполезно. Был ли он безумен на самом деле? Трудно сказать. Порой ему самому казалось, что так и есть. Но он осознавал себя. То, кем он являлся. То, к чему стремился и чего достиг. То, что приобрёл. И то, что потерял. Всё это уже не имело для него никакого значения. Ему было всего лишь тридцать два года, но он чувствовал себя иссохшим стариком, чья жизнь уже подошла к своему закату. Абсолютное безразличие, нарушаемое лишь вспышками гнева, больше напоминавшего безумие, и беззвучные слёзы. Вот и всё, что ему осталось. Приближённые к Императору и его покойному супругу слуги в молчаливой скорби глядели на всё это, прекрасно понимая, к чему всё идёт. Император ежедневно пил, сбросив все государственные дела на своих советников, проводил всё свободное время возле мёртвого тела, разговаривая с ним. Каждый вечер старый слуга, который прислуживал супругу Его Величества до того, как Этот достопочтенный сам отстранил его, ложился спать с мыслями о том, что это всё бесполезно, а удар, нанесённый в самое сердце Императора, неожиданной кончиной супруга, был смертельным. Он уже не оправится. От того старый слуга не был удивлён, когда однажды утром к нему ворвалась одна из служанок и трясущимися губами пыталась выговорить что-то, но всё на что её хватило это «Его Величество…». Слуга сразу побежал следом за девушкой, вопреки его мыслям она привела старика не к покоям Императора, а во двор, где цвела яблоня. Там, под тёмными ветвями, пышно усыпанными цветами, в благоухающем аромате, прислонившись спиной к крепкому стволу дерева, сидел человек. Рядом с ним на земле лежали пустые сосуды вина «Белые цветы груши» и его мяньгуань, явно сорванный с головы в очередном приступе гнева, отчего волосы теперь пребывали в беспорядке. Глаза его были закрыты, а лицо, казалось, наконец-то избавилось от той тени безумия, смешанного с отчаянием. Наступающий на бессмертных Император, Тасянь-Цзюнь, Его Величество Мо Вэйюй скончался на тридцать втором году жизни. То ли от отчаяния, то ли от яда. Никто уже не задумывался об этом. Мир вот-вот должен был измениться, и на фоне этих изменений смерть какого-то безумца не имела уже никакого значения.