Я подожду

      Заходя в Притон, Раз-Два, несмотря на недавнюю дрочку в переулке, совсем уже не уверен в том, что Бобски он нужнее парочки элитных проституток. Тот или решил, что ему больше по душе прилизанные адвокаты, то ли додумался замутить с кем-то менее безнадёжным и вчера просто поддался порыву, то ли разочаровался его ни разу не мастерскими гейскими навыками и не хочет продолжения, потому что уверен, что оно было бы ещё ужаснее, то ли просто давно перегорел, а подкатывал после неудачной игры исключительно по привычке и теперь сам не знает, как соскочить. В любом случае, он скорее не заинтересован, потому что вчера нельзя было не заметить, насколько ему теперь можно всё, вот только это всё ему с какого-то момента вовсе не упало.       Может, Раз-Два слишком долго тупил и жался, но теперь он вынужден идти к корешам в длинном свитере навыпуск, потому что, блядь, с самого утра никак не упадёт. Да, он передёрнул перед Притоном, а с каждым шагом снова все твёрже, теперь, когда он трезв и всё ещё не против, Боба в прокуренный комнате скорее всего не будет. Если бы тот действительно всё ещё хотел — не потащил бы, конечно, к себе силой, но и не пихал бы после срочно в такси, а Раз-Два весь вечер потом не пришлось бы огорчённо наяривать, думая о пухлых губищах и жалея, что на его члене они вчера так и не побывали, не пришлось бы утром нерешительно вертеть телефон и так не позвонить, чтобы не показаться слишком навязчивым, потому что — кто его знает — может, Боб и хочет его все ещё, пусть и не так сильно, но, за ногу, за хвост и об угол, пиздец как важно, чтобы он не потерял и этот подугасший интерес. Если тот хотя бы сомневается — Раз-Два научится сосать, как профессиональная блядь, может даже начнет шмотки надевать на пару размеров меньше или прилизывать воском волосы, хотя этого, конечно, больше всего бы не хотелось, но сделает, чтобы точно не проебать свой шанс.       — Привет, — Красавчик Боб улыбается так же широко и смотрит так же многозначительно, как и в тот раз на вечеринке у Берти, когда Раз-Два отчаянно пытался его выпереть, чтобы тот не сболтнул при корешах лишнего о том, как они провели вечер.       Старый добрый и все такой же втюренный в него пидарас Бобски, ни хера не изменившийся ни после дурацкого признания, ни после того, как Раз-Два с ощущением вылитого за шиворот ушата холодной воды съёбывал от него по широкой дуге, ни после совместного рукоблудия, которому он вчера так и не дал перерасти во что-то большее. Ни хрена он не потерял интерес, понимая, что улыбается в ответ как идиот, соображает Раз-Два, этот мудак просто буквально готов ждать его хер знает сколько.       — Здоров, — с колоссальным облегчением наконец получается выдохнуть.       Приветственно махнувший рукой с барки Мямля, наверное, думает, что у Раз-Два какая-то запара, о чём думает внимательно рассматривающий его растерянную, но довольную морду Красавчик Боб, знает только Красавчик Боб, а у него самого в голове какое-то желе, в котором вяло болтается мысль об удачной идее с длинным свитером, потому что если сначала в штанах было тесно, теперь можно смело заколачивать его хером гвозди. Осознание того, что зря выебал себе все мозги, все в порядке, и, блядь, он скоро получит всё, чего хочет, несмотря на то, что сам не до конца соображает, чего именно ему от кореша теперь настолько нужно, обжигает пах и делает ватными ноги.       Раз-Два садится за столик напротив Бобски и неуверенно поджимает губы. Тот в ответ просто смотрит, но смотрит так однозначно, что яйца поджимаются и ненадолго пропадает дыхание. Прямо сейчас сваливать странно, ждать ещё — уже физически больно, невыносимо и отдает мазохизмом. Приходится какое-то время играть втроём с подсевшим Мямлей, и у Раз-Два, наверное, крыша поедет раньше, чем они всё-таки потрахаются, потому что при каждом удобном случае Боб прожигает его такими же откровенно голодными взглядами, устраивает губами и языком какое-то порно с зубочисткой, и, блядь, обоим сейчас очевидно, что хочется скорее, хотя бы кое-как, быстро, грязно, неважно где, а из-за игры даже в подсобку без палева не свалить, поэтому приходится раздевать друг друга взглядами, обещать, что скоро точно будет хорошо, сладко. Раз-Два как наяву видит, как они заваливаются в какой-то захламленный закуток, кусая и вылизывая друг друга жадно и бездумно, как он, навалившись, прижимает Боба к стене, запуская руку в его свободные штаны, ласкает горячий и гладкий хер, слышит, как кореш нетерпеливо шипит, чувствует, как быстрые пальцы расправляются с его штанами, как наглые ладони спускают их вниз, проезжаясь по его голой заднице, как шире расставляет ноги и сжимает сзади шею задирающего его свитер кореша, чтобы забраться глубже языком в его мокрый рот. Блядство, да с них станется сейчас поебаться в ближайшей к «Притону» подворотне, и Раз-Два эта мысль почему-то даже нравится.       Когда Красавчик Боб окончательно теряет совесть и медленно ведёт кончиком языка по своим губам, Мямля собирает со стола карты, а Раз-Два настолько охуевает от желания, что не придумывает ничего лучше, чем севшим голосом объявить:       — У нас с Бобом одно дело, нам пора валить.       Мямля дёргает бровями, потому что последним делом было договориться вчера о работе, а они вместо этого отмудохали заказчиков, о чём он уже в курсе, и сосались в подворотне, о чём, Раз-Два надеется, он не узнает никогда.       — Я тачку новую выбираю, надо, чтобы Боб глянул, — врёт он дальше, хотя кореш и не просил подробностей.       — Лады, сворачиваем тогда игру, — пожимает плечами Мямля. — Вернётесь сегодня?       — Нет, — поднимается со стула Красавчик Боб, и на нём не по размеру большая толстовка, вполне прикрывающая пах, но Раз-Два почему-то точно знает, что у того тоже сейчас стоит колом.       Блядство, лучше бы всё-таки не в подворотне, но уже как пойдет.       Боб отсасывает ему сразу, как только за ними закрывается дверь. Раз-Два не успевает разуться, мало что соображает после совместной поездки в машине, во время которой оба были наэлектризованы и напряжены, ждали малейшего движения со стороны, которое стало бы сигналом сорваться, чувствует, как его мягко вжимают в стену, видит, как кореш опускается на колени, расстегивает и стягивает брюки вместе с бельем, длинно и ломко стонет, потому что член по горячему языку проскальзывает сразу до горла, пальцы жадно сжимают подрагивающие бёдра, полные губы мокро трутся о пах, а Красавчик Боб сглатывает, задевая головку. Откинувшись на стену и закрыв глаза, Раз-Два всхлипывает, рычит, старается не толкаться вперёд, и у него даже получается, потому его почти не выпускают из влажного, мягкого и жаркого рта, голодно постанывая вокруг готового взорваться члена. Излизав, обсосав его хер, Бобски освобождает его совсем ненадолго, чтобы тут же быстро насадиться, не заботясь о собственном горле, и каждый раз, въезжая до упора по шершавому языку, Раз-Два уверен, что зальёт корешу глотку и просто свалится на него, потому что ноги уже почти не держат. Он срывается постыдно быстро, через каких-то пару минут, кончает длинно и с удовольствием, притиснув к себе голову кореша, сжимающего несколько раз губы у основания, выстанывая для всех его соседей, как будто это первый отсос в его жизни, и даже не думает париться из-за того, что не продержался дольше, потому что этот охрененный рот и из трупа бы запросто высосал оргазм.       Облизав его член, Боб поднимается, забираясь ладонями под свитер, с довольным видом рассматривая размазанного разрядкой и тяжело переводящего дыхание друга, который прямо сейчас страшно хочет целоваться и совсем не может пошевелиться, улыбается распухшими красными губами и прижимается ими к его шее. Раз-Два тихо стонет от влажных прикосновений, наступая на задники, стаскивает обувь, затем брюки и спущенные трусы, пинает одежду в сторону, сжав плечи кореша, мягко разворачивает их, уперев его в стену, и лезет за нормальным поцелуем. Красавчик Боб послушно впускает его в свой жаркий рот, с готовностью отвечает на неторопливые и глубокие ласки, пока Раз-Два ищет внутри собственный вкус, прижимается, чтобы почувствовать бедром крепкий горячий стояк и поймать губами тихий всхлип. Кореш подрагивает, тяжело дышит, не пытается скрыть возбуждение, и, блядь, даже штаны до сих пор не расстегнул, то ли забыв про себя, то ли решив не шокировать Раз-Два, который, вообще-то, ещё вчера там всё уже видел. Он быстро расправляется с болтами, дёргает джинсы вниз, и Бобски с удивлённым облегчением длинно стонет в его рот.       Раз-Два улыбается в поцелуй, прихватывает напоследок пухлые губы своими и отклоняется назад, чтобы как следует рассмотреть заведенного и всё ещё слишком одетого кореша, а после — продолжить его изучать и запоминать новое. Сначала он ведёт ладонями по шее, гладит пальцами покалывающие волоски, прослеживает подрагивающий кадык, забирается за ворот толстовки, потом — проскальзывает под неё, задирая вверх, и Боб помогает её стащить и отбросить. Растянутая футболка отправляется следом, и Раз-Два мнёт плечи, гладит грудь, с удовольствием ведёт по отзывчивому телу, спускается к животу, низко сползшим джинсам и отчётливо видному под натянувшимися трусами стояку. Он стягивает блядские джинсы, и Боб повторяет его манёвр, отпинывая их и обувь в сторону, позволяет жадно облапать бёдра и задницу, и становится физически необходимым касаться не только руками. Раз-Два быстро стаскивает свитер, прижимается голой кожей к подрагивающему от возбуждения корешу, гладит бёдра, чувствует ладони на своей спине, горячий твёрдый хер бедром, целует под ухом и тихо зовет:       — Пойдем в постель. Хочу по-нормальному.       Боб всхлипывает и замирает, вцепившись в него, пережидает и тяжело переводит дыхание.       — Пойдем, — хрипло выдыхает, и Раз-Два понимает, что он уже на грани, а у него самого то ли в ответ, то ли из-за того, как Боб подставлялся под его ладони, снова стоит.       — Как ты хочешь? — поворачивается к нему немного отдышавшийся, но всё ещё возбужденный кореш, когда они заходят в комнату.       Раз-Два хочет так, как нравится Бобу, и точно не скажет этого вслух. Даже собственную задницу, оказывается, предложить проще:       — Давай ты, покажешь — как надо.       Судя по потемневшим глазам и снова сбившемуся дыханию — он угадал.       — Хорошо, — взволнованно облизывает губы Бобски и отворачивается, чтобы порыться в шкафу.              Раз-Два забирается на кровать, прикидывает, как сделать дальнейшее менее неловким, встаёт на четвереньки, подумав, всё-таки не выпячивает по-бабски задницу и, проглотив неловкость, деловито уточняет у повернувшегося и прихуевшего кореша:       — Так нормально будет?       Красавчик Боб приоткрывает пухлые губы и растерянно кивает:       — Да, пойдет.              Когда матрас сзади проминается под забравшимся на кровать Красавчиком Бобом, Раз-Два застывает от непонятного ужаса, из-за ебучей неизвестности и осознания реальности происходящего, напоминает себе, что сам же просил «по-нормальному», хотя толком даже не знает, чего стоит ждать, к каким ощущениям готовиться. Ему как-то не приходилось раньше подставлять свой зад, и, если бы не чертов Боб, так бы и не пришлось. Он точно хочет полноценно с ним трахнуться, у него даже сейчас, несмотря на панику, колом стоит, но он, даже надрачивая недавно, не фантазировал дальше полных губ на члене, потому что всё равно в его голове не укладывается, на что может быть похож секс с мужиком. Боб просто засадит сейчас, или, как и с девочками, нужна подготовка? Блядь, лучше б просто засадил, если это, конечно, возможно.       — Раз-Два, — получается не вздрогнуть, когда спины мягко касаются ладони и, поглаживая пальцами, спускаются ниже. — Если сейчас не остановимся, потом я уже не смогу.       Боб мнёт его задницу и ждёт ответа, Раз-Два судорожно сжимает пальцами покрывало, сипло выдыхает и понимает, что со вчерашнего дня не может остановиться и сам:       — Все в порядке. Я хочу.       Что бы он там ни замышлял. Боб с тихим стоном разводит его булки, мокро касается дырки языком, и Раз-Два каменеет, потому что такой херни точно не ждал. Если он сейчас откроет рот или будет выворачиваться — кореш может решить, что он передумал, ещё будут неловкие разговоры о том, что и как они будут делать дальше, а Раз-Два ни хера не хочет обговаривать с другом, как именно тот будет его трахать. Проще потерпеть верткий язык в заднице, закусив губу и зажмурившись, смириться с тем, что орудует он в ней даже неплохо, не выдержав, проныть что-то жалкое и просительное, когда он засаживает глубже, касаясь кожи мокрыми губами, невольно всё-таки выгнуться, давая лучший доступ. Он чувствует горячее дыхание, чувствует, блядь, что Бобски довольно улыбается, толкает в него свою слюну и начинает дразнить кончиком языка, растягивает пальцем вход, вылизывая края, задвигает глубже и сгибает его внутри. Коротко ахнув, Раз-Два неверяще таращится на подушку, выгибается сильнее, опираясь на подрагивающие от напряжения руки, и надеется, что Бобски повторит эту неправильную, ненормальную и кайфовую хрень. Мокро чмокнув ягодицу, Боб достает палец и раньше, чем Раз-Два набирается духа возмутиться, толкает его обратно, в этот раз прохладно-скользкий, снова сгибает, давит и трёт именно там, где надо, чтобы дрожали колени и не было уже стыдно скулить в ответ на его движения. Если всё это Бобовское гейство такое балдёжное, то Раз-Два даже жаль, что он раньше не додумался спидараситься.       Дав ему от души постонать, кореш добавляет ещё один палец, и это терпимо сначала, пока тот растягивает, и ещё круче, когда он толкается дальше. Скользкие движения внутрь-наружу становятся быстрее, Боб трахает его пальцами, Раз-Два принимает и стонет, не зажимаясь, думает, что с членом будет ещё лучше, и предвкушение ошпаривает пах. Интересно у Боба там яйца ещё не отваливаются? Теперь же точно получится, мог бы уже вставить. Красавчик Боб приподнимается, у Раз-Два холодеют низ живота и пальцы на ногах. Ладонь жадно ведёт от пресса к груди, пухлые губы мягко касаются взмокшей спины, когда его медленно и жестоко растягивают три пальца. Раз-Два рвано дышит, всхлипывает и серьезно сомневается в том, что в него всё-таки влезет прибор кореша, пытается не зажиматься, дрожит, хватается руками за спинку кровати, повисает, уронив голову вниз, хрипит, понимая, что входа касаются костяшки, а он, как и хотел, раскрыт и выставлен на показ, и это, блядь, неловко, горячо, неправильно, на грани с болью и очень похоже на то, что он смутно предвкушал. Боб возит по его спине губами, срывающимся голосом шепчет о том, какой Раз-Два охуенный, трахает жёстко и неумолимо, и принимать с каждым движением становится проще, уже получается дышать, и снова кажется, что в него может войти и что-то покрупнее. Сделав над собой усилие, он всё-таки требует:       — Нормально всё, давай уже.       Боб тихо шипит какое-то ругательство, вытаскивает пальцы, нажимает напоследок подушечкой большого на подрагивающую и растянутую дырку, вырывая очередной униженный всхлип, шелестит оберткой и давит на вход скользкой крупной головкой. Раз-Два прогибается, крепче стискивает пальцы на спинке и ждёт обжигающей боли, но хер кореша не въезжает до упора, а толкается понемногу, раскрывая и выскальзывая, удерживая на одном уровне испуг, предвкушение и тянущееся ожидание. Раз-Два смутно понимает, что каждое движение получается глубже, чувствует, как внутри двигается горячий болт, дрожит, почти не дышит и прислушивается к тихим всхлипам. Сжимающий его задницу до синяков Боб весь вибрирует от сдерживаемой жажды, наверняка хочет засадить до яиц одним жестким движением, выебать быстро и грубо, и Раз-Два, наверное, так и поступил бы на его месте, у кореша стояк ещё с «Притона», странно, что он хоть что-то соображает, стонет сейчас как заправский порноактер, отвлекая от боли, обещая, что будет лучше. Раз-Два невольно сам подаётся назад, чувствует, как к коже колко прижимается небритый пах, внутри распирает пульсирующий член, а руки замершего Боба крепко удерживают поперек груди.       — Не шевелись, — чужим голосом шепчет кореш. — Не надо.       — Тогда давай сам, — рявкает Раз-Два.       Похер, если сразу кончит, у них тут не соревнование на выносливость, как бы Бобски ни хотелось оттянуться по полной программе. Тяжело переведя дыхание, тот начинает плавно двигаться внутри, и остаётся только тихо подвывать, потому что скользко, много, глубоко, и получается не зажиматься. Входит каждый раз до мокрого шлепка об яйца, вытаскивает, чтобы снова въехать, удерживает растянутым, раскрытым, орущим от непривычных ощущений, которых слишком много, из-за которых не получается думать, которых хочется получить больше.       — Можно пожестче? — тяжело и голодно выдыхает Боб, и Раз-Два согласно стонет.       — Я быстро кончу, — предупреждает кореш, и вместо ответа он снова насаживается сам.       Боб нагибается, нежно целует спину и дерёт его как оплаченную заранее девку с большим жизненным опытом — без скидок на первый гейский раз, без возможности перевести дыхание или испуганно сжаться, цепко удерживая и беспощадно вколачивая скользкий горячий хер. Раз-Два вынужденно подставляется, воет на одной ноте, чувствует горячую ладонь, сжимающую его член, и окончательно едет крышей из-за быстрой, грубой дрочки, которая замечательно дополняет саднящие, жгучие толчки сзади. Боб выжимает его в ладонь и на покрывало, замерев, пульсирует, наполняя внутри резинку, стонет громко и протяжно, вжимаясь в корчащегося под ним Раз-Два, нежно возит губищами по коже, пока тот не затихает, и осторожно выходит, придерживая гандон. Откинув его в сторону, он переворачивает еле живого друга, лезет мокрыми губами к уху, шее, подбородку, а Раз-Два отклоняется, даёт лучший доступ и бездумно пялится в потолок.       — Это нормально, что мне кажется, что я сдох и воскрес? — с трудом шевелит он опухшими губами, и Боб тихо хмыкает в его кожу, опускаясь поцелуями к груди.       — Наверное, — бормочет он в пупок, лезет ниже, и Раз-Два там весь в конче и смазке, и хрен это его, конечно, остановит.       Пока его пах и член долго, неторопливо и тщательно вылизывает мокрый горячий рот, он невольно разводит ноги и подставляется под ласковые движения, чувствуя как снова накатывает возбуждение. Ленивую расслабленность сменяет смутная заинтересованность, вёрткий язык добирается до яиц, смазанные пальцы осторожно давят на дырку, кончик одного проникает внутрь, и там жжёт, печёт, зудит, и, серьёзно — ещё раз?!       — Можно? — жадно смотрит в глаза кореш, толкает палец глубже в растраханную задницу, сгибает его, и Раз-Два невольно приподнимается.       — Бля-а-а-а-а-дь, — насаживаясь, тянет он, понимая, что нормально ходить завтра вряд ли сможет.