Омут

Тринадцатое марта 23514-го года по небесному летоисчислению.

      У Энди всё хорошо, поэтому он и спрашивает: «А ты знаешь, что Адам попросил у Бога, когда ему стало скучно?». В постели безмятежная девица, одна из тех, кто свободно гуляет в столичных тавернах, рассчитывая разве что на секс, не на партию. Его мать, окажись она тут, фыркнула бы «Доступная». Потому что, как ни крути, мать была слишком религиозной, знает Трумэн. А ещё он знает, что матери давно нет. Он – не плейбой, он – плебей, и всегда усвистывает с рассветом, лишь бы не обрасти ответственностью. Ему отдают предпочтение, когда планка не задрана до потолка или когда её сбили вниз ловким отказом, а тут симпатяга Энди – обаятельный и с румянцем. После «ночи любви», впрочем, мало кто жалуется, бывший непризнанный умеет делать своё дело и делает его хорошо. Как-то раз у него была пассия, которая умоляла о неожиданностях: он взял её стоя в подворотне между кабаком и тесной, замызганной улицей при свете дня, от удовольствия и большого члена девчонка плакала.       – Он попросил себе Еву? – Мягко, распарено улыбается очередная любовница.       – Ага, - и близко не согласен Энди. Он считает, Адам просил у Бога всякой фигни. Мол, дай мне, Шепфа, клёвую доску для сёрфинга, мотоцикл посеребристей, а ещё чтобы всё это имело какой-то особый, скрытый смысл, подоплёку, приключение, соревнование… драму. Адам не оставил шансов не создать дьявола и семь смертных грехов, тому подвластных.       Впрочем, Трумэн как-то считал, их куда больше. Но Энди всё равно хорошо, потому что у него ставки не замаксены, он – один из немногих, кто сразу усёк, его ожидания – его проблемы. А у тех, кто не вдуплил в главную несправедливость мироздания, погребальные глаза цвета дохлой рыбины. Радужки Вики Уокер. Сейчас он про сокурсницу почти не думает, но после войны, когда не сдох, не поседел от ужаса и получил свою медальку уцелевшего – блестящую и пустую, как новогодняя мишура с палки, оставшейся от ёлки, - представлял, что теперь, когда её отвадило от Люцифера, когда оба они невредимы и на одной стороне, ему идёт в руки масть. Оказалось, показалось. Виктория в последние триста лет – карикатура, не живая женщина. Пародия на саму себя в белой, хрестоматийной мантии Цитадели. Иногда ему видится, что та отливает красным: то ли Шапочка, что заблудилась в лесу, то ли варенье под подушкой ела. Сказочный персонаж, из которого изъяли нечто важное, оставив тряпицу хрустеть на ветру. Мол, смотрите, вот оно – наследие наше, алая тога вьётся вокруг колен, вырядилась, как походное знамя, чтобы стрелять было удобнее, целиться из лука с самого дальнего расстояния. Копьё в Уокер прилетит из Ада. Но есть проблема, она только и ждёт того копья. Алиса в Стране Чудес, где из чудес сохранились одни дырки. Те не от бубликов, с бубликами даже Королева Червей поиздержалась. Шляпник давно не делает шляп, их теперь не носят. Мартовский заяц повесился, кролик исчез бесследно – ходили слухи, того видели чьим-то подданным. Поданным к столу. А у Энди всё хорошо, потому что он не страдает, как некоторые. Не страдает, как все, кого он знает и к кому успел прикипеть, потому что тюрьма и война сплачивают больше, чем любая ипотека во Флориде. Он ведь и помнит Дино так отчётливо, потому что делил с ним камеру в лагере Маля. Несколько недель – не пара часов нежеланной свиданки, в документалках про Гуантанамо о таком не расскажут. Плен – это когда вы просыпаетесь от укусов насекомых и морщитесь от понимания, у вас на двоих абсолютно всё: тоскливые метры каменного мешка, одна, ничем не скрытая выгребная яма, обед, рассчитанный на ребёнка, не на великорослых лосей, и вши.       – Ты лепёшку будешь? – Сын Фенцио долго мялся прежде, чем озвучить вопрос.       – Нет, живот крутит. – Их кормят хрючевом, это понятно. Но в Энди тлеет надежда, что хотя бы с девчонками обходятся лучше. Он не готов представлять, что тех пускают по кругу, стартуя от самого Маля и финишируя где-то у палаток, облепленных бесами, присягнувшими грязнокровке на верность.       – Они ж-живы? – Размеренно прожевав кусок – он всё делает размеренно, Трумэн уже заметил, - вдруг заикается Дино.       – Мими или Вики?       – Обе.       – Вторая покрепче, но и первую не пальцем делали.       – Я боюсь, - и снова спустя паузу. Чёртовы ангельские театралы, нет бы сразу выдохнуть!       – Думаю, будь они мертвы, нас бы уже не было, - у Энди не сказать, что «отлично» по успокоительным речам, но он искренне верит в то, что произносит. А ещё он видел Люцифера. Побитого, но не похожего на того, кого сломали. Не похожего на того, кого можно сломать. Поэтому Трумэн даже не удивился, когда сыну Сатаны предсказуемо отвели отдельную камеру.       Плен – не война. Воевал Энди быстро, хмельно, безрассудно. Лучше погибнуть в угаре, чем быть размазанным по темничным полам. Бойня на побережье вся какая-то неправдоподобная, бутафорская, с дешёвым спецэффектами, словно не было. А лагерь Маля он помнит до каждого кирпича. Кованное стойло – тесное даже для одного. Туда их запихнули вместе с ангелом. Три с половиной стены, топчан и полка, чтобы спать по очереди, дыра в углу для понятных, но всё ещё вонючих целей. Наверху, на грязном потолке, полукружие былой лепнины – то ли венец лавровый, то ли перекормленные купидоны, трубящие в дудки, - в темноте не разобрать. Прежде это было комнатой, где висела люстра, утыканная огарками свеч, а теперь осталось пустое место, как центр мишени, в которую следует плевать.       – Крюк сняли, - зачем-то хмыкает Саферий, толкая их в спины остриём стрелы. Они связаны, но офицер всё равно вооружён арбалетом.       – Какой крюк? – Удивляется Дино. Его не должно быть в компании Энди, за него просил Фенцио. Но ангел слишком честный, а, может, это желание не зашквариться и не прослыть папкиным щенком. Необходимая попытка обелиться и проорать, я не такой. Короче, Динозавр презирает отца: об этом слышало всё Мальбонтово подворье.       – Крюк от лампы, - кивок вверх. – Мы убрали всё, на чём можно повеситься.       – Повеси… что?       – Не дёргай глазом, белобрысый, после всего, что с вами случится, вы обязательно захотите повеситься.       С ними ничего не случилось – это напугало. Ожидание пыток оказалось страшнее самих пыток, хотя Трумэн и его компаньон сотни вариантов событий перебрали и столько же планов побега напридумывали.       – Если надсмотрщик откроет решётку, я могу свернуть ему шею. – Дино крупный, гораздо массивнее Энди, он может.       – Тут чары, нам своей энергией не воспользоваться. Втащим тело офицера внутрь и отберём оружие. Обратил внимание?       – На меч? – Иногда это секира. Зависит от того, кто приходит к сеансу кормёжки в этом зоопарке.       – Сгодится любая сталь.       – В первую очередь следует освободить сына сатаны, - согласно кивает ангел.       – Угу, - конечно следует. Люцифер – крест, который всунули Малю в жопу, и тот не даёт грязнокровке покоя. Размышляя об их нынешнем положении, Трумэн удивляется, почему главным козырем в раскладе называют Уокер, когда единственный, кого гибрид мнит соперником, чёрт из Преисподней.       А Виктория – это ничего. Пустое место. Пытки, которых не было. На импровизированном собрании заложников тогда, у костра, она лишь грозилась, да пыжилась и, конечно, нихрена не сделала. Их освобождение – заслуга командной работы Люция и Мими, а ещё Ади, который незаметно вложил демонице в руку клинок и направился к Фенцио. Убийство старика, неизбежная гибель рыжего, импульсивная болтовня сына сатаны, что скрывала истинный мотив – путы они срезали избито, клишированно, экспромтом. Такой плот-твист даже в плохих, ночных сериалах на кабельном не встретишь, такое бракуют на этапе сценария, но какая разница, когда всё получилось?       – Я хочу тебя, - на вершине горы близ пещер, где они ночуют, дико холодно. И всё, что Энди хочет, это курить и стереть из памяти посмертное лицо рыжего, блять. Он и от Мими с Дино свалил, лишь бы не выслушивать коллективные причитания, грозящие перерасти в трах. А то, что эти двое шпилятся, не вызывает сомнений.       – Иди сюда. – Из огня да в полымя. Или наоборот. Уокер и Люцифер – главные действующие лица. Скрывшийся в расщелине Трумэн чувствует себя мумией, букашкой в янтаре. Он так замёрз, что не может ни крикнуть им, ни раскурить самокрутку чарами.       – Тебя… к тебе прикасались? – Смешно, что у сына сатаны есть какой-то особый тон для общения с Викторией. Там не придыхание даже, а голос, с каким ставят всё состояние на заведомо проигрышную кобылу.       – Кто? – А она – идиотина и хохочет, пока с неё срывают одежды. – Бонт что ли? Не смешно-ох! – Луна круглая и рисует идеальный контур белоснежного чепца на пятачке, где они будут совокупляться. Энди дышит себе на пальцы, когда в софитах мелькает грозный член, приподнимается девичья нога, от мороза хрустят перья крыльев, и полагает, что это не сцена, а арена. Только не колизея со львами и гладиаторами, а уездного циркового шоу.       – Пахнешь… Охуенно пахнешь, Непризнанная… - демон с ней особо не церемонится, прогибает в пояснице у валуна, ставя раком, и заставляет холодеть каждым оголённым участком кожи, в ночи сочащейся молочным светом. И в этом больше библейского, чем в любой воскресной службе, на которой Трумэну доводилось бывать с богобоязненной матерью.       Он списывает происходящее на какое-то особое свойство породы, не иначе. Уокер что не сделает, даже если не сделает ничего, всё равно в эпицентре и на пьедестале, в блеске любых светил. Энди уважает такое качество, потому что самому недодали, но тогда, в горах, чувствовал гнусь и злость, пока нос не припорошило вьюгой – кокаиновыми снежинками. На тех, двоих, они тают быстрее, чем успевают осесть. Трумэну не особо интересно, он лишён вуайеризма, да и перепихон в десятке метров от его дислокации быстрый и без изысков: где-то что-то шлёпает, где-то что-то хлюпает, стонущая влага в аранжировке – каждый звук можно списать как на секс, так и на непогоду. Не удивительно, что спустить сокурснице в рот выглядит здравым Люциферовым решением.       – Вики, мать твою! – Энди готов пожать руку, как мужик мужику: у него на таком морозе даже яйца скукожились, вползая куда-то внутрь, а демон двигается со скоростью мяча для игры в сквош, где объявлена финальная партия. И уокерскую башку со сбитыми, прицельно подстреленными лохмами волос тоже двигает.       – Мой! Мой! Мой! – Она сама себе додрачивает между ног, обмораживая голые, острые коленки. Слизывает, сосёт, целует, глотает. Отменная шлюха в дьявольском обществе. Сразу видно, влюблена по уши – с таким одухотворённым лицом за щёку берут только прокажённые.       И Виктория, конечно, не просила у них прощения, но Трумэн всё равно её простил. За то, что толком не сражалась за них. За то, что не помогала им ни капельки. За то, что за время плена ни красоты не растеряла, ни в весе не убавила. И за адского сынульку, который даже высказать ей не способен, только огромным хером полировать, тоже простил. Потому что если не Уокер, то кто? Он её так и представляет в их общей, всенебесной истории – ключевым персонажем: это когда у тебя больше шансов убить двадцатерых, потому что ты – главный герой.       – Энди! – Голос тренера в пылу битвы. – Справа!       – Ага! – Сияет Трумэн, рубящим движением превращая субантру в салат. Он бы превратил её в майонез, но туш для разделки много, су-шефу следует торопиться. В его детстве были Play Station и нетленка в виде Mortal Combat, где он, тупой и мелкий, выбирал пиздатых персов. Саб-Зиро, потому что фаталити в виде ледяной статуи смотрится эффектно. Или Горо, способного раскроить череп одним ударом, попутно трахнув Соню Блейд. Но сейчас приходится играть за самого себя, а он даже не уличный боец Кобра, которым никто не гоняет. Так – всего лишь один из клана Ди’Вора, отрисованный на кат-сцене с явным блюром, чтобы не расходовать запал дизайнера.       Поэтому, ещё до рассвета, Энди пьёт. Выхлёбывает столько Глифта, чтобы не чувствовать страха и чувствовать себя Джонни Кейджем. Минимум. Его задачей было сносить летящих с моря тварей, не давать тем прорваться к эпицентру событий. Это скрытый тип геройства, в книжках по истории о таком геройстве пишут одной строкой, дескать, на правом огневом рубеже были остановлены три отряда, и всё, и точка, и снова возвращаются к своим великим маршалам и харизматичным полководцам. Да и плевать. У Трумэна, в отличии от тех… от основных персонажей, хватило ума не только выжить, у него хватило мудрости жить. Основные персонажи против остальных персонажей. Он прикидывает, кого он видит в группе номер один. Мягкие, цокающие каблуками шаги Вики Уокер, скованная, но уверенная поступь Дино, дочь Мамона, которая не идёт, а пританцовывает, довершает картину вальяжный, пружинистый шаг сына сатаны. А дальше почти три века – лакмусовая бумажка грехопадения. Первая в списке – Виктория, она же – вино, которое вскрыли, а то возьми и выдохнись, превращаясь в отраву. Кости второго давно истлели, хотя, поговаривают, субантры в бою обожрали не только плоть с лица отпрыска Фенцио, они откусили часть черепа. Демоница – торчок, и не сегодня, так через пятьдесят лет променяет остатки мозгов на опиаты. Лишь Люций напоминает себя прежнего – тщеславный утырок, желающий захапать своё. Но у него, у Энди, всё хорошо.       – Трумэн, как считаешь, нам следует доложить про Уокер в Капитолий? – Астру не с кем поделиться, иначе б не делился с Энди. Они – не друзья, они – никто.       – Доложить о чём? – Разговор с ангелом подкарауливает за углом субботы, до званного ужина-заклания пара жалких часов.       – У Вики с дьяволом какой-то план. Он включает в себя инсценировку убийства Люцифера.       – И что ты хочешь сообщить в Цитадель?       – Начну с того, что она – его любовница.       – Ха-х! – Гогочет Трумэн, заставляя Астра чувствовать себя глупо, - вот они там все удивятся, поди ж! Наверняка отправляли Викторию невестой Христовой, а вернулась какая-то Магдалена-развратница!       – Ты полагаешь, они в…       – …курсе? Я полагаю, расчёт строился на угле сгиба уокерских ног. В том числе.       – А её мать?       – А что её мать?       – Она знает?       – Уверяю тебя, если серафиму Ребекке будет выгодно подложить дочь под самогó Шепфамалума, она достанет того из темноты и отсосёт для полноценной эрекции, благословляя сей союз.       Ему нравятся женщины вроде душащей, вязкой, изнасиловавшей всех вокруг Вики. Нравятся женщины вроде стальной, надломленной, законсервированной в своём дворцовом плену Ости. Нравятся женщины вроде опасной, красиво угасающей в предвкушении старости Ребекки. Потому что Трумэну такие не светят. Одни в этом случае испытывают благоговейный трепет, попросту говоря – язык в задницу засовывают при виде подобных дам, но у него иной подход, он не робеет, потому что всё равно не обломится. Поэтому и не расстраивается особо, когда, едва вечеринка распахивает забрало, Ребекка приказывает пилить в покои её дочери и охранять Вики до утра, стоит той заявиться спать.       – Будешь караулить серафима Уокер, - смеётся серафим Уокер с выдержкой лет.       – А серафим Уокер придёт ночевать? – Подыгрывает Энди, отстранённо думая, что вечерний наряд Виктории просит себя снять. И, судя по прищуренному взгляду Милорда за тем же столом, думает так не один Трумэн.       – Знаешь, где нужная комната?       – Так точно, серафим Уокер. Пройдёт целая неделя с той ночи, когда крылолётчик сообразит, славная Ребекка славно поимела его. Но тут хотя бы смысл двоякий и заставляет облизываться. Зато сам приказ чересчур похож на детскую загадку из младшей школы, где в условиях даны купцы и рыцари. Дети легко щёлкают задачку, у них мышление абстрактное, не загнанное в рамки взрослой дипломатии. Как с ребусом про окна одного дома, каждое из которых смотрит строго на юг, и надо ответить, какого цвета медведь будет топтать твой двор. Теоретически серафим Уокер не врала. Фактически, у них два серафима Уокер. Такие медведи вытопчут двор, разрушат дом, сгрызут его обитателей. Первые полчаса Трумэн хомячит то, что утащил с ужина. Щедро наложив себе хрустящих ножек и молясь всем богам, чтобы это оказались куриные, на худой конец – гусиные конечности, подчищает тарелку, а потом пялится в интерьер спальни. Зелёные стены омыты бордовыми витражами стёкол и плачут заскорузлыми трещинами. В тон кровавому антуражу к полуночи начинает выть за окнами. Сначала ветер, потом те, кого должны вздёрнуть на дворцовой площади поутру. Один или два преступника, грехи которых Энди неведомы. Демонов приковали к мосткам, на которых повесят с первыми лучами солнца. Вот такие в Тартаре конкурсы. И тамада с огоньком. Он думает, что слышал подобный, утробный вой только в тех местах, где властвуют зима и метели. В академии, например, зима в наличии, в полном, снежно-ковровом распоряжении, и в голову тут же лезет памятный январский вечер. Один из многих в год, когда война уже облизывала Рай и Ад, готовя им участи похлеще Страшного Суда. За тёмными окнами тоже бушевало. Снежные вихри жарили витражи целыми пригоршнями, впечатывались в стёкла и плакали, как брошенные невесты. Но вой ветра с возрождения Мальбонте стал почти привычен, и студенты, тулящиеся в пустом, заброшенном кабинете, никакого внимания на какофонию за пределами Школы не обращали. Таких, мёртвых аудиторий на последнем этаже учебного корпуса нынче много. За время войны академия уже не могла похвастать прежним количеством учеников: одни примкнули к новой армии гибрида, других забрали родители – от беды подальше. Слишком тревожными в свете последних событий были слухи об обучении здесь и слишком часто в Школе появлялись архангелы. Слишком, слишком, слишком… Его было слишком много, этого слова.       – Я полечу за провизией. – В десятый раз повторяет Вики Уокер, дёргая свой локоть. Этот локоть Люцифер сжал ещё на седьмом её «я», а теперь не выпускает.       – Нет.       – Дурака ответ!       – Я тебе сейчас всеку при всех, овца, - он шипит это тихо, но Трумэн сидит по соседству и считывает по губам. – А потом унесу в свою спальню и вырву крылья, заебёшься отращивать.       – Они быстро растут! – На защиту не похоже. Они себя распаляют, это такой аперитив перед горячим блюдом, где грилем трудится сын сатаны, а стейком – Виктория.       – Значит я вырву их снова. – И добавляет громче, - Непризнанная никуда не летит.       «Только в твоих мечтах, Люций», - следует сноской. Когда он смотрит на часы – огромные, напольные, отжившие, - те похожи на призрака в углу или на священника-миссионера, открывшего пункт скорой, исповедальной помощи вдали от райских мест. Орнамент циферблата – воротничок сутаны, тихое «тик-так» – заупокойная литургия, шёпот – причастие.       – Покайся, сын мой. – От чего-то смехом.       – Оп-с! – Дрёма проходит быстрее, чем приходит осознание, голос женский и долетает из дверей. Ещё один взгляд на стрéлки – нет, не врут, почти час ночи. – Серафим Уокер, ты? – Силуэт узнаваемый, лунный свет серебрит белое полотно волос, вокруг щиколоток вихрится подол платья. Надо же, не сняли! – Сорян, если тебя не предупредили. Но мне велено охранять твоё должностное лицо до утра. – С этим никаких проблем, они сто раз ночевали вместе в те времена, когда военных беглецов было много, а им – тем, кто хапнул мясного, бойцовского куража, - было весело. От Мыса Бурых Вод до самой восточной окраины по очереди мочились в кустах, так что Вики ему почти походная сестра, никаких двусмысленностей.       – Серафим Уокер, - снова смех, за ним следует короткий импульс, тот поджигает парочку факелов. – Но другой серафим Уокер.       – Ребекка?.. Простите, серафим Ребекка. – Трумэн вскочил с кресла, на котором закемарил. – Я что, перепутал комнаты?       – С чего ты взял? – Она проходит вглубь спальни, попутно стягивая с ушей тяжёлые, похожие на орудия убийства клипсы. – Я отправила тебя в покои серафима Уокер, ты находишься в покоях серафима Уокер. Помоги-ка, Энди. – Приподнимая с затылка волосы, женщина оголяет застёжку массивного колье.       – Блин блинский, я решил, что мне велено охранять вашу дочь! – От шеи Уокер-старшей тянет сладким, удушливым запахом. По счастью Энди обожает сладкое.       – Тебя приставили к серафиму Уокер. – Пока он расстёгивает её пудовый ошейник, она расстёгивает платье. – Запомнил? – Удивительно, как быстро одежда может быть снята опытной дамочкой. Ребекка что, тренируется? Нормативы сдаёт? Он слышал, у неё целые марафоны. Бостонская эстафета вымрет от зависти.       – Угу, - очень глухо выдавливает Трумэн. Пришлось сглотнуть, потому что фигура у пресвятой матери далека от добродетельных помыслов. Любые благие намерения рушатся о железный стояк, за который она хватается в развороте, сжимая его член сквозь ткань брюк.       – Отлично. – Ребекка голая, под одеждой ни намёка на бельё, сплошные роскошества. – А теперь раздевайся и возьми меня за волосы. Потому что я люблю подольше и пожёстче.       – Вы по адресу. – Успевает брякнуть крылолётчик прежде, чем маятник пробивает час. Можно, конечно, списать на везение, раз взяло и перепало, но Трумэн рядом со своим именем слово «удача» даже по пьяни писать не станет, чтоб удачу не оскорбить. Поэтому он думает, что это запоздалая награда неизвестному герою. Орден в виде красивой задницы, подставленной под его ствол. Так что у Энди всё хорошо. Даже очень.