« —
Четыре, — нехотя признала про себя Узумаки и древко карандаша у нее в пальцах хрустнуло от едва сдерживаемой злости и страха. —
Четыре. Чертовых. Наблюдателя».
— Их внимание направлено не на тебя, дитя, — размеренно говорят ей с ладони. Крохотная черепашка, размером с блюдце, недовольно зыркает одним глазом из панциря. Все, на что ей хватило чакры. — Но призыв они заметили.
Проклятье.
Санран трясет головой и сутулится, словно бы это поможет ей скрыть призыв от чужих любопытных глаз, если даже стены и барьеры не помогли.
— Что со мной происходит? Почему шинигами-сама пытается меня убить? — дрожащим голосом выпаливает она. Собственная чакра не греет. Ее почти нет. Тянущееся молчание настолько оглушающее, что Сан хочет заорать, чтобы призыв, наконец, заговорил, ответил хоть что-то. Нервное ожидание, что сейчас эти наблюдатели ворвутся к ней и…
— Энму-доно просто забирает то, что ему полагается, — неуместно спокойно сообщает черепаха. — Это может стоить тебе жизни, любимое дитя. Наш бог был милостив и дал тебе язык, так говори с ним.
Санран застывает, пытаясь собрать из сказанных слов что-то… Осмысленное. Выходит скверно.
— И что ему полагается? Почему меня это может убить? В каком смысле дал язык?! — тараторит Сан, захлебываясь словами и жадно всматривается в маленький панцирь. Наконец-то есть хоть кто-то способный ответить ей!
— Сие неведомо мне, дитя. Это дела главы клана и и Энму-доно, — огорошивают ее. Санран с воем утыкается лицом в стол.
— Я и есть глава! И что мне теперь делать?!
— Молиться, — как само собой разумеющееся произносит Годжу. — И не смей больше вызывать меня по пустякам, еще и таким презренным образом, — сурово обрубает черепаха. И тут же исчезает в облачке дыма.
Узумаки борется с желанием рассмеяться или разрыдаться. Это все даже не абсурд… Какая-то полная бессмыслица. Чертовщина. Что она натворила?! Теперь хокаге узнает, что у нее есть призыв. А если он узнает про библиотеку…
Санран вскакивает и принимается мерить шагами комнату. Что ей делать? Врать дальше? Сказать как есть? Прекратить спать? Идти бить лбом полы святилища? Сбежать в мир призыва с концами? Что, биджу их всех раздери, ей теперь делать?!
В ладони остается клок волос и Санран нервно посмеивается. Проклятье, лучше бы… Мысли о смерти приходится гнать от себя как можно дальше. Смешок подозрительно похож на всхлип. Узумаки крутит в руках светлячков, неровными строчками записывает «язык бога» и «контракт с главой» в тетрадь, тут же пряча ее в хранилище, подальше от возможных любопытных глаз. Дышит на счет. Спина липкая от пота и из зеркала на нее смотрит взлохмаченное красноглазое чудище — едва ли она проспала сегодня хотя бы пару часов.
Санран рвано выдыхает, обкусывая губы, и плетется к чайнику, чтобы занять руки хоть чем-то.
Может ли Кушина знать что-то об этом?
Нет, предел ее знаний — Высшая библиотека, доставленная Сан собственноручно из Узу, и редкие дарственные свитки Конохе, еще со времен основания деревень и прибытия принцессы Мито.
Есть ли еще кто-то, способный рассказать о контракте с шинигами-сама?
В ее времена это были жрицы и старейшины, сам глава… Они сейчас или мертвы, или скрываются так, что их не нашли пять великих деревень. Куда уж ей. О формуле в Храме, фонящей той самой, мертвой чакрой, Санран предпочитает не задумываться.
Может ли хокаге что-то сделать с этим?
Вопрос… Сложный. Каковы были договоренности Конохи и Узу? Действуют ли они после того, как Коноха допустила падение своих союзников? Был ли этот контракт между главами деревень нерушимым, подписанным кровью, или пустыми словами?
Санран смотрит на закипающую воду и давит желание вмазать кому-нибудь чашкой по лицу. Чайные листья, сухие и хрупкие, распадаются в пыль в ее пальцах.
Четверо наблюдателей. Сколько они с ней? Неделю? Дольше? Заметила бы она их, не скажи об этом призыв?
Она залпом выпивает горьковатую жижу, чуть откашливаясь — разодранные до мяса губы жжет кипятком — и выходит из квартиры, со всей силы захлопывая за собой дверь. Из глубины коридора доносится чужой недовольный вскрик — слишком громко для трех часов утра. Впрочем, если Сан не придумает что ей сказать Минато при встрече и как решить проблему с чертовым
богом, то это может быть ее последний день в этой квартире. Так что ей плевать. Пускай пойдут и пожалуются хокаге, а то у него, верно, дел не хватает…
На улице едва светает и Санран с досадой признает, что не может засечь свою охрану. Целых четыре человека, еще и такого уровня, что их не обнаружить на пустой улице! Сан не уверенна, что она хочет об этом думать.
Анко находит ее на полигоне своей команды спустя два часа, лениво зевая и потягиваясь. Если бы не эмпатия — Санран бы даже ей поверила.
— Развлекаешься, — без вопросительной интонации тянет она, скрестив руки. Сан мутным от недосыпа взглядом следит за ее плавным перемещением ближе. — Еще и в одиночестве. Привела бы женишка, — весело сверкая глазами язвит Митараши.
Сан уныло смотрит на облака и встает в стойку для спарринга. Ей не хочется говорить. Ей хочется кого-то убить или самой сдохнуть. Анко только хмыкает и хрустит пальцами, зеркаля положение. Все-таки иногда с ней чертовски приятно иметь дело. Но только иногда.
— Дай угадаю: вы поссорились. Или семейная жизнь тебе уже наскучила? — ехидничает змеиная ученица, уворачиваясь от удара в нос. Или в лоб. Или хоть куда-нибудь бы попасть. Все эти околосвадебные разговоры, которые Анко вела, пытаясь ее разозлить или расшевелить, становились их приветственной традицией.
— Я даже не замужем, — уже привычно цедит Узумаки и пытается замахнуться ногой, но промазывает и спешно отскакивает, группируясь.
— О! Тогда он сбежал от самого алтаря? Или… Нашелся кто-то, возразивший вашим светлым чувствам? — продолжает подтрунивать Анко. Процесс явно доставляет ей удовольствие. — Да брось, это же милашка Хатаке, ему пол деревни проходу не давало, пока он был маленьким и миленьким, — фраза какая-то… Неправильная. Или не полная.
— У него лица даже лица не видно, с чего бы ему быть миленьким, — фыркает Сан и чувствует, как кости рук в блоке отдаются тупой болью под ударами.
— Зато
какие глаза, — сладко тянет Митараши.
— Дай угадаю: ты сама на него запала и теперь треплешь мне нервы, — немного зло выходит у Сан. Тут же приходится отпрыгнуть от прицельного удара ногой в живот. Говорить во время спарринга становится все сложнее, дыхание сбивается на раз-два. И как только этой язве удается не пыхтеть, настоящая загадка.
— Как знать, — игриво вскидывает бровь Митараши и подзывает к себе манящим движением. В эмоциональном плане у нее такое искреннее веселье и легкость, что можно ставить все сбережения — фанаткой белобрысого Анко точно не была. Секундное отвлечение и Санран шмякается на землю от подсечки, охая от острого колена на животе. Анко подает ей руку и недовольно цыкает.
— Одна беда с тобой… Тупишь нещадно. Но сколько тебя не бей — встанешь, отряхнешься и как новенькая, — Анко окидывает ее острым взглядом. — Ты неваляшка сраная, Помидорка.
« —
Если бы это еще помогло мне пережить встречу с хокаге», — мрачно думает Узумаки и, вопреки характеристике, хочет повалиться обратно на землю и не вставать.
— А как в Конохе относятся к нукенинам? — почти в мрачном отчаянии спрашивает она, вяло уходя от захвата и блокируя следующий. Взгляд у Митараши становится осязаемо тяжелым.
—
Чего, прости? — переспрашивает она. — Я тебя головой сильно приложила?
— Забудь, — отмахивается Узумаки.
— Нет уж, погоди-ка, дорогуша, — Сан сбивают с ног и фиксируют на земле, плюхнувшись поверх. — Сказала «б» говори и «ля»! С чего бы такие вопросы?
Санран упрямо молчит, понимая, что делает этим только хуже, блеет невнятное:
— Да слезь ты с меня, дурная, я пошутила. И вообще, ты меня видела? Первый встречный соплей перешибет.
Анко щурится недоверчиво, шипит что-то себе под нос.
— За такие шутки в зубах бывают промежутки, — буркает она, подымаясь. Санран остается лежать, разморенная солнцем, и жалеющая, что вообще открыла свой рот и задала этот вопрос. Усталость и холодящий душу страх заставляли ее вести себя необдуманно.
Узумаки часто убивали их эмоции. Косвенно, конечно.
— Нукенины — предатели, — буркает Митараши и садится рядом, откидываясь на траву. — Вон, у нас два саннина шляются незнамо где, но нукенинами не стали. Довольно забавно, как по мне.
Санран не отвечает, погруженная в свои мысли.
Четыре наблюдателя. И что это все может значить? Анко, вон, тоже их не заметила, видимо. Иначе бы не упустила возможности посмеяться.
Ощущение чужой злобы, прямо за спиной, оказывается неожиданным.
Санран вздрагивает и интуитивно откатывается в сторону — Анко, застанная врасплох, тоже взвивается, не понимая что произошло.
— Ты совсем чокнулась? — зло бросает она и морщится, отряхиваясь от травы.
Санран прислушивается к ощущениям, пытаясь понять что это было. Печать сенсорики на лопатке припекает от влитой в нее чакры, за пару сотен метров, у входа на полигон, обнаруживается пробегающий мимо кто-то. Наблюдатели по прежнему не видны, только один едва заметный след в глубине леса подсказывает: что-то нечисто. Санран прислушивается к себе, к эмпатии, потерянная и беспомощная. Она сходит с ума? Сан пытается привести себя в подобие порядка, трясет нагретой на солнце головой.
— Что-то мне нехорошо, — бормочет Сан и приваливается к дереву рядом с Митараши. Та смотрит на нее косо и поджимает губы.
— Оно и видно.
Узумаки хочет уже открыть рот и попросить прощения, думает, идти ли ей к Кушине или Минато, может, к обоим сразу…
Анко издает непонятный звук, похожий на шипение или глубокий выдох, и дергается, но критически не успевает — щиколотку обжигает огнем и Санран не удается даже вскрикнуть, как мир вокруг смазывается и темнеет. Интуитивно хлопает ладонями, формируя барьер, и внезапно все замирает — земля вокруг нее твердеет, лишенная воздействия дзюцу, чужая боль и ярость мутит сознание. Узумаки задыхается без воздуха, бессильно рыпается, скованная чужой стихией. Мир вокруг приходит в движение и ее вытряхивают с огромным земляным кубом на поверхность. Израсходовав всю чакру барьер звенит и тухнет — ее, задыхающуюся и ослепшую, наконец выдергивают из почвы. Белая маска — узор расплывается в глазах — почти небрежно прохлапывает ее и диагностирует яркими зелеными всполохами.
— Взяли, — едва слышно буркают сбоку и маска кивает, не оборачиваясь. — Стабилизируй.
— Коцнули? — отрывисто произносит маска за плечо. — Вашу ж мать…
— Барьером оторвало, — как сквозь воду доносится до Узумаки. Она оборачивается, силясь понять что произошло.
Тело, выдернутое из земли следом, прерывисто дышит и стремительно бледнеет, слышен только стон. Взгляд падает на обрубок руки, из которого хлещет кровь. Обзор тут же загораживает спина АНБУ.
— Займусь им, забирайте остальных.
Санран успевает только столкнуться взглядами с Анко — взволнованной и сосредоточенной. Обеих уверенно хватают за плечо и тянут дальше от корчащегося на спине человека. Сан кажется, что их встреча с господином хокаге случится быстрее, чем она хотела и предполагала.
***
Плиточек по прежнему тысяча пятьсот двадцать. Узумаки лениво размышляет о том, что скоро ей будет проще перенести в подземную камеру свои вещи. Если ее не переселят сюда насильно, конечно.
— Знаешь… Интересная у тебя, должно быть, жизнь, — задумчиво тянет Анко. — Непонятно, правда, как ты еще жива осталась с таким подходом.
Санран смотрит на нее устало.
— Ты не первая, кто мне это говорит, — выдыхает.
Митараши только хмыкает и потягивается лениво, по-кошачьи. Узумаки в эту ее ленивую беззаботность не верит ни на йоту: от чужой сосредоточенности и напряжения почти ощутимо душно в камере.
— И долго мы тут будем сидеть, друг на друга смотреть? — закатывает глаза Митараши.
— Нет. Тебе оформят документ о неразглашении, ответишь на пару вопросов и будешь свободна, — раздается из дверного проема. Анко щурится и кивает, скользя незаинтересованным взглядом мимо Санран.
Светловолосый мужчина наконец шагает в комнату, держа в руках три больших кружки с чаем. Ставит их неспешно на деревянный стол, приносит откуда-то стул — Санран начинает догадываться, что разговор будет не быстрым и напряженно выпрямляется, ерзая на месте.
— Какой вкусный чай! Это сыворотка правды? Или психотропное? — сердечно интересуется Анко с исключительной непосредственностью хлюпая жижей в кружке. Мужчина тепло посмеивается.
— И то, и другое. Все для удобства… посетителей, — хмыкает он. В контрасте с острыми скулами и холодным клановым цветом глаз без зрачков ведет себя господин допросчик мягко, даже вкрадчиво. — На самом деле обычная мята с ромашкой. Меня зовут Ямонака Иноичи.
Санран с трудом вспоминает где слышала это имя — кажется, Минато его упомянул когда-то, в самом начале.
Господин менталист, точно.
Она хмурится, смотря в глаза с легкой опаской.
— Санран Узумаки, — привычно начинает она — все же младшим нужно представляться первым, однако и в этот раз нормы этикета попираются. Ямонака знающе улыбается, чуть прикрыв глаза.
— Приятно познакомиться. Жаль, что приходится это делать в такой обстановке, — он говорит спокойно, уверенно.
Санран знает, что делать, если тебя поймали и устраивают допрос: враг не должен получить из твоих уст ни капли информации. Но она понятия не имеет что делать, когда допрос ведут вот
так. Вкрадчиво. Располагая к себе. У нее на руках нет веревок, нет сковывающей чакру печати, но есть стойкое ощущение невозможности бегства. Патовое положение.
— И кто это был? Напасть на шиноби Конохи внутри деревни — сраное самоубийство, — обрывает ее мысли Анко и громко отхлебывает из кружки, сверля Ямонака взглядом. Чего в вопросе больше — любопытства или кровожадности — сказать не получается. От ее манер Санран воротит и появляется желание одернуть, призвать к порядку.
— Это засекреченная информация. От тебя требуется только сказать видела ли ты этого человека прежде, — размеренно произносит блондин. Его лицо — словно выточили из камня. Проницательный, зараза.
— Не-а, впервые этого ушлепка встретила, — ни капли не проникаясь серьезностью дела фыркает Анко.
— Тогда ты можешь быть свободна.
— Я еще не допила чай, — возмущенно бурчит змеиная ученица, но сталкивается взглядом с Сан и быстро прекращает спектакль. — Так я могу идти?
— Тебя проводят, — с непроницаемым лицом подтверждает Иноичи.
Наступившая с уходом Анко тишина звенит напряжением. Так кажется Сан, от менталиста не тянет ни единой эмоцией, словно пустое место, а не человек. Неприятное ощущение. Неужели знает о ее способностях к эмпатии? Это барьер, клановое дзюцу?.. Готовился к допросу? Ее сейчас начнут пытать откуда она взяла призыв и…
— Тебе не стоит беспокоиться, это была ошибка. Охотились не на тебя.
Фраза бьет пыльным мешком по голове. Фейрверк новых вопросов рождается в голове, но ярче всех…
— За кем? — медленно продираясь через напряжение и усталость спрашивает Санран.
Не Анко, иначе ее бы не отпустили. Не за ней. Кто-то… Мысль находит свое место с одной ей слышимым щелчком. Узумаки. Джинчурики. Имото.
— Они охотились на Кушину-сан? — едва дрогнувшим голосом произносит она и слова, как живые, делают с ней что-то неправильное. Что-то, разрывающееся жаром в голове как взрывная печать. —
Кто это был? Кушине угрожала опасность? Она сейчас в опасности?
Ямонака недовольно хмурится, щелкает языком над одному ему понятным выводом.
— Узумаки-сан в порядке, остальное вне твоего уровня допуска, прости.
— Она глава моего клана и если ей угрожает хоть что-то, — шипит Санран наваливаясь на стол всем телом, ближе к следователю. Кажется, готовая рвануть вперед и вцепиться зубами или руками — что подвернется.
— Она жена хокаге и если ей угрожает опасность, то это дело всей деревни, — прохладно осаживают ее. Возможно это бы сработало, будь Узумаки чуть более в себе, чувствуй она чужую мрачность и недовольство.
Санран щурится, подавив желание оскалиться почти дико, хватануть за ворот жилета, шипит сквозь зубы.
—
Ваш каге допускает охоту на своих в их же доме? — в голосе низкие утробные нотки, незнакомые прежде даже самой Сан. Какая-то неудержимая ярость, выплескивающаяся в слова ядом.
Кто вообще эти люди, чтобы стоять между ней и имото? Кто они такие, чтобы решать, если не способны обеспечить безопасность своего дома?
никто.
— Пустите меня к ней.
— Нет.
Слово звучит отголоском лопнувшей цепи и, возможно, у Санран нет навыков, чтобы уложить на лопатки джонина, но у нее есть пропасть звериной ярости и смертельная решимость прогрызть себе дорогу. Все сливается в калейдоскоп картинок: треснувшая ткань ворота в кулаке, боль в запястье, сиплый звук выбитого из легких воздуха, чужая кровь на зубах и языке, лязг вырванного из пола столика и кунаев, грохот сердца, всполохи чужих, слитных и быстрых движений, потолок, пустая, не резонирующая ни с чем ярость.
Ее впечатывают в стену одним мощным движением и в голову ударяет нечто, заставляющее скукожиться. Холод, мрак, давление.
Санран чувствует, как воздух в горле исчезает, остаются только подводящие ее колени и грохочущее сердце. Ощущение застывшего над тобой меча, готового разить. Разряженного воздуха перед ударом молнии. Глаза Минато перед ней — крошево льда, вспышка в темноте.
Осязаемая опасность, черта, которую она переступила безвозвратно, детское желание взвизгнуть и сказать «я пошутила».
Таким добряка хокаге она видит впервые, этот мрак просочившийся из-за блеска глаз, ершик волос, о которые можно порезаться — она не знает когда Намикадзе успел тут оказаться, но пугает даже не это,
как она успела оказаться в его кабинете.
Ощущение собственной беспомощности захлестывает как паника. Она впервые по-настоящему осознает разрыв в их силе — чудовищную пропасть — ее швырнули и перехватили как котенка, ему бы не пришлось даже напрягаться, чтобы свернуть ей шею.
Одна мысль в голове звенит так же четко, как видит чужие глаза, что бы она не сказала — это не поможет. Если она переживет этот день, то никогда больше не будет иметь дел с Намикадзе. Она будет разворачиваться и бежать в другую сторону. Она…
Ощущение гаснет, как свеча на ветру. Хокаге ослабляет хватку, чуть хмурится, сбивая ледяную маску с лица, щупальца мертвецкого холода сворачиваются глубоко внутрь, за фасад голубых глаз и темных теней под ними. Санран до визга боится, что сейчас эта маска вернется, стоит ей только вдохнуть. И это будет последним, что она увидит в своей жизни.
— На каких основаниях ты напала на шиноби Конохи? — устало произносит он. Привычный мягкий голос разбивает корку стылого ужаса.
Словно ничего и не было.
У Санран от напряжения болят связки, но она едва слышно шепчет:
— Он не пускал меня к Кушине.
Минато моргает как-то по-птичьи и испускает сдавленный смешок, а затем вздыхает тяжело, проводя рукой по лицу.
— Поэтому ты пыталась выдавить ему глаза?
— И оторвала ворот, — сипло добавляет Сан, все еще неотрывно следя за каждым движением каге. Внюхиваясь в него. Пытаясь нащупать этот первобытный ужас, которым веяло всего мгновение назад.
И не находит. Это пугает даже сильнее, чем она думала.
Словно тяжелые холодные камни осыпаются в животе, прибивая к земле.
— Вообще-то за такое можно и в тюрьму попасть, — Минато усмехается уже легче, покачивает головой. Ощущение того, что Санран заперта в барьере с голодным диким зверем не пропадает, хотя на это нет больше ни единого намека.
— Охотились ведь не на меня, верно? — шуршит едва слышно. Минато кивает.
— Никто не знает как именно выглядит джинчурики деревни, только то, что это Узумаки, — подтверждает он догадку.
— Вы ее любите? — поражаясь своей наглости в лицо спрашивает Санран и жадно смотрит на неожиданно потерянный вид Намикадзе. Он на толику смущен, раздражен и устал.
— Разумеется.
— Я тоже. Она моя Глава, — отрывисто произносит Санран. Слова шуршат как мантра, не отображают всего — она не просто любит, ей кажется, что Кушина ее часть. — Не заставляйте меня жалеть о том, что я не сбежала. И не сдалась своему богу в обмен на силу и свободу. Если надо — я буду приманкой, но не смейте ставить ее под угрозу.
Минато смотрит на нее пристально, не мигая.
— Знаешь что смешно? Она говорила так же. Видимо это что-то семейное… С чего мне тебе верить после всех этих сцен?
Санран молчит. Ей нечего ответить. Слова не помогают в таких случаях.
Хватит ли ей решимости?
Намикадзе чужак, но ведь он поступил верно. Он выберет между Кушиной и Санран — жену. Он любит ее. Это… Успокаивает, хотя не должно. Решение сложное. Зыбкое. В этот раз ничего не подсказывает Сан верный путь, нет шепота в голове, нет теплеющей печати на солнечном сплетении.
На фоне ярко-красных волос бледная кожа оттеняется совсем нездоровым цветом. Анбу под потолком напряглись, когда она шагнула вперед и одновременно с этим достала из ножен кайкен. Впрочем, движения были слишком размеренными, а хокаге спокойным, чтобы пресечь.
Следующее же стало неожиданностью.
Она осела на колени и склонила голову, выставляя клинок на вытянутых руках перед собой. Сердце билось в ушах.
Правильно ли она поступает?
Минато как-то нервно дернул бровью не совсем понимая что от него ожидают.
— Встань.
Сан не дернулась, только жевалки двинулись слегка — не наблюдай и не заметишь.
— Вы отказываете мне, — отстраненно произнесла она почти без вопросительной интонации, словно была готова к этому. Там где нет веры словам, должен сработать хотя бы клинок. Неужели она настолько подорвала доверие, что даже как вассал не нужна?
Все происходящее походило на какой-то цирк. Непонимание висело в воздухе плотной завесой.
— В чем? — осторожно подбирая слова переспросил Минато. Его подобное поведение вгоняло в ступор. Девочка напоминала Кушину, но только на беглый взгляд. Потом она начинала двигаться или открывала рот и разница становилась катастрофической. Как сейчас.
— Я приношу вам свою верность, — слегка суше произнесла Сан все так же не подымая головы. — Вы смеетесь?
— Нет, ни в коем случае. Просто… встань. Для начала нам нужно договорить.
Узумаки еще какое-то время не двигалась, а затем неохотно убрала меч и поднялась, смерив тяжелым осуждающим взглядом и молча ожидая следующих приказов.
— Что ты… только что сделала? — с видимым замешательством произнес Минато и отошел назад, опершись о стол.
— Это была догэдза, форма преклонения и почтения. Я удивлена, что это воспринято так… Странно, — она на мгновение замолчала ища нужные слова. — Представители вассальных кланов или желающие породниться чужаки всегда приходили в дом господина и доверяли свою жизнь ему. — скупо закончила. — По правилам в случае отказа я должна… Должна совершить дзюмондзи гири. Думаю, у меня не хватило бы духу на сеппуку. У меня даже нет друзей, которые могли бы отсечь мне голову правильно, — как-то мертвецки безразлично произнесла она.
— Ты могла бы просто сбежать. Заключить договор. Торговаться. А не… — хмурится Намикадзе. От него тянет усталостью. — Не это вот все. Так никто не делает сейчас, Ран-чан.
Узумаки смотрит сквозь него. Никто не делает? Так же, как не верят в богов и контракты?
— Это никогда не было опцией. Что еще мне теперь делать? От моего клана осталось две куноичи, — горько усмехается. — От моего дома осталась горка камней и карпы. Не осталось даже врагов, которым я могла бы мстить. Остались гребаные имена на могильном камне — и те уже стерлись. Что еще мне делать, если не служить? Как мне еще доказать, что я к этому готова? Мне некуда бежать, пока Кушина здесь. А она будет тут до самой смерти.
Санран замирает и кривит усмешку, водит пальцами по кожаным нарукавникам.
— Если бы я могла — я бы схватила имото и убежала далеко от всех этих огромных деревень, — с горечью добавляет она. Минато смотрит ей в глаза непроницаемо. В кабинете стоит запах уходящего лета.
— Но Кушина любит Коноху.
— И вас, — с грустью подтверждает Санран.
Она бы заплакала, если бы у нее еще оставались на это силы. Если бы это только хоть что-то решило. Намикадзе сдавливает ладонь на ее плече в попытке ободрить, но это вызывает только желание исчезнуть как можно быстрее.
Всю дорогу домой она думает только о том, что наблюдателей за ней больше нет.
