***
Есть такое выражение «будто в замедленной съёмке». Оно, как и фототехника, тоже украдено с Земли. Люцифера всегда смешил сей прискорбный факт: злобный брат-близнец местного божка склепал людей, обделив их временем, но они научились запечатлевать каждый момент своих дней, придавая тем надуманной значимости. И многому другому. – Из-за этой бумажки водоворот притянул меня сюда. – Вот оно что! А я уж решила, ты за мной бегаешь. – Решалку закатай. – Так себе у вас телепорт, - пожимает плечами Вики, игнорируя выпад в фойе полицейского отделения. Затопленного пылью и солнцем, как и полагается тёплой осенью в Северной Каролине. – Когда закончу свои дела, так и быть, украду вам книжку по проектированию эскалаторов. Они доставляют, куда надо. «Мешок картошки» оказался с дерьмом. Она смела говорить с ним тем тоном, каким не смели другие. Это подкупало. Люций тогда даже усмехнулся сам себе: а он, видимо, мазохист, если колючки непризнанной девчонки вдруг мерещутся привлекательными. – Я могу зайти? – Вероятно, она долго собиралась с мыслями, рассматривая открывшуюся за стеклом картину. Почти пастораль с пастушками, только по-настоящему. И центральные фигуры хоть не в чепцах с передниками, да и ростом помельче, но тоже скалятся сквозь прозрачную преграду. – Это всё те же? Они подросли… – С детьми случается. – Интересно, признай Уокер сторона демонов, она бы уже воспитывала ему бастарда? Сына или дочь? Сразу обоих? Близнецов? Ну уж нет, близнецы – дурновкусие со времён грязнокровной войны. Но чей цвет глаз могли унаследовать их дети? Его алые, точно в папашу, или её, до дохлости серые? – Где их родители? – Погибли порядка трёхсот лет назад. – В бою при… – В нём. – И на плахе? – На ней. – Потому что пошли за Бонтом? – За хуёнтом, - он огрызнулся. Она отлично знает, просто не может не помнить, как его бесит имя светленькой сущности. – Зайти не можешь. – Они выглядят очень… - Виктория прикинула, какая формулировка прозвучит дипломатичнее, - …сильными и недалёкими. – Так и есть. Никого не напоминает? – Люцифер хочет не впечатывать в неё вопрос-укол, но не может остановить себя. Вспышка ревности даже приятная. Она, как водоворот, переносит его в то время, когда он боготворил эту девку, таскаясь за её задницей, жаждущей приключений, как привязанный. Едва поспевал, но бежал-летел, не соображая, зачем оно всё ему нужно. – Вы держите их в четырёх стенах, вот они и не развиваются. – Откуда взяться кругозору, когда личность в заточении, пусть и со всеми удобствами? – Это была одна из версий, она не подтвердилась. – Погоди-погоди, - её осеняет догадкой, и Вики так лихо разворачивается от стекла к нему лицом, что он не успевает отступить на шаг назад. И не хочет. Особое уокерское свойство – по-змеиному завораживать. С Люцием сработало, а на ком ещё она оттачивала свои навыки, ему плевать. Плевать же? – Всё это время вы пытались вырастить нового, подконтрольного Мальбонте? И рассчитывали, что Шепфамалум вступит в контакт с кем-то из этих детей из своей темницы миров? – Я этого не говорил, - дьявол улыбается тонко. Ровно так, как положено при игре на политическом поле. – Но мне нравится, что ты не дрожишь мокрой кошкой и не ноешь о судьбах юной поросли. – А ты их освободишь, если я начну стенать? – Стонать, - не лучшая идея самолично вручать рычаг власти, но ему слишком хочется подавиться этим словом. Времена непризнанного управления прошли, уверен Люцифер. И те чувства, которые вспыхивают сейчас, всего лишь брызги, долетающие с ровной, водной глади. Их камень давно утонул в центр озера, а рябь не просто прошла, но следов не оставила. Свалить всё на ностальгию – отличная версия. Он попробует её придерживаться. Очень постарается. – Что на рудниках? – Они возвращаются обратно, и милорд – сама учтивость. Он подхватывает её под локоть на крутых, щербатых ступенях, ведущих вверх, когда каблук издевательски скользит по кромке. – Такие же, но постарше. – Этим ты меня не удивил. Цитадель тоже быстро сообразила, раз мать Маля отмолила того во младенчестве, были и другие. – Уокер. – Да? – Заходи. – Когда престол поворачивается к нему, просчитывая, что демон хочет ей сообщить, Люций подталкивает к стене. Но за спиной вовсе не кладка, а скрытая комнатушка. Чулан или ещё одна камера. Такая тесная, что Виктория сразу узнаёт помещение, как доброго приятеля. И пусть темницы похожи одна на другую, в этой она точно была. Здесь познакомилась с Зигзой. Здесь же… - Узнала? Вижу, что да. – Хочешь посадить меня в клетку, как полукровок? – Не хочу лишних ушей. – Очень давно, когда она убиралась из Ада «навсегда», мысль о клетке даже сопливой не казалась. Она казалась решением. – Я вся во внимании. – Цитадель запретила смешанные браки, пользуясь внутренним регламентом трудовых картелей. – Это не запрет, всего лишь правило. – Всего лишь правило, которое сложно обойти. Вы не жируете в полуразрушенном войной мире. Как и мы. Рабочие места ценятся выше романтических порывов. – Допустим. К чему ты клонишь? – У Капитолия есть секрет. – У Капитолия много секретов. – Ты бывала в Эдеме с тех пор, как ходила на соревнование? – Не думаю. Зато те сто девятнадцать раз, когда Вики пролетала над академией, подолгу лавируя на эшелоне, она чтит до мельчайших подробностей. Белые шпили – это рапиры. Но ранить её они не могут, школьные шпили охраняют Уокер. Крыша, утопленная среди башенок – плацдарм самых лучших воспоминаний. Однажды они все собрались на этом пятачке, чтобы сдохнуть в неэлегантных корчах, и теперь лежат там вонючими кучами – сыреют, гниют, разъедаются тленом. Внутренний двор – погост. На нём было слишком много трупов, которые таскал Дино, покрестившийся их мёртвыми испарениями, и этот запах привлёк к нему Костлявую. Виктория находит ямочку на щеке собеседника и смотрит в неё, как в темноту – немигающе. У Люцифера взгляд, вызывающий наркотическую зависимость, он умеет возвращать её на три века назад, и это заставляет хотя бы мечтать повысить дозу. – Эдем накрыт сферой. Сильной, плотной, грязнокровке и не снилось. – У нас талантливые заклинатели. – Я хочу, чтобы ты узнала, что за ней, - сам он догадывается, но догадок мало для большой гонки. Такой крутой и действительно взрослой, что батя перевернётся в Небытие. – А я хочу водительские права на чужое имя и крылья размером с особняк. – Нет, милая, - хмыкает демон тем тоном, когда «милой» не пахнет на миллионы лет вокруг, - ты хочешь принести им подписанное соглашение. Выслужиться. Прослыть Уокер Великолепной. – И ты его подпишешь, дорогой? – Вторит Вики, капая желчью ничуть не хуже. – Подпишу, если договоримся. – Зачем ты показал мне полукровок? – Есть мнение, это поможет тебе в Эдеме. Маленький аванс – смотри, я тебе доверяю, я начал этот акт с глотка уважения, рассчитывая на то, что мы сможем посотрудничать. Поэтому давай не будем мешать суп с мухами и реальность с нами. Мы – давно нереальны, мы – привидения из дурной басенки, нами только детей пугать. Не влюбляйтесь, это наёбка для уёбка. – Это какая-то игра? – Она хмельно, нетрезво хихикает, чувствуя, как щекотка разливается по шее. – И ты – моя игрушка. – Люций сминает перо, щекотавшее её кожу. На замену приходят пальцы. Перо было неплохим, таким ещё писать и писать. Но ведь не жаль ни капельки. – Руки за спину, хорошая девочка. – А ноги на ширину плеч, мой командир? – Говорить я не разрешал, - он прикладывает к её губам палец в характерном жесте, - тс-с-с. – Но твои адмироны вот-вот явятся в этот зал, - она не старается изобразить шёпот. – Твой рот создан, чтобы заткнуться и принимать мой член. – Уокер не успевает опомниться, когда мужская рука дёргает её вниз, под стол, надёжно укрытый бархатом. – Будешь молчать и сосать, пока не закончится совещание, Непризнанная. Сосать и молчать. Ему тогда это всё нахер не сдалось: игрища на грани фола, разврат с начинкой неизбежности, джем из засасывающей уокерской пустоты, которой она себя мучает. И он – всего лишь мудак, который не хочет её терять, согласный на повышение градуса. Но раз так, пускай вместо утраченного к жизни вкуса на её губах стынет его сперма. Интересно, не уберись она восвояси, куда могли завести их сексуальные трипы во спасение? Тяжкие телесные травмы? Святое распятие, к которому он шпилит её, как бабочку в коллекцию? Групповуха? Нет, он слишком жаден до Уокер. Её дешевизна сшита под его размеры, и сам Люцифер – единственный ребёнок в семье, он никогда не скидывал вещички младшим и не донашивал за старшими. А значит не умеет делиться. – Они работают на рудниках, потому что больше ни для чего непригодны? – А она теперь смекалистее, чем прежде. – И этого я тоже не говорил, - дьявол пропускает её к выходу. В темнице нечем дышать, но дело не в ядовитых испарениях от лиан, щупальцами-заусенцами опоясывающих стены. А в её чёрта-лысого-ненавистном амбре. – АЙ! – Это было быстро. Виктория забывается на мгновение и опрометчиво прижимает ладонь к косяку. Ползучая флора только этого и ждёт, смердит, обвивает запястье, протыкая иглами, а потом дёргает к камню, впечатывая нос. Мухоловка, изловившая жертву, что погорела на невнимательности. Люцию хочется улыбнуться, он ведь может оставить её навсегда в этом бесконечном процессе пищевой цепи. Растение будет питаться и переваривать Уокер, но не убьёт. Уокер будет умирать, но не погибнет. Звучит настолько отвратительно, что он почти желает увидеть, как ей больно. Потому что ему вот – да. Всего лишь капельку, но да. За неё. За все неверные выборы. За каждый день вместе, который не приключился. – Не дёргайся. – В мужской ладони появляется огонь, и лиана тут же прячется в темноте кладки, отползая, как хищная, ночная тварь. Странно, что не разглядела в Непризнанной родство душ. Гадюки обе. – Иди-ка сюда. – Это что? – Слёзы выступили непроизвольно. Рука… да хрен бы с ней, не болит! Правда нос потёк, жалобно окрашивая кожу двумя тонкими струйками крови. – Платок? Вместо ответа демон зажимает ей ноздри и запрокидывает белокурую голову, чтоб зажило поскорее. Самая неэротичная сцена, от которой не скрыться. Белый кусок ткани, чёрная рубашка, пальцы, не дающие истечь. А ведь они стали мозолистее, чем она их запомнила – замумифицировала в памяти и разрешала доставать лишь по праздникам. Не в будни ж «носить», вдруг запачкает. – Соль, да печёнка, да болячка с очей… – Уокер, ты что, молишься?.. – У него севший голос. Отсутствие присутствия. Но он открывает глаза, и это заставляет Вики подпрыгнуть на стуле у койки. Когда адреналиновый кураж победы на поле боя развеялся с полуднем, настало время ран. А Люцифер был ранен. Повреждение внутренних органов чарами Маля, целитель не вдаётся в подробности. Что-то смялось, что-то порвалось, что-то треснуло. Но дайте время, и регенерация порешает. – Почти, - она прижимает ладони к его лицу в школьном лазарете. Они до сих пор студенты. Не удивительно, что их отправили сюда на уцелевших драконах, награждая шоколадными медальками щенят. Хотя на рассвете щенки ещё слыли матёрыми рысаками. – Бормочу исцеляющее заклинание. – Всегда знал, что ты – ведьма, - хрипит он, неуклюже поворачивая голову и целуя её пальцы, - это многое объясняет. Когда военные преступники кончились, мать страшно радовалась. Хватала её, как орден ангельской доблести, и тащила с корабля на бал. Щебетала, что это пойдёт на пользу, и дарила странное успокоение бесконечным процессом сборов. На светских приёмах Викторию находили амбициозной и соблазнительной. А, в ответ, в собственном шкафу та отыскивала благородства больше, чем в новых знакомых. Сейчас Вики склонна считать, Ребекка видела в ней таблетку от всех болезней. Идеалы разложились до трухлявой шелухи, их не воскресить, не изменить ход истории. Значит нужна замена, заместительная терапия в лице нового проекта. Так что плохого, что у проекта будет лицо дочери? А может всё было ещё прозаичнее, и всесильно-бессильная серафим Уокер брала её с собой, просто чтобы кто-то топтался рядом? Не случайный любовник, а кровь и плоть – молодая, по слухам даже горячая. Смотрите, мы пока не смогли, но ведь мы ещё и не закончили. Мы ещё повоюем. Ещё покажем, чего стоят наши тощие кости и белобрысые волосы. Не списывайте нас со счетов! В конечном итоге Викторию это не заботило. Ей нравилось ощущение белого атласа платья, скроенного по фигуре, шлейфа за спиной, похожего на пролитые сливки, и думать, как они зажрались, раз позволяют себе подобные метафоры. – Непризнанная, - он выводит из оцепенения, разворачивая к себе одним широким движением ладони. Довольно грубо. Определённо отрезвляюще. – Не строй из себя святую, я знаю, что ты из Цитадели. Будь привычной сукой, настаиваю. Ей хватает обзора, чтобы с равнодушным любопытством истерички облапать его рабочий стол. Снова и снова, выискивая в антураже скрытый смысл. Они вернулись в кабинет, и теперь Люций требует ответа. На деревянной поверхности возник медный с позолотой поднос и кофейник, похожий на отрубленное ухо. Там лежит неприличное число бумаг, исписанных его убористым почерком отличника. Там же валяется платок со следами крови, которым он зажимал её нос. И ещё кое-что. Ядовито-зелёное, круглое, знакомое до выцветшего маркера на одной из сторон. – Это мой теннисный мяч? – Это мой теннисный мяч. – Я вижу надпись, которую я делала. – Прежде, чем подарить мне. Поэтому он – мой. – Ему хочется добавить «Это же не ты», но ещё больше хочется наплевать на её присутствие. Чтобы довершить начатое. Люцию трудно объяснить, как теннисный мяч пережил войну, дворцовый переворот его имени и гражданские волнения в Аду. Такой везучестью не могли похвастать даже некоторые советники – ныне покойники. Но ядрёную безделицу будто ничего не брало, ни десятки лет, ни шторма, ни бедствия. Он решил, это слишком в уокерском стиле. И выкинул мяч в дворцовое окно. Чтобы в ночи топтать кусты в припадке поиска. Это было два века назад? Или того раньше? Ости только приняли ко двору, и она несла ему ужин: драконье филе, сыр и повод, чтобы начать с ней спать. Хорошо приготовленный соус – опаснее клинка: не успеешь глазом моргнуть, как он на пальцах любовницы, а не в тарелке. Отличный вечер, ужасная ночь, пока не нашёлся мяч. Люцифер полагает, это безалаберно и по-детски – рыскать в поисках игрушки, пока не добьёшься успеха. Не притащишь обратно. Не сожмёшь в руках. – Мне надо подумать. – Твои покои в твоём распоряжении. – Сколько горбаток притаилось в простынях? – А такого распоряжения я не отдавал. – Пока. – Значит ты? – Я припас противоядие. – Всё ещё нравится сталкивать меня со скалы? – Ты забавно вопишь. – И дракон на озере? – Про всё остальное у озера лучше не уточнять, она ещё не придумала этому объяснения. Определения. Достойного опереточной драмы имени. – Не я. – Глухо завершает сатана, усаживаясь в кресло. У него есть мысли на этот счёт, но нет желания делиться ими с Непризнанной. – Так не терпелось меня полапать? – Она вспоминает горбаток и распаляется. Скользит по столу, перегибается, красиво замечает мячик между своих грудей. Головокружительный симбиоз. – Потестил, - Люций подхватывает предмет чарами, отбирая, как что-то сугубо личное. Своё. Зря забытое на виду. – И как оно? – Лучше терпеть. – Я ведь доложу в Капитолий, козёл. – Письмо слезами умыть не забудь, овца. – Переговорщик из тебя так себе. Да и король – говно! – Пародия на мамку-карьеристку, ты тоже завонялась. Не прислушиваешься к советам? Не тори́шь тропу, раздвигая ноги? – Тебя страшно волнует судьба моих раздвинутых ног… - Уокер так близко, что они делят воздух. Жадничают до глубоких, рваных глотков. Но не хотят уступать. – Я начинаю думать, что промеж них Глифтом налито. – Самым второсортным. Не льсти себе. – Но и твоя голова не для стены в гостиной. Комната слуг – лучший результат. – Побереги силы. Ещё не все в этом замке предприняли попытки тебя уебать! – Как приятно, что вы ждали моего пришествия три сотни лет и старательно репетировали! – По несколько раз за ночь, сладкая! – Он восхитительно зол, доволен, согрет ей. Она цепляет его тем, что терзает её саму. И Люцифер подхватывает мотив знакомого куплета. Ну что за спевшийся дуэт… Аплодируйте, бляди. – Это по акции или у тебя в штанах круглосуточный ларёк, ненаглядный?! Всегда открыто и воняет мочой. – Виктория, - когда кончики носов стукаются, ощущение приводит в чувство. Он вдруг понимает, что ладонь вспотела, стискивая мяч, а на высоком девичьем лбу схожие капли испарины. – Что? – Она готова поразиться звукам собственного имени из его уст. – Завали. Ему всегда нравилось сжимать её щёки, притягивая к себе. Но сейчас Непризнанная двигается вперёд без всякой помощи. Просто подаётся навстречу, как солдат – на амбразуру, и раскрывает губы. Что ж, он не поцелует её. Не поцелует её. Не поце… блять. С закатом во дворце воцаряется тишина и в бесконечных коридорах Тартара невозможно избавиться от присутствия греха. У Вики сосёт под ложечкой: она ощущает себя той, кто вторгся в чужую жизнь и смеет этим наслаждаться. Пока подслушивает разговоры Ости, не находит сил скрыть улыбку. Следя за Люцием, замечает, что облизывается. Ужин ещё не накрыт, но Уокер знает – она будет довольна шеф-поваром. Осталось ознакомиться с меню. Вечер должен стать прощальным. Это заставляет переживать за крокус с материнской нежностью – цветку нравится влажный жар Ада, о чём со стебля сигнализирует точка фиолетового бутона. Едва оперившийся, тот пока и не думает раскрываться, но всячески намекает на дальнейший сюжет. Виктория одевается проституткой. Слишком много голых ног, покатых плеч, крутых бёдер. Излишек трудно недооценить. Казнить нельзя помиловать, запятые – на усмотрение милосердного лорда. Это ведь отсюда пошло «милорд»? Наряд не мешает стать невидимкой. Чёрное платье создано, чтобы сливаться с подкопчёнными стенами. Они кажутся вкусными и хрустящими, хотя это всего лишь камень, потемневший от сырости, времени и отчаяния. Куда, к слову, подевалось последнее? Разве она не вбила себе в голову, что Инферно – последняя пристань безысходности? Конечная остановка, за которой только ужас и мрак, как во владениях Шепфамалума. Здесь неприлично ходить удовлетворённой и нет места весёлым теннисным мячикам и такого же цвета кашпо. Она успевает заметить Монику, но та не делает ничего интересного. Просто отбивает марширующую чечётку на дальнем горизонте, исчезая в глубинах дворца. Спустя час, два, вечность кабинет Люцифера пустеет, и Вики выбирается из своего укрытия, бросая «пост». Идёт по арочной галерее и не думает. Цель у неё иная, и мозги тут лишние. Анфилада увешана портретами, как Голгофа – распятыми воришками. Но назначение у тех и других одинаковое: чтоб помнили и боялись. Кто знает, может все эти великие мужи с полотен сверкают глазищами с одной целью – не дать забыть, что она совершает очередное преступление. Или всё куда проще, и от носков туфель до макушки, смеющей кудрявиться, Виктория Уокер – лакомый кусок для демонов, от того и смотрят так пристально? Но это не сказка про мальчика-волшебника, и картины не усмехнутся из рам и не озвучат намерений. – Пообещай, что будешь аккуратной. – Как хирург? – Кто это? – Лекарь на Земле. – Вики, я знаю, что ты делаешь. Ты заговариваешь мне зубы. Лучше просто пообещай. – Не могу. – Почему? – Лой уже должен сердиться, но за столетия в шкуре дракона он приобрёл толстокожесть и держит марку, сохраняя невозмутимый вид. – Потому что мать научила меня игнорировать всё, что прозвучало после слова «Пообещай». Какой толк в обещаниях, если я не смогу их выполнить? Ей хочется осмотреть книжные полки, ящики стола, найти скелетов, схороненных в половицах кабинета – таких красно-дорогих и скрипучих под её подошвами, что роскошь дерева кажется вульгарной. Нащупать что-то, чем он живёт в своём доме, в своём дворце, в своём царстве. Убедиться, что Люций реален, как и его предложение. Что он не исчез за блеском короны и не размазался под гнётом власти. Но у Вики нет времени, и ничто в этой комнате не выдаст его настоящего. Просто не успеет. Она лезет в карманы пиджака, сшитого по земной моде 2020-го. Смешно, но для них обоих это – современная одежда, а не побитый молью антиквариат. В карманах пусто, как и полагается королям. Пиджак монарха следует держать свободным, чтобы всегда нашлось место под взятки и фальшивые обещания. Лишь золотой пятак остаётся свидетелем её обыска. Но, рискни он дать показания, никто ему не поверит. Престол, что шарит вдоль лацканов? Быть не может! – Что-то забыла? – Зато голос Ости убедителен и украсит любой Трибунал. Поддельная озабоченность в нём – всего лишь дымка, призванная сбить с толку. – Искала его величество. – Виктория вовремя отошла от пиджака. – Поэтому дождалась, когда он покинет кабинет? – Вот такая я, - раз демоница видела, она не станет ломать комедию, - непредсказуемая. – Тупая. – Это полностью подконтрольный мне процесс. – Могу позвать кшáтриев, и ты расскажешь свою историю вторжения в чужие покои в красках, Уокер. Основной цвет – алый. Или твоя кровь, которую они пустят, такая же мутная, как твои глаза? – Ости, - сейчас Вики скучно от перебранки. Нуждайся брюнетка в страже, давно бы свистнула. – Твои глаза тоже светлые, как водой развели. Пантера, приходит Виктории в голову. Ости затянута в чёрное той плотности, когда наряд следует приравнивать ко второй коже. Волосы собраны в конский хвост, они темнее одежды. А ещё у неё смешно приподнята верхняя губа, похожая теперь на подшёрсток огромной ночной кошки перед нападением. Счёт не на минуты, на секунды. Зазеваешься – расцарапают и филигранно вырвут селезёнку. Уокер знает, это не самый важный орган, но он дорог ей, как открытка из коробки с письмами. – Скажи, как давно ты с ним трахаешься? – Демоница неуместно пьяна, как и все в этом поезде. – Не твоё собачье дело. – Как раз моё! – Ногти впиваются повыше локтя, не позволяя вырваться. Ости крупнее, сильнее, опаснее. Тем занятнее выглядит крошечный закуток в самом хвосте вагона. – Я думала, ты последуешь за Мальбонте. Весьма в твоём духе. – Знаешь, - брюнетка становится серьёзной, как это бывает только в алкогольном угаре, когда эмоции штормит из крайности в крайность. В миллиметре от вырванных волос, в полудюйме до нетрезвых откровений. – Я тоже так думала. – Чего же не слиняла? – Вспомнила, - хмыкает она, неизбежно становясь похожей на Люцифера, - как ты просила прощения за мать. Хотя не должна была. Ну и не только это, непризнанная! Ты – последний номер в списке моих мотиваций! – Это поэтому ты в меня вцепилась? – Хочу понять, до каких пор весь твой женский род будет отбирать у меня всё, что я люблю. – Сходи к бабке, сними проклятье. – И что… - Ости словно не слышит, - …что он вообще в тебе нашёл? – Говорят, я классно целуюсь. Тренировалась на черенках от вишен, завязывая те виндзорским узлом. – Хм-м, давай проверим… В отдалении бьёт колокол. Сначала звонко, а потом накрываясь медью и скоропостижной тишиной. Он похож на перерезанное горло. – Ты с ним спишь? – Не выдерживает демоница, сжимая побелевшие пальцы. Красивые, дорогие, похороненные в королевских стенах заживо. – А ты? – Виктория, как противовес на обратной стороне импровизированного ринга, расслаблена до буддистского спокойствия. – Да. – Значит мы в равных условиях. Второй удар колокола тонет в оплеухе. Ости бьёт сильно, наотмашь, целясь в многострадальный нос, но престол уворачивается, поэтому кулак угождает в висок. Отрезвляет. Бодрит. Вальсирует. Когда, спустя десяток минут, двери распахиваются, композиция лаконична, хоть сейчас рисуй агиткой не делового поведения: женщины на полу, в руках трофеи – клоки волос, на лицах – набухающие синевой отметины. Демоница прижимает ногу – тощая мразь выбила ей коленную чашечку, когда лягалась. Вики не отстаёт, удерживая порванное платье на теле благими молитвами и острыми соскáми. Она не чувствует, как от царапин саднит плечо. – Не могу сказать, что я никогда не хотел этого увидеть, - Люций подводит итог. А потом медленно, трижды, хлопает в ладоши.***
– Что? – Помощник моргает – глупо и бесхитростно. Сверяется с записями Гавриила. С собственными свитками. С внутренним счётчиком, выставленным во славу Ребекки Уокер. И даже зовёт писца с его манускриптом, прежде, чем продолжить. – Вы можете повторить, что вы делали в ночь с двенадцатого на тринадцатое марта? – Он внимательно смотрит на руки крылолётчика, лежащие на ти́рсах. Сухие, обветренные кисти не шелохнутся. – Я фофорю, фто я фыл ф фокоях ферафима Уокер. – До самого утра? – Фо фамого уфра. – И цель пребывания в них? – Офрафа долфнофного лифа. – Так. – Охрана «лифа» – остроумие дьявола. Помощник уверен, по амфитеатру прокатились скрытые смешки. Охранять серафимский лиф – последнее дело. И этот курятник давно ограблен, как приговаривают на Земле. – В каком часу серафим Уокер вернулась в свои апартаменты? А с чего вы взяли, что она вернулась?