***
Дворец с химерами. Кабинет, вдоволь набитый сожалением. У каждого оно – своё, но одинаково мрачное, как черномагическая книга с заскорузлыми корешками. Те сморщились, похожие на изюм, и давно изъедены червями. Три не случившихся трупа, смешно думает Вики, рассматривая Люцифера, Ости, себя со стороны. У них за спинами сонм мертвецов – её персональная гвардия. За долгие годы призраки изменились до неузнаваемости, но Вики научилась различать каждого – это её кроссворд с известными неизвестными. Обрубок без лица, прикрывающий порванную плоть культями, Дино. Женщина-птица в давно небелом белом – Мисселина: у неё окровавлено туловище, поэтому она рисуется красногрудкой на ветке дерева. Ади скалит зубы-иглы, растекаясь по скулам чернотой, он, единственный, сохранил человеческие черты и иногда пытается заупокойно шутить. На золотой цепи Мамоновский голем, почти неподвижный, лишь времена крутящий тем, что Уокер принимает за голову, словно решил вести за ней слежку. А ещё она не может не признавать, за последние дни мертвечина поблекла, поистёрлась, уступая место живым. Пока ещё живым. Люцифер всё понимает правильно, она – маленькая, ловкая сучка. Та, что решила воспользоваться воцарившимся между ними миром и его благодушием, щедро натёртым её дырками, и обыскать рабочий кабинет. Ради заслуженного наказания он перебирает все виды злости, на которую способен, чтобы отыскать подходящую. И не помогает встать ни одной из дам. Возможно даже за дам их не считает. Они – его отбивные к столу, годное мясо, которое следует жарить. Замаринованные без шеф-повара так удачно, что даже самый тонкий нос не учует, что Уокер протухла. – Выйди. – Коротко и в сторону демоницы. – Я! – У Ости ревниво перехватывает горло, но она натаскалась не хуже, чем Цитадель с дрессировкой то ли своих птенцов, то ли жертвенных агнцев, - …слушаюсь! В каждой букве сплошное презрение, покорностью и не пахнет. – Надеюсь, мы все просто забудем это маленькое недоразумение, - Вики спешит сбежать. Это не её фронт. Не её бойня. Не в этом платье. Но когда она дёргается к выходу вслед за брюнеткой, её не просто останавливают, а сгребают в одну тощую кучу костей и дерьма, вбивая в столешницу до непроизвольного писка. – Я не разрешал уходить. – Будешь удерживать силой? – И тебе понравится. – Ости, пожалуйста, помоги! Уокер, оказывается, ни черта не забыла все оттенки его порочного безумия. И сейчас Люцифер даже не на грани, всё куда хуже: он только что перешёл этот рубеж. Мысленно она орёт ему точно в лицо, представляя, как вопль проникает в черепную коробку и нагревает мозги до той температуры, когда они раздуваются и лопаются – точно вместе с башкой. Смотрит и смотрит на дьявола так долго, что почти согласна удивиться, из его ушей до сих пор не хлынула кровь. – Какая прелесть! Хочешь, чтобы она осталась? – Люций рычит, не отдаёт себе отчёта и знает, что будет жалеть о содеянном. Но сейчас просто не может не облизать уголок её губ, вжимаясь всем телом. Брошенный зверь, что скулит в хозяйском сарае, надеясь на милость. Отвратительное, невыносимо прекрасное ощущение: она в его власти, она – его потаскуха, а он – даже хуже. – Да плевала я на то, что она хочет! – Вдруг вызверивается Ости у самой двери и до треска прикладывает створкой – раненная, не побеждённая. Придворная дама бывала посговорчивее в иных ситуациях. С другими женщинами. Не сейчас. Статус всегда играл для демоницы роль. Важность ремарки в сносках в конце главы. Даже быть бывшей для неё всего лишь значит, что не всё потеряно. Но Люцифер не готов сосредотачивать внимание на хлопнувшей двери. Он занят. И знает, что Непризнанная и Ости однажды целовались. Смешно, пьяно, упиваясь победой в войне за пару дней до окончания академии. Уокер сама ему рассказала, нетрезво прыгая на члене той же ночью и заставляя твердеть ещё больше. Не родилось ещё мужика, не представляющего свою девчонку с другой девчонкой, и Люцифер не исключение. – Моя бывшая и моя… - он не заканчивает. Оттягивает ей соски, полностью доступные, открытые для сражения с его пальцами в позе наездницы, и выкручивает до боли, пока она не начинает глубоко, утробно подвывать в такт распирающей амплитуде. Живая и мёртвая вода, текущая по его яйцам. – Твоя бывшая и твоя нынешняя? – Ногти до красных полос царапают мужской торс. Она надумала вырвать глаза рогатому на груди, напевая шлюшью песенку. Сплошные стоны, всхлипы, хлюпанье. Непризнанной требовалось сдохнуть хотя бы для того, чтобы эта сцена навсегда отпечаталась в памяти. – Просто моя. Ты – моя, Вики… - приподнимаясь, он сгребает её волосы и прибивает ко лбу лбом. – Я тебя даже бабе не отдам, как бы это не возбуждало. Люций увлёкся, он чувствует это. Если ставка Капитолия была на «отвлечь», она сыграла. Ему кажется, её текущей дыркой пахнет всюду. И как только смеет собираться убраться в этих условиях?! – Отпусти меня, - шипит престол, дёргаясь в бессмысленных попытках. Она прижата к столу, закручена в морской узел и отлично знает, как выглядит – в разодранной одежде, в крови заживших царапин. – Иначе заору. – И что будешь орать? – Идиотские кудри. Короткие до чёртиков. Их неудобно драть вниз, обнажая её шею. – Помогите, насилуют? – Как вариант, ублюдок! – Не забудь добавить на Трибунале «Он «насиловал» меня несколько лет подряд, ваша честь»! – Откровенно насмехается дьявол. У уокерской кожи необычное свойство – там, где он прикусывает её, проходится губами, распускаются ебучие цветы. Он помнит это своё состояние из прошлого: между ног Непризнанной сосредоточена тайна тайн, а огромный увесистый ключ, вылитый из стали, есть только у него. Позвякивая, он всунет тот и повёрнет в нежной плоти, вскрывая. Чтобы разом получить все ответы. Выиграть миллион. Переспать с королевой. Как и полагается королю. – Вывернешь меня наизнанку, набьёшь соломой и отправишь матери? Получишь межгосударственный конфликт. – Кто знает, Уокер, может я готовился к подобным рискам. Триста лет – немаленький срок, чтобы собрать армию и освоить тонкое искусство таксидермии. – Он настолько не способен попрощаться, что её чучело в его спальне уже не кажется болезненным кошмаром. Однажды уже отпустил, а теперь ему неприятна сама мысль, что в Тартаре нельзя запереть Непризнанную. – Я в чём-то обвиняюсь, милорд? – Вики следует заткнуться, она видит это по венам на его ладонях – вздувшимся и грозным. Они же служат главной причиной продолжить свой слабоумный трёп с ещё более неуместной отвагой. – Что ты искала в моём кабинете? – Твою адекватность. Случайно не видел? Не самая приметная штука пару дюймов высотой. – Она на гастролях. Но если будешь поласковее, договорюсь о личном автографе. Она прикрывает глаза, ловко рисуя под веками крокус на подоконнике. Стебель у него такой тонкий, что цветок смешно подозревать в героизме. Но он смеет цвести в Аду, диктуя свои условия. И Уокер не находит причин, почему растению можно, а ей – нет. Рукой нащупывает папье-маше на столешнице и заряжает им в висок демону, рассекая кожу до крови с гигантским удовольствием, словно только что кончила. – Я сама нежность, ненаглядный! – Тебя следовало убить. – После порции отборного мата Люцифер цедит это, прижимая к ране пальцы, но с места не сдвигается. – Шанс ты упустил. Несчастный случай с драконом уже не годен, несите следующий. – Другая ладонь обретает внезапного союзника – Вики обнаружила валик из-под свитка и прикладывает деревяшкой в демоническое ухо, глупо промахиваясь. Мужчина не собирается стоять ровно и терпеть побои, он дёргается к ней, скользя носом по носу, поэтому втулка едва задевает его волосы. – Тебя следовало убить много лет назад, Непризнанная. – Ты был занят! Слишком пёкся о спасении моей задницы! Столешница обезоружена. Кроме бумаг там только прах их несбывшихся ожиданий. Метить в «яблочко» нечем. И Вики вскидывает кулаки, желая оттолкнуть его чарами, но запястья перехватывают раньше, чем она сумеет в это выигрывать: поднимают над её головой и легко сцепляют в захвате одной ладонью. На его лице, ранее, на короткий миг показавшимся ей серьёзным и «протрезвевшим», расцветает ядовитая ухмылка: – Заметь, успешно, - свободной рукой Люций до кошмарности нежно гладит выпирающую ключицу и цепляет кромку выреза. – Поэтому будет справедливо, если спасённая задница проявит благодарность. – Пожалуйста, оставь меня в покое! Режим нежной нимфы – обиженной и угнетённой. Последний оплот надежды в виде женских слёз по версии райского еженедельника и Ребекки Уокер лично. – Я боюсь. – Она замирает у дракона, к которому её провожает мать. В столице занимается рассвет, но в этот раз он непривычно красный, как «Кровавая Мэри» в бокале наёмника из старых кинолент. – Люцифера? – Серафим кутается в роскошный халат. Он шёлковый. Он подбит мехом соболей и здешних перков. Он воняет случайной связью и чужой, прогорклой спермой. – Нет, - Вики жуёт эту мысль и проглатывает с видимым удовлетворением. – Того, что ни черта не получится. – На этот случай у тебя всегда остаются два козыря, милая, - Ребекка жадно клеймит дочь поцелуем в лоб. – Отдаться или разрыдаться. Виктория не успевает зафиксировать, когда его ладонь совершает манёвр, лишь констатирует, как резко ткань тщедушного платья рвётся, сползая к талии. Теперь грудь оголена, и соски сжимаются от контраста с воздухом. Они – стыдливые, скромнее самой Уокер, словно в монастыре кармелиток выращенные, а не в свободолюбивых Штатах. Зато Вики – ну надо же! – до сих пор американка. До сих пор верит, что покинет его кабинет с гордо поднятой головой. А не с разодранным подолом. – Твои истерики мне параллельны. – Тёмная макушка склоняется к одному из сосков и демонстративно проводит по тому кончиком языка. – И что, подвесишь меня за руки и спустишь плёткой шкуру? – Могу даже высечь на дворцовой площади. – Я не буду заниматься с тобой сексом, дорогой! – Она становится гневной, наливается краснотой, заставляя думать, что под кожей у Непризнанной сейчас куда больше крови, чем требуется. Лишней, дурной, ненужной. Той, что следует пустить. – Никто не собирается заниматься сексом, родная, - он сходит с ума, это очевидно, как день и ночь. Его шатает от этой женщины, которую надо распробовать, будто бы впервые. – Я просто тебя выебу. – Извини, лимит посещений для демонов исчерпан! – Приятный визг. – Последнее свободное окошко ушло на драку с Ости! – Пройду вне очереди. – Напиши обращение, Люций, и в следующем году, быть мож…боже мой! Ему надоела пикировка, и он впивается в полушарие груди, прокусывая ту, как конченный ублюдок. Но всё ещё роскошный конченный ублюдок, иначе бы Уокер трепыхалась увереннее. Чёртово возбуждение – её крик, его укусы на её коже. Он слизывает кровь, это лучше любого ужина. Распахнутый рот Непризнанной надо набить весомыми аргументами: Люций засунет в него пальцы, язык и член, обменяет свои стоны на её стоны. И плевать, что курс трижды не выгоден: она всего лишь хочет кончить, он – наказать и сдохнуть. Виктория теряется в своих мыслях. Скованная его властью, представляет Люцифера в себе – жадно и переполнено. Фантазия в фантазии, игра в игре. Она слишком старается в эту минуту, слишком хочет думать, что это неправильно – желать стащить с него брюки и… наверняка картинки из её головы доведены до абсурда, потому что она – умирающая падаль. Здоровая женщина должна хотеть сбежать. Не лежать. – Потребуется, и я выпью всю твою кровь, Уокер! – Былой румянец молодости этим не вернёшь, Люций! – Давай проверим, идиотка. – Пусти! – Последняя попытка. Слабая, погибающая. И ей страшно, что он послушается. – Хрена лысого! – Хриплым тоном по оголённой ключице. Болезненная сентиментальность, которой обычно скрывают похоть. Кому, как не сатане, знать о всех вариациях грешка, пропитавшего миллиарды тел и матрасов. – Нам нельзя… нельзя опять, - бормочет она заплетающимся языком, когда он покрывает поцелуями её скулы и кусает подбородок. Такая тонкая, сильно натянутая на лице кожура. Сегодня гладкая, но однажды превратившаяся в папиросную бумагу. И он хочет это видеть. Он хочет видеть, как она стареет. – Можно. – Кто так решил? – Сам сатана. – Потому что меч в твоих руках? – Потому что ты в моих руках. – Я против. – И меня это устраивает. Несложная работёнка, пока её «Нет» похоже на «Да». Он не уверен, насколько это важно, но знает точно, Уокер заслужила. Наказания. Его. И его наказания. – Ты хочешь узнать, оставил бы я тебя, пойди грязнокровка на мои условия? – Именно. – На вершине скалы холодно, но Виктория не чувствует ничего кроме мужских ладоней, споро расстёгивающих её доспехи. Ей хочется закрыть глаза и позволить намазать себя на его тело, но под веками тут же появляется Ади и щерит жутковатый, кривой рот. – И да, и нет. – Как это понимать? – Разговор Люцифера с Мальбонте всё ещё гремит в голове. Она не поверила своим ушам там, у костра, в лагере, и чувствовала, что сидит на полене, которое только что разрубили топором. Вместе с ней в придачу. – Я и так сказал тебе больше, чем требовалось. – Знаешь, как это выглядит?! – Она не замечает его двусмысленного тона и отступает назад, до обиды рассерженная. – Как предательство! – И кого я предал? – Меня, себя… я не знаю, Люций! Ты всегда был против, с самого его возрождения! Ты даже мне говорил, что за красивыми словами о равенстве и братстве у Маля ничего нет. В конце концов!.. – Она кричит, но понимает это слишком поздно. И не находит сколь-нибудь важным. – В конце концов, ты говорил, что именно Бонт причастен к смерти твоего… – Не смей трогать отца. – Господи! – Её одолевает веселье – острое, пьяное, живое. – Да я отрубила ему голову! Куда уж трогать больше! – Именно поэтому, - рука демона оказывается на её щеках, теперь сжатых его пальцами, - не смей. – Значит переобулся? – Ты такая дура, Вики Уокер, - из него выпускают весь гнев вместе с выдохом в её губы. – Эта беседа у костра – от и до для отвода глаз. Или как, по твоему, мы избавились от пут? Ведь не ты нам помогала. – Не помогала и не особо стремилась убраться куда подальше, а он всё равно хочет её целовать. Что это, если не самая извращённая форма его личной несправедливости?.. Быстрым движением перекрутить её тело, заставляя упираться задницей в пах. Облегающую ткань платья – потянуть вверх. Сбить на поясе. Прогнуть на столешницу. Зафиксировать, какого цвета трусы на Непризнанной – обычные и лишние. Не то бельё, которое вопит «Возьми меня, я – сексуальная», но Люцифер возьмёт её, даже валяйся она в помойной луже на самой окраине его владений, провонявшая рыбными очистками и драконьим дерьмом. Вики знает, что будет дальше: он разложит её на столе, понижая в должности. Порушенные, карьерные ступеньки, поруганный престол – сущие, адские мелочи. Снимать бельё – прерогатива слабаков, её трусы достойны разве что в сторону сдвинутыми быть, и это в лучшем случае. Шлепок по заднице не покажется нежным, дьявол раздраконит кожу до пунцовых отметин, заденет половые губы и станет ввинчиваться пальцами во влагалище. Люций не имеет привычки любить её по согласованию. У них нет утверждённого манифеста действий и строгого порядка предварительных ласк. Но он всегда вбивает пару пальцев, реже – все три, в её тело и резко, рвано дрочит ими, заставляя течь, даже если она не планировала. – Слишком хороша для Непризнанной. – Демон лежит между ног студентки с губами и подбородком, блестящими от её смазки. Уокер задыхалась, выгибалась, кончала, истерзанная руками и языком. Но всё, о чём ему думается, это о необходимости поставить её оргазм на повтор. – Нам пора спать. – Нам пора привязать тебя к постели золотыми путами. – Зачем это? – Ты собираешься лететь утром в лагерь сраного ублюдка, я не собираюсь тебя отпускать. – Люцифер, это плохая идея. – Плохая идея – ваш тупой план, состряпанный на коленке твоей матери, уж лучше б она на них стояла! – Не порть эту ночь! – Взвыли в ответ, сжимаясь прямо перед глазами. Чертовски красивая баба с тугой, выставленной на обозрение дыркой, сочащейся овациями в его честь. Его будоражат и эта мысль, и влажный вид – до невинности розовый и точно под его носом. – И не смей. Трогать. Мою. Мать! – Уверен, мой папаша успел её оприходовать. – Скалится демон прежде, чем поцеловать ей клитор. Так тягуче, словно глоток воды из единственного, уцелевшего в военном хаосе источника. – Видишь, мы в Тартаре полны дьявольского символизма. – Дра-азнишься… - Вики не хочет слушать слова, похожие на правду. Она охает и замирает, напряжённая, натянутая до состояния струны в школьной комнате. – Люблю. – Глухо произносят ей в промежность прежде, чем его лицо возникает перед ней, а пальцы входят во влагалище с упругим чавканьем. – Смотри на меня. – Хорошохорошохорошомойхороший… - она почти лепечет, пока в неё вгоняются фаланги. Быстрые, бесстыжие движения. Сок, выжатый из плодов небезразличия. – Я – не хороший, Непризнанная. – Он не сковывает её голову ни чем, кроме взгляда. Но Виктория не находит сил опустить ресницы и провалиться в темноту: её золотые путы – его глаза, фиксирующие на месте. – И хочу проделать с тобой миллион грязных вещей. – Под-делишься? – Она заговаривается, заикается, слабо всхлипывает. – Много болтаешь. Спустить тебе в рот? – И лишить меня твоей руки?.. – А ты её заслужила? – Губы дешёвой девицы. Его излюбленная, возлюбленная версия. Дела у Уокер идут неважно, здесь всё так идёт. Она проиграла в битве за нижнее бельё и пытается понять, почему хочет сдаться, когда противостояние в разгаре. В её голове мешанина тех лет, когда Виктория ловила военных преступников. Весь отряд рукоплескал её несгибаемости и нежеланию отступать, а она находила в себе силы выдавить улыбку прежде, чем, по вечерам, саморазрушаться в походной палатке. Сначала даже верилось, что каждая пойманная мразь, каждый схваченный имбицил, поехавший на вере в Чудесное имени Мальбонте, который обманул всех, даже себя в сущности, приближает к решению уравнения. Условия у задачки просты: скольких нужно изловить, судить и казнить, чтобы Вики искупила смерти, записанные на собственный счёт? Мисселина будет довольствоваться десятью предателями? Или их должно быть тридцать восемь? А Саферий, проходящий уже не пешкой, а слоном в шахматной партии, засчитается за пятерых? Или от перемены мест слагаемых сумма не меняется? – Ненадоненадоненадо… - у неё слова женщины, которую пытаются заставить, и поведение портовой девки, прогибающей поясницу. – Надо. – Так глухо, что кажется чужим эхом. Он даже рубашку толком не вынимает из брюк, просто дёргает ширинку, с трудом доставая налившийся член, и отдалённо замечает, как набухла отливающая синевой и блестящая от смазки головка. Это будет красивым дополнением к её дыркам. Он собирается проверить каждую из них. – Такая мокрая девочка… – Грязное животное! – Заткнись уже, - свободной рукой Люций вбивает её макушку в стол. Пусть пищит туда, пусть вся мебель в его кабинете пропитается Уокер, словечками Уокер, телом Уокер. Пусть оставит везде свой биоматериал, засядет ему под ногти уликой для следствия. – Я трахну тебя, хочешь ты этого или нет. Она ставит галочку – она не готова сопротивляться. Её матка всё решила за неё, давая понять, что той слишком долго не хватало Люцифера в любых уравнениях. И теперь Вики остаётся только стискивать зубами свитки, когда он трётся по промежности членом, размазывает её влагу от влагалища до заднего прохода и громко выдыхает там, за спиной. Его крылья наверняка раскрыты. Пижонский, павлиний жест. Она много над этим смеялась, легкомысленно бросала «Распушил хвост!» и оказывалась в захвате сильных рук. – Мне хорошо, это происходит само. – Сначала он просто отбривал ответными остротами, пока не признался. – И ты это не контролируешь? – С другими – да, с тобой – не хочу. – Фи. Думала, и правда не можешь. – У «не могу» и «не хочу» – две огромные разницы, Непризнанная. Первое – слабость. Врождённый изъян, как горб, который есть и с ним надо жить. Второе – принятое решение. – Люцифер. – М-м? – Я без тебя не хочу. Когда он слегка входит, она сама двигает бёдра к нему и жадно насаживается с тем звуком, от которого стены складываются карточным домиком. – Обоги… – Именно, Виктория, именно… - он – плохой парень, всегда им был. Не бабником, не садистом, а таким, в самом приятном смысле гадским гадом, по которому сохнут и которого разумно опасаются. И он держит её волосы и ебёт теми натренированными движениями, когда скорость выглядит сверхзвуковой. Он умеет быстро и долго и знает, что она это любит. Он чувствует себя богом. Он – её бог. – Просто скажи, почему ты отвернулась от своей веры три века назад? Их сексу с начала начал подходила характеристика ёбли, с самой первой ночи в её общежитии. Резкие движения, пух и перья, смятые простыни, сорванные пуговицы. Он тогда не был нежным, а она отвечала взаимностью. Одаривала пощёчинами, кусала предплечья в томительной прожарке, напрочь забыла, что где-то за дверью может стоять соседка. Показушно проявившая деликатность, оставившая их «поговорить», неизбежно подслушивающая. Да о чём говорить, когда он хочет порвать эту девчонку от головы до жопы? Так много и часто смотрел на неё с начала года, что не заметил, как провалился в уокерские щели. Будет логично, если теперь это найдёт подтверждение в постели. Непризнанная – наоборот. Вела себя так, будто в шкафу у неё ещё сто тысяч сатанинских сынов, жаждущих внимания, поэтому её общество возможно только по расписанию, сотканному из дурацких случайностей. И, если очень повезёт, именно ты окажешься с Уокер в полицейском участке на земле, а не повезёт – плевать, там же всё равно очередь. Трахать её и думать, что он до сих пор пытается заполучить эту женщину, потому что она всегда, даже в самые лучшие времена – не до конца его собственная, это полная гниль с запахом женской пудры. Потри получше, убери краски-раскраски с растерянного, разгорячённого лица, прижатого к его столу, и исчезнет не только косметика. Даже Непризнанная смоется. – Молчи и действуй. – Вики хочет напомнить себе, она всё ещё ангел. Но до сих пор не знает, почему внутренне выбрала светлую сторону перед Инициацией, и жезл распорядился так, как распорядился. Магический артефакт, напоминавший Распределительную Шляпу из земной книжки. Вот только сама Уокер не шептала «Лишь бы не к ангелам», когда заезжий старик из Цитадели возложил на её плечо серебряную рукоять. – Ты же не говорить, ты трахать меня хочешь, задница! – Задница… ты подаёшь мне идеи, Виктория. – Вторая рука проходится по ягодицам. Они раскраснелись от толчков, но демона это не останавливает. Он щипает кожу до вскрика и тут же отвешивает шлепок. – Собралась валить в своё святилище? Испорчу тебя на дорожку. – Испортишь мне тело, испорчу тебе жизнь, - шипит, но поддаётся. Ей даже жаль, что у неё не припрятано чужих кровавых засосов на половых губах и анальной трещины козырем повыше. Она бы молчала – густо и громко – когда бы он их заметил. Смотри, телесные повреждения. И не твои. Вот ты и бесишься. – В тебе не осталось ничего, Уокер. Ничего от Уокер. – Осталось, - пересохшими, распухшими губами она выдыхает в кипу бумаг, - но не для тебя. Это всегда ошибка. Закономерно больно. До идеальности хорошо. – Выебу, Непризнанная. Я выебу тебя во все твои отверстия, клянусь. Ори, кусайся, сопротивляйся, мне глубоко похер сейчас. Он собирает достаточно количество слюны и плюёт себе на ладонь. В ящиках его стола не припрятано лубриканта и весёлых анальных пробок с хвостиками и гравировкой «Для моей шлюшки», но он отлично изучил её чудесную жопу и с филигранностью мастера гладит сморщенное колечко входа, вгоняя палец. – Ненавижу тебя, - она изворачивается, мечет не взгляды, а штыки в его сторону и позорно придвигается ближе. – Потому что хочешь? – Потому что ты всё портишь! – Он добавил к указательному пальцу средний, ни на миг не сбавляя скорости фрикций, - …потому что ты заставляешь меня сомневаться, а правильное ли я приняла решение… – Отличная тема для анальных разговоров. – Я не готова, прекрати! – Мне плевать. Люций не даёт ей кончить. Намеренно долбит до приближающегося оргазма влагалище, разрабатывая вход выше, а потом останавливается, замирает и заставляет позорно течь. Замкнутый, сочащийся вожделением круг с кучей чавкающих нот. Пальцев давно три, и она достаточно размята, чтобы попробовать в неё ткнуться. Но Уокер запрокидывает голову, ища его глаза, и это становится самым важным на свете. – Хочу смотреть… - у неё всегда был чудесный шёпот, когда она его любила. И сейчас он похож на тот, прежний. – Иди ко мне. – Выйти из неё, вздёрнуть на ноги, развернуть, посадить на столешницу, двигая к себе так, чтобы бёдра оказались в воздухе. Подхватить ноги под колени, задирая высоко и похабно. Она откинется, не может не откинуться. Упрётся ладонями в деревянную поверхность и потянется мокрым, разинутым ртом. После этого во Вселенной не будет ни одной альтернативой реальности, где он её не поцелует. – Вот и не осталось причин, чтобы уходить. – Но и причин остаться тоже не существует. – Это будет происходить с нами всегда, - он зажимает её, упираясь головкой в анус. Раздвигает медленно и следит за каждой вспышкой боли на потном лице. Он сделает всё хорошо, правильно, идеально. – Ты, я… каждый раз, когда мы будем пересекаться… Снова и снова, Уокер. Ты и я… - когда накрывает ощущение тесноты, не такой горячей, как во влагалище, но с дурманом «она снова позволила это», демон утыкается в выгнутую шею и вбивает туда слова. – Только в любви мне не признавайся. – Она готова заплакать от того, что он прав. – У меня будут другие женщины, у тебя – другие мужчины, - почти скрежещет зубами от ревности, вдавливаясь всё увереннее, - но приём, бал или даже война снова сведут нас, и ты будешь подставлять свои дырки, а я – радостно забывать всё, что было до тебя. – Потому что до тебя ничего не было. – Они выговаривают это электрическим хором, передавая изо рта в рот. Плевок, ещё плевок, целое море его слюны, смешанной с её смазкой. Каблуки Уокер до сих пор при Уокер. Поначалу он их недооценивал, а теперь готов настаивать не снимать эти туфли. Всё время оставаться в туфлях. – Мне больно… – В следующий раз будешь думать, прежде чем обшаривать мой кабинет. – Ты не это хотел сказать. – Видимо не так и больно, - одно движение, второе, очередной плевок. На этот раз на ладонь, чтобы смазать ствол у основания. Он планирует долбить её глубоко, чтобы яйца шлёпали. – Раз мелешь без передышки. Влажные губы. Ими он целует синяк на её виске, это точно осталось от стола и точно имеет значение. Её искривлённая гримаса сменяется расслабленным блаженством на десятом толчке. Примерно тогда она обхватывает руками его шею, становясь теснее и откровеннее, как развёрнутый чертёж плана, которому Люцифер следует. Самое грязное надругательство над её телом. Самая изнасилованная нежность в его исполнении. – Ты можешь… - она даёт понять, ей нужна его рука на клиторе. – Могу. – Я не знаю, как быть… – Я тоже. – Ты бы хотел, чтобы я… – Я бы хотел, чтобы ты не уходила. Блять, родная, давай! Просто останься! – Каждое слово в череде движений, вгоняющих в тугое, нахальное болото его тона. – Никто не поймёт и не примет. – Похуй. – Раньше ты считал иначе. – Раньше я был наместником ебанного протектората, но времена изменились… мать твою, я не готов с тобой прощаться! Она не удерживается за его шею, хоть и старалась придушить. Падает назад, прикладываясь затылком до искр, фиксирует глазами чернильницу и перо и замечает под свитком зелёный мячик. Отличный предмет, чтобы сосредоточить на нём своё внимание, позволяя Люцию проделывать с собой то, чего не позволяла другим. Почётная смена караула. Член выходит из истерзанной задницы и входит выше, вызывая головокружение. Он обожает мокрую Уокер, пропитанную смазкой, как марка – земной наркотой. Вот такую, с коленями, разведёнными до неприличия, с растянутыми им дырками, из которых вытекают выделения, с его увитым венами стволом, поочерёдно исчезающем в её вагине и в попке. Разламывает, оттягивая ягодицы, чтобы оценить итог своих глубоководных разработок – блестящая, розовая, сжимающаяся от воздуха. Совершенно такая, как все. Совершенно особенная. – Ты не остановишься? – Никогда. – Никогданикогда? – Выплёвывает в лицо с каплями слюны. – Никогда-никогда-никогда. – Скажешь «никогда» ещё раз, и я ведь поверю. – Никогда, Вики. Я никогда не остановлюсь с тобой. С кем угодно, только не с тобой. Ей должно быть плохо, но это не так. Она хочет чувствовать себя поруганной, но чувствует лишь чистоту. Как сосуд, который он натёр до блеска, зашлифовал собой, убрав морщинки и неровности. Мысленно она смеётся, она – его сучка-вонючка. Дырка, которая пахнет дыркой – соками, спермой, финальной битвой. Девчонка из его таблицы размеров – узкая, мокрая, тающая на огромном члене своей белизной. Говённая пропитка для мозгов, но Люциферу, кажется, нравится всякое дерьмо. Забавно, что ровно сейчас они синхронизируются, начинают думать одинаково, хоть и не в курсе. Ёбарь Непризнанной, хмельно подкидывает мужской рассудок. Руками Люций ещё больше разводит ей бёдра, вновь растягивает задницу. Вынимая из Уокер полностью и, тут же, вгоняя. Блядский, не святой вид – её алеющий анал, болезненно, но смиренно принимающий головку и массивную плоть. Сложно, хорошо, до хрипов. Он хочет кончить в её кишки, чтобы скрепить этот союз. – Дай мне тебя поцеловать. – Непризнанная приподнялась, уткнулась ему в торс, зубами впилась в ключицу и оттянула кожу, пахнущую табаком, пóтом, сексом. Она была бы рада раствориться, стать похожей на пену, текущую по собственной заднице, но демон не намерен прощаться. – Поцелуй – это слишком интимное… - сжатый вдох, сжатый воздух, сжатые мышцы. – Приберегу его на чёрный день. Лучше не думать, чем она хочет его ужалить. Просто трахать, пока не разорётся порцией утробных, воющих звуков, выдавая свой оргазм. И тут же спустить в распалённую задницу на выходе. Потому что ему нужно видеть, как из неё будет капать его сперма. Это лучше победных флагов над фортами. – Ты вспоминала? Стол слишком неустойчив после всего, что на нём приготовили. И, спустя минуты, они лежат на ковре, узоры которого выцвели. Это заставляет Вики рассуждать, что ковёр безобразно похож на их отношения. Они тоже выцвели, поблекли, давно растеряли былую яркость, которая сейчас кажется неуместной. Ей не хочется бурь и штормов из тысячи красок, она ищет покоя. Но, от чего-то, до сих пор с ним. – Тебя? Нас? Прошлое? – Выбери, что тебе по вкусу. На окнах его кабинета кованная вязь решёток. Витражи с библейскими сценами вместо останков штор. Никакого уюта, сплошное бурление. Сквозь них сочится ржавый, вечерний свет. Он – почти молитва: облизывает на полу, лезет под ножки стола. Сомнительный свидетель. Полотно ковра отсырело от времени, но Виктории нравится думать, что это женские слёзы, слюни, прочие жидкости. Быть может, он трахал на нём сотни других до неё сегодняшней и после неё «вчерашней». Между. – А ты? – Ждёшь признаний, как не проходило и дня, чтобы я о тебе не думал? – У тебя и такие есть, Люцифер? – У меня много историй, Непризнанная. – Расскажи одну из них. – Они слишком мрачные для такого ангелочка, как ты. – Ты только что поимел меня в задницу. – Даже там будет посветлее, чем в моей биографии. – Он переворачивается на бок, подкладывая руку под голову и смахивает со лба престола налипшую, короткую прядь. Жест возмутителен. Она запретила себе подобные нежности три века назад, они не вписывались в секс с другими, а секса с ним у неё не было. – Зачем пришла обшаривать мой кабинет? – Хотела кое-что найти. – Нашла? – Нет, - честно призналась Вики. – Что решила насчёт моего предложения? – Ничего. – Почему? – Потому что не нашла то, что искала. – Откажешься? – Продолжу поиски. – Значит тебе придётся задержаться в Тартаре. – Значит мне придётся задержаться в Тартаре. С этими словами оба откидываются на спины, потому что и на ангела, и на демона спускается самое прозаическое ощущение – им до зубного скрежета радостно от услышанного. – Ты вообще ешь, Уокер? – Не приставай. – Страшная и худая. – Зато на меня у тебя стоит. – У меня и на других стоит. – Но не срывает крышу. Его член обмяк после разрядки, но он всё равно большой и красивый. Всегда завораживал. Викторию забавляет украдкой бросать взгляд на распахнутую ширинку: Люцифер не потрудился спрятать ствол в брюки, и теперь тот покоится, как разомлевший скипетр. Или щупальца спрута. – Хочешь, я прикажу принести ужин сюда. Ему, наверняка, это дорого обходится. Резонирует с тем, в чём так долго себя убеждал. Просто сказать. Произнести. Прожевать эту фразу своими бесстыжими, яркими губами. Припухлыми и покусанными ей. Хотя бы над ними она надругалась. – Не волнуйся, я скоро отсюда уберусь. – Откуда? Из этой комнаты? Из столицы? Из моей жизни? – Выбери, что тебе по вкусу. – Дура. У неё нет правильного ответа, да и слышать вопросы Уокер не желает. Она предпочла бы перерезать ему горло и внимать гулким, булькающим звукам из рванной раны, чем переваривать мужскую хрипотцу. – Сам дурак, - привычно брякает женщина, поворачиваясь к нему лицом и прижимаясь к плечу. Почему-то становится важным протереть голую кожу собой, как дорогой хрусталь. Напитаться от этих распалённых кристаллов и надышаться ими же. – Однажды ты рассказывала, как ездила в евротур в своей прошлой жизни. Ты и другие студентки. Вики не догадывается, к чему это, но помнит, он знает толк в сложных подводках. И с опытностью диктора новостных происшествий подготовит почву так, чтобы проросло. – Было дело. В 2017-ом. За два года до того, как я сдохла. – Я запомнил историю про побережье. Хорватия, да? – Не замедляется ни на мгновение и обвивает рукой, но к себе не прижимает. Просто кладёт ладонь между крыльев, как каратель, примеряющий ширину лезвия, прежде, чем нанести удар. – Вы пошли на закрытый пляж при дорогом отеле, в котором не могли позволить себе остановиться. Однако все приняли вас за постоялиц. – Он чрезмерно роскошен в профиль. Возможно больше, чем в анфас. Люций хмурится в задумчивости и даёт себе разрешение продолжать. – Ты сказала тогда, что это потому, что в правильном, благовоспитанном, европейском обществе так никто не делает. Только поэтому работники гостиницы даже не заподозрили плохого. У них не было подобного опыта. – В чём ты хочешь мне исповедаться, дьявол?***
– В связи с отсутствием тела по естественным причинам, присяжные будут учитывать ваше добровольное признание. – Трупа сатаны просто не могло быть. Статс-дама сообщила, что обнаружила покойного во второй, демонической ипостаси. Это могло значить лишь одно: Люцифер обратился в прах и пепел после того, как ему проверили пульс. – Вы это понимаете? – Прекрасно понимаю. – Тогда последний вопрос, - судейский помощник ведёт крыльями, будто в амфитеатре Трибунала воцарилась прохлада. Хотя за три часа допроса здесь надышали, повышая температуру до адской сопки. – Когда именно вам пришла в голову идея убить наместника Ада, избранного сатану, рукоположенного в сан и чин Короля Преисподней – Люцифера? – В четверг. – Десятого марта? – Одиннадцатого. – Вы имеете ввиду, что это было в ночь с десятого на одиннадцатое число? – Работник смотрит то на подсудимую, то на свои бумаги. А ещё он смешно хлопает понурыми, белесыми ресницами. – Я говорю, что идея отравить наместника Ада, избранного сатану, рукоположенного в сан и чин Короля Преисподней Люцифера пришла мне в голову в четверг, одиннадцатого марта, где-то около девяти вечера. – Одиннадцатое марта – это пятница. – Помощник цепляется за мысль, девица просто путает даты или дни. Но в ответ ему посылают улыбку, полную снисходительности, от которой по жилам пробегает странное предчувствие. – Но идея пришла мне в голову в четверг, одиннадцатого марта. И не только мне.