Право, которое есть

      Проснулся Шэнь Цинцю с тяжёлой головой; ускользавшие обрывки снов душили дымом, и шелестел мурашками по коже неразборчивый шёпот. Кошмары прежде не грызли его здесь. Сейчас было не так плохо, как после ночёвки на пике, и всё же, хоть воспоминаний не осталось, ощущения не выдавали ничего приятного, а интуиция подсказывала, что и этот сон навестила вездесущая Тварь.       — Это так не называется, — обычно бесстрастный, её голос прозвучал недовольно.       Даже обвинительно. И чем же, хотелось бы знать, насолил покойной госпоже этот Шэнь, пока спал?       — Понимаешь, Цинцю, «навещать» — это когда я прихожу к тебе в сон и делаю свою работу. А когда в твой сон приходят твои же параноидальные фантазии обо мне и мешают мне работать, это называется иначе.       Тварь обладала удивительным талантом безнадёжно и окончательно портить день.       «И как же?» — поинтересовался он без всякого желания, путаясь в завязках ханьфу.       — Я стараюсь не материться.       Так себе старания.       Небо над горизонтом еле начало светлеть, и Шэнь Цинцю, решив не упускать момента, выбрался через окно на крышу, откуда, скрытый сумерками, помчался прочь из города. Он поступал так не впервые и был уверен, что девушки не обидятся. В конце концов, их прощания всегда выходили странными, скомканными, и он не видел причин повторять этот опыт без надобности. Особенно учитывая, что дождаться пробуждения приёмной матушки он всё равно не успевал.       — Твои социальные навыки потрясают воображение.       А он, должно быть, Тварь серьёзно разозлил, если та изволила выйти из ленивого оцепенения и расщедрилась на порцию яда.       — Да вот, язвлю в надежде, что ты взбесишься и начнёшь общаться с людьми мне назло.       А, как же, обязательно. После грядущего «сотрудничества» с Лю Цингэ он не захочет видеть людей ещё как минимум пару веков.       Встречи с Юэ Цинъюанем оказались до боли в зубах предсказуемы: тот спрашивал одни и те же глупости, ныл на одни и те же тошнотворные темы, сыпал похожими упрёками по похожим поводам и редко стоял на своём. К разговору с этим малахольным гласом совести можно было подготовиться. Но Лю Цингэ, несмотря на кажущуюся дуболомью предсказуемость, был совершенно другим делом.       Он… умудрялся.       Умудрялся попадать по самым болезненным местам, хотя не мог о них знать. Подбирал самые колкие слова, хотя вряд ли вообще заморачивался этим вашим подбором каких-то там слов, что вы — он Бог Войны, он выше этого. Задавал самые унизительные вопросы в самые неподходящие моменты, как будто это нормально. Отпускал самые едкие комментарии, и недоразвитое ехидство нисколько его не ограничивало.       И он ведь не нарочно, святоша-зубоскал. Он даже не пытался. А когда пытался, обречён был провалиться: умишка скудного не хватало. И всё-таки регулярно — каждый, сука, раз — доводил до белого каления, потому что… ну, звёзды так складывались в любой день каждого месяца. Вот просто умудрялся он, их доморощенный божок, и всё тут. Талант, мать его.       Шэнь Цинцю принял бы вызов от достойного противника. Того, кто делал бы всё это с чётким намерением, пониманием и расчётом. На Цанцюн и так не с кем было устроить интересную пикировку, разве что Ци Цинци, но та всего лишь бранилась, подобно рыночной торговке, и поток её желчи интересным казался едва ли. О, Шэнь Цинцю объявил бы такому умельцу войну, с удовольствием, как больно бы ни жглись потом уколы. У него появилась бы причина ходить на общие празднования. Вместо заунывного бубнежа, собрания лордов наполнились бы искромётной полемикой. Сколько ночей он мог бы провести, обдумывая ходы, аргументы, ловушки…       Лю Цингэ достойным не был, противником — тоже. Он был любимцем судьбы. А та одаривала его, чем только могла, и отсутствие мозгов компенсировала… Что это было? Удача?       — Короче, твой шиди Лю — ограниченное, скучное быдло, которое много мнит.       «Спорить станешь?»       — Нет, но мне кажется, всё не настолько просто. — Скептическое фырканье Тварь встретила новым вздохом. — И вообще, вы слишком разные, поэтому не понимаете друг друга, и слишком обиженные, чтоб попытаться, вот что я скажу.       Ха-ха.       Отличная шутка, Шэнь Цинцю чуть с меча не свалился от смеха. Ха. Эта больная, похоже, считала, что Лю Цингэ способен его понять.              Больная вздохами подавится однажды.              Добрался он немного раньше, чем рассчитывал, несмотря на остановку в рощице: там он умылся, склонившись над ручьём, переоделся в привычные одежды цвета цин и долго укладывал волосы перед зеркалом, пристроенным на пне. Каждый раз, когда что-нибудь появлялось из рукава цянькунь или исчезало в нём, Тварь выдавала ни на что не похожие междометия, лопоча про сумочку мечты, и заткнуть этот невыносимый поток восторженных визгов не удавалось, пока в конечном счёте Шэнь Цинцю не напомнил, что мертвецам не нужны сумки.       Утихомирив Тварь и оставив сверлящие спину взгляды позади, остальной путь он провёл в блаженном спокойствии.       А затем его поглотил городской гвалт: в день праздника лавки и заведения либо не открывались вовсе, либо работали до обеда, и улицы кишели людьми, половина которых копошилась в предпраздничной суете, а другая половина разгуливала по улицам и шумела, наслаждаясь бездельем в погожий денёк. Оно не стало бы такой уж проблемой, если бы не приходилось искать в этой толчее один конкретный постоялый двор! Юаньцзяо был городишком мелким, но, оправдывая название, располагался очень близко к крупному городу, и многие, прикинув время пути, решали остановиться именно здесь, чтобы сэкономить на ночлеге. Спрос породил предложение, городишко оброс теми самыми дворами — пожар бы их пожёг! — с одинаково безвкусными названиями и такими же фасадами, благо, на праздник все они опустели, а о кучке заклинателей из именитой школы мог подсказать любой сплетник. Но даже так поиски заняли полжизни метаний под крики и взгляды, взгляды, взгляды…              Нечто под названием «Счастливая звезда» носило гордый статус гостиницы. Перед ней и выстроил свой выводок Лю Цингэ, а поблизости крутился скользкий сухонький мужичок, видимо, хозяин нечта, и прислушивался. В конце концов, безвременная кончина постояльца наверняка стала для того огромным горем, и успокоить его сердце смог бы только новоприбывший горный лорд — гордец, красавец и богач, чуждый скупости.       Так мужичок, вероятно, думал. Пока в него не влетел злющий, как порожденье Бездны, Шэнь Цинцю, ошпарив таким красноречивым взглядом, что тот вмиг испарился — вместе со всей обслугой и, кажется, частью прохожих.       — Где твои? — громыхнул Лю Цингэ вместо приветствия, разозлённый ничуть не меньше.       — Отозвал.       Шэнь Цинцю проигнорировал негодование шиди и с невозмутимым видом остановился рядом.       — Зачем?       — Предпочитаю учить живых, а не мёртвых.       Справляться с такими объёмами байчжаньской тупости он, откровенно, готов не был, а потому призвал себе в помощь любимый веер, которым стал самозабвенно обмахиваться. Двое юных дарований, уставившись на него с неодобрением и напускной дерзостью, нет-нет да косились на своего предводителя: тот, их пример и идеал, с шисюном никогда не здоровался, но сами они Шэнь Цинцю побаивались и в отсутствие заступника нехотя кланялись тому при встрече, а теперь не знали, как бы угодить двум господам, ни одного не прогневав.       Лорда Цинцзин их поклоны беспокоили мало. Куда любопытнее были их дёрганые движения и нездоровая бледность. Загадочная смерть того, кто рядом, даже в безмозглую обезьяну вселит страх. И не напрасный. Лю Цингэ его честный ответ, впрочем, истолковал по-своему.       — Решил пустить адептов Байчжань в расход?       Точно! Шэнь Цинцю совсем забыл: он же мразь недостойная и прячется за спинами учеников. Конечно, за спинами учеников с Байчжань прятаться сподручней — они шире. Какой хитроумный, коварный расчёт!       — Разумеется. Это ведь я горный лорд, который оставил их здесь.       И пока несносный болван не разбил его терпение особенно удачной отповедью, Шэнь Цинцю загнал разгильдяев в их комнату, где, подстраховавшись заглушающими талисманами, потребовал полный отчёт. К вящему неудовольствию — их и безмолвно последовавшего за ними Лю Цингэ. Подумать только, отчитывайся теперь! Перед презренной змеёй с Цинцзин!..       — Словами! Через рот! — О да, худшая часть — попытки этих недотёп сложить осмысленные фразы.       Но для смачных плевков ядом, увы, Шэнь Цинцю успел чересчур сосредоточиться на деле.              А оно показалось смехотворно простым поначалу, когда Юэ Цинъюань только передал запрос. Он имел дурную привычку иногда копировать запросы на ещё чей-то пик и «забывал» сообщить об этом, как будто и впрямь надеялся вот так сплотить учеников. До него, правда, доходило, что детишек могут порвать на куски, пока они грызутся между собой, поэтому с потенциально опасными заданиями никогда не дурачился…       Они оба ошиблись.       — И это даже не ваша вина.       Нет, их. И чиновничьей жадности.       В письме просили очистить дом, где несколько лет назад повесился человек; говорилось, что здание просто опечатали, но никаких происшествий с тех пор не случалось — трудно было сказать даже, завёлся там дяоцзингуй или нет. А пусть бы завёлся, раз происшествий не было, то дух не кормился и либо был крайне слаб, либо вовсе рассеялся. Что же здесь сложного, не правда ли?       А почему, позвольте спросить, столь отдалённый от Цанцюн город решил просить их помощи в таком простом деле, когда под рукой полно мелких кланов, чьи услуги гораздо дешевле? Глава школы думал обо всём сразу и не заметил, на Байчжань думать не умели в принципе. А в мыслях Шэнь Цинцю — которого затем и терпели в статусе лорда, чтоб додумывал за остальных — безраздельно властвовала Тварь.       — Ты же сам говорил, что не сторож мальчишкам с Байчжань.       Своим мозгам, по-видимому, тоже. Только на месте выяснилось, что сразу после трагедии очистить дом отрядили местного монаха. А когда его нашли внутри повешенным, его братья вежливо послали власти куда подальше, облепили домишко печатями и ушли. Такая вот незначительная деталь.       Ничего не происходило, и делать ничего не стали — пока в городе не сменился управитель: новый терпеть дом с призраком не желал. Но как же ему не хотелось раскошеливаться! Вот он и умолчал о гибели монаха, чтобы прислали ребят позеленей, а он им на уши лапши навесил про «сложное положение» да «пустую казну», «помилуйте наш крохотный городок, господа заклинатели», и те о сложностях в докладе не писали. Не он первый, не он последний. К нему-то Шэнь Цинцю и собирался заглянуть следом, но…       — С этим я вчера потолковал, — буркнул Лю Цингэ, гневно уставившись перед собой. Типичный образчик подобной наивности — не иначе, после объяснений главы Юэ прозрел.       …Так он поэтому гремел с утра пораньше?       — Напоминаю, мир не крутится вокруг тебя.       «Ты обещала молчать до возвращения в школу».       — А ты так вовремя вспомнил об этом, Цинцю. Знаю. Дрянь.       Рассказ дикарей совпадал с отчётом его бездельников, разве что не изобиловал деталями. Обе группы прибыли в Юаньцзяо поздно вечером и, успев только встретиться с заказчиком, отложили осмотр дома на следующий день.       Утром опрашивали соседей. Кроме истории о монахе, полезной информации добыть не смогли: стандартные рассказы о страшных звуках по ночам, призрачных огнях и прочих изысках обывательской фантазии. В самом доме не нашли ничего, кроме следов тёмной энергии, а потому, посовещавшись (и явно подравшись), остались на ночь в засаде, где героически победили напавшего на них дяоцзингуя.       Для балбесов с Байчжань расследование закончилось.       Не вернулись они из-за придир с Цинцзин, которым вечно всё не так.       Прежде всего, дух оказался сильней ожидаемого, хотя не кормился. Дикари объяснили это тем, что, вероятно, изначальная злоба, из которой он зародился, была очень велика. Ведь не жалобами на несправедливость он монаха прикончил?       Во-вторых, почему открыто напал на толпу, когда обычно охотится на одиночек? Более того, он не попался ни одному сигнальному талисману в доме — сразу бросился на заклинателей, притаившихся снаружи. Вывод напрашивался один: он тоже оказался снаружи, ещё до размещения талисманов. Значит, они упустили его, когда потревожили печати. Значит, существо полдня болталось на свободе и могло кого-нибудь убить.       Так юнцов посетила мысль прочесать квартал. И что же они обнаружили? Труп. Вот только не свежий, а порядком разложившийся. Неясный всполох тёмной ци привёл их к лавке мясника, где, в бочке для отходов, похороненные под обрезками с животных, гнили порубленные человеческие останки. Всю семью мясника, разумеется, арестовали, а молодых героев слёзно упросили поучаствовать в обыске. Который ничего не дал. Мясник божился и клялся в своей невиновности, тело опознать не смог.       — Никто не смог бы: ни лица уже, ни примет никаких не осталось. Мужское, — снова отозвался Лю Цингэ. — Мясника я видел. Не думаю, что он лжёт.       «Не думает он».       Адепты сошлись на том же. Наклёвывалось второе дело, но брать его от имени школы у них полномочий не было, сами они не имели права взяться без разрешения наставников, да и взвалить на себя ответственность за целое семейство, которому грозила казнь, даже байчжаньские сорвиголовы не осмелились. Тогда-то они и отправили на Цанцюн свой скорбный плач утопающих. Оставалось тихо, спокойно дождаться ответа старших.       Устроило ли «тихо-спокойно» дикарей? Нет, конечно! В чём тут честь? Разве можно сойти за Бога Войны, сидя на заднице ровно? И три недорослых идиота отправились патрулировать ту часть города. Ночью. Они же должны защищать людей! А люди в преддверии праздника стали задерживаться на улице допоздна, обсуждая освобождение от духа и арест соседа: «Ах, зло оказалось так близко, хорошо, что теперь оно не доберётся до нас».       — Ну, до них не добралось.       Дикари определили маршруты, договорились встречаться в конце каждой стражи и разошлись. В третью встречу недосчитавшись одного, остаток ночи они потратили на его поиски, и даже, как ни странно, нашли — за городом. Мёртвым. Но больше всего удивляла не странная гибель адепта, а то, что у его товарищей завалялся талисман-послание, чтоб срочно сообщить о ней на Байчжань.              Итого у них три убийства: монаха, неопознанного мужчины и ученика. Двое подозреваемых: дяоцзингуй и мясник; один уничтожен, второй задержан, а ясней не стало. Ну и бардак. Рассеяно поглаживая резьбу на гарде веера, Шэнь Цинцю проговорил:       — Мне нужно осмотреть вашего собрата.       — Убит духовным ударом. В бою. — Лю Цингэ взглянул ему в глаза очень… твёрдо. — Всё.       — Всё или нет, я определю, когда увижу. — Это что за поза матери, закрывающей умершего ребёнка собой? Лорд Байчжань ничего не напутал?       Напутал. Поскольку бросил ещё твёрже:       — В похоронном доме я был и возвращаться не стану.       Как будто Шэнь Цинцю нельзя пускать туда одного. Без поводка. Будто он мог сделать нечто недопустимое. Что, во имя Небес? Проявить непочтение к телу?       …Зачем? И как? С какой стати?       — Ты ни к кому не проявляешь почтение, а его ребят считаешь кем угодно, только не людьми. Он неправ и ляпнул глупость. Но его можно понять.       «То есть, я сам виноват? А он хоть раз увидел во мне человека?!»       За препирательством ускользнул шанс ответить. Лю Цингэ продолжал.       — Того мужчину расчленили недавно. — «Он…» — На том, что осталось от тела, других ран нет. — «За кого он меня принимает?» — Точно сказать нельзя, но судя по состоянию мышц, из него тоже высосали ци. Как и из монаха — я узнавал в монастыре. Духа не уничтожили, потому что выловить не смогли.       «Замолчи!» — хотелось крикнуть. И закрыться веером от глаз, неумолимо жгущих презрением, словно худшего мусора к подошвам Бога Войны и не липло. Что он здесь кому доказывал? Что сам справляется, что и без мусора жизнь хороша? Помчался, видно, сразу с Цюндин — других забот у бога нет, — развёл здесь бурную деятельность и теперь размахивал ею, как знаменем. На колкость вчерашнюю разобиделся? Надо же.       — Лю-шиди так усерден, — выдавил Шэнь Цинцю, почти не срываясь в шипение. — Жаль, он редко вспоминает об обязанностях. Ученикам приходится умирать ради капли его внимания.       Те самые ученики издали тихий возглас, не то от гнева, не то с перепугу: внимание их дашисюна неизменно означало много боли, сломанных костей и лекарств. Но это не мешало на него молиться! Вот и сейчас щенки беззубые уставились на шибо, как на оборванца, оплевавшего статую Небесного Императора. Желание увидеть, как гром небесный поразит еретика, они спрятать и не пытались. А на потемневшем лице их бога уже сошлись грозовые тучи. Тот бросил:       — Я хоть не использую их беды как повод удрать из школы в поисках развлечений. — И ушёл. Быстрее, чем Шэнь Цинцю успел задохнуться бессильной злостью.       — Длинно. А-аа, благовония учуял? Вот засранец. Цинцю, ты дыши.       Он дышал. Старательно дышал, ровно.       — Куда, — рыкнул попытавшимся слинять адептам.       — Проверяем списки умерших и пропавших.       Дольше он их не держал. Взялся срывать талисманы.       По какому. Праву!       По какому праву этот выскочка смел осуждать?! Он, не бывавший под пытками, не терзаемый кошмарами, ломавший преграды не глядя, он, которому всё прощали? Который сам и растоптал возможность Шэнь Цинцю покидать школу без удобного предлога? Его на недостижимой божественной высоте не тошнило от постных лиц и бесконечных документов — он их и не видел. Потому что мог. Ему в безупречном великолепии не приходилось забиваться в угол ивовой беседки, как крысе, чтобы просто… по-человечески отдохнуть, хотя бы ночь!       Разве Шэнь Цинцю мало делал? Плохо справлялся? Да разве он хоть раз за эти годы давал кому-то повод усомниться в своей компетентности, серьёзности, ответственности?       Разве давал?!       — Не давал. Ему попросту нечем было крыть.       Желание прыгнуть в окно подавил еле-еле, пошёл, как нормальные люди, по лестнице.       — Он придрался, потому что хотел, а не потому что было к чему. — «Я знаю!» — Ты ни в чём не виноват.       «Умолкни уже!». Не так кратка была его память, чтоб забыть обвинения, брошенные Тварью до этого.       — Цинцю. — Тварь говорила с непривычной строгостью. — Ты не виноват.       Вылетев на улицу и тут же оказавшись подхваченным толпой, он даже не поморщился: при всей ненависти к шумным сборищам, он в любой день предпочёл бы их бестолковой беседе с Тварью. Или нет. Чей-то взгляд ужалил затылок; Шэнь Цинцю не постыдился всмотреться украдкой в людей, в переулки, окна — но не заметил наблюдателя.       «Опять твои?»       Та промолчала. Гуй бы с ней, доверять её словам в такой обстановке лишь безумец бы решился, а у него с умом был порядок. В людном месте найти источник взгляда не помогло бы и духовное чувство, если только источником не был представитель нечисти, не умевший скрывать энергию. Таких в округе не обнаружилось. Простые прохожие таращились, но иначе, а это…       — Не спрашивай, мерещится тебе или нет. Я не вижу так глубоко, не знаю.       «И не собирался».       — Как скажешь.       Шэнь Цинцю никогда ничего не мерещилось; держа ладонь на рукояти Сюя и нервируя этим зевак, он отрывистым шагом направился к первому месту назначения — к дому, с которого всё началось. Хотя приоритетом стало найти убийцу их адепта, все три тела оказались сравнительно недалеко друг от друга, что навевало определённые подозрения. Осмотреть следовало всё. Понять, что упустили ученики. Восстановить картину.       — Думаешь, убийства связаны?       «Эту возможность нельзя сбрасывать со счетов, пока не доказано обратное. Ты обещала заткнуться».       Теперь он мог ворчать про себя на неуправляемую Тварь, прокручивая вереницы гневных мыслей много раз по кругу, чтобы со временем те превратились в неразборчивый шум, неспособный отвлечь от расследования. А главное, перекричали голос Лю Цингэ.              Добираться пришлось на окраину города, в бедный квартал, где не у всех были даже дворы. То, что в запросе называли домом, на поверку оказалось покосившейся от недосмотра лачугой на две комнаты, с плохонькой крышей и поломанной, разбросанной по углам мебелью.       — Классика. — Что бы это ни значило.       Потолочные балки не выглядели способными выдержать вес человека. Шэнь Цинцю не удивился бы, окажись разруха внутри последствием ссоры учеников — с них станется подраться прямо на уликах, буде такие нашлись бы. Заодно в пылу драки эти лодыри, должно быть, вымели отсюда приличную часть пыли и паутины, а то и вовсе принялись за уборку, стоило хозяину улизнуть. Даже тёмную ци добросовестно вычистили. В отчёте они и сами недоумевали: её обнаружилось необъяснимо мало в помещении, где годы подряд мариновался злой дух. Сейчас она рассеялась почти окончательно. При своём уровне совершенствования лорд Цинцзин едва ощущал её отголоски.       Судя по отчёту, в монастыре не сомневались: их монах стал жертвой именно висельника, всё признаки указывали на это. Хорошо. Если этот злой дух был так силён и агрессивен, что, даже ослабев, набросился на полдесятка заклинателей, зачем было прятаться от монахов, когда те пришли запереть его, обрекая на голод? Почему не убил никого в промежутке, пока те получали весть и добирались сюда? Очень непоследовательный, непостоянный дяоцзингуй получился. Обычно нежить не изменяет продиктованным природой повадкам.       Но бездари подтвердили, что напавший на них дух был именно дяоцзингуем и никем иным. Уж на это их знаний не могло не хватить! Шэнь Цинцю дотронулся до одной из печатей, проверив запас энергии, и двинулся к теснившимся дальше по улице угрюмым лавчонкам.       — Ты каждый день тут стоишь? — поинтересовался он у ближайшего продавца, взмахами веера отгоняя густую рыбью вонь.       Подпрыгнув от неожиданности, пожилой рыбник всё же быстро нашёлся, с поклоном неохотно ответил:       — Каждый день, мастер, с утра до вечера. А рыбу сыновья мои ловят.       Заклинатель отмахнулся от подробностей изящным движением руки. Оба знали, что покупать он ничего не будет, потому на прилавок легла пара поощряющих монет.       — Скажи, видел ли в последние годы, чтоб монахи возвращались к тому дому?       Старик сгрёб деньги и задумчиво почесал бороду.       — Монахов не видел, мастер. Как покойного своего забрали, так и всё. А вот проезжие заклинатели про дом часто спрашивали, но внутрь ни один не полез.       — А снаружи что-то делали? Двери-окна трогали?       — Может, трогали, может, нет. Крутились там, проходимцы, да и всё, — отозвался какой-то покупатель.       — Проходимцы все до одного, — подхватил травник. Сравнив его лоток с безупречно чистыми полками Му Цинфана, Шэнь Цинцю лишь усерднее задвигал веером. — Только вот на днях пришли благородные юноши и духа выгнали наконец.       Заговорил и зеленщик, расположившийся по соседству с пустующим теперь столом мясника.       — Мы их, мастер, признаться, обидели. Отговорились, как от всех. Даже про клан их не спросили…       — Те юноши — адепты школы Цанцюн, — перебил его Шэнь Цинцю.       И затерялся в толпе, не давая втянуть себя в часовой галдёж. Тварь не преминула снова поддеть его «социальные навыки», оборачиваться на тревожащие взгляды становилось всё труднее, всё это начинало действовать на нервы.       — Ну не нападут же на тебя посреди улицы?       Сделав небольшой крюк, он прошёлся мимо дома мясника. Люди, суеверные, держались подальше, и Шэнь Цинцю удалось неплохо тот прощупать, но, равно как и ученики, он не уловил ничего подозрительного. Признавать не хотелось, однако если Лю Цингэ умел что неоспоримо полезное, так это разбираться в сыром мясе и его разделке; раз он сказал, что труп порубили недавно, значит так оно и было. Но сгноить человеческое тело скрытно — тяжело, а быстро — почти невозможно, если ты не демон. Выходит, кто-то подбросил мяснику останки, уже долгое время незаметно разлагавшиеся где-то ещё, предварительно разделав, чтобы поместились в бочку.       — Недоброжелатели?       «Недоброжелатели, Тварь, закопали бы эти куски у могил его предков, а не сунули на видное место. Не мои бездельники, так сам мясник нашёл бы чуть позже».       Не менее любопытным казалось и само тело. Следы высасывания ци? Неучтённая жертва дяоцзингуя? Если монахи действительно не поддерживали действие печатей, злой дух мог вырваться, когда те достаточно ослабли бы, и выйти на охоту. Пусть даже случайные заклинатели подпитывали печати, хотя бы одну такую возможность дух мог улучить. И убить. Но где, кого? И к чему таиться, если ты безразличный сильный дух?       — А как далеко дяоцзингуи отходят от места обитания?.. А… То есть, это возможно?       Пожалуй, из известных Шэнь Цинцю повадок Твари, привычка отвечать на не оформившиеся обрывки мыслей была самой раздражающей. Кому покажется приятным, что кто-то понимает из твоих размышлений больше тебя самого?       — А почему ты не думаешь, что это ещё какой-нибудь дух?       «Найду следы его существования — подумаю. Заткнись, наконец!»       — Извини.       Точнее, найти следы могли дикари с Байчжань. Если, конечно, их дикарь-вожак потрудился объяснить, зачем они смотрят информацию не только о пропавших, но и об умерших.       — Кстати, раз уж ты отвлёкся… — Уронить бы на неё пару пагод. — А как же труд строителей? Я спросить хотела: почему ты так ворчишь на способности Лю Цингэ? Да, он осёл в общении, но с расследованием управляется неплохо?       Неплохо.       И долго. И невпопад, ведь некоторые вещи попросту не придут в его большую, красивую, совершенно бесполезную голову. Слишком простодушен.       Зато идеал из себя корчить готов в любое время, о да.       В любое время…       Проросшую было догадку растоптал взгляд. Шэнь Цинцю обернулся. Пусто.       «Я тебя ненавижу».       — В этот раз хотя бы есть за что. Самой страшно, — сказала Тварь, не меняя равнодушных интонаций даже ради приличия.       Гонимый тревогой, не отнимая руки́ от меча, он вышел за городскую черту. Сошёл с дороги, нырнул под полог векового леса; тот бы давно на дрова пустили, лишь суеверия держали людей в узде. Лес действительно обладал собственной ци, густой и тяжёлой, как смола, но зла здесь никакого не водилось — как и зевак, мешавших отслеживать источники взглядов духовным чувством. Пожалуй, этот лес мог бы стать неплохим местом для медитации, если забраться поглубже в чащу: там попадались даже слабые духовные растения, накопившие ци и никем не тронутые. Но идти не пришлось далеко. Вскоре в поредевшем вместе с осенними кронами полумраке Шэнь Цинцю заметил овраг, упомянутый дикарями, и стал спускаться, осторожно ступая по торчащим среди опавших листьев толстым корням.       Верхушки деревьев умиротворённо шелестели, кивая ветру; не потревоженные, перекликались птицы. Ни один путник не заметил бы странностей, явных для заклинателя: энергию здесь взбаламутили духовные атаки. Пейзаж не сохранил следов боя, кроме, может, сломанной неосторожным шагом ветки, затерявшейся под лиственным ковром, но духовное чувство уловило ещё не рассеявшиеся остатки выбросов ци, умелых и точных, не повредивших окружение. Овраг был довольно узкий, мальчишка больше блокировал, чем уклонялся. А выпрыгнуть на более открытое место ему, верно, не позволили. Загнали, как зверя. Шэнь Цинцю мог биться об заклад, что нападавших было несколько.       Он продвигался медленно и тихо, ища подозрительные детали, высматривая любые подсказки. Сейчас его интересовали не столько убийцы, сколько причина, по которой адепт Байчжань вдруг бросил патрулировать город и помчался в лес. Заметил что-то? Кого-то? Насколько хорошо кромку леса видно было с крыш?..       Человек.       В четверти ли — человек, быстро приближался.       В один прыжок оказавшись на краю оврага — за массивным деревом — Шэнь Цинцю обнажил Сюя и напрягся, готовый обрушить на противника вихрь бритвенно-острых листьев. Вот только человек мгновенно среагировал на его манёвр, чуть сменив направление — совершенствующийся. Сильный. Они чувствовали друг друга. Нетрудно разгадать, какой заклинатель мог носиться по лесу вокруг места убийства, и Шэнь Цинцю, уверенный в догадке, не торопился прятать оружие.       Бесшумные шаги скрывались в ветре, сместились выше, неуловимо застучали по ветвям. Он не сдержал ухмылку: наивно. Уж можно выучить за столько лет, что этот Шэнь даёт противнику преимущество лишь затем, чтоб в удачный момент отобрать.       Шаги вот-вот достигли бы дерева, за которым он прятался, и Шэнь Цинцю выпорхнул из укрытия. Взмах — Сюя белой вспышкой разрезал воздух. Духовный удар метнулся вверх, скосил пару веточек, но цели не достиг. И не должен был. Он развеялся в то мгновенье, когда противник отскочил, оставив трещину в коре, и, послав ответную волну ци, приземлился в кувырке. Шэнь Цинцю пируэтом сместился к нему, уйдя от атаки.       Дзи-и-ииинь!       Они уставились друг на друга поверх скрещённых мечей, не впечатлённые. Лорд Цинцзин, впрочем, остался доволен собой: он вывалял главного дикаря в листьях, и теперь тот полностью вписывался в свою естественную среду обитания. Ну разве не прелестно?       — Злюка. — Было это демонстрацией осуждения или нет, осталось тайной.       Тварь, однако, не попыталась отвлечь его, отговорить, раскритиковать… А ей наверняка нашлось бы, что сказать о глупом, мелочном желании главы второй вершины полюбоваться возмущённым, чуть растрёпанным — уже не таким идеальным — Лю Цингэ, его попытками без зеркала вытащить колючую листву из волос и складок одежды; возможно, он пропустил бы лист-другой и ходил бы так до конца дня, сопровождаемый смешками прохожих…       — Что ты здесь делаешь?       — Ну всё, мы оба знаем: он брякнул первое, что пришло в голову. Ты уже поиздевался над ним, прояви милосердие!       — Работаю. — Шэнь Цинцю милосердно вложил Сюя в ножны. — А ты, стало быть, бегаешь по лесу с мечом наголо? Я нисколько не удивлён.       Тварь издала десятитысячный вздох.       — По крайней мере, аргумент про ленивого развратника он уже использовал.       «Вот именно».       Хотя недавний обмен любезностями ещё покалывал болезненно на краю сознания, продолжать его в надежде на реванш не хотелось. Юношество прошло. К тридцати пора бы лучше управляться с выбором приоритетов и распределением сил.       Лю Цингэ до этих истин не дорос. Ядом подавился молча, как и ожидалось, зато угрожающе повёл опущенным было Чэнлуанем. Что ж, его проблемы.       — У Лю-шиди есть соображения, что могло завлечь сюда адепта?       — Нет. — Невыразимо полезный напарник.       — В таком случае, этот шисюн продолжит осматриваться.       И шисюн продолжил. Нарочно прошествовал мимо дикаря с самым возвышенным видом, на какой был способен, и спрыгнул обратно в овраг. Теперь он не боялся случайно уничтожить улику. Шэнь Цинцю не зря считался одним из лучших специалистов по демонической живности, однако рос он в городе, половину жизни провёл в городе, а дикую природу впервые увидал, лишь путешествуя с У Янцзы. Он прекрасно ориентировался на местности, быстро схватил основы выживания… но не был следопытом. Нападавшие вряд ли могли просто взять и раствориться в воздухе; то, что заманило сопляка в эти дебри, не могло исчезнуть без следа. Улики здесь наверняка остались, только он их не видел — и не увидел бы при всём желании.       А тот, кто осматривал лес до него, тот самый выскочка, который бегал с кланом на ночные охоты, едва научившись ходить, вот он, блистательный мастер выслеживания всего на свете, был невыразимо полезным напарником. Заметь он что-то — хрен сказал бы.       Ничего.       Шэнь Цинцю не занимать упорства. Времени хоть отбавляй. А гулять вдали от людей, окружённый приветливым шелестом, он мог дни напролёт.       Конечно, ему бы никто не позволил.       Он и отойти толком не успел, когда рядом снова выросла фигура в белоснежном ханьфу. Скосив глаза в ту сторону, он отметил, что отряхнулся Лю Цингэ вполне успешно, и ни единого задорного листочка не осталось, ни пыли, ни росчерка грязи. Грёбаный идеал. А тот застыл со сложёнными на груди руками, хмурясь всё больше с каждым мгновением. Морщинка между его бровей обладала волшебной способностью бесконечно углубляться, даже если кажется, что глубже некуда, и Шэнь Цинцю, пожалуй, полюбовался бы этим необыкновенным зрелищем, если бы не был занят игнорированием её владельца.       Он продолжил двигаться, вслушиваясь и всматриваясь, а его спину в очередной раз прожигал взгляд, и хотя теперь источник был известен, лучше от того не стало ни на каплю. О невидимых наблюдателях он мог думать что угодно или не думать вовсе. А этот сукин сын, назвавшийся боевым братом, попросту глумился, причём бесплатно!       — Я нашёл пепелище.       А?       — …Оно странное.       Стоило обернуться, и белая фигура исчезла среди зарослей — понеслась обратно, откуда примчалась. Видимо, к тому самому пепелищу.       Твою ж!..       Наплевав на манеры, он ринулся следом.       Вот так да! Сам Бог Войны снизошёл к этому никчёмышу и в приступе небывалого благородства одарил благословением! Чудо средь бела дня. Благовоний ему, что ли, пожечь? Лю Цингэ не обладал проницательностью, чтобы разгадать чужие мысли, и всё равно умудрился утереть Шэнь Цинцю нос, отомстив за подначку, а теперь отыгрывался за листья, заставляя скакать через кусты!       — Слушай, а вам точно не десять?       «Хочешь, чтоб мы выясняли отношения по-взрослому?»       — Цинцю, тебя обманули: избить друг друга до полусмерти — это не по-взрослому.       Тот увернулся от очередного сучка.       «Лю Цингэ об этом скажи».       — Я тебе говорю. Ты ж единственный обладатель мозгов в вашей сладкой парочке, разве нет?       …       Изумительно. В мире нашлась тварь, способная вызвать большую жажду убийства, чем мелькавшее впереди варварское божество.       — Вот видишь. Всё познаётся в сравнении. На фоне меня даже Бох Войны кажется милым пельмешком!       Бох?.. Пель- Блядь, ветка.       Шэнь Цинцю чувствовал, будто оказался посреди дешёвой, вульгарной комедии, где он единственный не понимал, что происходит, и заполошно метался по сцене, как угодивший под колпак таракан.       Ещё немного, и он, честное слово, взвоет.