***
Люцифер раскрывает новые грани своего «соскучился». Это непривычно. Он и не знал, что можно так хотеть кого-то трогать. До синяков. Устраивать обыск в своей постели с головы до пят, слизывать каждую каплю Уокер с тела Уокер, представлять с тупой важностью, как он просит прощения, что они подрались. И тут же отметать эти картинки, находя их глупыми. Он – не забулдыга, таскающий жену за волосы. Она – не курица, терпящая побои. Им, как прокажённым, требовались мечи, порезы, ссадины – лекарство. Им нужна была кровь на губах, чтобы обсосать шрамы до вязкого привкуса. Им хотелось этого и друг друга. Они не летят на рудники, это кажется небезопасным. Долго добираются обратно, потому что крылья у Уокер слабые. Каждый час устраивают непозволительно длинные перерывы среди скалистой земли и распускают руки до кожного зуда. Обнимаются и целуются с видом тайных любовников, словно никаких игр больше нет, а есть только наспех восстановленное чарами платье, да его рубашка, которая не выдержит критики. У Люция не осталось злости, он понимает это за время пути. Она скончалась в честном и, как он вынужден признавать, вполне достойном для «какой-то Непризнанной» бою. Демон больше не жаждет смыть прошлое. В каком-то смысле он уже это сделал. Убил её, проткнул – не мечом, так членом. А Уокер в ответ истекла – не кровью, так естественными выделениями. И он думает, что всё это – возможность её потерять в идиотском озере, дурная бабская истерика после – уловка ловкача, от которой следует прийти в ярость, но на душе спокойно и светло. Ебучий психологизм – он не находит оправданий своей радости. Есть планы, их следует придерживаться. Но есть её ноги, их он хочет держать раздвинутыми до рассвета. А потом пусть накрывает кошмарное похмелье, всемирный потоп, мигрень и тошнота. Сейчас мир соткан из него, её и комнаты. Детской, с бесноватыми пастушками на полотнах в первых рядах зрителей. Там, в шкафу, тихо прячется виверна. У Люцифера липкие пальцы. Они склеились от Уокер. От её тесноты и близости. От череды тугих движений в её влагалище, которое он растягивал, прежде, чем вставить член. Он полагает, под ним она похожа на глину – отзывается на каждый жест, каждое касание, каждую фрикцию, способная быть вылепленной заново. В школьные годы он часто бывал на Земле. Там и видел порнуху, которую снимают от первого лица. Девчонка согнута, чаще всего раком, растекается коленками по кровати, выставляя промежность. Позволяет долбить себя так, что вслед за головкой члена наружу показываются её розовые внутренности. Сверкает кольцом туго сжатого ануса, куда ей плюют, чтобы вогнать палец-другой – для полноты картины. И Люций проделывал это сотни раз. С ней в том числе. А сейчас чувствует себя девственником, для которого всё – в новинку, всё – праздник, с которым не справиться, не нахлебавшись эмоций. Вдох-выдох, член, плевок, пальцы, громкий, грудной стон. Толкаться в ней и чувствовать себя Богом – это то, что всегда шло в придачу к Непризнанной и её по-человечески чёрной магии. Когда знаешь, что нельзя, догадываешься, что не закончится ни чем хорошим, но готов предать собственные правила, подставить шею под топор, потому что из всех других твоё тело выбрало именно её. Сделало необходимой. Смехотворно важной. Пометило, будто она – особенная. Американская жвачка. Пустой пузырь, чтоб-она-сдохла, воздуха, раздутый клубничной плёнкой. – И часто ты вламываешься к девчонкам в окна? – Хочешь услышать, что это впервые, и ты – не такая, как все? – Я – такая, как все. Иначе уже пряталась бы в ванной, надевая броню из халата. – Значит у тебя есть шанс, - хмыкает он, нетрезво лапая её глазами сквозь шёлк сорочки. Опасное рандеву в коридоре было прервано на самой приятной ноте. И он хочет продолжить этот концерт, плюя на утро, Кроули, Закон Неприкосновения и в уокерский рот. – Переспать с тобой? – Остаться последней «как все» в мире, полном не таких, как все. Люцифер – не монах, не отшельник и никогда им не был. За последние три сотни лет этот факт не претерпел изменений. Он был верен ей, пока они были вместе, и ни разу не сомневался в Непризнанной, даже когда её штормило от мальбонтовских речей. В конце концов Уокер не была единственной, кто услышал в словах грязнокровки долю истины. Тогда качало многих, только не сына сатаны. И без рассказов Мамона хватило ума и понимания, где именно прокололся папаша и какой соломой набили его голову до того, как она откатилась в сторону проигравших. Спасибо, Люций такое не ест, не собираясь проигрывать даже из самых родственных побуждений. – Что за вопли стояли утром? – Уверена, что хочешь услышать ответ? – Бережёшь мои чувства? – Самую малость. – Это казни? – Это казни. – Тех, кто переходил на сторону Мальбонте? – Тех, кто переходил на сторону Мальбонте. – И ты сам… - она вспоминает, что он вернулся в её покои до показушности намытым, с влажными прядями волос и запахом мальчишки-чистюли, слишком усердствовавшим с мылом в дýше, - …сам рубил головы? – Там были не только головы. – Начинать своё правление с мясорубки сразу после войны… – …единственно логичное решение, если я нравлюсь тебе живым. – Почему не палачи? – Она пытается пририсовать ему ореол жестокого убийцы, но ничего не выходит. Люций настолько закончен и завершён, что любой сторонний штрих кажется лишним. – Потому что мы – не ангелы и не делаем работу чужими руками. Триста лет – не такой уж большой срок, но пробега хватает, чтобы нахвататься опыта. По его личным ощущениям прошло лет десять, и зеркало вторило солидарностью. У дьявола завелась чуть заметная морщинка на переносице и щетина стала темнее и жёстче. А ещё он заимел привычку ничего не обещать женщинам. Не то что бы Люцифер и раньше славился своими обещаниями, но последние три века выдались совсем уж, до обиды прямолинейными. Отсутствие флирта – тоже флирт. – Ты можешь уйти. – Это просьба или приказ? – Холодеет Ости. Она была горячей всего пятнадцать минут назад, когда они трахались, но теперь в погоде наметился шторм. – Придай моим словам любой, приятный тебе окрас, и просто оставь меня. – Знаешь, иногда у меня ощущение, что я сплю с мужиком, которому разбили сердце! – Иногда такое ощущение есть даже у этого мужика. – Мне жаль, что тебе больно. – Но только потому, что она знает, каково это. – Но мне не жаль, что у вас всё закончилось. – Я знаю. – Потому что там, где заканчивается старое, однажды начинается что-то новое. – И это я тоже знаю, - у него утомлённое лицо, хоть и не безучастное. – А теперь простите мне мою болтливость, милорд. И доброй вам ночи. Но это Ости. Удобная Ости, которая всегда умела зализывать его раны в любом из смыслов. И ему давно следует признать, он ценит её не только за преданность и круглые бёдра, он её уважает. Ости одинаково хорошо умеет молчать и говорить то, что думает, отлично чувствуя, когда и где этим можно козырнуть. Но были и другие, не терявшие надежды – дочки именитых домов, демоницы, выслужившиеся в период войны, чужие жёны. Ему хотелось – он брал. Никто никогда не сопротивлялся. Наоборот, втайне молились оказаться на примете. Унизительно топали в койку и показывали чудеса акробатики, будто это конкурс шпагатов. Старались до неправдоподобия и говорили, какие они – особенные. На том и прокалывались. Когда у них с Непризнанной всё закончилось, он много думал, что он в ней нашёл. Ответ «Влюбляются не «за», а «вопреки» совсем не удовлетворял королевским вкусам. Она – красивая, но красивых много. Она хороша в сексе, но этим его вряд ли удивишь. Она – проблемная и это пикантно, как перец на кремовой шапке торта, но изжога по утру убивает любые излишки романтических соплей. А потом он понял, что ответа нет, потому что ответ до наглости прост и лежит на поверхности – голый, бесстыжий, лишённый логики. Люцифер хочет знать, что он там рассмотрел, чего не было в других, и ищет решение в Уокер, когда оно – в нём самом. Выслушать, что она – не мешок картошки? Что-то интересное. Помочь с расследованием на Земле? Да пожалуйста. Зажать на балу под прицелом учителей? С удовольствием. Вызволять мразь из башни? Вообще-то он собирался спать, но отказать ей выше его сил. Она умеет вить из него верёвки. Хватать, мысленно трясти, убирая залежалую пыль незваного наследника трона, и заставлять мчать за ней куда угодно. Куда, блять, позовёт и куда не позовёт – особенно. – Знала, что это случится? – Он смещает ладонь по копчику выше, размазывает пот её спины, согласный влюбиться в этот зáпах ещё миллиарды раз, и увязает в волосах. Они короткие, словно приняла постриг, поклявшись не дарить свои дырки сатанинским сынам, но и этой длины достаточно, чтобы подтянуть её к себе. Лучшая обзорная площадка сегодняшней ночью в центре Тартара – вид сверху на прогнутую Уокер. И сейчас он готов на многое, чтобы оплачивать и продлевать тариф. – Сделай так… сделай так ещё раз, и я отвечу… – Сделать тебе больно? – Пальцы крепче сжимают волосы, но он всё равно нежен. Хочется вспомнить всё, в мельчайших деталях зафиксировать каждую линию, выгравировать на подкорке сознания её рот – надломленный и родной. Губы у Непризнанной распухли, как от пчелиных укусов, они влажно блестят, а язык, наоборот, пересох от частого, рванного дыхания. – Это приятно, а не больно, Люций… – Ты возмущаешься или радуешься? В мыслях она путается, обдумывая ответ. Это несложно, когда в тебе двигается его член, а чуть выше орудуют пальцы. Он достаточно груб и нагл, чтобы вторгаться во все её отверстия без разрешения. Кусать зажившие плечи, впечатывая в себя. Не сбавлять скорости, задыхаясь в её запрокинутое лицо. Течь в неё смазкой, когда сама она хорошенько пропитывает его соками. Но это не похоже на экзекуцию, и Вики не чувствует себя виноватой. Она не заслуживает наказания, она заслуживает ласки. Это её самый честный, самый нормальный секс с ним и после него со времён войны. Почти обряд, очищающий от гнили и плесени, скопившейся в самых тёмных углах Вики Уокер. – Я соскучилась, Люцифер. – Не хочу дешёвой мелодрамы, - ему больно. Это захватывает дух. – Я страшно по тебе соскучилась!.. – Закрой рот, Непризнанная, - он ускоряется, роняет её на кровать и распинает по простыням. Ступнями раздвигает ноги шире, усаживается на коленки и подтягивает уокерские бёдра навстречу. Теперь каждое движение – всего лишь условие задачи, которую должны решить его руки. Вздувшиеся вены и резкая амплитуда, с которой он насаживает её тело на себя, и ничего лишнего. – Иначе я выдеру тебя в задницу. – Три часа назад… огосподибожемой… - она давит стон, чувствуя, как он твердеет, становится ещё больше перед желанной разрядкой, - три часа назад мы дрались и чуть не убили друг друга! – Предлагаешь завершить начатое? – Вот Уокер молчать не умеет. Ни тогда, когда надо, ни тогда, когда не надо, вообще никогда. Та Уокер, которую он знает. Та Уокер, которую долбит сейчас до бессвязных молитв в подушку. – Ты скучал по мне?! – Она ещё больше прогибается в пояснице, подсовывает под себя ладонь и прикасается к клитору, ускоряя финал. – По твоему нытью? – По моим стонам! – По твоим торчащим соскам? – Режущим твою кровать! – По твоей текущей, жадной дырке? – Растянутой твоим членом! – Или по тому, какая ты – похотливая шлюшка, провонявшая моей спермой? – Дадада! – Я не вставлял тебе до черта лет, а от тебя до сих пор ей разит, Непризнанная, ай-я-яй! – Шлепок по ягодице. Страшно хочется втягивать воздух вокруг бездомным псом, по-волчьи выть от сытого удовлетворения. – И за эти три века никто так и не смыл мой зáпах. Так и не смог выебать тебя, как следует! – Ты скучал… - почти скулит Вики, вжимая губы в постель. Это кажется таким важным сейчас, что в голове нет места карьере, Цитадели, матери. Её накрывает волной, пеной, удовольствием. Всем самым порочным и прекрасным, что ещё осталось в их, покалеченном войной измерении. Воздуха нет, кричать нечем, поэтому она безмолвно открывает рот, повернув голову на бок, и позволяет рассматривать беззащитную себя и яростно добивать. Глубокое проникновение. – Я скучал. – Он падает сверху. Успевает вынуть член и спустить ей на ляжки, а затем рушится, закапываясь в макушку светлых волос. – Самую малость. – Самую слишком-херову-тучу-лет малость скучал.***
– Третий? – Четвёртый. – Четыре кабака за ночь… - Гавриил завидует пылу молодости. Он до сих пор чувствует себя больным и разбитым, и теперь к симптомам прибавился кашель. – После этого вы отправились в зáмок? – В зáмок, но не к сатане. Мы вернулись к дочери Мамона. – Вечеринке требовалось продолжение? – Уок…подсудимая сообщила, что туда вот-вот нагрянет его величество. И мы вернулись. – В тоне отсутствует почтение. Астр словно отмахивается от вопросов и вельмож, которые их заполонили. – Наместник Ада присоединился к вам? – Архангел поражён, расфуфыренная демоница и словом об этом не обмолвилась. – Ваши товарищи, - он выделяет слово намеренно, пытаясь устрашить, - не рассказывали об этой ночи. – Может потому, что вы их не спрашивали? – Издевательски бросают в ответ. – Сохраняйте почтение к Трибуналу! – Он легко забудет, что перед ним – родственник. С родни спрос в квадрате. – Ти́рсы истины не позволяют врать, - лишь пожимает плечами Астр, рассматривая лепнину купола. – Вот и не врите, - судья гундосит, но больше для отрастки, понимая, что этот бой завершился не в его пользу. – Что было после того, как к вам присоединился Король Ада? Мы играли в Вагат.