***
Неделей ранее она заметила, если очень быстро лететь над Долиной Солнца, то можно увидеть, как тонкая синяя полоса на западе разрастается, превращаясь в океан. Он фосфоресцирует и бликует, как напомаженная кокетка. Но если опустить глаза вниз, становится скучно и грязно. По всей округе лишь разбросанная шелуха маленьких поселений, утопающих в по-весеннему чёрной почве, и ничего красивого. Раньше тут были леса, но война внесла коррективы. Среди городов и деревень взмывают парящие острова, такие же до попсовости глянцевые, какими Вики их запомнила. Школа на этих клочках суши полностью восстановлена. Сверкает белизной, как новым платьем. Не щéрбится ни единой пустóтой, некогда заработанной демоническим огнём. От этого вида Уокер всегда неловко: здание выглядит как обычно. Как прежде. Словно ничего не было. Они-то изменились, выросли, поистрепались до раболепной мерзости, а академия стои́т как ни в чём не бывало. И, рассматривая кружево башен, Уокер снова и снова чувствует себя извращенкой, которой хочется видеть кровь и пепелище. В её представлении было бы правильно оставить памятник тому пиршеству смерти: не реставрировать купол главного корпуса, а ещё лучше – не расчищать долину от тел погибших. За триста лет из них проросли бы причудливые деревья, изгибающиеся на ветру в пронзённые мечами и копьями фигуры. Вид школы – то немногое, что вызывает в душе вихрь эмоций, потому что от всех прочих пейзажей у Виктории во рту привкус полыни, смешанной с равнодушием. И больше ни на что не стои́т. – Бокал Глифта, советник? – Дайте бутылку и проваливайте. Забавно, что Геральд учил их сражаться, но не учил переставать сражаться, когда мясорубка закончилась. Довольно быстро по здешним меркам. Она только через пару недель после Инициации узнала, что на Земле прошло около сорока трёх лет, а для них пролетели жалкие месяцы. Первым делом бросилась в Северную Каролину, посмотреть на отца, но в эфире давали лишь могилу. Стэн Уокер протянул почти восемь, заслуживающих уважения десятков. Говорят, женился во второй раз, детей правда не было, зато он и его теперь уже покойная жена Сесиль держали самоедов. Дóма Вики тоже не обнаружила. Некогда спальный, одноэтажный район, в котором ей довелось жить, превратился в хищный, позёрский квартал великорослых таунхаусов в три и более этажа. Для мажоров. – Ты много пьёшь, дочь. – Думаешь, если каждый раз добавлять к предложению «дочь», ты станешь хорошей матерью? У Виктории покои в замке Цитадели. Почти напротив материнских, что невероятно злит. Ребекка водит своих любовников, не скрываясь, словно объявила марафон секса в преддверии менопаузы. Она заметно подряхлела внешне и теперь выглядит, как престарелая порноактриса, от паутины морщин которую не спасают даже косметические чары. Но изгиб рта всё также порочен и смел, и это лучшее, что Вики от неё унаследовала. Сама Уокер числится в звании почти святой, у которой вот-вот вырастет новая девственность. Из возлюбленных у неё крокус на подоконнике, она украла его из академии, когда была там в последний раз. На самом деле тот цветок давно сдох, не выдержав проверки почти тремя веками, прошедшими с войны, но упорства признанной Непризнанной не занимать: она каждый раз втыкает новый росток, усердно его поливая. Очень давно, буквальным образом в прошлой жизни, она смотрела «Голодные игры», и находила главную героиню психопаткой, не сумевшей завершить бойню в собственной голове, а, от того, так и не вложившей в колчан стрелы. Теперь той хочется пожать руку, она чувствует себя Китнисс Эвердин. Виктории сложно понять, что, а главное – когда, пошло не так. У них была цель, объединившая многих, громкая и короткая как пистолетный выстрел: «Мы грохнем этого маразматика, только дайте нам всем свободу». Свободу выбора. Свободу любви. Свободу от предрассудков прошлого. Такие наивные, детские мечты, которые впору отправлять в ясли. Она списала их в утиль. Не прошло и ста лет, как все забыли, за что сражались. Очень быстро выяснилось, что война не только убивает в моменте, она повисает в воздухе, как отсроченный платёж по кредиту – в сгоревших домах и лесах, в не взошедшем урожае, в разрушенных каменоломнях. «Перво-наперво мы накормим голодных, согреем замёрзших и дадим кров тем, кто лишился крыши над головой, - говорили они за большим, очень красивым столом. Таким, знаете ли, до неприличия украшенным блюдами и Глифтом, - а потóм будем думать, как дать больше свободы». Потóм – страшно удобное слово. Говоря «потóм», можно иметь ввиду завтра или никогда, это очаровывает. Примерно так появились трудовые картели. Сначала один, за ним пятый и десятый. Вылезали на райских землях, как грибы после дождя, и предлагали минимум – еда, вода, койка. Просто выполняйте правила картеля, написанные Цитаделью, и вместе мы выберемся из этого дерьма. Отчего-то никому не пришло в голову, что, выбираясь из одной вонючей кучи, они непременно увязнут в другой. В картелях запретили смешанные браки. Не на уровне закона, конечно, такое под силу только Шепфе. Всё было проще, а от того гнуснéе: хочешь быть с другой стороной – твоё право, но картели для тебя будут закрыты. Такое правило объяснили пространным «Слишком слабое здоровье детей-полукровок, слишком проблемно возиться с ними, слишком – слишком», но в словах без труда угадывалось «Не хватало нам ещё толп гибридов, которым Шепфамалум может нашёптывать всякое». Дальше выступил Ад. Преисподняя, тогда ещё зависимая от Цитадели едва ли не больше, чем щенок зависит от кормя́щей суки, уведомила Рай, что решила проблему с нехваткой провианта. – Что-что они учредили? – Контроль рождаемости за низшими демонами. – Как в Китае, ма…серафим Ребекка? – С платой в несколько десятков тысяч эвó. Вики не требовалось долго считать, чтобы понять, цена окупает одного Бессмертного трижды. Люцифер не в накладе и, наверняка, доволен. Она представила его ленивую, расслабленную ухмылку и ямочку на щеке и улыбнулась воспоминанию. Это только в книжках рассказывают, что большую любовь не позабыть, а ещё про сердечные раны и драму в слезах. А Уокер даже страдать было некогда, когда всё у них феерично, но ожидаемо развалилось. – Значит ты будешь в Цитадели? – А ты – в Аду. – Там мой дом. – Мне свой только предстоит обрести. – Уокер, любовь на расстоянии – дрянная история. Мой дом – твой дом. – Что ты предлагаешь? – Всё, что у меня есть. – Руку и сердце? – Давай начнём с члена. – У него устрашающие размеры, но рука будет побольше. – С каких пор ты гонишься за размерами куша? – С тех самых, как узнала, что новоиспечённому сатане не пристало брать в жёны Непризнанную. Ангела. Убийцу его отца. Сам подчеркни, что тебе по вкусу. – Это вопрос времени. – И это время я проведу, чего-то добиваясь сама. – Это разрушит нас. – Значит мы мало стоим. В итоге они, конечно, пошли со скидкой, как уценёнка. Такой глупый разговор в школьной беседке сразу после Инициации. И Люций, старавшийся скрыть своё недовольство цветом её крыльев за не присущими ему фразочками. И пара смехотворных месяцев после, наполненных болезненным, отчаянным сексом. Словно предчувствовали, что конец близок, и позволяли себе друг с другом всё. Виктория поливает недавно высаженный крокус. Свежий. Очередной. И скользит глазами по зеркалу тем циничным взглядом, который сумела отточить до совершенства. В целом она довольна – у них закон и порядок, порядок и закон. Ей нравится играть на политическом поле, приобретая значимость. Она научилась четырём видам улыбок, которых у неё отродясь не было. Первая – высокомерная. Её следует использовать, когда собеседника надо вывести на эмоции. Постучать ложкой по темечку, как по карамельной шапке крем-брюле. Вторая – нарочито откровенная. Располагающая к тому, чтобы тебе доверились. Сболтнули всего на два предложения больше нужного, из которых потом напишется удачный мотив преступления. Третья – обольстительная. Не задорная и развратная, как раньше, а с запахом начинающегося тлена, скрытого за тёмной помадой. Да, тёмные помады она тоже полюбила. Четвёртая – колюще-режущая. Без лишних слов. – С вами приятно иметь дело, советник. – Вас радует мой вид или мой компромат? Ей говорят, что у неё пыл её матери, но это не правда. Она – бледная тень Ребекки. Да и сама Ребекка – замацанное отражение прошлой себя. Война сжала Уокер-старшую до состояния опасной, тугой пружины, а её окончание – разжало, выпуская весь напор и кислород разом. Опустошая в ноль. Иногда Непризнанной нравится думать, что мать всегда была пустой, однако умело скрывала это за роскошными мантиями. Но когда знакомые твердят об их схожести, это «нравится» ей уже не нравится. Вики где-то тридцать, может тридцать один. Она пыталась переложить земное время на небесное летоисчисление, но вовремя вспомнила, что училась на художественном факультете, а не на математическом, и сошлась на десяти годах сверху. Лицо и фигура мало изменились с тех пор, когда она сюда попала. Угодила. Сдохла. И Уокер пока даже не в расцвете лет, как иногда пьяненько шутит Энди. Он – её последняя ниточка, с помощью которой она мысленно научилась возвращаться в школу на ощупь. В прошлое, отныне разрисованное сказкой, которой не было. В «до». – А ты не теряешь надежды, непризнанный! – Всё ещё верю, что в один из вечеров ты выпьешь море Глифта, чтобы пососаться со мной, как тогда, в поезде. Он – дурак, раз до сих пор не понял, кому адресовался тот поцелуй. Можно сказать, первая хитрая многоходовочка Вики Уокер – пас, пробежка, атака, гол. Виктория прихватывает крокус, потому что без неё он вымрет, как мамонт. На мать и слуг надежды никакой. Из стебля плохая группа поддержки для посещения Ада, но другой у неё нет. – Почему я? – Потому что он к тебе благосклонен, родная, это так очевидно. – Ты хочешь, чтобы я с ним потрахалась спустя триста лет или пролоббировала наши интересы? – Если второе невозможно без первого, то вот тебе моё родительское благословение. – Ребекка хохочет огромным, разнузданным ртом. Верхом на драконе Уокер обсасывает мысль: она, как шпионка из крупной корпорации, Apple какой-нибудь или Coca-Cola, которую отправляют в другую крупную корпорацию, чтобы выкрасть главный секрет фирмы. Рецепт волшебный или формулу вечной молодости. По такому случаю она празднично обкорнала волосы в ближайшей цирюльне, оставив длину до плеч. Не каре, конечно, но и она не разводилась. Гладкий лобок – свисток старта. Он лучше венка из чёрных обелисков демонстрирует, кто тут жертвенная корова на заклание.***
– Вы использовали яд? – Яд – извечное оружие женщины. Разве не так? – Где вы его раздобыли? – Судья хмурится, подмечая неладное, - верните руки на тирсы, Виктория Элизабет Уокер! – Мне помогла моя однокурсница. Мими, дочь Мамона. – Несостоявшаяся директриса. Она – следующая на допрос, Ваша Честь! – Подсказывает помощник по правую руку от Гавриила. Смутно знакомый. Кажется, она видела его, выходящего из апартаментов матери. – Как он умер? – От удушья. – Расскажите по порядку, что именно происходило и какие были симптомы в начале, в середине и в конце. В начале я кончила.