***
Несколько недель прошло спокойно. Чимин, Юнги и Юто окончательно привыкли друг к другу. В их неформальной семье царила чуть ли не супружеская идиллия, гармония и поддержка. Юнги все ещё усердно работал с психологом и результаты были видны невооруженным глазом. Однако альфа утверждал, что все немаловажные изменения в нем происходят не иначе, как с подачи любимого омеги, ведь именно ради него и его любви Юнги выбрал в корне изменить свою непростую личность. Он много раз говорил, что Чимин спас его от нравственного падения, на что последний, конечно, весьма смущался, но в глубине души был рад, что сумел исправить человека и наставить его на путь истинный, если выражаться высокопарно-вычурно. Сегодня Чимин приходит с работы вовремя, так как в пятницу их отпускают раньше на целый час. Он помогает раздеться Юто, которого забирает из яслей, и принимается за ужин. Юнги предупредил, что немного задержится ввиду позднего заказа, поэтому омега решает успеть приготовить еду до его прихода. Чимин достаёт все необходимое — он хочет сделать салат, сварить рамен, пожарить курицу, которую обожает альфа, а также не забыть и про детское меню Юто. Омега принимается за готовку, напевая себе под нос новую песню любимой группы, но вскоре слышит громкий звонок телефона. Чимин быстренько всполаскивает руки и, вытирая их о подол кухонного фартука, тянется к мобильнику. Он думает, что это звонит Юнги, а потому уже заранее улыбается. Слышать низкий голос Мина есть излюбленное занятие и истинное счастье для горячего и чувствительного сердца младшего. Однако, когда Чимин смотрит на экран телефона, то видит там далеко не имя своего парня. Слабая улыбка тут же сходит с лица омеги, и его очаровательное личико принимает хмурый вид, словно предвидя что-то неладное. Чимину звонит отец. Нет, не то что бы они никогда не созванивались с ним — разумеется, омега периодически звонил мужчине, чтобы поинтересоваться его здоровьем, самочувствием, узнать, как у того дела и что говорят врачи. Но чаще всего они обсуждали вопрос денег, которые сын ответственно отправлял на лечение своего родителя, порой не оставляя ни копейки самому себе. Но между тем было в родительском звонке кое что странное, а именно — отец никогда не звонил Чимину сам. Обычно омега самостоятельно набирал его по субботам, раз в неделю, согласно их негласному расписанию. Пак внимательно оглядывается на календарь — нет, сегодня совершенно точно пятница. Может, отец попросту перепутал? В любом случае на звонок следовало ответить. — Алло, — говорит Чимин, прикладывая телефон к уху. Он возвращается обратно к кухонному гарнитуру и принимается резать сочные листья салата дальше. — Привет, — слышится приглушенный голос на другом конце провода. — Привет. Чего звонишь? Суббота завтра, — хмыкает Чимин, чувствуя себя глупо, поскольку со стороны их общение наверняка будет выглядеть слишком странно для многих людей, привыкших к взаимопониманию и семейной гармонии внутри своего небольшого круга. Да, вот такая они, семья Пак, образцово-показательная, любящая семья, раз так удивляются внезапным звонкам от ближайших родственникам. — Я помню, — коротко говорит отец. Чимин ждёт продолжения, но молчание в трубке продолжает угнетающе висеть, заставляя омегу напрячься и глубоко вздохнуть. — Что-то случилось? Снова нужны деньги? — устало спрашивает Чимин, уже морально готовясь отдать все последние сбережения, которые он непосильным трудом заработал за все последние месяцы. — Да нет. Чимин… Они мне не нужны больше, — омега слышит, что голос отца подозрительно ровный и будто бы напряженный. Как натянутая струна, готовая вот-вот порваться, но все ещё держащаяся из последних сил. — А что тогда? — Чимин, — в трубке слышится невнятное копошение, а после — твердый и четкий голос, в котором Пак успевает различить нотки надрывного отчаяния и неопределенного страха: — Я… я должен был сказать тебе об этом гораздо раньше, но мне очень не хотелось тебя тревожить. Я и так порчу тебе всю жизнь… Но сейчас ты обязан об этом знать. Дело в том, что уже как месяц я нахожусь на паллиативе. Меня больше не лечат. Я умру. Весь этот месяц я держался и надеялся, что протяну как можно дольше, но… мой организм подвел меня. Как всегда, — горькая усмешка. — Сейчас я чувствую себя чертовски плохо. Мне очень тяжело дышать, я не могу есть и спать. Ужасная, мучительная боль в ноге, спине — как итог — я не могу двигаться. Нутром чую, что доживаю свои последние дни. Я бы очень… не хотел тебя беспокоить, хотя понимаю, что всю жизнь только этим и занимаюсь. Однако, если ты, конечно, сможешь… а главное — если захочешь… то я хотел бы напоследок увидеться с тобой. И увидеть Юто. Вы же самые близкие люди, что у меня есть. И… я был бы очень счастлив увидеть вас, прежде чем… — удушающее молчание вновь разрывает трубку. Нож падает из рук омеги на разделочную доску. Он шокировано округляет глаза и чувствует, что к горлу подступает противный ком. В сознании мутнеет, а сам Чимин еле доходит до табуретки, медленно и беспомощно опускаясь на неё. Он делает три глубоких вдоха, после чего произносит охрипшим от судорожного волнения голосом: — Почему… почему ты не сказал мне об этом раньше? Я… я не понимаю… чтобы так резко и… неужели нет… никаких шансов? — Чимин, уже ведь месяц прошел. Мне ничем не смогут помочь, так как там и спасать-то нечего. Всё разрушено. Моя мутация не поддается никакому лечению, — до ужаса спокойный нейтральный голос обескураживает Чимина. Парень до крови прикусывает нижнюю губу, чтобы не разрыдаться и тем самым не напугать Юто, который мирно сидит за детским столиком и перебирает яркие игрушки. Чимин чувствует, что сердце бешено колотится, разрывая грудную клетку, но до его сознания словно не до конца доходит смысл происходящего. Ему кажется, это сон, видение, неудачный розыгрыш, но секунды мучительно тянутся, а ничего так и не говорит о том, что слова отца — ложь. — Я… мы приедем. Я к-куплю билеты. Сегодня же, — всё, что удается произнести Чимину в такой момент. Он не может собраться с мыслями, взять себя в руки или в конце концов — попросту осознать происходящее в полной мере. — Спасибо, — слышится слабый и тихий голос в трубке. Вероятно, отцу очень тяжело дался этот диалог. Он вложил в них всю душу и все остатки физических и моральных сил — и Чимин сразу же понимает это. Не собираясь больше мучить мужчину, омега спешит сказать: — Мы прилетим сразу же, как сможем. Я обещаю. А пока отдыхай и… держись, пожалуйста, — на последних словах его голос дрожит, а слова срываются. Чимин не хочет, чтобы отец слышал его постепенно накатывающую истерику, поэтому, попрощавшись с родителем, омега вмиг сбрасывает звонок, обессиленно опуская вниз руку с телефоном, и со всей силы сжимает устройство в крошечном кулаке, словно пытаясь раздавить его. — А-па! — не успевает Чимин опомниться, как возле него тут же оказывается Юто с игрушечным красным трактором. — Игать! — весело вопит он, суя игрушку своему папе. — Юто, потом… — еле выдавливает из себя Чимин, устало закрывая глаза, и медленно мотая головой в стороны. Непонятно — означает ли этот жест отказ поиграть с сыном или же нежелание верить в ближайшую смерть отца. — Нет, игать! — мальчишка хмурится и капризно прыгает, продолжая докучать своему родителю. — Игать! — Юто, пожалуйста, не сейчас… — слабо шепчет Чимин, отворачиваясь от ребенка в сторону, дабы тот не видел его красных глаз и слез, что пеленой застилали их. — Игать! А-па! Хотю игать! — Юто переходит на крик и начинает громко хныкать, потому что папа, обычно хоть как-то реагирующий на сына, сейчас и вовсе его будто не замечает. — Игать! Игать! — требовательный крик ребенка возвращает Чимина в реальность, внезапно выводя последнего из себя. — Юто, прекрати! Я же сказал — потом! — Чимин повышает голос, хмурясь, и раздражительно смотрит на внезапно рассердившегося сына. — Но я хотю игать! — обиженно кричит он, топая ногой. Кажется, это было последней каплей. Чимин вскакивает и, окончательно потеряв рассудок, кричит в ответ: — Да замолчи же ты! Просто замолчи! Ты не понимаешь, что я сейчас не могу?! Отстань от меня! Хватит, Юто! Хва-тит! Оглушающе громкий тон обычно спокойного и успокаивающего голоса папы заставляет Юто на секунду опешить и испуганно опустить руку с игрушкой вниз. Он удивлённо смотрит на злое выражение лица своего родителя и страшится гневного огня, которым горят его темные глаза. Никак не ожидавший такой картины, Юто начинает плакать, испуганный подобным видом своего папы. Он впервые видит Чимина настолько рассерженным, а потому не понимает, что происходит с ним. — Что с вами? — откуда ни возьмись на кухне появляется Юнги. Чимин непонимающе смотрит на альфу, не в силах сообразить, откуда тот появился здесь. Неужели он был настолько погружен в свои тяжелые мысли и спутанные эмоции, что не заметил, как Юнги вошел в квартиру и как отворилась дверь? Чимин растерянно продолжает стоять возле стены, в то время как альфа подхватывает на руки плачущего ребенка и пытается успокоить мальчика. Он шикает, укачивает его, шепчет на ухо утешающие слова. Юнги не пытается разобраться в причинах ссоры — он просто делает свое дело, прекрасно понимая, что чуть позже он ещё обсудит с Чимином то, что произошло сейчас. Вести при испуганном ребенке подобные разговоры нет никакого смысла, к тому же Юто следует как можно скорее успокоить, чтобы плач маленького альфы не перешел в нарастающую истерику. Чимин вдруг чувствует, что больше не может находиться здесь: спертый воздух душит, надрывный рев Юто выводит его из себя (наверное, впервые за всю его жизнь), а собственные рыдания вот-вот рискуют прорвать прочную плотину привычной сдержанности. Омега стаскивает с себя фартук и стремглав вылетает с кухни. Хочется уйти, спрятаться, исчезнуть. Чимин торопливо добирается до ванной и запирается в ней с громким хлопком двери, обессилено опускаясь на пол. Он скатывается вниз по стене, зарываясь пальцами в свои, теперь уже черные, волосы. Пак зажмуривает глаза, в то время как его ресницы смачивают мокрые слезы. Секунда — и вот уже омега навзрыд рыдает, утыкаясь лицом в острые колени. Одну руку он сжимает в кулак, а другой — рвет на себе смоляные пряди. Чимин кусает до крови губы, яростно бьет рукой по холодной плитке и чувствует, как душевные силы стремительно покидают его с каждой прожитой вымученной секундой. В конце концов Чимин рукой зажимает рот, потому что звуки отчаянной истерики вызывают внутри ещё большее чувство безнадежности и утраты. В какой-то момент Пак слышит тихий стук в дверь и вздрагивает. Он на секунду затихает, вдруг понимая, что, вероятно, успел не на шутку встревожить своих близких. Омега более чем уверен, что его надрывный плач и пугающие завывания были хорошо слышны не только здесь, но и во всей квартире. — Чимин? Открой, — голос Юнги. Ровный, строгий, но чертовски взволнованный, пробирающий до мурашек. — М-м, — отрицательно мычит Чимин, не в силах воспроизводить членораздельную речь. Он дрожит, охватывая руками плечи, и зажмуривает глаза, чтобы сморгнуть безудержные слезы. Однако притихший голос и умоляющая просьба слышатся вновь: — Пожалуйста. Всего одно слово — и омега будто бы не может его ослушаться. Чимин некоторое время активно думает, решая, как ему следует поступить. В конце он приходит к выводу, что Юнги, как его парню, безусловно, можно, а главное — нужно довериться. Омега более чем уверен, что тот поймёт младшего и разделит его душевные страдания, успокоит и заключит его в самые целительные объятия. Альфа и сам многое повидал в жизни, вероятно, у него найдутся столь необходимые в тяжелый для Чимина момент слова поддержки и утешения. Мысль об этом придает последнему мотивацию открыть дверь. Чимин делает чрезвычайное усилие над собой, чтобы подняться и неуверенно дернуть ручку. То, что Юнги видит перед собой, поражает его до глубины души, заставляя обычное беспокойство смениться ужасающей паникой. Чимин выглядит очень бледным, а красные заплаканные глаза ярким контрастом выделяются на фоне белой вампирской кожи. На щеках виднеются соленые дорожки кристальных слез, а искусанные до крови губы заставляют тревожно забить в колокол лишь одним своим видом. Честно признаться, поначалу Юнги думал, что, наверное, омега просто устал — от работы, бытовухи, повседневной рутины, от ребенка в конце концов, а потому и сорвался на требующего внимания сына. Но сейчас альфа понимает, что причина истерики Пака кроется гораздо глубже, чем простая усталость, а потому он испуганно оглядывает омегу взволнованным взглядом и спрашивает: — Чимин, что с тобой? Младший закрывает глаза и, утыкаясь лицом в собственные ладони, буквально падает на грудь Юнги, который сразу же обнимает парня, пытаясь охватить его содрогающиеся от плача плечи, и начинает успокаивающими движениями поглаживать Чимина по спине. — Что случилось, маленький? — через какое-то время вновь повторяет вопрос Юнги со всей лаской, на которую он только способен, когда истеричный плач омеги немного унимается. — Я усыпил Юто. Ты просидел в ванной целых двадцать минут. Что произошло? Я… не понимаю, — альфа выглядит очень растерянным и немало озадаченным. На его лице читается мрачность и легкий оттенок грусти от того, что он действительно не понимает, что именно происходит с Паком, теряясь в самых страшных догадках. — Пойдём на кухню? Я дам тебе воды, — в итоге решает предложить старший, потому что видеть Чимина в таком разрушенном состоянии сродни самой мучительной пытке. Омега послушно кивает и, протирая заплаканные глаза сжатыми кулаками, направляется в сторону кухни под неумолимым сопровождением Мина. Тот заботливо садит Пака на стул, а сам спешит поскорее налить стакан воды. Чимин залпом выпивает всё. Альфа садится напротив, приготавливаясь внимательно слушать. Он не торопит Пака, лишь сосредоточенно и серьезно смотрит на него, в ожидании, пока тот соберётся с силами, чтобы заговорить самому. И через несколько секунд Чимин и вправду выдавливает из себя несколько слов: — М-мой… отец. Он… ум-мирает, — заикаясь, наконец проговаривает омега, сильно жмурясь, в безуспешной попытке сдержать новую волну слез. Юнги откидывает назад голову и произносит матерные слова, закрывая глаза. Тяжелый грудной вздох, и несколько секунд уходит на осмысление болезненной ситуации. — Это уже точно? — решает уточнить альфа, на что получает слабый кивок Чимина. Юнги недолго думает, после чего неуверенно произносит: — Вероятно, ты хочешь успеть попрощаться с ним…? Вновь кивок. У Чимина нет сил, чтобы полноценно говорить и связывать звуки в целостные слова и фразы. — Нам стоит купить билеты? Если… — Юнги вдруг осекается, отводя взгляд в сторону, — если ты, конечно, хочешь, чтобы я поехал с тобой, — добавляет нерешительным тоном, как бы сомневаясь в том, что Чимину нужен будет спутник в эту поездку. Возможно, омега захочет побыть один — и это вполне нормально и понимаемо в подобной ситуации. Однако ответ Пака в момент рушит всю боязливость альфы на этот счет: — Я не смогу быть там один, — беспомощно шепчет Чимин, мотая головой так, словно до сих пор не верит в происходящее. — И следить за Юто тем более, — как бы стыдясь своего признания в этом, Чимин опускает вниз голову, в глубине души чувствуя терзающую вину перед своим сыном. Омега даже не хочет думать о том инциденте, где он накричал на Юто, тем самым сильно испугав малыша. — Чимин, все в порядке. Я тоже считаю, что тебе будет нужна моя помощь и поддержка, — горячо соглашается Мин, который изначально знал, что ему следует поехать вместе с Паком хотя бы из соображений взятия на себя хлопот с Юто, однако Юнги понимал, что, возможно, Чимин захочет побыть наедине с отцом, а потому всё зависело лишь от решения младшего, которое альфа, конечно же, уважал и которое у него, безусловно, стояло в приоритете. — Я… понимаешь, я ведь даже не знал… — произносит омега дрожащим голосом, — я понятия не имел, что он на паллиативе! Он не сказал мне… Скрыл. Я думал, у него ещё есть хоть какие-то… шансы. Да, я рассматривал разные варианты развития событий, но… но не верил, что все закончится так резко и скоро. Я не знал совсем… я не был готов к такой новости, — Чимин вновь прикусывает губу, а из его глаз катятся крупные слезы. Он мотает головой из стороны в сторону, кладя на колени руки и ногтями впиваясь в ляжки. — Малыш, — голос Юнги звучит очень нежно, а вместе с тем печально, и всё равно ощущается как оазис посреди горящей пустыни, находящийся под раскаленным жаром бушующего огня, — это и впрямь ужасно. Не представляю, что ты сейчас чувствуешь… Это очень больно — терять своих близких вот так внезапно. Всегда считал, что самая несправедливая жестокость судьбы — отбирать дорогих людей без как такового предупреждения, без возможности хоть немного осознать их уход и быть готовым к этому. Но, пожалуйста, попробуй собраться. Вряд ли отец хотел бы, чтобы ты убивался по нему таким образом. Сегодня ты можешь не сдерживать эмоции, что наполняют тебя и твое ноющее сердечко, но в дальнейшем, прошу, держись и будь сильным. Ты и так пережил очень многое… К сожалению, это жизнь, и она порой вставляет палки в колеса. Но ты должен понимать, что ты не один сейчас. Тебе больше не нужно взваливать на самого себя все горести. Теперь у тебя есть я и, пожалуйста, используй меня так, как тебе будет нужно. Используй мою любовь, чтобы быть услышанным, мою поддержку, чтобы чувствовать себя лучше, мой голос, чтобы ненадолго успокаиваться. Мы обязательно справимся… И пусть для этого понадобится время, но, пожалуйста… главное, не чувствуй себя одиноко, ладно? Знай, что ты не один и, если что, я всегда готов помочь тебе и быть рядом. Ты можешь рассчитывать на меня. — Спасибо, Юнги, — на лице Чимина волей неволей появляется печальная слабая улыбка. — Я правда… очень благодарен тебе. Знаешь, это так странно. Мой отец никогда особо не занимался мной. Мы не были близки так, как это бывает в нормальных семьях. Я бы даже сказал, мне и вправду не слишком повезло с единственным родителем, который у меня был. Он нанес мне много психологических травм, но почему-то сейчас я все равно чувствую себя чертовски ужасно, понимая, что он скоро… — омега останавливается, прикусывая губу, и впивается руками в собственные колени. Видя это, Юнги накрывает кисти Пака своими большими ладонями и дает им небольшой импульс. Чимин чувствует исцеляющее тепло, исходящее от их мягких прикосновений, словно огонь прикоснулся к снегу, который начал стремительно таять. Младший собирается с силами и продолжает душещипательную речь, которая трогает альфу до глубины души: — В общем, я к тому, что это ощущается дико странно. Конечно, я наверняка должен был отреагировать слезами, плачем. Но чтобы такой истерикой… Это лишь подтвердило тот факт, что на самом деле в моем сердце ещё теплится сильная любовь к своему отцу, несмотря на все грустное и плохое, что было в наших детско-родительских отношениях. До этого момента я и сам не понимал, насколько крепко к нему привязан… этот срыв был довольно-таки… показательным? И теперь я… я так жалею, что не был хорошим сыном… Возможно, мне стоило бы уделять отцу больше внимания и быть более… заинтересованным? Я как будто просто выполнял свое дело — автоматически и бездушно. Заработал — отправил деньги. Раз в неделю позвонил из вежливости — узнал как дела. Сейчас я понимаю, что я должен был сделать гораздо больше… но теперь… уже никогда этого не исправлю, — в глазах Чимина вновь скапливаются слезы, и омега жмурится, вновь начиная судорожно подрагивать от приступов разрывающего маленькую фигурку плача. Юнги берет обе его руки в свои, тесно сплетая их пальцы друг с другом. Пару секунд он вглядывается в лицо Чимина с расстроенным беспокойством, после чего произносит — негромко, ровно, но очень меланхолично: — Чимин, ты не был для него хорошим сыном, как и он никогда не был для тебя хорошим отцом. Понимаю, звучит не очень, особенно сейчас, в столь тяжелый момент, но мне правда чертовски больно видеть, как ты винишь себя. Пожалуйста, не нужно заниматься самобичеванием — так тебе будет ещё сложнее пережить утрату. Ты только преумножаешь её, закидывая себя камнями. Таким образом ты не делаешь лучше никому — ни себе, ни уж точно отцу, который, я уверен, сейчас и так морально чувствует себя крайне паршиво. Я понимаю, что ты ощущаешь. Это очень тяжело и больно. И истерика у тебя такая, потому что ты действительно недооценивал свою любовь к нему. Ты всегда был сильно к нему привязан, как бы он не относился к тебе и что бы не происходило в вашей жизни на тот момент. Такое часто бывает у детей, которые имеют лишь одного родителя. Сейчас ты удивляешься самому себе и своей реакции, но вскоре ты поймёшь, что место в твоем сердце, отведенное отцу, было гораздо больше, чем ты себе представлял. Но, к сожалению, что сделано, то сделано, и этого уже не исправить. Нужно сосредоточиться на настоящем и будущем. Если хочешь плакать — плачь. Выражай свои эмоции, как тебе только вздумается: злись, кричи, плачь… Главное, не держи в себе, ладно? И если хочешь побыть один, скажи. — Нет… — тут же произносит омега и поднимает глаза, полные посмертной тоски и прозрачных слез, словно испугавшись слов Мина: — Один я сойду с ума. Будь со мной… Пожалуйста, — умоляющий взгляд, которому Юнги, конечно, никогда не сможет отказать в своей жизни. Альфа лишь встает и, подходя сзади, склоняется над Паком, обнимая того за плечи, тем самым доказывая свою безграничную поддержку и ощущение близости, которое так необходимо сейчас Чимину. Юнги изо всех сил пытается сделать так, чтобы вся боль, грусть и отчаяние хотя бы чуть-чуть ослабили свою удушливую хватку под напором его объятий. Юнги был бы счастлив, если бы хоть толика тех слез и волнений, которые ощущает сейчас Чимин, передалась и ему. Старшему больно видеть омегу в подавленном состоянии, но, к сожалению, всё, что он может сделать сейчас — это быть с ним рядом. И Чимин ценит это, полностью доверившись альфе, растворяясь в нем и его объятиях.***
Следующим же утром парни вылетают в Пусан. Благо у Юнги имеются деньги с последней зарплаты, которые Чимин обещается возместить, но получает на это лишь отмашку и настойчивую просьбу альфы забыть об этом. Омега не спорит, потому что не может думать ни о чем другом, кроме как об отце. В другой раз он бы, конечно, попрепирался с Юнги хотя бы для вида, но сейчас у него нет ни сил, ни желания тратить время на бессмысленные стычки. Пак еле держится, особенно на глазах у Юто, с которым Чимин все же поговорил накануне вечером. Вряд ли малыш что-то понял из пламенных речей и слов искренних извинений папы, но чувство того, что конфликт исчерпан, умиротворенно воцарилось в маленьком сердечке, ещё не знавшем большого горя. Чимин вдруг снова стал ласковым и добрым — и эту перемену ребенок чувствовал всей душой, а потому сразу потянулся к омеге, забыв про все болезненные обиды. Весь перелет, пусть и недолгий, но мучительный для Чимина, он погружался в мрачную паутину мыслей, не позволяя себе расслабиться или хотя бы вздремнуть на жалкие полчаса. Он не спал всю ночь, задремав лишь на двадцать минут под утро, но затем прозвенел тревожный будильник, оповещающий о том, что пора ехать. Единственное, что успокаивает Чимина в такой момент — это крепкая рука Юнги, что горячо сжимает непривычно ледяную ладошку Пака на протяжении всего небесного пути. При этом альфа сам чувствует себя ничуть не лучше: он ужасно переживает за омегу, хоть внешне и остаётся относительно собранным и спокойным. Ему тяжело видеть любимого человека, преисполненного очередных страданий. Юнги искренне недоумевает: почему жизнь просто не может оставить их в покое? За что судьба столь жестоко поступает с ещё совсем юным омегой, который всю жизнь несёт непосильную ношу на своих хрупких плечах? В глубине души Юнги жалеет Чимина, но поскольку знает, что последний не терпит подобного чувства в свою сторону, предпочитает молчаливо сострадать и делать все, что в его силах на сей момент. Чимин мысленно благодарит альфу, так как и вправду не представляет, что бы без него делал. Поддержка Юнги ощущается им незримо и бестелесно: она как невесомое покрывало укутывает его, стараясь спрятать от всех проблем. К тому же, весьма удобно, что сейчас именно Юнги в большинстве своем занимается Юто — кормит, играет, одевает и прочее. Сам Чимин бы ни за что не смог уделять ребенку достаточное внимание, он совершенно точно забыл бы какие-нибудь важные вещи в поспешных сборах, не смог бы приготовить с утра еду и уж тем более развлекать Юто, который даже не представлял, куда тащат его странные взрослые. Сам мальчик словно чувствовал, что папу лучше сейчас не трогать, а потому интуитивно больше тянулся к Юнги, который с большой охотой и заботой стремился помочь ему. И здесь уже Чимин был благодарен собственному ребенку за то, что тот, в силу возраста ещё не способный осознать ситуацию в полной мере, где-то внутри себя все-таки понимал, что как никогда притихший папа является таковым не из-за простых мелочей. Как в прострации Чимин добирается до госпиталя. Он был здесь всего пару раз, когда навещал отца, приезжая в Пусан в течение учебного года на каникулы. Сейчас же омега чувствует себя лишним, недостойным находиться в большой и оттого пугающей больнице, даже в последние дни жизни своего родителя. Чувство вины гложет и разбирает Чимина на множество запчастей, которым, казалось, уже никогда не суждено было собраться в единое целое. Парни заполняют какие-то бумаги, пока стоят у стойки регистрации. Всё это Чимин делает на автомате, не особо вникая в суть. Их провожают в кабинет главного врача, который спокойным и ровным голосом долго обрисовывает картину происходящего. Чимин еле вникает в смысл сказанного: медицинские термины совсем не воспринимаются его воспаленным и уставшим мозгом, даже несмотря на то, что врач старается весьма внятно объяснить и растолковать их. Одно омеге удается понять точно — шансов нет и уже не будет. Отец практически на исходе, а его дни безжалостно сочтены. Чимин не помнит даже то, как они добираются до палаты. Как медбрат неловко и сочувствующе приоткрывает дверь и одним лишь печальным взглядом приглашает их пройти внутрь. В палате оказывается не слишком светло, но и не темно. Лампа не включена, но дневного света из большого окна хватает, чтобы создавать видимость и освещать небольшую комнату, состоящую из светлых стен, тумбочки, шкафа и одиноко стоящей кровати. Чимин уже и забыл, как это место выглядело в последний его визит, но теперь он вспомнил достаточно, чтобы понять, что многое осталось прежним, но самое главное — изменилось. Даже погода стоит сегодня хмурая и пасмурная, из-за чего палата кажется унылой и серой, уже заранее создавая ощущение тоски и грусти. Только сейчас Чимин очухивается и осознает, что все-таки происходит. Они, вместе с Юнги и Юто, вылетели в Пусан первым же рейсом, прямиком из Сеула, потому что его родной отец находится в тяжелом состоянии, рискуя умереть в любой момент. Омега округляет глаза и часто моргает, пытаясь развеять неутешительную больничную картину, которая не вызывает у него художественного восторга, но вскоре понимает, что перед глазами — суровая реальность, а не плод собственного воображения. На ватных ногах Чимин подходит к кровати, словно боясь, что на ней уже лежит мертвец, преждевременно покинувший этот мир, не успев сделать самого главного — попрощаться с сыном. Пугает ещё и то, что человек не шевелится — это заставляет Чимина напрячься, а сердце тревожно забиться чаще. Омега испуганно опускает взгляд вниз. Миг — и он встречается с родными темными глазами, резко открывшимися в момент долгожданной встречи. Чимин пугливо, а вместе с тем облегченно отшатывается от мужчины, который, слава Богу, ещё живой. Пару секунд отцу понадобилось, чтобы осознать, кто находится перед ним. Чимин в это время переводит дух, пытаясь унять бушующие эмоции, готовые в любую минуту одержать верх над ненадежным самоконтролем Пака. — Чимин? — немощный голос, напоминающий слабое колыхание ветра. — К-как ты? — омега удивляется самому себе: он жив и его существованию ничего не грозит, но почему-то собственные слова звучат также слабо и измученно, как у его отца, если вообще не хуже. Молчание, говорящее само за себя. Чимин догадывается, что наверняка спросил непростительную глупость, а потому нервно сглатывает и, вновь собираясь с силами, подходит ближе. Теперь же ему удается хорошо разглядеть отца. Прошло несколько месяцев с их последней встречи, но нельзя не заметить, как сильно изменился мужчина: потухшие глаза, губы практически сливаются с цветом кожи, а сам мужчина выглядит осунувшимся, опухшим. Некогда коренастый, здоровый и сильный, теперь он кажется увядшим цветком, над которым хорошенько поиздевалась жизнь. Конечно, последствия серьезной болезни не прошли даром: она жестоко забрала всё, что ранее имел альфа, жестокой печатью оставив на нем лишь страшные следы своего властвования над ним. Чимин пробегается глазами по крупным шишкам на голове отца. По медицинскому дренажу, который прикреплен к почти бездыханному телу. По заметно постаревшему лицу, морщины которых расползлись на сухой бледной коже, словно обозначения витиеватых рек на подробной географической карте. Несмотря на мучительные боли, отец заметно пополнел ввиду гормонов, которые ему кололи для поддержания жизнедеятельности организма и необходимых показателей. Красные глаза с лопнувшими капиллярами отталкивали, к тому же, белок глаза выглядел серо-желтым, практически неживым. Нет, не такого отца прежде знал Чимин. Чувство разрушительной жалости заполняет сердце, и омега еле сдерживается, чтобы не заплакать, глядя на беспомощность своего родителя. — Чимин, не смотри так, — горькая усмешка, заставляющая поразиться медлительности мышц лица мужчины, которые еле-еле позволяют ему приподнять вверх левый уголок губ. — Я ведь ещё не умер. — Д-да, — механически кивает Чимин, не зная: радоваться этому или плакать. — Я хотел увидеться с тобой не для того, чтобы снова говорить о себе. Я очень слаб, но я все еще жив. И хочу последние минуты, часы, дни провести с вами. — Хорошо, — отвечает Пак, не зная, о чем ему говорить сейчас. Интересоваться самочувствием, обсуждать посторонние темы, толкать душещипательную речь… Чимин хотел бы понимать своего родителя с полуслова, но, к сожалению, они совсем не знают друг друга. Омега не представляет, как себя вести с ним. Однако отец берет ситуацию в свои руки. — Юто… Он с тобой? — спрашивает альфа голосом, в котором сквозит хорошо читаемая надежда. Он и впрямь теряется, не увидев внука на руках сына. — Да, конечно! — только сейчас Чимин вспоминает об Юнги и Юто, все еще молчаливо стоящих далеко в дверях. Пак поворачивается и глазами просит их подойти ближе. Юнги, все это время державший мальчика на руках, медленными шагами приближается к кровати. Мужчина несколько напрягается, когда видит незнакомое лицо, которое никак не ожидал увидеть в своей палате, и не может сдержать удивления. В этот момент даже его вид, изнутри напитываясь эмоциями, приобретает более оживший человеческий вид. Чимин понимает, что, вероятно появление Юнги для отца вышло незапланированным и резким, а потому мысленно дает себе подзатыльник, совершенно не понимая, как он мог забыть предупредить альфу о том, что приедет к нему не один. Чимин пытается спасти ситуацию, неловко произнося: — Это… мой парень. Его зовут Мин Юнги, — омега отчего-то краснеет и опускает взгляд вниз, словно боясь реакции своего родителя. Ощущение, что Чимин подросток, впервые приведший в гости своего возлюбленного, с которым они познакомились в школьном спортивном зале. — Здравствуйте, — вежливо говорит Юнги и кланяется, насколько это возможно на руках с Юто. Отец молчит, и в этот момент все присутствующие замирают в томительном ожидании, так как реакция мужчины может выйти слишком непредсказуемой. — Здравствуй, — наконец произносит он, прищуриваясь из-за сильно упавшего во время болезни зрения, и осматривает альфу внимательным взглядом. После пары секунд досконального изучения его наружности, больной добавляет более расслабленно: — Будем знакомы. Пак Хёнсу, — и он протягивает руку вперед. Она дрожит, еле поднимаясь на нужный уровень, но Юнги уже спешит решительно перехватить ее в воздухе, скрепив крепким рукопожатием. Что-то неописуемо важное происходит в этот момент. Ослабевшая рука встречается с сильной рукой опоры, которая поддерживает больного человека и словно приподнимает вверх. Одновременно они отпускают руки, а Юнги предусмотрительно наклоняется ниже, будто пытаясь сократить обратный путь руки мужчины, чтобы тому было легче вернуть ее в прежнее положение. — Мне очень приятно познакомиться с вами, господин Пак, — наконец произносит Мин и вновь кланяется, но в этот момент уже и Юто дает знать о себе, по всей видимости, устав сидеть на руках Юнги без дела. Мальчик хнычет и лепечет какие-то нечленораздельные звуки, стараясь привлечь внимание к своей персоне. — Взаимно, — отвечает Хёнсу, после чего переводит любящий взгляд на внука. Даже его глаза, на которые наложен отпечаток изматывающей болезни, вмиг смягчаются и отражают толику нечаянной радости и душевного тепла. — Привет, Юто, — протягивает альфа, слабо улыбаясь при одном только взгляде на сильно подросшего мальчугана. — Как давно я тебя не видел… Он ведь и не помнит меня совсем…? — отец отводит взгляд в сторону Чимина, на что получает виноватое пожатие плечами и слабый кивок головы. — Я твой дедушка, — поясняет мужчина, смотря на внука. Тот выглядит немного испуганным и удивленным, но вместе с тем любопытным и готовым в любой момент рискнуть, лишь бы уже заняться чем-то. Между тем Хёнсу продолжает: — Я бы взял на руки подержать тебя, но не могу… нога и позвоночник болят при малейшем вздохе, — с грустью вздыхает он, печально прикрыв глаза. — Тогда, может быть, вы хотя бы поздороваетесь с ним? Ну, как сделали это со мной сейчас. Чисто мужским рукопожатием, — внезапно предлагает Юнги, стараясь найти хоть какой-нибудь выход из сложившейся ситуации и предложить достойную, а главное легко осуществимую альтернативу. — Давайте! — в ослабленном голосе альфы внезапно слышится утерянная когда-то бодрость. — Юто, пожмешь мне руку? Понимаю, какой я страшный, но все же ты мой единственный внук… Юнги, больше не говоря ни слова, поворачивает Юто к себе лицом и, заглядывая в его круглые темные глаза, спрашивает: — Юто, пожмешь руку своему дедушке? Мальчишка задумчиво молчит, но уверенность Юнги во взгляде и низком голосе придают ему смелости, а потому он поворачивает голову в сторону Хёнсу, тем самым как бы давая свое безмолвное согласие. Уже в следующую секунду скрепляется ещё одно немаловажное рукопожатие: дедушки с его внуком. Ладошка Юто совсем маленькая, невесомая — она сразу тонет в широкой ладони Хёнсу, которую тот нежно поглаживает, словно пробуя изучить прикосновения к своему внуку. Через несколько секунд они отпускают руки, и видно, что взрослый альфа делает это очень нехотя, но Юто уже спешит соскочить с рук Юнги и оказаться на своих ногах. Мин, не смея перечить воле малыша, наконец отпускает его, и Юто уверенно встает на пол, упираясь руками в край кровати, за которую неумело держится. — Он уже и ходит? — спрашивает Хёнсу, наблюдая за активными действиями ребенка. — Да, — коротко отвечает Чимин, с гордостью наблюдая за своим талантливым сыном. — Как же он вырос… — качает головой альфа, не веря своим глазам. Его болезненное лицо украшает сияющая улыбка, которая вскоре меркнет, и в комнате снова становится катастрофически темно. Отец находит этому следующее объяснение: — Жаль, что я больше не смогу наблюдать за его взрослением. И вновь тяжелое молчание воцаряется в палате, нависая над присутствующими страшным, но неизменным роком. Чимин нервно кусает губы, постоянно пытаясь сдерживать поток слез, Юнги обретает сосредоточенное и как никогда серьезное выражение лица, а Юто, так ничего и не понимая, с интересом наблюдает за унылыми взрослыми, при этом не пытаясь слишком активничать и шуметь, так как волей неволей перенимает настроение своих ближних. — Ладно вам, бросьте! Я позвал вас сюда, чтобы провести последние дни своей жизни в кругу семьи. Пока я ещё живой, а потому хочу видеть свет, который вы дарите мне своим присутствием. После этого Чимин как будто решает, что отец прав. Будет ещё тяжелее и грустнее, если в эти последние часы они вчетвером будут унывать и плакать. А потому омега принимается развеявать обстановку, стараясь рассказывать отцу все последние новости из их жизни. По итогу мужчина действительно отвлекается. Он говорит мало, больше предпочитая слушать своего сына. Юнги, видя смелые и отважные попытки Чимина держаться, расцветает и чувствует огромную гордость за силу духа своего мальчика. Все заботы с Юто он полностью берет на себя, в то время как Пак старается как можно больше времени уделить отцу. В какой-то момент все четверо ощущают душевное единение друг с другом: диалог строится сам собой, Юнги также знакомится ближе с Хёнсу, а Юто наконец расслабляется и начинает вести себя более активно и весело, чем очень радует своего дедушку, который с нескрываемым умилением смотрит на проказы маленького внука. Однако всему настает конец. В палату заходит врач и, извиняясь, оповещает парней, что Хёнсу нужно пройти необходимые процедуры для облегчения его тяжелого состояния. Они нехотя прощаются друг с другом, а с Чимина все же слетает маска непринужденного поведения, которое очень хотел бы видеть его отец. Он с чертовской болью окидывает мужчину тяжелым взглядом и, понимая, что ещё чуть-чуть, и Пак не сможет сдержать слезы, решает поскорее покинуть палату. Оказавшись в конце длинного коридора, Чимин наконец дает волю слезам. Он рыдает навзрыд, впиваясь зубами в тонкое запястье, чтобы его плач был не так громко слышен. Юто, не понимая, что случилось буквально через минуту после того, как его папа живо и интересно беседовал с дедушкой, удивлённо пугается и, не зная, каким образом утешить своего родителя, сидя на руках Юнги, тянет маленькие ручки к омеге и мягко гладит его по голове. Юнги молча обнимает Чимина со спины, положив подбородок ему на плечо. Одной рукой он держит Юто, а другой старается ласково и успокаивающе поглаживать Пака. Пока он не лезет к Чимину с душераздирающими разговорами, потому что понимает, что омеге это сейчас не нужно. Он не в состоянии трезво оценивать ситуацию и видеть её под другим углом. Юнги обязательно поговорит с Чимином позже, когда тот будет более спокоен и собран, а сейчас всё, что альфа может сделать — это физически и тактильно поддержать младшего.***
Все оставшееся время Чимин не хочет покидать больницу. Он практически бьется в истерике, если кто-то (будь то врачи или же сам Юнги) начинает уговаривать его отдохнуть или хотя бы пару часов вздремнуть. В конце концов поняв, что с упрямством Чимина ему не справиться, альфа каким-то неведомым для омеги образом договаривается с врачами о том, чтобы им предоставили свободную палату на время пребывания в больнице. Изначально, ещё до приезда в Пусан, парни рассчитывали, что снимут номер в гостинице, но сейчас, когда Чимин увидел своего отца спустя долгий период разлуки, он понял, что больше никуда не уйдёт от него. Он уговаривает Юнги пойти отдохнуть в отеле, поскольку на нем сейчас лежит ответственность за Юто, который между прочим ребенок и все ещё требует внимания и заботы, а также соблюдения режима дня и рациона питания. Однако альфа боится оставлять Чимина одного здесь: он действительно переживает за его нестабильное эмоциональное состояние, а потому не хочет надолго отпускать его из-под своего взгляда. В итоге было принято решение остаться в госпитале. Юнги такой вариант более менее устроил, а потому он сразу ушел в палату, чтобы усыпить Юто. Чимин остался сидеть возле кровати отца, с ужасом наблюдая за тяжело вздымающейся грудью мужчины. Таким образом прошло почти три дня. Чимин по возможности всегда был рядом, не желая отходить ни на шаг от своего отца, который с каждыми прожитыми сутками выглядел все более слабым и истощенным. Состояние становилось всё хуже и хуже, боли — всё мучительнее, а сам Хёнсу почти ничего не ел, не говорил, лишь слабо смотрел на то, что его окружало. Его сильно упавшее зрение позволяло разглядеть туманное и бледное лицо сына, не менее уставшего, чем он сам. За это время Чимин действительно похудел, потому что кусок не лез ему в горло, а также приобрел характерные круги под красными заплаканными глазами и сухие, порванные до крови губы. Пак больше не впадал в истерику, как это было в первый день. Сейчас он словно принял ситуацию и смирился с ней. Правда это не мешало ему периодически плакать, однако теперь он делал это тихо, наедине с собой. И лишь благодаря Юнги с Юто Чимин находил в себе силы просыпаться после рваного тревожного сна, на который выделял не более трёх-четырех часов, не в силах уснуть больше. Внутри него закрепилась отчетливая боязнь того, что именно в момент его сна отец может отойти в иной мир, а потому Пак не собирался давать этому страху шанс проявить себя. Через трое суток отец стал совсем плох. Он вообще мало походил на живого человека, медленно моргал, поднимая тяжелые веки, испытывал страшные боли и находился в заведомо обреченном состоянии. Сейчас Чимин позволил себе отойти поспать. Он долго не мог уснуть, чувствуя, как съедают его изнутри тревога и панические переживания. В конце концов, когда ему все же удается отключить мозг, Пак видит странный сон. Чимину снова четыре года, но он наблюдает за собой как бы со стороны, словно смотрит фильм, в котором маленький смешной карапуз весело вбегает в гостиную. Комната в квартире уютна, хорошо обустроена и видно, что к ней прикладывал руку хранитель домашнего очага. Прибранная квартира под мягкими солнечными лучами, без приглашения проникающими прямиком из окна, выглядит очень тепло и мило, в ней так комфортно, как не было никогда. Чимин помнит, что таким их дом был, когда был жив папа — человек чистоплотный, любящий наводить порядок и создавать вокруг себя уют, который разливался по каждому уголку. Во что превратилось их скромное жилище после — лучше было не вспоминать. Пока Пак предается приятным воспоминаниям, он и не замечает, как маленький мальчуган подлетает к небольшому журнальному столику, на котором стоит фарфоровое блюдце со сладостями и фруктами, а чашки с чаем создают чарующий аромат. Но самое удивительное оказывается даже не это — за столом сидят родители. Оба родителя. Живые и здоровые, их радостные улыбки озаряют светлые лица, а руки находятся в слабом переплетении меж собой. Взрослые общаются и смеются, а голоса, негромко переговаривающиеся о чем-то, создают гармоничную, звучную мелодию. Счастье в их глазах кажется бесконечным, таким же неиссякаемым, как любовь, в которой они купаются каждый день. Маленький Чимин весело прыгает вокруг них, после чего залезает на диван и удобно устраивается под боком папы, сладко зевая. Он отдыхает в объятиях безопасности, окруженный любовью и заботой своих родителей. Картина выглядит настолько идеальной, а вместе с тем далекой, что Чимин, взрослый Чимин, который наблюдает за этим со стороны, чувствует, как глаза наполняются умилительной ностальгичной влагой. Неужели они и вправду когда-то жили вот так? Но вдруг, комната погружается в темноту — она проникает сквозь щели в шторах, застилая тепло и свет. Все семья резко перестает улыбаться, а смех глохнет, их лица вмиг становятся грустными и задумчиво-серьезными. Чимин ощущает, что что-то не так, что что-то угрожает их безупречной идиллии. Маленький Чимин испуганно поворачивается лицом к папе. Он пытается достучаться до него, чтобы понять в чем дело, пробираясь сквозь мрачные оттенки тревожного изменения. Вскоре мужчина медленно поворачивает голову в сторону четырехлетнего сына. На его лице отражается глубокая печаль и тяжелое беспокойство. Он бережно берет пухлые руки мальчика в свои и произносит виноватым тоном: — Сынок, я должен уйти. Прости. Чимина охватывает тихий ужас. — Куда уйти, папочка? — лепечет маленький сын, вот-вот готовый заплакать, так как на его круглых глазках уже начинают скапливаться слезы безудержного отчаяния. Ответом на наивный вопрос мальчишки служит только слезная улыбка мужчины и безмолвные объятия, после чего следует горячий поцелуй в лобик. — Будь сильным и добрым мальчиком, Минни. Мне жаль, что я оставляю тебя так рано. Но знай, что я всегда буду рядом с тобой, здесь, в твоем сердце, — и он мягко протягивает Чимину изящный медальон с красивым изображением скрепленных рук на золотой цепочке. Папа вкладывает его в маленькую ладошку сына, после чего заглядывает в глаза уже вовсю плачущего малыша и шепчет: — Прости меня, Минни. Я люблю тебя, мой малыш. Далее — темнота. Всё исчезает в каком-то вихре, и Чимин видит новую картину. Теперь Пак не ребенок и не четыре года. Кажется, теперь уже настоящее время трагически транслируется во сне. Чимин вновь является сторонним наблюдателем. Он порывается сделать шаг вперед, но не сдвигается ни на сантиметр. Парень предпринимает новую попытку оказаться в больничной палате, возле койки измученного отца, но в какой-то момент шокировано замирает. Возле кровати почти бездыханного тела его родителя стоит папа. Именно такой, каким его помнило детское сознание Чимина — молодой красивый мужчина с миловидными чертами лица слабо улыбается, а сам его лик сияет какой-то неведомой силой и тихой радостью. Чимину на секунду кажется, что его папа похож на ангела, не хватает только волшебных крыльев за его спиной. Мужчина держит одну руку на голове отца, ласково поглаживая её, а другой — сжимает ладонь больного альфы, находящегося в практически бессознательном состоянии. — Его время пришло, Чимин, — грустно произносит папа, с сожалением смотря в глаза сына. — Спасибо тебе за то, что был рядом с ним всё это тяжелое время. От себя лично — я горячо благодарю тебя, что не оставил моего Хёнсу одного, не бросил, несмотря на то, что он не стал для тебя примерным родителем, — папа с разочаровывающей грустью осматривает больного на койке. — Я знал, что ты обязательно вырастешь сильным, замечательным человеком, с большой душой и горячим сердцем, сыном, которым я смогу гордиться. Но теперь… позволь Хёнсу уйти со мной, — и папа сжимает руку альфы со всей силой и пылким рвением. — Отпусти его ко мне. Пожалуйста. Чимин хочет сказать что-то, но понимает, что в этом сне ему даже не предоставлен бесценный дар речи. Слова не слетают с его уст, он не может издать ни единого звука. Между тем папа ещё раз виновато оглядывает сына и с одновременным сожалением и любовью в голосе произносит: — Мы всегда будем рядом с тобой, помни об этом. Мы любим тебя, малыш. В этот момент свет вновь гаснет и воцаряется кромешная темнота. Чимин резко просыпается со сбитым напрочь дыханием и крупными слезами на щеках. Проникая глубоко в его душу, этот сон мерцает словно предупреждение, красная сирена воет и говорит не медлить ни секунды. Ужасающая паника охватывает Чимина. Пак сразу же понимает, что это сон. Очень необычный, почти что сказочный и волшебный, он является плодом бурного воображения, которое все эти дни рисовало Чимину собственное сознание. Он уже не раз представлял себе подобные сцены, мечтал услышать такие слова от папы, если бы когда-то Пак смог увидеть его бестелесный призрак. Но омега даже не думал, насколько реалистичным и трогательным сном могут обернуться его отчаянные фантазии. Чимин все ещё пребывает в шоке от только что случившегося с ним сна, но сейчас ему некогда его осмысливать. «А если я опоздал», — в панике проносится тревожная мысль в голове Пака, и он стремглав выскакивает с кровати, практически выбивает дверь и по пути в нужную палату буквально сбивает двух человек с пути, совсем не замечая ничего из этого. На входе он сталкивается с взволнованным Юнги, глаза и выражение лица которого уже заранее дают Чимину всё осознать без слов. — Я только хотел бежать за тобой, — еле дыша, произносит альфа. В его ногах путается Юто, тоже не на шутку взволнованный и испуганный. Чимин оглядывает обоих, после чего, не произнося ни единого предложения, входит в палату. В ней находятся лечащий врач отца и медбрат. Оба с тихим сочувствием поворачиваются к Чимину и виновато опускают глаза, как бы говоря: «увы, мы сделали всё, что было в наших силах». — Ему совсем плохо? — дрожащим голосом произносит Пак, огромными красными глазами глядя на медиков. — Боюсь, время идет на минуты, — тихо произносит врач, дабы не беспокоить и без того тяжелое состояние больного. — Мы предлагали господину Хёнсу реанимацию, но он категорически против и еще заранее подписал все необходимые документы. — Оставьте нас. Пожалуйста, — еле выдавливает из себя Пак, и оба врача понимающе кивают, уважительно выходя за пределы мрачного помещения. Вместо них на пороге неловко появляются Юнги с Юто. — Юнги, я не уверен, что Юто должен видеть это… — начинает было произносить Чимин, но внезапно раздаётся совсем тихий и почти безжизненный голос сзади. — Дайте мне попрощаться с ним. Пак вздрагивает и испуганно поворачивается. — Отец… — дрожащими губами произносит он, чувствуя, как по щекам катятся истерические слезы. Однако Юнги тут же выполняет просьбу умирающего и послушно подносит Юто к мужчине, который, кажется, за эти три дня состарился ещё лет на десять. — Юто… прости меня за то, что я не смог стать для тебя достойным дедушкой, — на лице Хёнсу появляется совсем слабая совестливая улыбка, после чего следует тяжкий вздох. — Я мог бы сказать тебе очень много, если бы у меня были силы… Но сейчас я прошу тебя об одном. Расти здоровым и слушайся своего папу. Защищай и люби его. Он у тебя действительно замечательный. Вопреки всему… — произносит мужчина, с грустью отмечая про себя то видимое отличие между тем, каким никчемным родителем был он и каким чудесным родителем стал его сын. — Я люблю тебя, — и мужчина мягко улыбается, глядя на ещё мало чего понимающего внука, который заинтересованно смотрит на него большими печальными глазами. По инерции, словно что-то почувствовав, Юто берет дедушку за большой палец руки и обхватывает его, крепко сжимая. — И я любю, — произносит он, после чего альфа издаёт тяжелый, почти изнывающий вздох. Если бы у него были силы, он бы обязательно расплакался, но на данный момент он не может сделать даже этого. А ведь ему ещё столько всего нужно будет сейчас сказать! — Юнги… — наконец произносит Хёнсу, переводя тяжелый взгляд на немало удивившегося альфу, который не ожидал, что и ему будет посвящена речь. — Я знаю тебя всего три дня, но я увидел в тебе то необходимое, что требуется Чимину. Мы не знакомы близко, но ты мне… очень понравился. Поэтому, пожалуйста, помоги Чимину справиться с моим уходом и помогай справляться ему со всем, что ему ещё предстоит пройти. Знаешь, я очень рад, что ты приехал сюда с Чимином. В последние дни я много думал над тем, на кого я его оставлю… я знаю, что он уже давно самостоятельный и не нуждается в моей помощи… Скорее, наоборот, — горькая усмешка, — но с твоим появлением мне стало гораздо, гораздо спокойнее на душе. Поэтому, пожалуйста, береги моего сына, — и жалобный взгляд проходится по Юнги, который словно замирает и каменеет от этого наставления. В момент он приходит в себя и взволнованно произносит: — Да-да, конечно! Господин Пак, не волнуйтесь… Я буду делать всё, чтобы помочь Чимину. И буду помогать ему до конца. Он мой истинный омега, которого я очень люблю. Вы можете на меня рассчитывать, — Юнги говорит с такой непоколебимой твердостью и уверенностью, что у Хёнсу вновь падает камень с плеч. Он счастлив, что ему есть на кого положиться, и на какого альфу оставить единственных близких людей, что у него есть. Мужчина замолкает и закрывает глаза, переводя дух. Все-таки ему очень тяжело говорить, он прилагает титанические усилия над тем, чтобы изъясняться внятно и слышимо для других. У него чертовски раскалывается голова, так, как, наверное, ещё никогда не болела за всю его тяжелую и мучительную болезнь. Ногу он совсем не чувствует ещё со вчерашнего дня, зато страшные боли в спине заставляют его сдерживаться, чтобы не закричать от пронизывающей насквозь боли. Однако ему нужно собраться в последний раз. В самый важный и значимый для него. — Чимин, — тихое имя сына на собственных устах звучит слабо и беззвучно, но омега понимает, что настал и его черед. — Юнги, ты можешь забрать Юто и… выйдите, пожалуйста, — умоляюще просит Чимин, смотря жалобными глазами на старшего. Почему-то ему очень хочется остаться наедине с отцом. Услышать речь, предназначенную ему, находясь в полном одиночестве столь узкого круга своей семьи, который безбожно рушиться и замыкается в одной лишь маленькой точке. Юнги кивает и без слов подхватывает притихшего мальчугана на руки, после чего напоследок кланяется мужчине и выходит за дверь. Юто успевает печально помахать рукой дедушке. Оставшись наедине с отцом, Чимин дрожащими руками хватается за край табуретки и пододвигает её ближе к кровати, медленно присаживаясь на неё. Он делает это по двум причинам: первая — он больше не может стоять, так как ноги его не держат; вторая — Чимин хочет слышать всё, что говорит альфа, а потому старается придвинуться как можно ближе к нему. — Чимин… — на выдохе произносит Пак-старший, еле открыв глаза. — Минни… — говорит он ласковую форму имени сына, такую, какую обычно использовал его папа. От этого уменьшительно-ласкательного обращения Чимин вздрагивает. Он впервые в жизни услышал её от собственного отца. — Мне нужно сказать тебе очень многое. Но, к сожалению, я уже не могу… Надеюсь, ты не обижаешься на меня за то, что я отказался от реанимации. Честно говоря, я безумно устал от всех этих махинаций, которые мне ни капли не помогают. Поэтому я хочу уже поскорее уйти, но сделать это мне хочется тихо, спокойно, в кругу родных мне людей, а не чужих врачей и бесполезных дефибрилляторов. Конечно, я очень сожалею, что был для тебя плохим родителем. В больнице, будучи прикованным к этой койке, у меня было много времени, чтобы подумать над теми или иными вещами. И, черт… мне действительно очень жаль, что я почти не занимался тобой. Был груб и холоден. Но даже после этого, узнав о моей болезни, ты не оставил меня, а до конца помогал — морально, материально… Ты человек с огромным сердцем, Чимин. Я поражаюсь, откуда в тебе столько силы и отваги, столько принципиальности и милосердия, доброты… ведь я совсем не занимался тобой… Думаю, это всё твой папа. Наверное, он успел заложить в тебе зерна добродетелей, которые в итоге действительно проросли, несмотря на все сорняки и ливни, неплодородную почву, что были в твоей тяжелой жизни. Конечно, ты и сам многое сделал для собственного развития. И пусть я никогда не говорил тебе этого… но ты очень умный и талантливый мальчик, который заслуживает самую лучшую жизнь. И я надеюсь, она у тебя ещё будет в далёком будущем. По щекам Чимина катятся слезы, а сам он еле слышно всхлипывает, не открывая своего взгляда от осунувшегося лица отца. Он впитывает каждое сказанное им слово, которое словно кинжалом вонзается в его тело, оставляя глубокие и больные раны. — Знаешь, с одной стороны, мне очень жаль уходить сейчас. Особенно грустно расставаться после нескольких дней, проведенных вместе с вами. Вы втроем действительно скрасили мои последние серые будни. Я очень рад, что вы приехали. Это были лучшие дни в моей послеболезененной жизни. Спасибо вам за это. Повисает угнетающее молчание, прерывающееся лишь тихими всхлипами Чимина, который несмотря ни на что, все ещё ждёт продолжения. И оно наступает: — А с другой стороны… я счастлив. Я счастлив, что мои мучения закончились. Ты не представляешь, какие боли я испытывал все это время. Насколько слаб стал. Поэтому я рад, что скоро всё закончится… И знаешь… — отец задумчиво возводит глаза вверх, переводит дух и продолжает: — я очень надеюсь, что скоро встречусь с твоим папой. Я стал плохим родителем, потому что не смог смириться с его утратой… до сих пор не могу, — на глаза Хёнсу выступают слезы. — Я понимаю, что это не оправдывает меня, как твоего отца, но я хочу, чтобы ты знал причину. Я очень любил твоего папу. Когда он умер, я думал, что пройдет время, и я смогу… продолжить жить дальше. Но я не смог. Не было ни дня, когда я бы не вспоминал о нем. Я оказался слаб, и так и не смог смириться с утратой мужа, которого любил больше жизни. Но теперь… я действительно очень надеюсь, что мы встретимся. Наконец. Встретимся, — медленно повторяет слова мужчина, сжимая скулы. — Обещаю, вы обязательно встретитесь. Я это точно знаю, — кивает Чимин, вспоминая о недавнем сне и стирая поток слез с лица тыльной стороной своей горячей ладони. — Я верю тебе, — говорит отец совсем тихо, но Чимину все же удается его услышать. — Передай ему от меня привет, — всхлипывает Чимин, шмыгая носом и пытаясь улыбнуться сквозь слезы. — И передай, что я очень люблю его. Я люблю вас обоих. — Хорошо, — еле слышно хмыкает господин Пак, улыбаясь. — Я тоже тебя люблю, Чимин. Прости меня. За всё прости. — И ты меня прости, — шепчет Чимин одними губами и берет руку умирающего мужчины в свою, горячо сжимая его огрубевшую ладонь. — Чимин? — спустя несколько долгих секунд Хёнсу поворачивает голову на сына и произносит со всей серьезностью: — Пожалуйста, сделай отца счастливым. — Как? — дрожащим шепотом спрашивает Чимин, лишь сильнее сжимая тяжелую руку родителя. — Стань счастливым ты, — короткий ответ, возрождающий в душе Чимине бурю разрывающих на мельчайшие осколки эмоций. После этого отец окончательно слабеет. Его веки закрываются, пальцы, сжимающие руку сына в ответ, расслабляются, а дыхание стремительно замедляется. Чимин опускает голову, в то время как слезы водопадом льются по красным щекам, а боль разрывает его на части. Он все ещё сжимает руку отца, который перестает шевелиться. А уже через девять минут он перестает дышать. И только слабая улыбка на лице умершего мужчины говорит о том, что он действительно в последний момент встретился со своей любовью.