Аще забуду тебе

В палате нестерпимо воняет спиртом и горькими ирьенинскими припарками. Гул запахов давит на мозг. Распахнутое настежь окно не спасает. Какаши не привередлив, но больницы ненавидит всей душой. Слишком много дурных воспоминаний, запахов и мыслей рождается в замкнутой коробке кипенно-белых стен. Душит не только буквально, но и в каком-то эмоциональном фоне. Впрочем, первые двое суток в памяти обрывками, мутными и невнятными. Зеленый свет, чужая чакра под кожей, до тошноты скручивающая пустота чакросистемы и ужасающая боль в голове, словно через проклятый глаз ему в мозг тычут раскаленной кочергой. Они добрались обратно, миссия завершилось успешно. Все остальное… Побочный ущерб. Не важно. Главное — что вернулись все. О том, что у него день рождения прошел уже пару недель как, пока они торчали далеко за северной границей страны Огня, вспоминается смутно, когда на глаза попадается дата в календаре. Зашедшая вне графика медсестра вызывает только желание выползти в радушно распахнутое окно и помереть где-нибудь в темном углу. От девушки, смутно знакомой по виду, странно и неожиданно пахнет речной водой и тиной. А еще — сладкой выпечкой. Какаши тяжело вздыхает и закрывает глаза со смирением ожидая что там с ним собираются делать. Собственное бессилие и всеобъемлющая усталость угнетают. — Паршиво выглядишь, Пугало, — хмыкает чужим голосом медсестра. Хатаке подбирается мгновенно, по безусловной привычке, бросая острый сканирующий взгляд на радушно скалящуюся медсестричку. Та закатывает глаза и беззаботно плюхается на кровать, устраиваясь в ногах и пристально осматривая Какаши в ответ. Хенге хорошее, это он, как АНБУ, должен признать. И что-то еще, ментальное дзюцу или фуин — смотреть на Санран противоестественно не хочется, словно внимание соскальзывает на что угодно, кроме нее. Ужасно раздражающая деталь. Хатаке морщится, щурится недовольно, но пристально всматривается в ускользающие черты лица. Всплеск напряжения сходит волной, оставляя за собой еще большую усталость. — Тебе что, связки подрезали? Или ты играешь в молчанку? — выгибает бровь Узумаки и качает ногами над полом. — Ты за двоих говоришь, — буркает Хатаке и отворачивается к окну, прекращая надругательство над своим мозгом. Сенсорикой девчонка нащупывается без проблем, в отличии от зрительного контакта. — Мда уж, как тебя только Кушина-сан терпит. Между прочим, с потенциальными подельниками нужно себя вежливее вести, — она замолкает на мгновение. — Особенно, если они могут сдать тебя хокаге, — ехидно добавляет. Угроза шуточная. Но… — В этом случае хокаге узнает как кто-то стащил из архива АНБУ восемь подотчетных свитков, — безразлично парирует Какаши, уткнувшись взглядом в потолок. Санран от возмущения, кажется, чуть не поперхнулась воздухом. Это доставляет смутное чувство удовлетворения. Все эти яркие реакции на расстоянии вытянутой руки выматывают Хатаке, но, отчего-то, не противны. Возможно потому, что искренни. Чем-то отдаленно в этой своей живости и непосредственности Ран напоминает ему Гая. — Три из них у тебя, между прочим! — Какие три? Без понятия о чем ты говоришь, — парирует Какаши с самой искренней интонацией в мире. — Ты отвратительный, — бурчит Санран уязвлено. Но не уходит, не пакостит всерьез, да и открытой агрессии не проявляет. Какаши есть с чем сравнить. Больше всего его напрягает то, что он не понимает ее мотивов. С Гаем все довольно… Просто? Он патологически не обидчив и безобиден. Узумаки же непредсказуемая и странная. Ее цели неочевидны и этим заставляют все инстинкты щетиниться. У Какаши достаточно проблем и без того, чтобы думать об этом. Девчонка сидит и в кои-то веки молчит, сосредоточенно и немного зло смотря в окно. — От тебя несет рекой и тиной, — обменивается любезностью Какаши. А еще проблемами за пол версты, думает про себя Хатаке. Ей и впрямь в пору топиться с такой жизнью. Мысль до тошноты противно царапает где-то внутри, Какаши убеждает себя, что это все таблетки и дрянная еда в госпитале, запрещает себе думать на эту тему дальше. Он вообще не хочет ни о чем думать. Мозг, лишенный привычной нагрузки, гоняет внутри круг за кругом вещи, которые хотелось бы никогда не вспоминать. Вынужденная компания и собственное бессилие уже не вызывают раздражения — для этого нужны силы. Только смутную обреченность. Молчание выходит какое-то неуютное, но делать с этим ничего не хочется. Вся эта… У Какаши не находится однозначного эпитета, чтобы описать Узумаки. Нелепая, лишняя и чужая, пожалуй, подходят лучше всего. Проблемная. Младшая — эта ассоциация больно режет воспоминаниями. Он запрещает себе думать о Рин. О команде, о совместных тренировках, о бинтах, о миссиях. О немеющей от чакры молнии руке, о шепоте на фоне гула крови в ушах, о необъятно большом лице напротив и запахе выжженного мяса, который он больше не мог переносить. Об Обито. О беспощадной ответственности, к которой он готовился всю свою жизнь, но так и не вынес. О гуле и грохоте камней, о фатальной, катастрофической ошибке. О… — Ты думаешь какое-то настолько мерзкое дерьмо, что мне хочется тебя ударить, — сухо вклинивается в поток мыслей чужой голос. Какаши переводит тяжелый взгляд с потолка на Санран — обычно после такого даже неугомонный Гай отставал. Зачем она тут? Что им всем нужно от него? Почему… Почему его не могут просто оставить в покое? Дать выполнять его сраную работу и не трогать. Разве он многого просит? Спокойствия. И не думать. Всего лишь. Каким богам он должен молиться, чтобы это получить? — Скажу прямо — убийственный взгляд у тебя так себе. Три из десяти, — фыркает Узумаки и скрещивает руки на груди. — Тебе больше и не надо, — вяло огрызается Какаши. — Что ты вообще тут забыла? — Я принесла лунных пряников, — удивительно покладисто отзывается Санран. — Не бойся, делала не я, так что они съедобны. Оговорка, отчего-то, забавная. Узумаки как заправская фокусница вытаскивает из воздуха коробочку пахнущую ванилью. Какаши, конечно, понимает, что это никакие не фокусы, но движение настолько ладное и отработанное, что процесс извлечения из хранилища незаметен. Она всегда мельтешит руками, отмечает для себя Какаши. Водит в воздухе, что-то очерчивая, пускает чакру для фуинов или ударов, трогает-колупает-гладит что-то. Мелкая моторика человека, привыкшего этими руками работать — лениво отмечает про себя. Безусловный рефлекс шиноби — запоминать детали. — Кормят вас действительно какой-то пакостью тут, — невпопад бормочет Санран, словно оправдывается. — И смертью несет. Не люблю госпитали. Что-то общее у них, оказывается, есть. Но в слух Какаши этого не признает никогда. — Ма-а. Если это взятка — то ты все еще плохо подготовилась, — он косится на коробку с пряниками. Немного подумав добавляет: — Я не люблю сладкое и жареное. — Можешь так и продолжать сидеть на сухом ирьенинском пайке, привереда, — оскорблено фыркает Санран. — А вообще, тебе стоит сказать при встрече Кушине-сан огромное спасибо, за то, что она приготовила тебе, привередливому мудаку… Санран резко разворачивается к двери и замолкает. В следующий момент она рыбкой выпрыгивает в окно, к легкому разочарованию Какаши унося с собой, помимо пряников, запах жареной рыбы и баклажанов. Медсестра — на этот раз настоящая — приносит россыпь таблеток и тарелку жидкой рисовой каши. Проследив за поглощением медикаментов, поводив над очагом чакры зелеными от техники руками до легкого жжения, ставит свою роспись в бумагах у двери и уходит. Лохматая и уже привычно красная голова Санран появляется над подоконником, оценивая обстановку. А затем и она целиком залазит внутрь, сдувая со лба волосы. Брезгливо осматривает тарелку с кашей и водружает на тумбу рядом коробочки с едой от Кушины. — Я первые пару дней думала, что это мне как пленнику такой рацион полагается. Травить Узумаки глупо, но, мало ли, пытались, — тянет она. — Но они и своих так же пытают. Какаши устало вздыхает и закрывает глаза, отрешаясь. — И это ты мне говоришь, что я привередлив? Санран пожимает плечами. — На Узу никогда не скупились на рыбу как минимум. Даже для заключенных, — она хмыкает каким-то своим мыслям, щурится и улыбается. Какаши запоздало отмечает, что набор зубов у нее полный. — Ты сходила к ирьенинам? — тактически отвлекает ее на вопрос, пока стаскивает коробку с бенто. Узумаки озадаченно хмурится. — У тебя зуб цел. — Да у меня открытые переломы за пару суток затягиваются, что мне какой-то зуб, — отмахивается. Для Какаши это звучит… Немного дико. Даже при условии, что он видел регенерацию Кушины-сан. Все же старшая Узумаки с демоном в печати стоит в стороне от всех привычных представлений о шиноби. Зато теперь в голове хорошо укладывается прыткость младшей. Нормальный шиноби… Вообще не пережил бы того, что с ней случилось на Хакки Яко. Чем бы это ни было. Хатаке был исполнительным АНБУ и не задавал лишних вопросов. — КАКАШИ! Санран вздрогнула и боязливо покосилась на окно, из-за которого донесся вопль. Сам Хатаке еле подавил отчаянное желание застонать, сползти под кровать и притвориться мертвым. Вспомнишь лучик… Вот и солнышко. Сегодня определенно не его день. Да и жизнь тоже не больно-то его. — Я знаю что ты тут, мой соперник! — зычно прокричали уже ближе. Гай мелькнул за окном, пронесясь мимо, затормозил где-то вне поля зрения и в следующий момент заскочил на подоконник. — Какаши! — оглушающе произнес он. Сам Какаши, уже готовый отказаться от этого имени, лишь бы его прекратили скандировать как лозунг, мученически вздохнул. — Ты ранен?! На этом моменте Гай заметил, что в палате не только Хатаке, но и еще кто-то. Какаши по лицу мог сказать какие мысли и в каком порядке промелькнули у Майто в голове. Заранее хотелось дать тому по голове и выбить их все от греха подальше. — У тебя посетительница? Вы знакомы? Приветствую вас, девушка-сан! Хатаке захотелось побиться головой о стену. Он считал что Узумаки — это проблема? Или Гай сам по себе? О, нет. Комбо. Вот это настоящая проблема. Он флегматично подумал, что хуже уже быть не может, поэтому… Просто принялся за безумно вкусно пахнущую рыбу. К черту. Если игнорировать проблему достаточно долго, то она или исчезнет, или убьет его. Любой исход будет хорош. Узумаки озадаченно смотрела на этот цирк, очевидно, плохо себе представляя, чем чревато знакомство с Гаем. — Не думала, что у этого асоциального засранца могут быть друзья, — язвительно вынесла вердикт она с интересом наблюдая за обоими. — Мы — лучшие соперники! — гордо ударил себя в грудь Гай и загорелся тем самым нездоровым энтузиазмом от которого следует прикинуться мертвым и ждать пока тебя отпустят. Бежать не поможет — только умрешь уставшим. — Ясненько, — многозначительно протянула Узумаки. — И… В чем же вы соревнуетесь? — Во всем! — веско обьявил Гай и ослепительно улыбнулся. Какаши с упоением уткнулся в бенто, мысленно желая Узумаки крепкого ментального здоровья и сил. Чем дольше она продержится — тем целее останется сам Какаши. Наблюдать за тем, как на лице у Ран-чан медленно проступают все этапы от отрицания до смирения, было почти весело. Если злорадство можно считать своеобразным типом веселья. — Пойду я, пожалуй, — вклинилась она в случайный перерыв в монологе Гая. — Но мы же только познакомились! — со своей непосредственной искренностью возразил тот. — Долг зовет, — делая отчаянную попытку отмахаться отступила к окну Сан. — Санран-чан обучает фуин, — почти нежно подсказал Какаши. Не соврал ни в одном слове. На полный ненависти взгляд Сан он наигранно радостно сощурился. Нет, они ни капли не мстительный, что вы. У них просто… Рабочие отношения. Он ведь открещивался от проклятущей Митараши, натравленной на него самой Узумаки. Теперь ее очередь пожнать то, что посеяла. — Ух ты! Это же так сложно! А можешь что-нибудь показать? — с лету подхватил Гай, тряся Санран за руку как тряпичную куклу. — Ага, да, конечно, — промямлила она и шлепнула что-то ему на руку, тут же делая ноги в окно и пропадая в пестрой листве деревьев. «Параличка» — бегло определил Хатаке. — «Всего одна. Стратегическая ошибка». Гай замер на какие-то жалкие пять секунд, а затем стартанул в окно следом, оставляя распадающуюся в пепел бумажку позади. — Какие интересные ощущения! Эй! Погоди! А можешь сделать такие же утяжелители, только… Какаши задумчиво проводил взглядом испарившегося Майто и неохотно согласился, что у него самого с Сан больше общего, чем кажется. Например — умение нейтрализовать одну проблему другой. Среди коробок с едой нашлась заботливо вложенная, очевидно Кушиной, книжка, тонкая, толщиной с мизинец. Он довольно хмыкнул, подцепив ее негнущимися пальцами. Тишина приносила как никогда много блаженства.