***
Шэнь Цинцю устал волноваться о Твари. О сволочи, буднично влезавшей везде и всюду с этим её «Минуточку!», ни о чём не предупреждавшем. Будто ему нужны были предупреждения, а не… то, чего ему судьбой запрещено иметь. Она бросила сидеть в обнимку со шкатулкой, не продвинувшись ни на шаг, и стала использовать своё время для разведки: перебирала содержимое полок, шкафов и шкафчиков, совала нос в каждую бумажку и три вечера убила на сундук с бесполезными подарками Юэ Цинъюаня, играя с ними, как ребёнок. — У меня такого не носят, и я просто разбираюсь, как работают ваши безделушки. Ты же не собираешься ими пользоваться, значит не жалко. Это подарки его..! — Кого? Он так устал. — А я-то как устала. Драка с Лю Цингэ позволила выплеснуть коловшую даже в меридианах бессильную злость, но вместе с ней, похоже, иссяк и последний запал. — Тебе не кажется, что эти два события взаимосвязаны? В его душе Тварь шарила с ещё более беспардонной небрежностью, чем в сундуке. Ей было глубоко плевать на Шэнь Цинцю, на людей вокруг, на всех и всё, кроме, быть может, себя; её всё устраивало, а что не устраивало — не беспокоило. Единственный признак заявленной смерти. — А, я всегда такой была. Значит, несмотря на скорую и жалкую кончину, стерве несказанно повезло. Сколь многое Шэнь Цинцю бы отдал, чтобы ни о чём не беспокоиться. — Это осознание не похоже на прогресс. Он забыл, как ощущается прогресс. От единой мысли об очередном витке домашнего ареста тянуло спалить бамбуковую хижину, поэтому Шэнь Цинцю собрал остатки воли и выполз на люди в своём дырявом состоянии, бледный и слабый, и вёл занятия, стараясь игнорировать взгляды. Стараясь прихрамывать с гордостью. Он приставил меч к горлу Бога Войны, разве нет? Лисы, наверное, впечатлились, но выяснять Шэнь Цинцю не планировал. Их надо было чем-нибудь занять. Он заставил побывавших в Юаньцзяо разгильдяев дополнить свой отчёт и создать пару десятков копий, которые затем раздал группам учеников, кроме самых младших. Весь пик озадачился распутыванием этого дела. Хотя все знали, что за смертями стоял тёмный совершенствующийся, ни Шэнь Цинцю, ни Юэ Цинъюань, ни Лю Цингэ не стали распространяться о деталях — ученикам предстояло связать информацию воедино, а для этого следовало разузнать о загадочных заклинателях-отступниках. И штурмовать библиотеку, предлагавшую, по правде, преступно мало. И обсуждать бесчисленные версии с утра до ночи. И прогуливать за этим живопись, чтобы потом продолжить шушукаться, отбывая наказание. Юные умы оказались всецело поглощены загадкой, особенно после обещания дать им некую «уникальную возможность», если справятся. Так удалось придушить большую часть слухов, а заодно почти улизнуть из центра всеобщего внимания. Старейшины, тоже заинтригованные, надоедали разговорами, однако от них не составляло труда отделаться. Ещё до Юаньцзяо Шэнь Цинцю искал возможность просветить сопливых смертничков на тему тёмных практик. А сейчас выигрывал время. — Ты серьёзно веришь, что просто возьмёшь, сгребёшь себя в кучу и заживёшь как ни в чём не бывало? Будто у него был выбор. — Ты можешь запросто избавиться от меня! Будто избавление от Твари хоть что-нибудь изменит. Всё, что он узнал, всё, что сделал, что она сделала — никуда не денется. Позволить ей умыть руки? После всего? Не использовав дрянь по максимуму? Он не шутил, когда грозился томить колючку в пыльном носке, пока та остаётся полезной. А Тварь имела глупость доказать свою полезность, о да. Дело Чжо Шэнли застряло и в его, Шэнь Цинцю, голове. Все гадали, как же он сумел так быстро вычислить убийцу, и он заготовил простой, удобный ответ. Честный. Исключавший одну лишь мелочь: убийцу вычислил вовсе не он. А Тварь не вычисляла — она знала нечто, сузившее необъятный круг подозреваемых до горстки торговцев. Она знала о Синьмо. Знала о будущем Шэнь Цинцю, школы, мира заклинателей… Всего мира? Она знала нечто. Какой идиот откажется от подобного подарка? И какой идиот ожидает подарков бесплатных? Подвох есть всегда — этот уже известен. Шэнь Цинцю лишь нужно было время собраться с мыслями. Время. Очень много времени.***
Когда расследование закономерно стало выходить из-под контроля, «разочарованный» учитель дал пару подсказок, и старшие ученики с горем пополам собрали картину преступления. За это Шэнь Цинцю, как обещал, наградил их уникальной возможностью: изучить трофейные куклы-сосуды. Разумеется, к куклам прилагалось задание написать эссе с подробным разбором использованного тёмного заклинания и его структуры, а также с описанием предполагаемых способов нейтрализации. Ребятам, в лучшем случае наблюдавшим повадки демонического зверья, исследование тёмных техник, применяемых людьми, показалось экзотическим. Ульем жужжавший пик Цинцзин загомонил теперь негромко и зачарованно. — Вам не хватит ни знаний, ни здравомыслия. Оставим это, — отмахнулся Шэнь Цинцю от Мин Фаня, разве только хвостом не вилявшего. …Понимая, что бестолочи начнут изводить шисюнов нытьём. Даже после предупреждений и угрозы наказанием. Капризные сопляки. Пустые, эти куклы всё равно оставались далеки от детских игрушек, особенно при страсти юных заклинателей совать свою ци куда ни попадя, вопреки правилам. Потому предупреждения с угрозами достались не им, а старшим ученикам. Кому охота расплачиваться за пострадавшего по твоей вине шиди? — По-моему, они так часто бывают наказаны, что уже перестали бояться. Но ты же этого и добивался, да? От толпы безалаберных лоботрясов? Ничего от них, кроме головной боли, не добьёшься. Раздосадованный главный ученик, например, тут же схватился за следующий шанс на приключение и лез из кожи вон, помогая учителю с отчётностью. Он так надеялся хоть в этот раз побывать на собрании лордов… — Нет нужды. Будучи невыносимо скучными, собрания использовались для обмена колкостями и официального обсуждения сплетен. Ни надеяться на хрупкую выдержку Мин Фаня, ни терять перед ним лицо Шэнь Цинцю не хотел. А терять пришлось бы в любом случае. Он готовился с раннего утра. Мало что вернуло бы ему приличный вид, и бороться приходилось за каждую мелочь; благо, бок зажил достаточно, чтоб по крайней мере не уродовать ходьбу. — Спасибо Му Цинфану. «Спасибо, что глава Юэ — тряпка. Потеряй я его расположение, думаешь, Му Цинфан возился бы со мной?» — Возился бы. Ах да, не все же столь мелочны, как этот Шэнь. Образцы нравственности. Сейчас это сборище прекрасных людей научит шисюна чести и благородству собственным примером. Он ждал. Дождаться не мог. И короткий марш позора до соседнего пика выдержал с бо́льшим достоинством, чем ожидал. Он прошествовал мимо предвкушавших пир пиявок, не удостоив их взглядом, и уверенной поступью шагнул в зал Двенадцати пиков — как человек, имевший на это право. Не изменяя привычке, он прибыл третьим: Шан Цинхуа, взъерошенный, заканчивал отчёты прямо там, а Ци Цинци не желала упустить ни крохи развлечения. — Шисюн Шэнь, смотрю, в добром здравии, — бросила она, зыркнув на подскочившего для поклона червя. — Поговаривали, Шэнь Цинцю настолько плох, что вот-вот покинет нас, и оттого глава школы так печален, но ты нашёл другой способ его расстроить. Шэнь Цинцю не хватило бы сил на равных препираться с этой трепливой женщиной, а потому отбил коротким: — Очевидно, этот мастер полон талантов. — Таланта молоть языком у тебя и впрямь не отнимешь. Клянусь, и на смертном одре наш славный Шэнь будет пушить перья. — Хмф, ещё как, — фыркнула Тварь в унисон с главной ученицей Сяньшу. Вот оно. Типичное начало собрания лордов. Разве только раньше насмешки не сыпались изнутри. Подтянулся готовый немедленно задремать лорд Цзуйсянь; лорд Цяньцао занял своё место, с упорством и оскорбительным, и впечатляющим продолжая носить те дурацкие усы; вплыл блаженный глава Кусин, а за ним ещё и ещё; Шан Цинхуа всё подскакивал, за столом завязывались ничего не значившие беседы. С Шэнь Цинцю никто не здоровался. Образцы нравственности притворялись, что не замечают его; он ждал, когда севший рядом Юэ Цинъюань прицепится с вопросами, однако дождался лишь скорбного приветствия. Волна любопытных взглядов омыла их — и осторожно схлынула. Шэнь Цинцю всей прогнившей душой мечтал оказаться в другом месте. Он сказал бы, что хуже быть не может, если б его мыслям не ответил грохот, а за гулкими шагами не последовал разряд молнии, кратко метнувшейся к Шэнь Цинцю из-под густых ресниц. Лю Цингэ всегда сидел ровно напротив. Выглядел он вполне божественно, в помощи рисовой пудры не нуждался. Само собой. Воздух в зале потрескивал, наполненный предвкушением. И даже сейчас положение Шэнь Цинцю не достигло дна: у Твари оставался полный запас «минут». — Не буду ничего обещать, но пока у меня нет причины вмешиваться. — Не угроза — констатация факта. «Ненавижу». — Знаю. Повестка дня включала приготовления к Состязанию пиков, подготовку к зиме, вопрос о получении мечей, о поддержании дружеских отношений между пиками и мелкие вопросы хозяйственного толка. Первый же пункт обещал веселье. Лорды традиционно отчитывались в обратном порядке, словно судьба нарочно заставляла Шэнь Цинцю выступать последним, когда другие уже высказались и насмешки не прервут обсуждение. Лю Цингэ обошёлся фразой «всегда готовы», и не получил ни единого упрёка, зато… — …списки же этот шиди предоставит позже. — Лорд второй вершины не мог не выделиться! — тут же вскинулась Ци Цинци. За неодобрительным шелестом и мягким протестом главы школы донеслось настырное: — Почему ты не объяснишь? Потому что оправдания бесполезны? Шэнь Цинцю не мог ничего поделать с чужой предвзятостью — или с телом, ускользнувшим из-под контроля, или с последствиями. Или с унижением. Он пришёл сюда смотреть, как эффектно и с помпой рушится жизнь. С его места открывался отличный вид. — Боже, дай мне сил, — прокомментировала Тварь и, вздёрнув бровь, заговорила: — Я не закончу списки, пока не выясню, успеют ли мои ученики вернуться с испытаний на Ваньцзянь. По правде, мне хотелось бы знать, что мешало шиди Вэю отвечать на мои запросы. Юэ Циньюань скорчил похожее выражение. — Шиди Вэй? Вместо размытой ответной нападки на Ци Цинци, какую все ждали, лорд Цинцзин отставил последнюю вежливость, нашёл козла отпущения и натравил на него главу школы. Шэнь Цинцю прикрыл бы глаза, слушайся они- Глаза послушались. Он сразу распахнул их, понимая: раз уж Тварь так экономна, значит вознамерилась наглядно показать все закоулки дна. — Если Шэнь-шисюн хотел узнать о сроках, он мог просто посетить наш пик. — Мог. — Тварь кивнула. — Но мой вопрос был вовсе не об этом. Прежде, чем кто-либо нашёлся с реакцией на столь беспрецедентную наглость, Юэ Цинъюань объявил: — Поскольку шиди Шэнь узнает всё необходимое уже на этом собрании, задержка списков не будет долгой и не создаст значительных трудностей. Перейдём к следующему вопросу, — и послал Шэнь Цинцю сложный взгляд, несомненно означавший: «Почему ты не сказал мне раньше, Сяо Цзю?» — будто в том, чтобы плакаться главе школы из-за вредных шиди, и впрямь не было ничего зазорного. — Особенно помня о твоей собственной привычке сжигать письма. Дел наворотила, спряталась и выдерживать перестрелку взглядами предоставила Шэнь Цинцю, ведь слово «ответственность» в лексиконе Твари отсутствовало… — Минуты, Цинцю. …а прикрываться «минутами» было более чем удобно. Хорошо. Он справится. Он и сам способен заткнуть этих сукиных детей — видят Небеса, терять уже нечего. Молчаливая баталия тянулась, нарочито игнорируемая главой школы, но Шэнь Цинцю не задевали больше, все знали: для этого в повестке отведён отдельный пункт. Как избежать смертоубийства при обсуждении проблемы? Верно. Собрать толпу истекающих ядом зрителей. — …дошли сведения об инциденте с участием адептов Байчжань. Под красноречивым вниманием Юэ Цинъюаня Лю Цингэ надулся и выдал: — Шэнь Цинцю налепил на них талисманы и заставил бегать вокруг хребта. — Расточительство! Вот оно как. — Этот ли инцидент подразумевал глава школы? — Наплевательство Вэй Цинвэя было одним из тысячи мелких способов вытереть о нелюбимого шисюна ноги; беспредел байчжаньцев был единственным в своём роде плевком в лицо и ударом под дых — против него Шэнь Цинцю готов был насмерть стоять и без подзуживаний Твари. «Только попробуй влезть». — Мне казалось, беспорядки, которые адепты Байчжань считают себя в праве учинять на чужом пике, подходят под определение инцидента значительно лучше. — И кто определяет их право искать противников на других пиках? Ты? — О нет, Лю-шиди. Это ты — твоя беспардонность и вседозволенность, которую они взяли за образец! Пожалуй, я должен обрадоваться, что хоть они-то не выбили мне дверь! — Я не с дверью приходил говорить. Шэнь Цинцю подавился словами. Жизнерадостное «Х-ха!» Ци Цинци привело его в чувство как раз вовремя, чтобы скрыться за веером и послушать вдохновенную речь главы. — Шиди, важнейшая наша задача — подать ученикам достойный пример. Чему их научат междоусобицы? Шиди Лю, — коронный тон разочарованного родителя, не действовавший здесь ни на кого, кроме этого болвана, — если адептам тесно в рамках своего пика, почему бы тебе не организовать на Байчжань межпиковые спарринги? — Зачем? Все желающие могут приходить в любое время и бросать вызов кому хотят. — Тишина оказалась чересчур неловкой даже для дикаря; тот хмуро осмотрел собравшихся. — Так было всегда. — И всё же подумай над предложением этого шисюна, Лю-шиди. Неохотный кивок ознаменовал согласие — подумать, не сделать. Давненько глава Юэ дурь не выбивал из своего «Лю-шиди», судя по всему. — Зато ты компенсируешь. Юэ Цинъюань… и его извечные старания перевязать отрубленную руку. Платком. Шэнь Цинцю начинало подташнивать от этого фарса. Которого он мог бы легко избежать, не так ли? Не поведись он на Тварины уговоры, не состоялась бы поездка в Юаньцзяо. Он не получил бы перегрузку с искажением ци, дикарские выродки не ломились бы на Цинцзин, не бегали бы пятьдесят кругов, а их безмозглое божество не вынесло бы стену в кабинете Шэнь Цинцю его собственным телом. Сколько разрухи из-за одной только маленькой дряни! — Ага, а ско- — Шэнь-шиди. — «Надо же, хоть раз действительно помог». — Уверен, в расписании твоих учеников найдётся перерыв для дружественного спарринга? Чего? «Ты на голову вчера не падал?!» — А многомудрый глава не желает спросить, найдутся ли у них потом функционирующие конечности? Бум! — Шисюн. По столу саданул, конечно, Лю Цингэ, а вот голос принадлежал Вэй Цинвэю, обычно лишь наблюдавшему со стороны. Шэнь Цинцю заставил себя осмотреться — и упёрся в одиннадцать тяжёлых взглядов. Лица учеников, маячившие чуть выше, выражали нечто схожее. Целый зал Двенадцати пиков навис над ним угрожающе, заставляя покрепче цепляться за веер и… кажется, то, что Шэнь Цинцю сказал, не вполне предназначалось для зала Двенадцати пиков. — Посмотрите на него! Шэнь Цинцю, ты смеешь говорить с главой Юэ в таком тоне, и при этом тебе хватает наглости указывать на чью-то вседозволенность? Да кем ты себя возомнил! — Я бы списал это на состояние здоровья, однако вынужден заметить, что в последнее время Шэнь-шисюн и впрямь необычайно груб. Он был в окружении. Под прицелом. — Признаться, поведение шисюна Шэня показалось этому Цинхуа необычным ещё два месяца назад. — Необычным? — Цинцю. — В каком-то смысле: шисюн впервые за десять лет объяснил мне то, о чём я спрашивал. — Зато сейчас язык проглотил. У знаменитого красноречием лорда Цинцзин закончились слова? — Шиди, шимэй! Довольно. — Ты там живой вообще? Он не был уверен. Хоть тело, хоть мысли — всё распалось туманом. Они знали. Уж если и они… — Обсуждение поведения шиди Шэня не входит в сегодняшнюю повестку, и я не вижу причин продолжать его. — Тогда пускай объяснится насчёт слухов об изучении тёмных техник на Цинцзин! — Ясненько. Без обид… Что же шимэй находит в этом необычного? Шэнь Цинцю даже не вспомнил, что умеет говорить — потерялся, зайцем застыл, боясь пошевелиться, пока Тварь заговаривала им зубы. Он ни слова не слышал, за гулом тех, других слов, что облепили его подобно пчелиному рою. Она разрушила его маски. Изнутри. Негде больше прятаться, нечем защищаться, ни от кого. Шэнь Цзю сам за себя поручиться не мог. И теперь все знали. — Цинцю? Бери бразды. Они молчали, не смотрели. Засунулись в свои бумажки. Шэнь Цинцю оставалось просто дожить до конца собрания, а потом… у него не было плана. Понемногу к нему возвращались онемевшие ноги и вспотевшие руки, и сердце, обезумевшее настолько, что кровь, наверное, и правда распылялась в туман. Негромко докладывал червь, шуршали страницы. Только и всего. Шэнь Цинцю снова мог дышать; что бы Тварь ни наговорила, это сработало, и никто его не трогал. — Ну-у-у-ууу… У них серьёзная причина. Ты не паникуй, ладно? …Ладно. — В общем, как-то мы опять вышли на твоё неуважение к Цинъюаню, и я посоветовала спросить о причинах его самого, поскольку он осведомлён о них гораздо лучше меня — то есть тебя, — а он возьми и ляпни «Сяо Цзю» при всех. А я сказала, что понятия не имею, о ком он. Короче, теперь все знают, что у вас семейная драма и что он перед тобой проштрафился. … — У меня заканчивались минуты! Шэнь Цинцю скосил глаза на безупречного главу Юэ — немного посеревшего, немного осунувшегося, самую малость уронившего маску собственную, намертво пришитую, или, похоже, не намертво. Или Тварь содрала эту маску с его лица, с кровью, с обрывками нитей, и даже в голову лезть не пришлось. — Я не думала, что его так занесёт. Вокруг было тошнотворно много недумающих людей. — Задержись, — шепнул он, скорей, на пробу, когда распустил собрание, и в любой другой день Шэнь Цинцю не остался бы. Но сегодня стал собираться помедленней, позволяя другим прошуршать мимо и исчезнуть за дверьми; последним их оставил Лю Цингэ, потоптавшийся, словно намеревался задать вопрос или высказаться, а в итоге лишь обжёгший их обоих странным взглядом. Шэнь Цинцю не хотелось об этом думать. Говорить с Юэ Цинъюанем не хотелось тоже, но жизнь обернулась бездонной бочкой плесневелого конджи, и браться расхлёбывать следовало… хоть как-то? Не дожидаясь продолжения меланхоличной чепухи, он первым оборвал тишину: — Отпусти меня в пещеры. Юэ Цинъюаня проштормило от удивления до суровости через задумчивость, и отповедь вышла явно громче уместного. — В пещеры Линси? Сейчас? В таком состоянии? — Ты же не думаешь, что моё состояние волшебным образом улучшится само по себе? Даже я так уже не думаю. — Сяо!.. Цинцю. — Он подался вперёд, но замер, будто упершись в невидимую стену, и торопливо заговорил с такими нотами в голосе, что и сквозь оцепенение стало не по себе. — Ты хочешь сформировать золотое ядро во что бы то ни стало, тебе это нужно, но прошу… Цинцю, не поддавайся бездумной спешке!.. — Ядро здесь ни при чём. — «Как ни странно». — …Хорошо. — Юэ Цинъюань казался ещё более подавленным. Побеждённым? Непривычная ли откровенность, безжизненный тон или одним Небесам известно какой вид — что-нибудь из этого или всё разом заставило его сдаться настораживающе быстро. — Как надолго? — Не знаю. Надолго. И это был лучший момент, чтобы вылететь из зала Двенадцати пиков без оглядки. Шэнь Цинцю им, безусловно, воспользовался.***
Он должен был как следует подготовиться: не будучи самоубийцей, он не собирался по-настоящему медитировать в пещерах, а значит нуждался в запасе еды для не-то-чтобы-бессмертного тела и в какой-никакой подстилке… Шэнь Цинцю бы попросту улизнул оттуда в бордель, однако не мог рисковать, особенно всё более шатким доверием главы школы. — Его доверие — вообще непонятная штука. Тварь с са́мого собрания сохраняла подозрительное благодушие и повздыхала только над бумажными куклами, которые Шэнь Цинцю демонстративно сжёг на глазах у всех младших адептов, рвавшихся на них поглядеть. Она не высмеивала идею спрятаться от проблем в пещерах Линси, не ковыряла тему его позорной немоты на собрании и не проедала плешь напоминаниями о собственном героическом вмешательстве, впрочем, об этом последнем теперь напоминали участившиеся перешёптывания что учеников, что старейшин. Когда щекотливость коснулась главы Юэ непосредственно, сплетники, ярые или нет, поторопились осадить, и вместо бурно растущих теорий по пикам ползло вот это… перешёптывание. Кем они воображали Шэнь Цинцю на этот раз? Другом детства? Дальним родственником? Бывшим любовником? Им так нравилось сношать всех со всеми. — Вряд ли они положат вас в одну постель. Разве Юэ не слишком святой для такого? На то одна надежда. Что посчитают этого Шэня чересчур грязным для уважаемого главы. Узнав об уединённой медитации учителя, обитатели пика пришли в трудно скрываемый восторг. Сперва отъезд, потом «болезнь», теперь урод и вовсе сгинет на несколько месяцев; он даже пропустит ежегодное Состязание пиков и не сможет отчихвостить за плохие результаты — да их считай что озолотило! Пускай. Власть над пиком понемногу выскальзывала из его рук, и чем хуже он владел собой, тем хуже владел остальными. — Ты до сих пор не решил, как казнишь детей за наблюдательность. «Они не дети». — Ага, они ли-иисы, у-у-уу, зубки делают клац-клац. Не было сил на эту чушь. Шэнь Цинцю отправился на Цюндин под вечер, когда большинство пиявок сидели по комнатам и садам за медитацией, и добрался до пещер Линси в относительном спокойствии. В прежние посещения он не ходил слишком глубоко: такие медитации без присмотра опасны и для нормальных совершенствующихся, не склонных впадать в искажение от каждого чиха, потому, выбирая между репутацией и жизнью, Шэнь Цинцю предпочитал жизнь, которую успеют вовремя спасти… если захотят. Сейчас же он брёл по извилистым ходам с целью забиться в самую уединённую дыру из возможных. «Не пошутишь?» — Нет. Тварь обязана была что-то задумать. — Не то чтобы, но если ты выберешь тот грот, о котором я думаю, мне будет, что сказать. Конечно. Её снова всё устраивало. Быть может, она изначально гнала его в эти пещеры? — Такое провернул бы умный, расчётливый человек, который уделяет абсолютное внимание тому, что делает. Мы пролетаем с третьим пунктом. Он остановился у входа в грот, смутно чувствуя, что именно этот Тварь имела в виду: к нему… тянуло. Воздух не был затхлым, но свежесть осталась далеко позади — достаточно далеко. Здесь бы Шэнь Цинцю и осел, если бы не знал, что тянуло его сюда не наитие, а сраная судьба; теперь он щурился на чёрный зёв, не уверенный, чем ему аукнется сговорчивость. — …Подожди! Что ещё? — Так ты не бывал в нём раньше? — ??? — Получается, тот ваш разговор с Юэ Цинъюанем ещё не состоялся! «О чём- какой, к гуевой матери, разговор?» — Ну, уже и не состоится. «Если ты заманиваешь меня…» — Не заманиваю. Просто ещё в самом начале я сказала тебе кое-что, но это не имело смысла. Оказывается, у тебя не было всех подсказок. И всё это связано с гротом, в который его точно не подталкивали речами, на которые он точно не клюнул. Глупо было вестись, однако «в последнее время» Шэнь Цинцю обнаружил в себе «необычайное» наплевательство. О чём переживать? Его репутация лежала в зале Двенадцати пиков обломками масок; его боль, как лакомый труп, растерзали и растащили по гнёздам стервятники; его власть была одолжением, авторитет — шуткой, сила — издёвкой, и ничего из этого не вышло бы теперь отрицать. Всё, за что он с детства бесплодно боролся, окончательно покатилось в пропасть. Но такой исход, по правде, не удивлял, а борьба велась уж давно не за это. Сама его жизнь оказалась дешёвой постановкой, свобода — иллюзией, а сам он — безделицей, брошенной на доску игроками, чьего могущества пока не понимал. Отсюда вышла его боль, здесь же рассыпа́лись прахом власть и сила. Ничто не имело значения, пока чужие руки швыряли его по доске. Поэтому Шэнь Цинцю нужно было время. Чтобы разгрести бардак, учинённый Тварью в его голове. Проанализировать ходы. Понять правила. — …А чтобы понять правила, нужно знать фигуры. Зуб даю, таким набором ты ещё не играл. Он узнает. Но сперва… У каменной платформы, вместо ночной жемчужины или приличного фонаря, в этом богами забытом гроте стояла почти засохшая масляная лампа. Она не пожелала загореться ни с первого, ни со второго раза, а загоревшись, норовила погаснуть, и всё-таки Шэнь Цинцю выжал из неё немного света. И медленно опустил её на край платформы — на единственное чистое место. Грот покрывали свидетельства старого побоища. Следы теснились так густо, что определить ход боя и количество участников не было ни малейшего шанса; стены уродовали сотни глубоких выщербин, оставленных мечами, и десятки кровавых пятен, брызгами и мазками маравших бело-лазурные выступы. В пол въелись почерневшие лужи. «Зачем я должен был это увидеть?» — хотя гораздо больше его интересовало, почему тут никто не прибрал. — Посмотри понизу. На высоте около двух чи то там, то тут попадались небольшие округлые пятна с потёками. Будто… Будто кто-то ползал по гроту на четвереньках и бился головой. В беспамятстве от искажения ци? Шэнь Цинцю всмотрелся в пещеру, из которой пришёл, но не увидел ни зарубки, ни пятнышка. Выходит, здесь заперли проблемного адепта. В беспамятстве или отчаянном стремлении выбраться, бедолага, похоже, отшиб себе мозги. Во времена ученичества Шэнь Цинцю в кошмарах снилась такая судьба: надоесть учителю бесконечной проблемностью и оказаться похороненным в каменной коробке, один на один со своими демонами, с болью и агонией, пока благородные заклинатели школы ждут, сдохнешь ты или нет. Даже не верилось, что этого удалось избежать, с его удачей. Очевидно, вся кровь принадлежала одному человеку. Он вряд ли выжил. А если и выжил, так остался бесполезным калекой. Зато его учитель не перетрудился. «Это должно мне о чём-то сказать?» — Пока нет. Тут духовное чувство шепнуло о госте, скрытном госте, и Шэнь Цинцю успел лишь положить ладонь на рукоять Сюя, оборачиваясь. А наткнулся на застывшего в проходе Юэ Цинъюаня. — Я… не это имела в виду под «пока». Тот натянул тонкую, смехотворно неубедительную улыбку. — Я зашёл убедиться, что ты в порядке, — это наверняка было правдой, однако Шэнь Цинцю не нравились намёки Твари. — Я-то в порядке, а этот грот не мешало бы отдраить. Не подскажешь, почему этого не сделали? Улыбка стала тоньше и неубедительней. Глава школы попросту не собирался отвечать, не так ли? Не он ли тот ленивый учитель? Быть не может, святоша Юэ ни за что не стал бы… — Шэнь Цинцю, беру комплименты назад: ты беспросветный тупица. Скажи, ты когда-нибудь видел, чтобы Цинъюань расчехлял свой дрын? — Цинцю? Она не могла намекать на это. — Ты переменился в лице, тебе нехорошо? — спросил Юэ Цинъюань, приближаясь, как будто и так не понятно, что ничего, мать твою, хорошего! — Юэ Цинъюань. — Имя чуждо скатилось с языка и заставило своего владельца настороженно застыть. Шэнь Цинцю всматривался в эти черты, в вечно чем-то светящиеся глаза, ища хоть что-нибудь. — Скажи. Что не так с Сюаньсу? — С Сюаньсу всё так. Шэнь Цинцю не представлял, что этот голос умеет звучать столь плоско. — Тогда почему ты летаешь на какой-то безымянной железке? И тренируешься с ней же. И с ней же ходил на ночные охоты. Я не видел Юэ Цинъюаня без Сюаньсу — но никогда не видел самого Сюаньсу, почему? Сердце застучало в самом горле, и тишина не помогала ему успокоиться. — Почему? Совсем не помогала. — ОТВЕТЬ! Да только вместо ответа Юэ Цинъюань отвернулся. Он врезать приглашал? Дать пинка, повалить на пол, трясти? Чего он добивался?! — Ты же обычно не затыкаешься. Или молчишь мне назло? Шэнь Цинцю собирался взорваться тирадой, когда до слуха донёсся крохотный вздох. — Я подвёл тебя, вот и всё. Здесь не о чем говорить. … …Не о чем? Бой сердца давно растворился, и хватка на рукояти Сюя, и вопросы, и намёки, и детали, им, идиотом, не замеченные, замеченные — и выброшенные из пустой бестолковой головы, и воздух, и ци, и свет полузасохшей лампы по глазам с тенями вперемешку растворились в одном осознании. — Юэ Цинъюань! — закричал Шэнь Цинцю, еле сдерживаясь, чтоб не вмесить этого… в стену! — Ты что натворил, идиота кусок?! Не смей мне молчать! — Вытянувшаяся рожа так взбесила, что руки нашли-таки ворот чёрно-белого ханьфу и как следует дёрнули. — Говори! Рожа осталась вытянутой и совершенно немой; огромные глаза-блюдца по-глупому моргали, да рот приоткрывался. — Ты оглох? — С-сяо Цзю… ?! — Да я тебе зубы выбью! Но Юэ Цинъюаня не смущал заграбастанный ворот, и на угрозу лишиться зубов он их показал — в дрожащей улыбке. Он весь разом как-то… уменьшился? — Прости меня, Сяо Цзю, — проговорил тихонько, — я сглупил. Не послушал тебя, поторопился… Зачем?! «Ты и так гордость целого поколения, куда тебе было спешить!» — Так торопился, что сам себя задержал… Ты верно кричишь: я и есть идиот. Ворот выскользнул из пальцев. Внезапно Шэнь Цинцю опять смотрел в спину, и спина удалялась, а отблеск от лампы на складках выцветал. Ничего здесь не имело смысла. — Погоди… — Так он?.. — Так ты..? — Какая разница. Это было чересчур. Шэнь Цинцю снялся с места в вихре ци и налетел на идиота, одним толчком впечатал в стену, прямо в кровавый росчерк. — Разница?! Мне есть разница! Кретин! Тупица! Сказать это — вслух! «Какая…» — Ты себе и впрямь отбил последние мозги, Юэ Ци! «Какая разница»! — Заряженный кулак с трудом промахнулся мимо лица и выбил каменную крошку правее. — Зря я поверил тебе или нет — какая разница? Забыл ли ты обо мне — какая разница?! Значили те годы хоть что-то, или всё ложь — какая разница!.. — Другой кулак снова сгрёб ханьфу и впечатывал тело заново каждые пару слов. — Какая, блядь, разница, есть у меня брат или нет, а, Юэ Ци? Или что он теперь калека?! Что ты из-за меня- Какая разница?! НИКАКОЙ! Шэнь Цинцю шумно втягивал воздух, оставив одежду Юэ Цинъюаня в покое, чувствуя щекотку его дыхания на щеках и острые осколки под кулаком. Какая разница, есть ли разница. Оба оказались в тени. Отражённый свет лампы едва подсвечивал контуры; так близко, но Шэнь Цинцю мог разглядеть лишь тусклый блеск в глазах напротив. Перед его собственными плясали картины того, как Юэ Ци сражается здесь с мечом, как с воем катается по полу, захлёбываясь кровью, и скребётся о стены, этот идиот. Какая разница. — Когда я вернулся, — зашуршало совсем тихое, — нашёл прокопченные руины. Сказали, был пожар, никто из мужчин не выжил. Сколько бы я ни искал среди останков, не смог тебя найти. Не смог… похоронить. Я поставил маленький алтарь в спальне и молился за твою душу, чтоб она поскорей отыскала дорогу к новой, лучшей жизни. Ураган в голове Шэнь Цинцю давно улёгся, и слова шептали ему, как прибой, омывающий разбросанные обломки. — …Разве мог Ци-гэ забыть? Зачем же тогда?.. Пятнадцать лет… — Прости, Сяо Цзю. — Его аккуратно подвинули. — Мне нужно немного передохнуть. Юэ Цинъюань добрёл, пошатываясь, до каменной платформы, опустился тяжело, и Шэнь Цинцю готов был клясться, что внутри, под дорогими одеждами, которые он выпачкал и смял, гремело искажение ци. Его собственная энергия была в раздрае. Следовало сесть рядом и заняться тем же, и Шэнь Цинцю сел — всмотреться в понурый профиль; в чужой-знакомый, близкий, но далёкий, неправильный и непривычный профиль человека, чьё место в сердце Шэнь Цинцю давно погребло под руинами. Чью руку он хватал и тянул, куда вздумается, на чьём плече когда-то засыпал. Чьё лицо хотел видеть чаще и ненавидел за это. «Какая разница». Дрогнув, Шэнь Цинцю легонько коснулся того плеча: Юэ Цинъюань справлялся, методично и чётко, несмотря на отвратительное место — лучше, чем его глупый, глупый младший брат когда либо умел. — Ну, я на подхвате, если что. «Значит, вот, чего ты добивалась». — Я не знала, что он примчится. Но знала, что может. В конце концов, у меня не так много опций: приходится наживаться на упрямстве судьбы. Рассиживать здесь было бестолку. Жизни Юэ Ци ничто не угрожало — даже его глупость, — а Шэнь Цинцю будто выполз из-под камнепада, где каждый булыжник вбивал в его толстый череп новые темы для размышлений. Ему точно хватало на месяцы вперёд, зато выбранный им грот оказался занят абсолютным, непроходимым, пустоголовым ослом, за каким-то гуем назначенным судьбой ему в братья. И Шэнь Цинцю бродил по пещерам Линси, скрашивая тишину несуразными цепочками оскорблений. — Никогда такого не было, и вот опять, да? А ещё он, похоже, вляпался в долг.