***
«Ты упоминала сообщника, который доставил тебя сюда и скрыл от посторонних. Надзиратель — так ты его назвала. Расскажи о нём». Страдавшая агрессивным словоблудием и привычкой комментировать всё подряд Тварь теряла в болтливости день ото дня. Она почти не подавала голос, если Шэнь Цинцю не просил — это оказалось чуть ли не лучшей новостью за последнее время. Однако у любого преимущества найдётся оборотная сторона… — И расскажу, и портрет маслом напишу, и бантик повяжу. — …Теперь, если Тварь всё же говорила, то так, словно делала Шэнь Цинцю величайшее одолжение. — Не могу я. Это против правил. Правил? — А ты думал, я могу творить, что вздумается? Не знала, что ты оптимист. «В таком случае, расскажи о правилах». — А вот это запросто. Ну, слушай: мне нельзя делиться с тобой знаниями о прошлом или будущем, о своём… Царстве, о перемещении сюда, об условиях, на которых я здесь нахожусь, о том, как это работает… Со списком росло и искреннее недоумение. Что же, в таком случае, Тварь могла рассказать? Красивую сказку? — Ты такой догадливый. Отчего же он не услышал о правилах раньше? Почему они выросли будто из-под земли именно в тот момент, когда ему понадобилось что-то разузнать? — Ты имеешь в виду момент, когда ты, деловая квочка, наконец-то снёсся и соизволил вынуть пальцы из ушей? А, так он должен был безропотно хлебать всё, что заливала любая пробравшаяся в голову тварь. Как любопытно. Возможно, ему также следовало вбить в свой череп парочку гвоздей, раззявить рот, пустить слюни и превратиться в безмозглый овощ, чтоб уж точно проглотить наваристую ложь до последней капли! — Да я!.. УГОМОНИСЬ! Никогда прежде Тварь не кричала на него. Поднимала голос — да, но не срывалась на крик… кроме, кажется, пары раз в тот самый первый день. Шэнь Цинцю не придал бы этому значения: в конце концов, его поганый характер мало кто способен был выдержать с хладнокровием, просто… Крик был способом запугать. Самый благородный мастер опускался до крика, стоило только истратить последний аргумент. Крик предвещал удар. Или заменял его. А крик Твари… Её крик был, пожалуй, самым жалким и беспомощным звуком, какой только приходилось слышать Шэнь Цинцю. Тварь кричала так, словно это он угрожал разрушить её жизнь, а не наоборот. — Да потому что в твоей голове творится какая-то хрень, и я понятия не имею, что с ней делать! Я съязвила, потому что злюсь, а не потому, что с твоей подозрительностью что-то не так. Думаешь, я бы себе поверила на твоём месте? Да хер там! Я бы, скорее, решила, что крышей еду, и пошла по мозгоправам! В блаженном мире обитала эта девица, раз безумие считалось там самой вероятной причиной голосов в голове. Если хоть на миг представить, что всё сказанное — правда- — Да уж будь так любезен!.. Извини. Шэнь Цинцю медленно вздохнул. Он проводил очередную ночь за заполнением бумаг. Скоро новой стайке бездельников получать мечи, а Вэй Цинвэй больше времени уделял наковальне, чем чтению писем. Каждая мразь, обладавшая достаточной наглостью, обрушивала поток лести, за которым скрывались безнадёжные попытки выведать об участниках Собрания Союза Бессмертных от его пика. С каждой горы этого грёбаного хребта ежедневно приходили десятки запросов из-за грядущего Чжунцю: всем срочно понадобилось что-нибудь украсить, расписать или нарисовать, и кого ж выдёргивать с тренировок в преддверии Собрания, как не адептов Цинцзин! Чего добивались эти индюки? Обойти его пик? Нелепость! Оставалось помножить перечисленное на три, ведь ему по-прежнему приходилось перечитывать и переписывать всё по несколько раз. Другим прощали и описки, и нестройную речь, а Шэнь Цзю поднимали на смех за малейшую промашку, независимо от того, был он горным лордом или нет. Но, разумеется, этого мало. Судьба никогда не была к Шэнь Цинцю милосердна и решила в этот раз добить, послав ему неведомую огневолосую дрянь, с языком длиной в сто восемь тысяч ли, чьи слова безумны и безумием заражали всё, чего касались. И если хоть на миг представить, что всё сказанное — правда, то, во-первых, его жизнь из просто дерьмовой превращалась в абсурдно-непоправимую плохую шутку мироздания — как жить её? — а во-вторых… «Зачем вообще было раскрывать мне правду?» — Затем. Из меня лгунья, как из тебя — дурак. Не очень. …А во-вторых, вся высказанная и сделанная Тварью околёсица понемногу обретала долгожданный смысл. И видят Небеса, Шэнь Цинцю прекрасно бы без него обошёлся. — Мудрецы говорят: будь осторожен в желаниях своих… — глубокомысленным тоном протянула мерзавка. Как же ему нестерпимо хотелось сжечь одно конкретное Царство. А также три конкретные горы бумаг, одиннадцать конкретных лордов и одну более чем конкретную Тварь. «А скажи-ка: что происходит, когда ты нарушаешь правила?» Она фыркнула. — Ответ на данный вопрос является прямым нарушением правил. Обломись, язва. О, ничего. Он, так и быть, обломится. Насколько знал Шэнь Цинцю, ни в одном из Царств за нарушение правил не полагалось ничего хорошего. Коль его… вынужденная соседка склонна их нарушать, этот скромный мастер поищет, чем бы ей подсобить.***
«Ты сказала, что я сыграл большую роль в судьбе мира. Почему?» Даже будучи вторым горным лордом в самой крупной заклинательской школе, он не сделал ровным счётом ничего выдающегося, разве что не сдох. Вообще, Тварь говорила так, будто видела историю его жизни от начала и до — «победного»? — конца. Откуда ей знать о вещах, которых не было? — Это здесь их не было, а вот- извини. С надзирателем пособачусь и продолжу. Она… …молчала. «Тварь?» Тишина. Неужели та дикая надежда оправдалась, и мерзавке действительно приходилось отлучаться? Шэнь Цинцю наблюдал за струйками пара, вившимися над кашей, и чувствовал себя зверем, чью клетку якобы забыли запереть: слишком хорошо для правды. — Я тут. А ты чего сидишь? Каша стынет. — Он непроизвольно потянулся за ложкой. — Короче. Много не только Царств, но и реальностей, и я тебя прошу, не спрашивай про детали — я не знаю, как это объяснять. Короче. — Пока выходило длинно. — В задницу иди. Вот этот ваш мирок из Трёх Царств, который ты знаешь — это одна реальность. А теперь представь, что что-то в твоём мирке пошло не так, как должно было. События вывернули в совсем другое русло и — оп! — это уже другая реальность, хотя мир один и тот же, а изначальная, с нормальным ходом событий, никуда не делась. Это… не имело ни малейшего смысла, сродни всему остальному, но… — Да! Ты правильно понял! Ничего он не понял. Услышь кто из учёных мужей, как эта девица попирает ногами все их познания в космологии — и поголовье несчастных резко сократилось бы. Они и так, наверное, сейчас весьма озадачились беспричинным лицевым кровотечением. — Зря ты так. В отличие от моего Царства, ваши реальности гораздо ближе. Технически, вы даже можете по ним путешествовать. — А это уже что-то, что можно проверить. Ну-ка. — Не нукай. Практически, я бы не советовала, и вообще, для этого нужен Синьмо. Легендарный демонический меч? Его потеряли вечность назад, и… Значит, его отыщут. Шэнь Цинцю с трудом проглотил рис. — Знаешь, чем ты мне нравишься? Ты охренительно умный мужик, но только там, где не надо. Уж не с этим ли связана его «большая роль»? После заточения Тяньлан Цзюня крупных конфликтов с Царством Демонов удавалось избегать, однако скоро к власти в их кланах должно прийти молодое поколение. Если среди безмозглых демонят найдётся тот, кто раздобудет и подчинит Синьмо, перед его силой склонятся многие. Долго ли пройдёт, прежде чем этот удалец заявится сюда? «Расскажи мне всё». Тварь же картинно вздохнула: — Как съязвить-то хочется… И? — Прости, Цинцю, но нет. Ты хоть представляешь, сколько правил я уже нарушила? А он, значит, виноват? Какая жалость, он ведь был слишком умён, чтобы обойтись парочкой очевидных отмазок — а может, это Твари недоставало мастерства? В чью бестолковку пришла идея забросить к нему это, как ни глянь, непригодное для дела недоразумение? Именно — недоразумение. Впрочем, чему тут удивляться. Люди всюду одинаковы; Шэнь Цинцю готов был биться об заклад, что Тварь сюда бросили смеху ради, ожидая зрелища, а не результата. «Так ты теперь сучишь лапками на радость толпе со мной рядом, а, Тварь?» — Ага. «Нравится?» — Хлопотно. Он как раз успел спрятать ухмылку от пришедшего забрать посуду Мин Фаня. Что ж, иногда этот полыхающий комок несуразности кое-как держался. — Рыжий. — Чт- — Мой цвет волос называется «рыжий». Спасибо большое, Шэнь Цинцю три десятилетия обходился без этого знания и ещё столько же смог бы. Демоны. Синьмо. Вторжение. — Не-а. Больше она не отзывалась в тот день. И на следующий.***
Три дня тотального молчания, казалось, были отличной возможностью встряхнуться. Казалось лишь поначалу, так как для Шэнь Цинцю от этой тишины не изменилось абсолютно ничего. Зато добавилось круглосуточное ожидание неуместных комментариев. Да ещё порой чей-то взгляд щекотал спину, хотя никого позади не оказывалось. На родине Твари его, должно быть, окрестили бы сумасшедшим. На родине Твари, должно быть, за три дня успели бы решить, что им всё примерещилось. На своей родине Шэнь Цинцю не располагал подобными возможностями: его плечи придавил новый груз, чью тяжесть ещё предстояло понять. Если, конечно, Тварь не обвела его вокруг пальца, заставив гоняться за дикими гусями, как последнего кретина — а ведь она могла. Кто проверил бы? Мир рехнулся. Мир был огромен и безумен. Из ниоткуда в любой момент мог заглянуть не в меру любопытный кто-нибудь, а здесь о слежке не догадывалась ни одна живая душа. Шэнь Цинцю теперь знал, да что толку? Если для перемещения в альтернативную реальность требовался самый могущественный артефакт демонов, то чем добираться до внезапно существующих далёких Царств? И какой невероятной силой должны были обладать те Царства, при том что подобные прогулки считались там обыденным способом развеяться! (Ни фырка со стороны Твари). Сама она очутилась тут против воли, когда поспорила… с кем-то? Насчёт его, Шэнь Цинцю, судьбы, которую теперь обязана была изменить. Тварь невозможно обнаружить, ведь её дух привязан к его телу и разуму неизвестными средствами. Ей пришлось заговорить и раскрыть своё присутствие, поскольку ничего, кроме болтовни, ей не по силам — наяву и во сне. Она могла бы молча существовать в таком виде годами, но бездействие, весьма вероятно, запрещалось правилами. Из-за которых она отказывалась выдавать любую информацию о будущем… Концентрированная чепуха. Однако Шэнь Цинцю злила вовсе не она, а тот факт, что она заполняла дыры, зиявшие в его собственных теориях. Он махнул на осторожность и тщательно проверял каждое письмо, выискивая нетипичные детали, аккуратно выяснял о положении дел на других пиках, но жизнь в Цанцюн, похоже, текла своим беззаботным чередом, и никто другой не сталкивался с назойливыми голосами или любыми другими проявлениями демонической активности. (Тварь даже не пыталась напомнить, что она не демон). В конце концов, случись такое, в школе тут же провели бы внеочередное собрание, ведь «братья всё решают сообща». В дружбе с демонами лорда Цинцзин ещё, как ни странно, не обвиняли, значит, пригласили бы. Он бы знал. Он бы знал… — Учитель? Учитель кивнул и отвлёкся, чтобы пересчитать кисти. Он притворялся, что погружён в бумаги, пока Мин Фань носился по складу: как главный ученик мальчишка отвечал за учёт и выдачу вещей адептам — цифры из его ведомостей и сводил ночами Шэнь Цинцю, и их же проверял раз в полгода, во время планового пересчёта имущества. Судя по тому, как неуверенно скрупулёзный Мин Фань ориентировался в своих владениях, ещё пару дней назад на складе царил непростительный бардак. К приходу учителя всё, разумеется, лежало на своих местах. Но не на привычных местах. Что делать с мальчишкой, Шэнь Цинцю решит потом, а сейчас задержки давали время поразмыслить над более серьёзной проблемой. Было ясно как день, что Тварь врала. Привирала. Хотя бы приукрашивала. Но чтобы поймать её на лжи, пришлось бы внимательно выслушивать её болтовню дни напролёт, а он, при всём вынужденном желании, не мог, когда она этого не хотела. Сказка Твари была правдоподобно уродливой. Ничего из сказанного Шэнь Цинцю не имел даже потенциальной возможности проверить. Сработанно неуклюже, но вдумчиво. А теперь она молчала. Потому что боялась наказания? Но ведь, по её же словам, существовал весьма чёткий список запрещённых тем. Ничто не мешало ей всё так же язвить, критиковать и молоть чепуху в рамках правил. Зачем исчезать? К счастью, смехотворная надежда, что Тварь исчезнет буквально, уже изволила сдохнуть. Не было, скорей всего, никаких правил. Или она преувеличивала их строгость. Она обронила пару мелких монет, звякнула остальными, заворачивая за угол, и скрылась. Глупый лорд хочет ещё — пусть побегает следом! Да он готов был спорить на последний зуб, что Синьмо она упомянула затравки ради, а теперь попросту набивала цену невысказанным словам и себе! — Польщена. Но ты сильно переоцениваешь мою смекалку. А вот и она! Шэнь Цинцю едва удержался от победного оскала: «Всего три дня?» — Три очень до-о-оолгих дня, если точнее. Да, Цинцю? Он, признаться, успел отвыкнуть от этой оскорбительной фамильярности. …К ней изначально не следовало привыкать! В ответ на это раздался закономерный смех, чересчур низкий для голоса Твари, а следом и шипение стыда: не мог, что ли, сразу пресечь? Язык проглотил? Рукой махнул? Истосковался, видно, по старым рабским временам, когда позволял вытирать о себя ноги всем желающим! — Ты меня вообще Тварью называешь. Мы квиты. «Ты тварь и есть». — А ты и есть Цинцю, или я против истины согрешила? Бумаги в руках зашуршали-заскрипели, и он опустил их, выравнивая дыхание. Нашёл взглядом Мин Фаня, перебиравшего одеяния. Тот оглянулся коротко, нахмурился и — напуганный приступом «необычайной мрачности», не иначе — заработал с тройным усердием. «Чего ты хочешь?» — спросил, наконец, Шэнь Цинцю, не желая затягивать бесполезную молчанку. — Взаимовыгодного сотрудничества, Солнышко. О! Хочешь, я буду называть тебя Солнышком? Там все иероглифы очень нейтральные! Он снова представил, как ломает Твари шею. Теперь — на фоне огненно-рыжих кудрей. — М-м-м-ммм, а как хрустит. — ..? — Не у тебя одного хреновое настроение. — «Ближе к делу». — Ладно. Значит, у меня есть полезная инфор- — «Ближе». — Да хорошо, хорошо! У меня, в целом, всего одно условие: перестань вести себя, как мудак. — Это же несложно? «Это же» что. Видят Небеса, Шэнь Цинцю не был настроен терпеть идиотские шутки. — Да какие там… Нет. Нет, это… Ничего абсурдней он представить не мог! — Ты не пытался. А должен был?! В этот момент ему опять пришлось вернуться к пересчёту. Что творилось с ученическими одеяниями, он перестал понимать, ещё когда только подбивал остатки. Конкретно, с формой, предназначенной для младших адептов. Их лорд Цинцзин почти не видел и запоминать не трудился: чьи имена пригодятся ему в действительности, становилось ясно лишь через несколько лет после поступления на пик. До тех пор ему достаточно было помнить, сколько штук дарований висят у него на шее, дабы ориентироваться в расходах. Соответственно, отчитываясь о выданных им вещах, Мин Фань обходился без имён. Однако запас одеяний для младших неожиданно… подтаял. Притом подтаял он достаточно неспешно, иначе Шэнь Цинцю гораздо раньше заметил бы зачастившую в отчётах строку. Он честно полагал, что его главный ученик где-то ошибся — теперь подозревал, что всё куда сложнее, потому как вот они, комплекты. Точно по бумагам. Мин Фань вряд ли стал бы красть, получая немалые деньги из дому. Да и вёрткостью не обладал, чтобы сбыть украденное. Кого-то другого покрывать он тоже не мог: у него здесь набрались прихлебатели, но не друзья — не было тех, ради кого он рискнул бы расположением учителя. Значит, кто-то из младших всерьёз изнашивал одеяния, комплект за комплектом. В поистине вопиющих количествах! — И кто извёл столько одежды? Тут-то Мин Фань вытянулся вструнку, словно того и ждал. Подбородок вздёрнул и с видом натужного возмущения выдал речь, которую явно придумал загодя: — Учитель, это всё Ло Бинхэ! — Знакомое имя. — Этот растяпа постоянно пачкает и рвёт свою форму, и она никуда не годится уже через несколько недель, а то и дней! Зная о хрупкости кое-чьего самолюбия и его же вечно свербящих кулаках, Шэнь Цинцю без труда догадался, каким образом тот растяпа портил одежду. Главный ученик, подобно многим другим, на свою беду, периодически забывал, что у его учителя имелись мозги, и что короткое письмо отцу способно превратить жизнь одного отдельно взятого Мин Фаня в сущий кошмар. Опрометчиво. Очень глупо. Но на того другого мальчишку следовало взглянуть. — Приведи-ка его сюда. Ненадолго Шэнь Цинцю остался один. Почти. Ему не хотелось признавать, однако бредовое требование Твари всё же имело смысл — в контексте остального её бреда. Он сам знал, что острый язык, непопулярные мнения и репутация аморального ублюдка не могли привести его ни к чему хорошему. Какое уж тут «светлое будущее»? Но в том и была загвоздка: как бы он ни притворялся, его истинная натура всё равно просвечивала сквозь маску, хоть в мелочах, и как бы он ни пытался поступать «правильно», его лишь понимали вкривь и клеймили с ещё большим азартом. «И что же мне, по-твоему, следует делать, Тварь? Улыбаться, рассыпаться в комплиментах? Праздновать каждого тупицу, который отнимает моё время?» — Да нет. Твою неискренность сразу раскусят: ты буквально плюёшь ею людям в лицо, вместо «здравствуйте». — Шэнь Цинцю фыркнул. — «Хр-тфу, вот те гарант, что я не пошлю тебя нахер прямым текстом, урод. Цени!» Ну… В целом, верно. — Знаю. Поэтому предлагаю начать с чего попроще. А Тварь, похоже, настроила планов и отчего-то решила, что он станет им следовать. — Я получаю поблажки за подвижки, Цинцю, — перешла она на усталый тон. — Не поможешь мне — я не смогу помочь тебе, что тогда? Обнимемся, дружно нахер пойдём? Он даже не решил, в чём ей верить и верить ли вообще. «Поблажки за подвижки»… Как удобно. — Зайдём с другой стороны. Что ты теряешь? Ты же сам говорил: люди думают о тебе одинаково плохо, что бы ты ни делал. Так какая разница? — Учитель! «…До чего ты не вовремя». Мин Фань радостно откланялся и отступил, позволяя рассмотреть застывшую в проходе фигурку. Удивительно, у Твари не нашлось, что ляпнуть, хотя, справедливости ради, Шэнь Цинцю и сам проглотил заготовленные слова. Такое чучело расхаживало по его пику? Он мгновенно узнал мальчишку: тот энтузиаст, что с лучшей на свете матушкой; исходивший от него восторг был настолько невыносим, что осаждать его пришлось чашкой свежезаваренного чая, которую лорд Цинцзин мог, вместо этого, преспокойно выпить. Стало быть, не ему одному сопляк стал поперёк горла. Немудрено. Чучело приблизилось. Доковыляло до почтительной дистанции, неловко согнулось в поклоне. Судя по тугим, дёрганым движениям, избито оно было крепко и по чём попало; одежда порвалась, волосы растрепались, а лицо… Кто учил этих бестолочей бить по лицу?! — Объяснись. — Этот ученик был неуклюж, учитель, — выдало чучело, превращая поклон в коленный. Типичный ответ человека, которому не надоело жить — не он привлёк внимание Шэнь Цинцю. Мальчишка едва способен был ходить, испытывал сильную боль. Так какого гуя его голос звучал столь чисто и ровно? И как это ничтожество ухитрялось держать осанку? Шэнь Цинцю не понимал. — Настолько неуклюж, что истощил наши запасы? Лохматая голова чуть дрогнула, чтобы взгляд смог нашарить стопки одеяний рядом с учителем. — Этот ученик смиренно просит наказания. — Ты должен о нём умолять! — влез Мин Фань. Затем глянул на Шэнь Цинцю и потух. Чучело тоже набралось смелости поднять глаза: то были два тёмных колодца на покрытом синяками, но ничуть не потерявшем миловидности лице — ещё детском, не по-детски спокойном. А в глазах-колодцах мерцали звёзды. В горле застряло отвращение. Он… не понимал. Совсем. Он вспомнил, что этому мальчишке — ему одному — Мин Фань всучил неправильное руководство. Шэнь Цинцю тогда вздохнул с облегчением: через несколько месяцев занятий ци должна была начать брыкаться, и, пару кровотечений спустя, энтузиаст приполз бы, уже без тошнотворного восторга, просить учителя о наставлении. И был бы выдворен прочь из школы как непригодный, не оправдавший надежд. Прошло почти полгода — а за наставлением никто не полз. Создавалось впечатление, что даже избитый и с кривыми меридианами, этот Ло Бинхэ неплохо себя чувствовал! Шэнь Цинцю присмотрелся духовным зрением, однако не нашёл существенных отклонений; тот не прогрессировал, но и хуже ему не делалось, как с гуся вода. Ему что же, всё нипочём?! Это было слишком. Шэнь Цинцю не выдержал и распахнул спасительный веер, переложив надоедливые бумажки в одну руку. — Ты осознаёшь, — начал он, как мог, спокойно, — что испорченные тобой вещи стоят дороже, чем ты сам? Кудрявая башка приникла к полу. — Да, учитель. — Ты осознаёшь, что твой непозволительный вид навлекает позор на весь пик Цинцзин и унижает нас в глазах других? Ло Бинхэ не мог видеть, что, произнося это, учитель смотрел отнюдь не на него. Потому снова ответил дрогнувшим голосом: — Да, учитель. Мин Фань потупился. — В таком случае, поведай мне, как ты собираешься возместить нанесённые пику убытки? Шэнь Цинцю задал вопрос обоим, и уже знал, что его главный ученик попросту отпишет домой, а через несколько недель его семья преподнесёт учителю подарок или сделает школе щедрые пожертвования. Вот почему так важно было отвечать на письма вежливости от богатых родителей, нравилось оно или нет. Что же до чучела, у него, сироты, вряд ли нашёлся бы ответ, и Шэнь Цинцю с удовлетворением отметил, как прижатые к полу ручонки отчаянно сжались в кулаки. Но вдруг Ло Бинхэ выпрямился. С пылом, словно не было полугода страданий, заявил, почти сверкая: — Этот ученик положит все силы, чтобы стать могучим заклинателем! — В его звёздных глазах пылало что-то нечеловеческое. — Этот ученик принесёт почёт и славу учителю и своему пику! Прикрытый веером, Шэнь Цинцю невольно подался назад. Он не мог оторваться от подрагивавших кулаков, более не казавшихся жалкими, от спины несгибаемой, не мог оторваться от улыбки, этой жуткой демонстрации зубов, готовых впиться в его горло; от демонов, плясавших в глазах, от ци, плясавшей в венах — яркой, чистой, невозможной, не мог, не мог но оторвался, когда лёгкие скрутило. Он забыл дышать. Втянул тяжёлый, будто влажный воздух, безуспешно пытаясь расслабить стиснувшие веер пальцы, а этот… продолжал взглядом ковырять и скалиться: «Думал, я сломаюсь? Подумай ещё, старик!» …З-зверёныш. Это дерзкое выражение хотелось срезать ножом. — Цинцю! Ах точно, Тварь. По вкусу ли зрелище? Достаточно пробрало? Ей же нравилось на такое смотреть. — Цинцю, это одиннадцатилетний ребёнок! Так ему дождаться, пока тот вырастет?! Нет, этого не будет. «Ребёнок», кажется, считал, что жизнь полна надежд и возможностей, а для их воплощения хватит лишь таланта и упорства. Шэнь Цинцю предстояло многому научить это дитятко. — Ты хочешь стать великим заклинателем? — спросил он с насмешкой, опуская веер. — И как успехи? Теперь-то ответить было нечего… — Цинцю. «Да что ещё!» — не нашлось бы слов, способных передать, насколько надоело ему слышать это блядское «Цинцю» по сто раз в день. — Поблажки за подвижки, вот что. Злись, сколько влезет- — «Спасибо за разрешение!» — Пожалуйста. Но если ты сейчас изобразишь прогресс, я смогу ответить на часть вопросов. Злись, сколько влезет! Он не мог позволить себе злиться, когда нужно было думать… — Чудно. — Шэнь Цинцю знал — знал, не могло быть иначе! — что Тварь издевалась над ним, однако не понимал, как трактовать заиндевелую безжизненность в её голосе. — Ты же просветлённый мастер — вот и придумай, как не поколотить Ло Бинхэ. «…А я дам тебе за это косточку!» — выплюнул он. И почувствовал себя неимоверно глупо. Много там народу над ним теперь хихикало? — Только ты. А косточку не дам: у меня их не осталось. Что ж. Злость и впрямь отступила. Мин Фань переминался с ноги на ногу, Зверёныш сложился обратно в поклон. Видимо, что-то он всё-таки ответил, но Шэнь Цинцю не было дела. — Встань. Оба мальчишки, вздрогнув, выпрямились, как положено. — Найди способ исправить свою… неуклюжесть. Пик Аньдин существует не для того, чтоб одевать тебя, а пик Цинцзин — не для того, чтоб за тебя краснеть. — Я… Этот ученик умеет шить… — Какая прелесть. — Какая прелесть, — не удержался он. Может, стоило спихнуть мальчишку под крыло Шан Цинхуа? Мастер на все руки чахнет среди учёных! — Мин Фань! Выдай этому умельцу иглы и нитки. — …и убедись, чтобы у игл были оба конца. Главный ученик окончательно скис, но поклонился, послушно теряясь за стеллажами. Шэнь Цинцю перевёл взгляд на Зверёныша — не понял. Тот… опять улыбался, этой противной улыбочкой энтузиаста. — За каждую испорченную вещь тебя ждёт наказание. А улыбочка — чем бы разбить её? — стала только шире: — Ваш ученик готов принять любое наказание! Быть здесь и постигать мудрость мастера — величайшее счастье для этого ученика. «Лживая ты мразь». В голове же раздался низкий — нет, правда, что с ним не так? — по-дурацки мёртвый смех. — Знакомься, Цинцю. Это Ло Бинхэ — твой самый отбитый ученик. Соболезную. О. Он понял.