***
Вики понимает, что забыла про крокус, только когда солнце проникает сквозь пыльные витражи и щекочет веки. В Тартаре ослепительное утро, оно откликается в ней завистью. Цитадель не может похвастать хорошей погодой последние триста лет. Словно, убив Мальбонте и приняв сторону ангелов, Уокер привнесла в градоустройство Проклятье Жирных Туч, похожих на городских крыс, и теперь горожане вечно обречены таскать с собой зонты. Мысленно престол часто сравнивает райскую столицу с Сиэтлом, в котором доводилось бывать и который чудесным образом уберёг себя от удаления из закромов памяти. Хотя Виктория старательно всё там чистила. Control-Alt-Delete. Вспоминать Штаты, какими они застыли перед внутренним взором, казалось чем-то с ноткой предательства. Здесь, на Небесах, у неё бывали разные периоды: Вики и гордилась, что она – человек, и злилась по тому же поводу, но всегда чувствовала себя частью людей и до боли знакомого измерения. Вмиг переставшего быть своим, едва отгремели фанфары победы. Предал не только отчий дом, исчезнувший под бульдозерами в пользу модного квартала, предала вся планета. Больно щёлкнула по носу, как бы резюмируя, Уокер отныне не имеет к ней отношения. Всучила затрещину и продолжила строить летающие электромобили, космические шаттлы и здания, «распечатанные» на гигантских 3D-принтерах. Но, как бы она не старалась не вспоминать в отместку, сейчас Виктория сидит в промозглом Сиэтле с экскурсией старшей школы и ест крылышки полковника Сандерса под широченным навесом. Дождь воздвиг себя стеной, а небо настолько хмурое, что шпиль Спейс-Нидл теряется в облаках. Это позволяет Непризнанной размечтаться. А что, если острие шпиля тогда не в небо, а прямиком в задницу Эрагона в Капитолии или Бонта в башне угодило, и с этого всё и началось? Она научилась мириться с действительностью, приняла её, как стареющие женщины принимают новые трещинки на некогда гладком лице – с неизбежностью и весельем крадущегося тлена. Но до сих пор не умеет отказать себе в удовольствии хотя бы представлять, какой могла быть её бессмертная жизнь, обернись оно по-другому. Дешёвые слайды. – Я цела! – Одного взгляда на их войскá хватает, чтобы определить, где находится Люций. – Я жива, любимый! – Ты… - ещё недавно он был во второй ипостаси, а сейчас разбил самую крупную стаю субантр, гнездящихся над головами. На нём чужие ошмётки перьев, крови, слизи, но прекраснее этого мужчины просто не существует, глупо, совершенно по-бабски думает она. – Вики Уокер, ты! – Я! – Непризнанная виснет на нём. Обвивает руками, сносит губами, не позволяет родить здравомыслия. – И я больше так не буду! – Никогда. Не смей. Меня. Покидать. – Они целуются, сосутся прямо тут, среди чужих тел, среди обломков судеб, среди искалеченных жизней и шей, чувствуя себя абсолютно счастливыми. – Не смей. Никогда. – Я никогда тебя не покину! Я люблю тебя! Шепфа, как же я люблю тебя! – Он светится. Она тоже. Пожалуй, ничего правильнее с ними до сих пор не случалось. Трижды ложь со всеми этими никогда, а ведь даже пальцы скрещенными за спиной держать не пришлось. В ту минуту на поле боя, как ей хочется верить, целовались все. Забыли про приличия и забили на Закон Неприкосновения, который, как они ещё не знали, был отменён. Это сильно позднее бессмертные оплачут павших, придадут убитых демонов огню, а ангелов проводят в последний путь по реке целым караваном трупов. А тогда все просто радовались – бесславному финалу выродка; тому, что уцелели; и вражеской армии, пустившейся в бега. По праву выживших. – Проснулась? Люцифер показывается в дверях и заставляет ловить себя на мысли, что она ни разу не видела, как он одевается по утрам. Такие маленькие детали, будто гарнир к основному блюду, без которых стейк – всего лишь кусок плохо прожаренного мяса. Натягивая брюки, он сперва поднимает правую ногу или левую? Чертыхается, когда шлевка пряжки угождает не в ту прорезь? Начинает застёгивать рубашку сверху или снизу? Это просто абсурд. Она ведь до сих пор помнит, как один из её университетских бывших, там, на Земле, стягивал носок ровно наполовину и болтал им в воздухе, а про Люция даже не может рассказать, что он имеет привычку почёсывать щетину. Но поздно, эта неудачная цепочка умозаключений не отпускает, засасывая глубже. Виктория слишком живая в нынешний четверг, а не как обычно – не до конца погребённая. Она почти разрешает себе представлять, как его пальцы шкрябают подбородок, спускаются ниже, к кадыку, и стараются выскрести нос у татуированного черепа, сыпя проклятиями сквозь зубы. Нет, даже матерясь. – Доброе утро. – Уже полдень. – Добрый полдень отдаёт шизофренией. – Нам надо поговорить, - он смотрит мимо неё. Возможно за спиной у Непризнанной выросли неправдоподобно красивые кирпичи. Пробились сквозь синие стены и нагло отвоевали мужское внимание. «Нет, пожалуйста, не говори этого, я знаю, что ты скажешь», - ей хочется кинуть в него каждой буквой. Но он же не смотрит, в кого кидать-то? В соперника, который не в курсе, что у вас – дуэль? – Слушаю. – В сухом остатке первое, что Вики выдрессировала в себе в Капитолии, уметь говорить то, что нужно, а не то, что хочется. – Это было ошибкой. – Оставить меня в живых? – Заниматься с тобой сексом. – Как давно ты стал праведником? – А ты не лишена женских чаяний, – он чуть ведёт уголком рта, будто хотел ухмыльнуться, но в последний момент передумал. – Я говорил, что ошибкой было спать с тобой. Не с другими. – Пять минут назад я не считала это ошибкой, но ты ловко исправил ситуацию. – Погоди, Уокер. – Зачем? Переговоры, я полагаю, снова пройдут в обед, завтрак я уже пропустила, за стабильность тебе плюс пять, за реализацию минус десять. Ave, Люцифер! – Она стои́т. Голая даже больше обычного. И ей чудится, что до самого рассвета он вскрывал не только её бёдра. Лихо провёл полостную операцию на груди, разжав тонкие косточки, а потом просто не пожелал накладывать швы. – Мы сделали друг другу больно, потом сделали друг другу приятно, теперь ты делаешь мне больно за то, что тебе было приятно, а дальше… наступит моя очередь. Наше постоянство даже круче iPhone CCCXLVI. – Ты – дурочка, - в этом слишком много нежности, чтобы размышлять про непотопляемую компанию Apple. Она проваливается в медвежью яму всех оттенков его голоса. – Я ни о чём не жалею. Но мы на разных берегах и полюсах. И ты явилась в мой дом… – …без уважения… – Чтобы проталкивать интересы стороны, которая триста лет искала повод сместить меня. – Ну-у, - она легкомысленно двигает плечом, выглядя отстранённой и шальной, - не сместили же. – Почему ты, Непризнанная? Зачем они послали именно тебя? Подложить? Всего лишь секс? Михаил настолько туп? Не поверю. – Тем не менее, это именно я стою́ сейчас в твоей комнате без одежды. И советник может даже Идиотом покреститься, но эту ночь тоже я с тобой провела. Он совершает ещё одну ошибку, позволяя взгляду прикипать к её коже. Теперь всё слишком натурально, до абсурдности детализировано. Уокер пугает, она снова молода, лиха и отважна. А ещё она смотрит с вызовом, который он с трудом умеет игнорировать. Никогда не умел, так будет честнее. Отец учил расставлять приоритеты. Хотя, учитывая, как тот закончил, Люцифер относится к папаше снисходительно, а его мудрые рассуждения теперь считает шуткой. Ебанной-простите-самоиронией. И даже без «простите». По крайней мере в спальне стало холоднее, потому что он способен не думать о мурашках, что расцветают на её теле. Но демон всё равно был лучшего о себе мнения. Три сотни лет – это как индульгенция. Право на забывчивость, которое не хотелось оспорить. Да, он забыл. Или сделал вид, что забыл. И ему было, в общем-то, не так уж плохо, временами весело. Когда твои личные интересы размываются, становясь государственными, хроники влюблённых иллюзий начинают прятаться старательно и глубоко, забиваются в самые тёмные норы и лишь иногда выползают по ночам. Дорисуйте пейзажу обоюдное, моральное изнасилование, посыпьте фразами, Которые-Нельзя-Произносить, приправьте обидой, и можно выставлять в картинной галерее. Идеальный образчик конца. – Что ты дела-а-ах! – Она не готова, но ему плевать. Раз явилась зудеть о своём прощальном письме, он выставит её на утро поломанной, побывшей в употреблении. Бывшей. – Что бы я с тобой не сделал, тебе всё равно понравится, Уокер, - а ещё он пьян. Это такая приятная, ласкающая мягкими лапами чудовищ суперспособность, которая стирает даже те «запрещено», которые непозволительно нарушать, - такова твоя блядская натура. – Решил презреть прелюдии? – Её щёки пылают. И задница под напором головки члена не уступает им по цвету. – Делегирую предварительные ласки твоим ебучим святошам, - он озирается в поисках хоть чего-то, что воткнёт Непризнанной во влагалище. А потом ловит себя на мысли, что его руки не прекращают её гладить. Действуют в противовес всей той грязи, в которой он заранее, по-ублюдски ревниво её вывалял и теперь хочет облечь помыслы в реальность. – Блять, Вики, блять… - «Ты же моя… Ты же обещала… Ты же говорила это чёртово «никогда»…». Ему хочется отхлестать её каждым словом, но всё, на что он способен, это остановиться и перевернуть девчонку на спину. Глаза в глаза. Рот в рот. Пальцы к шее. – Не боишься? – Тебя? – Того, что я хочу тебя убить. – А ты хочешь меня убить? – Я не хочу тебя отпускать. – Противоречием не накрыло, Люцифер? – У неё потеет лоб и ложбинка на груди. Может ей жарко? Или это связано с тем, что он душит её сильнее прежнего? Нет уж, проблема точно в температуре воздуха. – Я не уверен, что смогу тебя забыть, - запах алкоголя погружает в сонную кому и звучит для Уокер колыбельной. – Убить выглядит оптимальным решением. Никто никого не убил, не покалечил. Именно так они договорились думать на рассвете. Хлопнули друг друга по рукам, как соучастники преступления, где каждый – жертва на пол-ставки. А, затем, просто вынесли приговор, сцепившись языками и доломав хрупкую игрушку под названием Отношения. Отношения – не анальные трещины, они плохо срастаются. – Ты – ничтожество. И никогда ничего из себя не представляла, но очень много мнила! – И от кого я это слышу?! Наследник без королевства, царёк без трона! – Зато голова на плечах, - он хохочет угрюмо и раскатисто, как дирижабль, из которого выпустили весь газ, и теперь тому осталось лишь протяжно ухнуть с высоты. – Не забудь про голову, Непризнанная! Ты же втайне обожаешь этот момент своей биографии. Момент, когда с тобой пришлось считаться! – Конченный выблядок, не умеющий любить, потому что никто его не любил! – Зато ты всех любишь, святая блядь. Давай, признавайся, приголубила сосунка из башни, пока он прятался по всей школе? – Так это всё из-за ревности?! Господи, ты ещё хуже, чем я думала. А, уж поверь, я всегда думала о тебе херóво! – Поэтому раздвигала ноги? Решила победить всё зло этого измерения своей пиздой? – Да, это было моим условием попадания сюда. Только мы с пиздой против орды тёмных сущностей. – Сучностей… - он знает, что звучит мерзко и тухло, но у него всё выгорело. Полыхало-ныло-истязало, а теперь выключилось. Короткое замыкание или целая Хиросима, чёрт его знает. – Мне ужасно жаль себя. – Жалость к себе – это всё, что тебе остаётся! – И мне ужасно жаль своё время. – По её вытянувшемуся лицу становится ясно, пути обратно не будет. Но он не находит в себе тормозов, чтобы ими воспользоваться. – Тратить его на тебя было самым отвратительным решением. – Я сейчас выйду за пределы этого замка, и больше ты меня никогда не увидишь. – Твоё «никогда» стоит ровно столько, сколько и ты. – Дешёвка? Сам такую выбрал, - она одевается очень спешно, а ведь они так и не потрахались. – Дешёвка стоит дёшево, - садясь в кровати, Люцифер натягивает простынь и хочет ненавидеть её, но получается липкая, скользкая каша с комочками безумия. – А ты – ничего не стóишь. Он потом ещё несколько месяцев пытался убедить себя в этой мысли, мелочно утешаясь тем, что дал ей повод себя презирать. Истинное проявление мужского благородства, королевская стать. Но в итоге-то что? Она рядом. Она что-то говорит. Она снова одевается в его спальне. В Его-Детской-Спальне. А у самого Люция даже обид не осталось, только воспоминания, которым не веришь, потому что оба изменились и ничего нельзя повторить. Может именно это и есть конец любви, которого он так долго ждал? И драка, а за ней и секс – всего лишь логичные шаги завершения, чтобы мирно распрощаться. Без порева, с тихой грустью. Возможно обнять её, самому отвести к выходу, пошутить над слишком белым цветом мантии, вставшей костью в глотках его адмиронов. И разрешить, наконец, свалить нахрен. Не только этой, коротко стриженной Уокер, но и другой, прораставшей в нём целых три века. Ей же тоже легче, слепых тут нет. – Пойдём. Я хочу кое-что показать. – Рудники? – Их ценность утрачена. – Людей, совершивших на меня два покушения? – Два? Возможно. Позже. – Ты пил или болен? – Почему ты спрашиваешь? – Тебя шатает. Они уже в коридорах и двигаются в самый низ замка. Темницы, понимает Виктория, чтобы тут же врезаться в мужскую спину. Люцифер замирает – неожиданно и некстати. Крутит ещё одну мысль, которая затмевает собой все прочие, и смотрит так, что она чувствует себя неловко. – Скажи, Непризнанная, у нашей истории может быть счастливый конец? – Не знаю, - здесь, между этажами, злющий-леденющий воздух, это не соответствует Аду и его обитателям. Но Вики вдруг становится теплее. – Думаю, счастливый конец – это просто ещё не конец.***
– В качестве кого вы были приглашены на субботнее мероприятие? – Я не был приглашён на субботнее мероприятие. – Тогда как вы там оказались? – Я – травник. – Целитель? – Не думаю, что имею достаточную квалификацию, чтобы так себя называть. – Хорошо, - помощнику судьи нравится, что демон сух и деловит, - вас позвали, чтобы помочь? Проводить.