я не знаю, как это — жить спокойно. в грусти я не плачу, я истекаю. в счастье я не улыбаюсь, я сияю. в злости я не кричу, я пылаю. польза крайности лишь в том, что моя любовь дарует им крылья, и всё же так ли это хорошо? ведь они всегда улетают. видел бы ты меня, когда душа моя изнывает: я не огорчаюсь, я разбиваюсь вдребезги.
Несмотря на весь пережитый мной стресс, я смог в конце концов взять себя в руки и на время забыть о том диалоге, что у меня произошёл в раздевалке. Сырость дня, холод ветра и накрапывающий время от времени дождь, что бился в окно заведения, в котором мы находились, не вызывали внутри меня тоски. Еда была вполне вкусной, ресторанчик уютным, а сам Энтони галантным и внимательным. Я вновь проникся теплом, что он излучал, и испытал ещё больше положительных эмоций, недосягаемых мной ранее. В его взгляде не было страстного желания меня заполучить, а присутствовали нежность и искреннее желание оберегать. Разговоры, что между нами происходили, не касались ничего личного или травмирующего. Он также не затрагивал больше тем, касающихся его чувств ко мне или же моих чувств к Матитьягу. Если он дотрагивался до меня, то это были скорее дежурные касания, по типу тех, когда ты хочешь привлечь внимание или же помочь, придерживая за руку. Он был максимально аккуратен, не имея в своих действиях неуклюжесть, его речь была связная и без смущающей неловкости. Из-за этого я не мог понять: причина тому была в его опытности или же в идеально спланированном вечере, из которого он явно хотел выйти победителем. Но я быстро отмахнулся от этих назойливых мыслей. Мне нравилось его трепетное ко мне отношение и поэтому, позволив себе забыться, я сам же напоролся на преграждающий мне дорогу выступ, что воплотился в невинном поцелуе. Даже несмотря на то, что он дотронулся своими губами лишь моей щеки, это действие было настолько напряжённым и сковывающим, что я не испытал ничего, кроме лёгкого недоумения. Энтони же моё поведение и вовсе не смутило, а было воспринято положительно и даже вызвало на его лице улыбку. И я не стал этому противиться. Я не был изначально против тёплых, согревающих меня объятий и поэтому также быстро смирился с тем, что произошло. В конце концов, это не тот же поцелуй, которым он наградил меня в танцевальном зале, поэтому как таковых причин для беспокойства я не нашёл. Я не испытывал того же трепета, что испытывал перед Мэттом, не чувствовал, как сердце мечется в груди и не краснел, словно спелый помидор. Но и не ощущал отвращения или ужаса. Мне не было неприятно, а скорее… Мне было никак. Примерно с этими мыслями я и шёл домой, уже представляя, как завалюсь в свою комнату и буду отдыхать на мягкой кровати, возможно немного почитав перед сном. Лиза и Югём сегодня решили посетить театр, прихватив с собой и Аннабель, таким образом давая мне немного отдохнуть и побыть с самим собой наедине. С большей вероятностью собираясь ночевать в квартире Югёма, которую тот снимает уже как полгода, они пожелали мне приятного вечера, скинув пару милых сообщений, приложив заодно фотографию с улыбающейся Анной в партере. Умилившись и сохранив фотографии себе на телефон, я радостный шёл домой, решив зайти в магазин и восполнить домашний запас сухого красного вина. Представляя, как проведу этот вечер, я достаточно быстро почувствовал, как вся эта мимолётная радость сходит на нет и сменяется уже более привычными мне эмоциями — тоской и отравляющим одиночеством. Конечно, я, как и любой нормальный человек, уставал от постоянного нахождения в кругу семьи или других близких мне людей. Мне так же требовалось время на нахождение с самим собой, на тишину и покой, дабы расставить свои мысли по полкам. Проблема заключалась лишь в том, что мне это самое одиночество было противопоказано. Я быстро утопал в собственных накопленной боли и страданиях, что, стоило мне остаться с ними наедине, вырывались наружу, заменяя собою всё хорошее. Поэтому, подходя к собственному дому, я уже не думал о том, какие эмоции мне подарил этим вечером Энтони; забыл о присланных мне милых фотографиях Анны и о подарке, что за короткий миг стал дорог моему сердцу. Всё, о чём я мог думать, — это о собственной пустоте. Мои раны вновь заныли, а внутренности, придавленные ворохом мыслей, связало в тонкий узел, что развязать мог только один человек. Ему достаточно было лишь потянуть, чтобы всё то, что так душило меня, нашло выход через слёзы, крики или же стоны. Перед глазами снова всплыло воспоминание с его искажённым в мольбе лицом, с чёрными, полными смятения глазами, и именно это, впервые за весь вечер, заставило проснуться моё притихшее сердце. Поднимаясь на лифте, я устало прикрыл глаза, прислонившись к прохладной стенке кабинки лбом и сжав в ладони ворот рубашки, который по ощущениям стал походить на удавку. Я вновь стал думать о том, что всё, что я делаю, — бессмысленно. Бесконечный круг мучений, а Мэтт — моя личная ахиллесова пята. Оказавшись на своём этаже, я стал в потёмках искать ключи, параллельно негодуя, что в очередной раз перегорела коридорная лампочка. Практически ничего не видя, я стал наощупь пытаться открыть дверь, когда неожиданно прямо рядом с собой услышал: — Ну и как прошло? Буквально подпрыгнув на месте, я еле сдержался, чтобы не закричать, настолько сильно я испугался. Бедное вино, естественно, выскользнув из моих рук, разбилось и стало стекаться в лужу. Мою грудь прострелила резкая боль, а в ушах застучали молотки от быстрого притока крови и ударившего в неё адреналина. Секунды назад задыхаясь от нахлынувших эмоций, я теперь потерял кислород окончательно, только в этот раз из-за накрывшего меня шока. Издав судорожный вдох, я не смог сдержать стона, когда почувствовал моментально вспыхнувшую в голове тупую боль назревающей мигрени. — Как ни подойду к тебе, ты всегда пугаешься, — прозвучал ироничный голос, от которого в моей груди моментально вспыхнуло раздражение. — Господи, Матитьягу, у меня же слабое сердце, — эмоционально, хватая урывками воздух, произнёс я. — Я же в любой момент могу свалиться с инфарктом! Прислонившись плечом к двери, я почувствовал, как ключ в моей руке задрожал, намереваясь выскользнуть и упасть на пол. Сдавив его как можно крепче, я прикрыл глаза и попытался дышать через рот, дабы хоть немного унять тянущую боль в груди. Послышался тяжёлый вздох, а следом нетерпеливое сопение, что напоминало дыхание хищника, загнавшего в свою ловушку жертву. Внутри меня моментально вспыхнул страх, а инстинкты, которые спали глубоким сном, тут же проснулись, сигнализируя об опасности. Я медленно приоткрыл глаза и повернул голову в сторону прячущегося в темноте человека. Может, это он выкрутил лампочку? Зря я его не послушался. Он снова пришёл, чтобы меня наказать? Не стоило тогда останавливаться. Надо было попытаться надавить на него сильнее. Надо было наконец-то вырвать из него признание. Надо было… — Зачем ты меня преследуешь? — я попытался придать своему голосу стойкость, но тот всё равно предательски дрогнул. — Что тебе от меня нужно? Темнота вокруг сгущалась, а мой страх набирал обороты. Натянутость нервных окончаний, словно лезвие, стала вырезать внутри моей черепной коробки каждую пугающую мысль. Я начинал паниковать и вздрагивать от каждого услышанного шороха, предполагая, что меня вот-вот настигнет расплата. Я медленно потянулся ключом к замку, стараясь делать это максимально бесшумно. Дома никого нет. Я совершенно один. Никто на этот раз не остановит его, если тот в очередной раз потеряет над собой контроль. — Ты не ответил на мой вопрос, — со странной интонацией произнёс он ровно в тот момент, когда я наконец-то смог вставить и прокрутить ключ. Резко оттолкнувшись, я попытался зайти внутрь и запереть за собой дверь, дабы избавить не только себя от возможных пыток, но и Матитьягу от новых, появляющихся на его душе чёрных отметин копоти и врезающихся в сердце осколков от пережитого, им же подстроенного взрыва. Я не успел. Паника заслонила мне глаза, дыхание не хотело выравниваться, а дрожащие от страха руки не смогли справиться со своей задачей. Он ловко перехватил дверь буквально за секунду до того, как я попытался её захлопнуть. — Почему ты убегаешь? — спрашивая, он стал шарить другой рукой по стене в поисках выключателя. И нашёл. Коридор наполнился искусственным светом, а я смог лицезреть поистине пугающий, застланный алкоголем взгляд. Понимая, что начало моего воспитания всего лишь вопрос времени, я попятился назад, не в силах отвести глаза от черноты, что таила в себе настоящий ужас. — Ты что, снова пьян? — уточнил я, глупо надеясь услышать отрицательный ответ. Словно бы не видел, с какой туманной поволокой он смотрит на меня. Зайдя за мной следом, отчего я отскочил и вжался спиной в стену, Матитьягу с трудом прикрыл дверь. Он обернулся, а я только сейчас заметил, как по его щекам с волос стекает влага, очерчивая скулы и застревая в уголках губ. Когда я шёл домой, дождь уже прекратился. Так сколько он прождал, терзаясь холодом, в сгущающейся с каждым часом темноте? — Нет, я стёкл как трезвышко, — с усмешкой ответил он, начиная нелепо скидывать ботинки. Я смотрел на это, с каждой секундой ощущая, как силы покорно покидают меня. Но я всё равно прилагал усилия. Я заставлял себя продолжать бороться. — Ты в курсе, что я тебя не приглашал? — мой голос сквозил отчаянием, ведь я прекрасно понимал, что что бы я сейчас ни сказал или ни сделал, он не уйдёт. — Я тебя тоже не просил возвращаться, но ты же вернулся, — съязвил он, опасно блеснув глазами. Меня бросило в холод. Еле сдержав рвущийся из меня жалостливый всхлип, я только с силой сжал губы и стал заламывать пальцы. Мои ресницы задрожали, предупреждая готовящиеся хлынуть слёзы, а ладонь, которую я постоянно в порыве эмоций раздирал, стала гореть огнём. Рваные раны, толком не успевая затянуться, не без моих усилий вновь раскрывались и уже тёмными, загрубевшими шрамами оставались на коже. Я старался не тянуться к ним сейчас, дабы не допустить очередное кровотечение, но то, как нервно я стал теребить собственные дрожащие пальцы, не укрылось от взора напротив. Проследив за тем, как я стараюсь совладать с накатывающей паникой, он вдруг сорвался с места в непонятной мне попытке это остановить, желая схватить за руки. И явно не ожидал, что я не позволю ему это сделать, отскочив в сторону. Чуть не врезавшись в стену, он вовремя упёрся в неё ладонями, таким образом спасая свой нос от столкновения. Будто не веря, что перед ним прохлада камня, а не тепло чужого тела, он на мгновение замер. Но не прошло и пары секунд, как он вновь совладал с собой и, оттолкнувшись, опустил руки по швам. Медленно повернув в мою сторону голову, он окинул меня взглядом, полным азарта и уже знакомого мне желания. — Даже не думай, — тут же сорвалось с моих губ предупреждающее. Ведь я понимал. Попытайся он заполучить меня сейчас, он точно смог бы это сделать. На борьбу у меня элементарно нет сил. — Что не думать? — спросил он, продолжая прожигать в моём лице дыру. — Трогать меня. С этими словами я развернулся и пошёл на кухню, намеренно достав из ящика нож и спрятав его за шторой на подоконнике. Я не представлял, что делал. Во мне горела огнём паника и плескалась надежда, что тот послушает и не станет ко мне прикасаться. Я еле держался, чтобы не начать умолять его оставить меня в покое, настолько сильно меня пугало то, как он просто-напросто смотрит на меня. Мне стало дурно. Переживая, что он в порыве набирающих обороты эмоций не сдержится и вновь попытается заставить меня прочувствовать весь спектр болевых ощущений, я стал походить на сумасшедшего. Вздрагивая всем телом и давясь судорожными вдохами, я обернулся ровно в тот момент, когда Матитьягу показался в дверном проёме. — Не подходи ко мне, — сквозь зубы, еле совладав с голосом, бросил ему я. — А то что? Я не ответил, вместо чего встал в полуобороте, дабы не быть для него настолько открытым. Несмотря на несколько слоёв одежды, состоящих из рубашки и пальто, я всё равно ощущал себя голым. То, как он скользил по мне взглядом, с каким хищным, поистине животным оскалом разглядывал мою попытку храбриться, выбивало из меня последние крохи самообладания. Не в силах выносить накатывающий на меня с каждой секундой страх, я уже не мог сдержать в теле дрожь, а в глазах, я уверен, мелькала безмолвная мольба. — Я дам отпор, — наконец-то отозвался я, дав ответ на его последний вопрос. Не скрывая улыбки, Матитьягу сделал шаг ко мне навстречу и, полностью проигнорировав мои слова, спросил: — Как свидание? Запустив руку назад, я положил ладонь на подоконник, тут же нащупав пальцами рукоятку ножа. Инстинкты, что продолжали управлять моим телом, буквально вопили о том, чтобы я уже им воспользовался и отогнал навевающий на меня ужас объект. Но разум пылал. Он пребывал в самой настоящей агонии, взрываясь хаосом мыслей, чтобы я этого не делал. — Матитьягу, хватит… Мой голос был полон горького отчаяния. — Он снова тебя трогал? Сделав ещё пару резких шагов в мою сторону, отчего я издал испуганный вздох, Мэтт застыл, смотря на меня с детским любопытством. Было видно, что моя реакция для него — сплошная забава. Рукоять ножа в моей руке уже успела нагреться. — Я умоляю тебя, прекрати, — в сердцах, бьющим по ушным перепонкам шёпотом, что казался громче любого крика, взмолился я. Моё состояние граничило с самой настоящей истерикой. — Вы целовались? И снова шаг. Я резко выставил лезвие вперёд, отчего на лице Матитьягу лишь на секунду отразилось удивление, что быстро сменилось новой порцией веселья. Никакого страха или даже мимолётного испуга. Однако, глаза его всё-таки выдавали. Несмотря на напускную весёлость, по кофейной радужке расползались холод, сосредоточенность и явное желание увидеть подчинение. Моё поведение его на самом деле не забавляло, а вызывало лишь раздражение и даже разочарование. Но вместо того, чтобы это показать, он старательно делал вид безразличного и жестокого юноши, чьим развлечением являлось доводить до бесконтрольного страха. И мне хотелось лишь понять: таким его сделал мой ненамеренный уход из его жизни или же Артур, что всегда умело управлял холодной маской на своём лице, скрывая истинные чувства. — Я не стану отвечать на твои вопросы, поэтому уходи, — потребовал я, сжимая рукоять с такой силой, что у меня побелели костяшки. — Ты убиваешь меня. Каждым своим поступком ты ломаешь меня изнутри, заставляешь жалеть о том, что я вернулся. Именно поэтому прекрати приходить ко мне. Прекрати трогать меня, когда тебе этого хочется. Прекрати целовать, приговаривая при этом, что не любишь меня. Не смей больше тыкать меня в своего Артура, намекая на вашу интимную близость. Хватит делать мне постоянно больно. Просто уйди и оставь меня уже в покое! Чуть не задохнувшись от собственной длинной речи, я судорожно вдохнул, ощущая, как сильно дрожат у меня руки. Всё, что я сказал ему, — самая настоящая правда. За одним исключением: я никогда не жалел, что вернулся. Да, меня раздирали чувства, боль и вина, которые сопутствовали мне всё то время, как я покинул пансионат. Я прекрасно видел последствия собственной, допущенной некогда ошибки. Но каким бы сильным ни было желание всё бросить, сколько раз бы я ни говорил и ни просил прощения за то, что стал для него объектом любви, ненависти и самого настоящего страдания — я ни разу не жалел об этом по-настоящему. И если бы был шанс вернуться мне назад, я всё равно бы ему перезвонил. — Я не могу. Внутри меня в одночасье всё застыло. Я уставился на него так, словно видел впервые, а моё собственное сердце пронзило болью пробившего его шипа. — Сколько бы я ни пытался, сколько бы ни говорил себе, что должен держаться от тебя подальше, я всё равно не могу. Его глаза заволокло пеленой смирения. Сделав ещё пару шагов, он натолкнулся на всё ещё выставленный нож, который уже ходил ходуном в моей руке. Безразлично на него посмотрев, он совершенно спокойно смахнул его, и тот упал, закатившись под стол. От вида его мнимого спокойствия мне же хотелось кричать. — Меня тянет к тебе, как магнитом, — говоря это, он встал ко мне вплотную, отчего я сразу выставил руки вперёд, — я не могу выкинуть из головы твой запах, то, какие на вкус у тебя кожа и губы. Пытаясь сохранить дистанцию, я не сводил взгляда с его глаз, которые в темноте кухни были чернее-чёрного. Я смотрел в них и видел, как яростно там полыхает пламя, и, самое главное, искренность его чувств и слов, что он произносил. — И каждый раз видя, как этот придурок смотрит на тебя, как трогает тебя во время ваших занятий, я схожу с ума от ярости, — совершенно не реагируя на мои попытки его оттолкнуть, Матитьягу, наоборот, схватил меня за талию. — В тот дурацкий Хэллоуинский вечер, увидев, как он липнет к тебе, я думал, что не сдержусь и сверну ему шею. Его голос и признания звучали, как призыв о помощи. Что несла в себе его откровенность? Зачем он говорит мне о том, что мучает его? Кричат ли в нём сохранившиеся чувства или всё дело в привычке? Я знал, что он ревнует, видя это по его глазам. Прекрасно видел его злобу, направленную в сторону Энтони, что казалась мне беспочвенной. Позднее же до меня дошло, что дело не только в обычной к нему неприязни, но и во мне. Ведь он воспринимал меня не только как объект своих сердечных мук, но и как предмет искусства. Я буквально был его музой. Но ключевое слово здесь «Был». Так почему?.. Я пребывал в самом настоящем замешательстве. — Но как же Артур? — вопрос сорвался с моих губ сам собой. От услышанного на лице Матитьягу возникло болезненное выражение, а его пальцы, что и без того грубо сжимали мою талию, вонзились ещё сильней. Даже через рубашку я почувствовал, как заныла в тех местах кожа, а только-только затянувшиеся там ссадины стали раскрываться от напора. Но я не придал этому никакого значения, ведь всё, что я видел, — это неприкрытая боль в глазах напротив. — Ты сам сказал, любовь и благодарность — разные вещи. Услышав повторение собственных слов, я поражённо уставился на него, подсознательно боясь поверить. Всё это время я пытался понять, врал ли он мне о своих чувствах и действительно ли он счастлив с Вудом, что даже опешил, когда услышал наконец-то честный ответ. Матитьягу же, воспользовавшись моей заминкой, резко откинул мои руки и, приблизившись, внезапно обхватил ладонями мою голову, чуть приподнимая подбородок. Не успев вовремя задержать дыхание, я ощутил, как обожгло лёгкие, когда в них попал запах любимого кофе вперемешку с уже таким привычным запахом алкоголя. Сжав его кисти, я смотрел ему в прямо направленные на меня глаза, что будто растворялись в моей же собственной глубине. Я не понимал, чего он пытался добиться подобным действием, но всё равно попытался дать отпор, действуя инстинктивно, словно слепой котёнок. — Ты обещал не прикасаться, — напомнил ему я, судорожно сглатывая. Поразительно было наблюдать, как во тьме, что кусаче распространялась не только по моим венам, но и в его душе, стали пробиваться крупицы чего-то отдалённо знакомого и припорошенного не злобой, а вновь проснувшимся в нём состраданием. — Говоришь, я убиваю тебя? — А на лице улыбка. — Ломаю тебя изнутри? Я снова сдавил его кисти, намеренно вонзая в его кожу ногти в очередной попытке его от себя оттолкнуть. — Почему же тогда тебя ничто не остановило от того же поступка пять лет назад? — В моём сердце пробился ещё один, до ужаса болезненный шип, а сам я издал хрипящий стон. — Почему ты собственными руками разобрал меня на кусочки? Почему оставил одного, вверяя в руки саморазрушению? — Он с силой тряханул мою голову, отчего я испуганно ахнул, а мои волосы пушистой копной попадали мне на лицо. — Я ведь верил тебе. Верил до самой последней секунды. Боясь издать даже мимолётный звук, я как заворожённый следил за его взглядом и слушал болезненно-острые слова, от которых подкашивались ноги и спирало дыхание. — Правильно говорят, что красота губительна, — его ладони скользнули выше, обманчиво ласково зачёсывая волосы назад, убирая их с моих глаз, — ведь никогда не знаешь, что может прятаться за ней. — Чуть приоткрыв губы, я прерывисто втянул воздух, а по моей щеке стекла горячая слеза. — Ты самое прекрасное создание, что я когда-либо встречал, — проследив за тем, как она скользнула и остановилась на уровне его большого пальца, он с напускной нежностью растёр её по моей щеке, — но и самое опасное. Он наклонился ко мне ещё ближе, всем весом вжимая меня в острый подоконник, отчего мою поясницу пронзила тупая боль. Слегка наклонив мою голову вбок, он провёл по влажному месту своими губами, оставляя огненный отпечаток своего дыхания. Мои ресницы, как и сердце в груди, затрепетали. — Я всегда думал, что мы с тобой совершенно непохожи, — он озадаченно хмыкнул, — но оказалось, что мы просто разные стороны одной медали. Писатель и художник… Ну не смешно ли? — Он вновь отстранился, возвращая мою голову в ровное положение. Я больше не пытался его оттолкнуть или поранить кожу. Став безвольной куклой, я позволил ему управлять моим телом и протыкать моё сердце кольями болезненной правды. — Я полон боли, — прямо в чужие губы, на грани слышимости прошептал я. — Ровно как и я, — на выдохе вторил мне Мэтт, притянув моё лицо к себе и прижавшись своими губами к моим. Я ждал наказания. Ждал, что он вонзится мне в губы с такой неистовой силой, что кожа на них полопается, распускаясь кровавыми бутонами. Был уверен, что он сорвётся и станет грубым, раздавит мою и без того хрупкую оболочку своим телом. Но ничего из этого не последовало. Наоборот, он был сдержан и предельно ласков. Даже тогда, когда я сам под порывом чувств прильнул к нему, он не стал бодаться со мной за главенство, а совершенно спокойно уступил, запуская руки под моё пальто. Оглаживая спину, он прижимал меня к себе, тем самым позволяя всё ещё держаться в вертикальном положении. Страха больше не было. Я действовал больше не инстинктивно, а скорее импульсивно и под эмоциями, которые будил во мне Матитьягу. Словно кукловод, он дёргал за нужные ниточки, проявляя благосклонность и жертвенность, растворяясь со мной в этом чувственном, разделяющим кислород на двоих моменте. Что только что произошло? Что за грань мы вместе перешли? Я не знал. Но и останавливаться теперь я считал преступлением. Казавшимися вечными страдания сейчас будто поделились надвое, подтверждая его слова о нашей обоюдности. Сколь бы ни была велика утрата, она была нашей общей. Мы вместе некогда потеряли целостность наших сердец, оставаясь расколотыми надвое. Ничто не могло это изменить: ни психологи, ни другие признающиеся в любви люди. Сколько бы добра нам ни желали, сколько бы ни поддерживали и ни старались нас спасти. Единственное утешение мы могли найти лишь друг в друге. Боль же была повсюду. Она росла в нас одинаково, лишь с разной скоростью и с переменной амплитудой. И даже сейчас, когда он скинул с меня пальто, когда залез руками под рубашку и случайно задел им же вскрытые ранения, он оторопел, но не был сильно удивлён. Оторвавшись от моих губ на мгновение, он со сведёнными на переносице бровями посмотрел на собственные пальцы, измазанные кровью. Опустив взгляд ниже, он уловил оставленные на одежде алые следы, а после вновь заглянул мне в глаза. И не было на его лице гнева. Тем более не было радости. Он смотрел на меня с сочувствием и с пониманием. А после снова поцелуй, но уже не такой терпеливый, как мгновение назад. Он целовал меня с трепетом, но уже со знакомой жадностью, демонстрацией власти, которую и так всегда имел надо мной. Как мы переместились в мою комнату, я не запомнил. Всё, что доходило до моего сознания, — это его поцелуи, скользящие по коже, горячее дыхание и руки, срывающие с меня остатки верхней одежды. Я горел огнём под его касаниями, отзываясь на ласку. Моё тело, будто бы вспоминая, отвечало на знакомые ему действия, реагируя и заводясь. Я не скрывал собственного возбуждения, как и он сам. Но боль от внезапной и такой желанной близости никуда не уходила. Она не давала передышку ни на одно мгновение, крича, что этим наши общие муки не закончатся. С истерзанным сердцем, бьющимся о колючий терновник внутреннего сада Матитьягу, я с горечью понимал, что сколь бы ни пытался, пройти дальше не смогу. Сад иссох, и даже мой личный шторм, приносящий холод океанской влаги не смог бы его пробудить. Ваниль иссякла, васильки мертвы. Чуть наклонив голову вбок, под пеленой слёз и возбуждения, я уловил взглядом лежащие на тумбочке знакомые, исписанные листы, но тут же о них позабыл, почувствовав аккуратное касание губ к тем самым кровоточащим ранам на своей талии. Резко втянув воздух, я с огромным нежеланием произнёс: — Остановись. Матитягу замер. Я боялся посмотреть ему в глаза, слыша лишь прерывистое дыхание и ощущая остаточное пламя на тех участках кожи, к которым он прикасался. Не прошло и минуты, как он пришёл в себя и, приподнявшись, непонимающе спросил: — Почему? — наблюдая, как я лью слёзы и с трудом сдерживаю страдальческий стон, он внезапно опустил ладонь мне на ширинку, добиваясь от меня хоть какой-то реакции. И я, естественно, её тут же продемонстрировал, вздрагивая всем телом и возвращая к нему свои глаза. — Ты же тоже этого хочешь. Мне было достаточно одного короткого мгновения, чтобы увидеть то, чего я так старательно избегал. Одна короткая секунда, а перед моими глазами предстала залитая лунным сиянием комната, пропитанная ароматом кофе. Знакомые кофейные глаза были наполнены теплом и искренней любовью, нежностью и словно нерушимой преданностью. Копна каштановых волос, в которые я так любил запускать пальцы, яркий румянец на лице и счастливая улыбка. Всё то, что осталось в прошлом. Сейчас же на меня смотрели холодные, чёрные очи, в которых не было ни преданности, ни нежности, ни счастья. В темноте комнаты обсидиан в его глазах играл красками ночи, в которой танцевали свой танец недоверие, горе, отпечаток предательства и болезненной, смиренной привязанности. В помещении витал лишь еле уловимый запах сладкой ванили, крохотные нотки апельсина и аромат вездесущего холода, принадлежащего моему одиночеству. — Так нельзя, — отозвался я, вперив взгляд на оставшийся кровавый след на чужих губах, — это ничем хорошим не кончится. Шумно выдохнув, Матитьягу покачал головой и присел в моих ногах, задержав взгляд на исполосованной коже на моём животе и боках. Я не мог прочитать, о чём именно он думает в эту самую минуту, но то мне и не потребовалось, ибо он сам ответил на моё молчаливое любопытство: — К чему теперь эта правильность? — его рука взмыла вверх, вскоре опустившись на загрубевшую кожу затянувшихся ран. — По-моему мы уже давно побили все рекорды по совершению ошибок. Допусти мы ещё одну, разве что-то изменится? Не останавливая его перед аккуратным изучением моей запёкшейся крови, я ответил: — Изменится. Я не хочу быть причиной твоей измены Артуру. Матитьягу скривился и достаточно резко одёрнул руку, случайно сорвав кровавую коросту, тем самым вновь принося мне несущественную, но боль. — Зачем ты снова о нём говоришь? Я не ответил. Причина, что я назвал, была, может, частично, но правдивой. Конечно, я видел миллион других таких же, что несли в себе совершенно иной смысл. Однако, именно эта казалась мне самой логичной и действенной на данный момент. Как бы ни хотел я этого признавать, но я перед Вудом в долгу. Не помоги он некогда Матитьягу справиться с горем, то, возможно, вернувшись в Лондон, я бы не увидел объект своей любви живым. — Потому что он любит тебя. Мои слова казались мне самолично представленным к горлу ножом. Произнося их, я давал волю совершённому внутреннему самоубийству. Мэтт сжал пальцы в кулаки и вдруг зажмурился, словно я дал ему грубую пощёчину. Ему так же, как и мне, потребовалось время для восстановления, прежде чем продолжить диалог. — Лиам, ты же понимаешь, что я не могу простить тебя? — на грани слышимости задал он вопрос, судорожно втянув воздух. — За то, что ты сделал со мной. Я жалостливо всхлипнул. Я не знал, что хуже: обсуждать чувства Вуда к Матитьягу или же слышать слова о том, что чтобы я ни сделал и как бы ни вымаливал прощение, я всё равно его не получу? — Я согласен, что то, что случилось, изменить уже нельзя. Но и меня склеить по кусочкам уже не получится, понимаешь? Внутри меня уже давно не цветы, а разбитые осколки, которыми я раню всех, кто меня окружает. Артура, Югёма и даже тебя. Тем более тебя. Я это знал. Всегда знал и всё равно бросался грудью на шипы. Наша обоюдная попытка залечить общие раны оттого и попытка. Никто не обещал хороший результат. Раны всё ещё кровоточат. Сердце всё также разбито и придавлено гнётом ответственности не только перед друг другом, но и перед случайно задетыми людьми. И исправить что-то уже представляется практически невозможным. Дёрнувшись вперёд, Матитьягу опустился рядом со мной на постель, следом подняв руку и аккуратно проведя пальцем по моей щеке, стирая остатки солёной влаги. Скользнув взглядом по моему лицу, он ненадолго задержал его на моих глазах, а после и вовсе прикрыл веки, устало выдыхая. Нащупав мою руку, он сжал ладонь, сцепляя наши пальцы в замок. Я тоже закрыл глаза. Отвечая на чужое рукопожатие, я вновь вспоминал о том, как мы некогда так же лежали рядом друг с другом, разделяя самое тёплое и правильное, что только могло быть между нами. Сейчас же мы отдавали этому дань. Словно на поминках, в ночной темноте, при совершенно других обстоятельствах мы снова засыпали вместе. На утро же я проснулся уже совершенно один. И даже этому не удивился.***
Последующие дни моей жизни были максимально неспокойными и странными. Матитьягу пропал. Я не видел его ни в творческом центре, ни где-либо ещё. В моей голове не осталось места хорошим мыслям, все они были сплошь плохими. Я не мог думать ни о чём, кроме того, что с ним что-то случилось. Не представляя, что он чувствует после того, как открылся мне и показал себя с ещё одной, неведомой мне до этого момента стороны, я не находил себе места. Потому что теперь я знал его настоящего. Не того Матитьягу, коим он был до нашего разрыва, и не того, коим он пытался представать передо мной после моего возвращения. Именно ту сторону, состоящую из сплетённого воедино прошлого и настоящего, с отголосками пережитого ужаса разлуки и болезненного принятия неизбежного конца. Не белое и не чёрное. Сплошь серое. Ровно, как и его картины. Мой же внутренний мир состоял из оттенков синего, что впитали в себя запах океанского бриза и холодного шторма. Я не умел плавать. И поэтому тонул, прекратив даже барахтаться. Смотрел на пробивающийся сквозь водную гладь свет, на поднимающиеся пузырьки воздуха, что, как остаточные воспоминания, покидали меня, оставляя в тишине и одиночестве. И думал лишь о том, что единственное спасение, — это протянутая, сильная рука человека, который остался там, наверху. Со своей собственной пережитой болью. Со своим собственно принятым решением поставить завершающую точку. Покинутый, я бродил по коридорам творческого центра, ощущая боль от преследующей меня пустоты. Бросал взгляд на мрачные картины, что несли в себе не менее яркий образ утраты, пока не отвлёкся на уже знакомый, уверенный в себе голос. Прислушавшись, я расслышал телефонный разговор Вуда с одним из спонсоров, что уверял о скором выздоровлении Матитьягу. Так он болен? Артур появился передо мной внезапно, отчего я не успел скрыть ни собственного смятения от услышанного, ни того факта, что стал случайным свидетелем его диалога. Я продолжал стоять перед одной из вывешенных картин Матитьягу, по привычке заламывая от нервов пальцы, с совершенно утомлённым, практически безжизненным выражением лица. Вуд сбросил звонок и вскинул бровь, а я тотчас возвёл перед нами стену, вновь возвращая на лицо привычную мраморную маску. Не сказав мне ни слова, он ушёл. А я вздохнул, ни разу не удовлетворившись тем, что случайно подслушал. Конечно, я мог бы закрыть глаза на всё и убедить себя в том, что дело действительно в обыкновенной болезни. Осень давно теряла бразды правления перед зимой и сейчас, как никогда, велик шанс подцепить обыкновенную простуду. Но я не верил. После той ночи я бы в это ни за что не поверил. Поэтому продолжал волноваться, внешне же совершенно этого не показывая. Не замечал этого и вечно находящийся рядом Энтони, что хоть и обещал держать себя в дружеских рамках, всё равно время от времени проявлял знаки внимания, явно не дружеского характера. Почувствовав, что я больше не пытаюсь отгородиться, он осмелел и позволял себе иногда взять меня за руку или же приобнять за талию. Мог также в танце быть более раскрепощённым, трогая меня интимнее, чем следовало бы. Но, смирившись, я всё же принял правила его игры и даже иногда сам отвечал, показывая, что не против того, что он делает. Я всеми силами демонстрировал, что больше ни к кому не привязан, будто бы насильно пытаясь отодрать от себя чувства к Матитьягу. Энтони это радовало, меня, наверное, тоже. А потом между нами случился поцелуй, и я окончательно понял, что завяз в этом по полной. Как остановить эту игру, я уже не знал. Да и, если быть честным, не хотел. Мне хотелось пустить всё на самотёк и просто плыть по течению, удовлетворяясь хоть чьим-то трепетным ко мне отношением. Постоянное преследование Матитьягу прекратилось, и я даже смог частично расслабиться, перестав инстинктивно зажиматься или сдерживаться от более открытого поведения. Нервные клетки восстанавливались, и я постепенно оживал, всё ещё бережно храня замурованную глубоко боль, но уже не так часто к ней возвращаясь. Это не значило, что меня начало отпускать. Нет. Я просто самостоятельно отгородился от неизбежности происходящего, всячески не желая верить. Глупо улыбался, поддерживая задорный настрой команды, стараясь при этом как можно больше походить на здорового и живущего беззаботной жизнью человека. Никто не видел, как улыбка таяла, стоило мне остаться с собой наедине; не слышал задушенного хрипа от моих попыток набрать в горящие лёгкие побольше воздуха, когда я выныривал из воды, принимая ванну; не чувствовал постоянно витающего рядом со мной запаха крови, которую я пускал практически каждый вечер, смотря на то, как она утекает в слив. Я считал себя омерзительным, пока другие кричали о том, как я красив. И чувствовал. Каждый оставленный накануне порез, пока Энтони, в очередной попытке быть ближе, обнимал меня. Пока его руки скользили по моему телу в надежде подарить ласку, они приносили лишь боль и желание отпрянуть. Но вместо этого я вновь натягивал улыбку и льнул к нему ближе, давая ему ту самую волю, о которой он так грезил. В его глазах читалось искреннее счастье. В моих же было счастье от того, что он не видел, кто я есть на самом деле. В то же время, как моё сердце сдавливали тиски чужих рук, пока в мои уши лился тёплый, ласковый голос, а лёгкие наполнялись запахом мускуса, я вновь увидел его. Прямо в тот самый момент, когда Энтони, схватив меня за руку, притянул к себе и, прижавшись к моей спине, прошептал о том, что я самое прекрасное создание на свете. Я немного нервно смотрел в наше отражение в зеркале, глупо улыбаясь, а внутренне погружаясь всё больше в ледяные пучины от неожиданного повторения его слов чужими устами. В тот же момент я и встретился с кофейным взглядом, в котором чёрным по белому отражались шок, нежелание верить и та самая ярость, о которой он сам мне и поведал. Я отвёл взгляд, тотчас теряясь в ощущениях и эмоциях, что меня захлестнули. Они оказались настолько яркими и неожиданными, что я не смог сдержать ни дрожи в теле, ни страха, мелькнувшего в собственных глазах. Срывая вместе с кожей дни нашей жизни, что несли в себе взаимность, я подавил рвущийся из меня крик, когда почувствовал скользящую внутри меня горечь. Так старательно лишал себя чувств. Заменял боль душевную физической. А стоило увидеть его вновь, как бумерангом мне вернулось всё назад. И перед взором, как назло… Сплошная боль, чернила, и желанные уста, шепчущие на французском. — Не обращай на него внимание, — проник в моё сознание другой голос, от которого мне неумолимо захотелось скривиться. Но нет, я сдержался. Вместо этого прижался спиной покрепче к чужой груди и отмахнулся от назойливости возникающего в сознании любимого голоса, прислушиваясь к голосу лидера. — Ни он, ни его парень больше не подойдут к тебе. Я обещаю. Зажмурившись, я почувствовал, как Энтони оставил на моём виске лёгкий поцелуй и отстранился. То, как я вздрогнул при этом, он не заметил. Его слова несли в себе защиту. Но почему тогда я ощущал себя открытой мишенью? Мимо меня проскальзывала череда наполненных серостью дней, в течение которых не происходило ничего того, чего я изначально опасался. Матитьягу ко мне не подходил. Я чувствовал, как он следит за мной и то, как наблюдает за моими попытками наладить отношения с Энтони. Я вёл себя неумело, не зная, как лучше подступиться к танцору, дабы не проявить излишки неуместных чувств. Я приглядывался к нему, запоминая яркость медных, густых волос; следил за тем, как вспыхивают его каре-зелёные глаза, когда он рад или на чём-то сосредоточен; привыкал к его касаниям, умоляя себя не вздрагивать и не шарахаться от него испуганно. И всё равно не мог сдержать рвущуюся из меня тьму. Она, как яд, взрывалась агонией и горела огнём на губах после очередного касания к ним тёплых губ Энтони. Не мог удержаться, срываясь на себя же в ванной, растирая на них мыло и отмахиваясь от желания прополоскать рот. В такие моменты я смотрел на себя в зеркало, на последствия своих истязаний над собственным телом и улыбался. По моим щекам текли слёзы, а сам я твердил себе, что я счастлив и весел. Как он справляется? Почему не горит таким же огнём, как я, когда его касается Артур? Как может спокойно отвечать на поцелуи, которые тот дарит ему с любовью? Почему я не могу так же? Меня тянет к Энтони. Я вижу в нём опору и поддержку. Так почему мне этого так неистово мало? Меня это разозлило. Настолько сильно, что я, поведясь на совершенно бессмысленных эмоциях, сам однажды потянул лидера на себя. На цыпочки поднялся и прижался к его губам своими, заставив опешить не только его самого, но и малую часть творческого центра, что в тот момент пребывали в одном с нами помещении. Чего я добивался? Одного лишь взгляда. И получил сполна. В чернеющих, некогда тёплых кофейных глазах стояла сама Смерть. В них я увидел отражение себя же. Больного, исхудалого, на больничных простынях, делающего выбор. И не в пользу него. Мне тотчас стало дурно. Я ждал последствий. Но они меня не настигли. Вместо того, чтобы снова наказать, Матитьягу лишь развернулся и с точно таким же безжизненным, как и его глаза, лицом, покинул спортзал. Это достаточно остудило мой пыл. И натолкнуло на мысль, которая меня уже посещала, но которую я старался всеми силами избегать, отгораживаясь от неё как можно сильнее. Мне не хотелось даже думать, что когда-нибудь я всё же приму то решение, которое висело надо мной, как дамоклов меч. Но теперь, после всего, что я уже совершил и до чего дошёл… У меня словно больше не было выбора. Я знал, что терновник пуст. Он достаточно дал понять, что искать мне там нечего. И я, как бы ни старался в него кидаться собственной грудью, не был спасателем или доблестным рыцарем. Я был скорее птицей из легенды, что лелеет мечту броситься на самый острый, приглянувшийся шип и погибнуть, в смерти издав последнюю, прекрасную песнь.* Жаль только, что птица я с подрезанными крыльями. Ну, а виновник кто? Не люди, что обманом привязали, не бывшие друзья или враги. Не мать, не бабушка и уж, тем более, не сестра. Я сам. Матитьягу хорошо дал понять, что ничего, кроме, возможно, сексуального влечения, больше ко мне не испытывает. А значит, и о том, что он когда-нибудь примет мои чувства вновь, не было и речи. В тот же момент, как я окончательно осознал это, я впал в такую дикую тоску, что какое-то время не мог нормально дышать. Мне не хотелось вновь прощаться с ним, так как я всё ещё помнил, как это больно. Я помнил, как больно было ему. Тогда, неизбежно приближаясь к концу, я шептал ему о любви столько раз, сколько позволяли силы и время. Сейчас же, имея и то и другое, я в молчании сомкнул губы, отдаваясь в волю судьбе. Дождавшись, когда снова смогу делать рваные вдохи и моё сознание прекратят сковывать отчаяние и боль, я захотел в последний раз перечитать собственные написанные от руки письма, дабы действительно поставить точку. Я думал, что если пробегусь по ним глазами, вспомню все те муки, через которые я прошёл и те, что постиг, когда вернулся, то смогу понять, что пора двигаться дальше. Может, в другой стране и даже необязательно в Америке, но главное, что вместе с Анной. Заодно позволить наконец сестре по-настоящему зажить своей жизнью, которой у неё не было всё это время из-за меня. Но… В моей жизни никогда не бывает всё так, как я этого хочу. Залезши в прикроватную тумбочку, что по обыкновению должна была быть закрыта, я обнаружил не только, что она не заперта, но и полностью пустой конверт, в котором я хранил то самое дорогое, что когда-либо имел. Ощутив ужас потери, я подорвался с места и ворвался на кухню, в то же мгновение увидев там сидящую девочку с очередными рисунками на столе. Я не хотел пугать её или, того хуже, кричать или ругать. Но тьма, что так рьяно во мне копилась, извиваясь и терзая мышцы, прорываясь сквозь кожу с кровью или путаясь в моих слезах, явно считала иначе. — Аннабель, ты не трогала мои вещи? Лиза, что стояла у раковины, обернулась и посмотрела на меня, чуть наморщив лоб. Привыкшая замечать любые изменения в моей внешности или поведении, она тут же поняла, что я не в порядке. — Какие вещи? — удивилась Анна, отложив карандаш, которым только что рисовала. Мне не хотелось на ней срываться и как-то обижать, но мои нервы висели буквально на волоске. Я не хотел терять единственное доказательство того, что всё, через что я когда-либо прошёл — чистая правда. Никто не знал, как я принимал собственное одиночество, как боролся с болью и лелеял мечту о любви. Сколько верности и преданности я запечатлел в этих письмах, сколько страданий окропил кровью. Только эти несчастные клочки бумаги сохранили в себе то, что я так тщательно скрывал в душе. То, что казалось мне неимоверно важным. — Просто скажи, ты что-то брала из моей комнаты или нет? — чуть повысив голос, надавил я на ребёнка, тотчас видя, как та бледнеет на моих глазах. — Лиам, что с тобой? — вмешалась Лиза. — О каких вещах ты говоришь? Мои руки била дрожь, а ногти вонзались в ладони. Я не чувствовал физической боли. Видел лишь шоколадные очи ребёнка, что смотрели на меня не узнавая. — Я ничего не брала, — с возникающими слезами, ответила Анна. Её нижняя губа неизбежно затряслась, и уже через мгновение кухню разразил детский душераздирающий плач. Словно удар под дых, он резко заставил меня прийти в себя и миллион раз пожалеть о содеянном. Видя, какой напуганной и маленькой она выглядит, с какой мольбой смотрит на меня, я тут же смахнул с себя жестокую маску. Боясь, что та теперь отвернётся от меня или закроется в себе, я неуверенно протянул к ней руки, дабы попытаться успокоить. И тут же облегчённо выдохнул, ведь она, будто только этого и ждав, сорвалась с места и обняла за шею. От полученной ласки и просьбы простить за то, что накричал, девчушка лишь сильнее зашлась плачем, уткнувшись мне в волосы. Я успокаивал её добротных десять минут, пока та, вдоволь наплакавшись, наконец-то не затихла. Под влиянием стресса и благодаря моим постоянным укачиваниям, она, убаюканная, так и уснула у меня на руках. Моё же сознание, словно окаменев, было где угодно, но только не на кухне с обеспокоенной Лизой и уснувшим ребёнком. Мне казалось, что до поставленной мною же точки можно было рукой подать. Взмахни кистью, вознеси её над нужным местом и сделай маленький очерк, дабы всё закончилось. Как бы не так. Он всё ещё держит меня. Отобрал всё: сердце, тело, душу… Теперь и воспоминания. Лиза, видя, что я явно нахожусь в не совсем адекватном состоянии, аккуратно забрала из моих рук Анну и вышла с ней из кухни. Я же, чувствуя себя так, словно меня вот-вот поразит очередной приступ, практически не дыша, опустился на стул, боясь, что без опоры просто-напросто свалюсь на пол. — Лиам, что происходит? Что за вещи ты ищешь? — раздался тихо голос, стоило сестре вернуться назад и обнаружить, что я всё ещё пребываю в ступоре. Я не знал, что ей ответить. Как признаться? — Это Матитьягу. Произнеся его имя вслух, я невольно вздрогнул и ощутил, как кровь вновь обрела тепло, скользя по венам тягучей патокой. В моих ушах стоял гул, а руки била непрекращающаяся дрожь. Чем больше я осознавал, что именно случилось, тем сильнее ощущал в себе жизнь. Лиза, смерив меня непонимающим взглядом, опустилась на стоящий рядом свободный стул и, положив руку мне на плечо, спросила: — Что Матитьягу? — Он забрал… — дрожащим голосом проговорил я, запнувшись. Мне страшно было продолжать свою речь, ведь я сам же убедил себя в том, что не дам письмам свет. Рассказав о них, как о доказательстве своего пребывания в пансионате Югёму, я больше никогда не упоминал их в диалоге ни с кем, кроме как с самим собой в своей же голове. Но теперь это было неважно… Ведь их нет. Вскинув голову и устремив на Лизу пустой взгляд, я наполнил лёгкие кажущимся ледяным воздухом и выпалил всё как на духу: — Пока я жил в пансионате, я почти каждый день писал письма, посвящённые ему. Я думал, что отдам их только в том случае, если пойму, что в этом будет хоть какой-то смысл. Наступила тишина, поверх которой я слышал, как из крана равномерно капает вода. Спустя недолгую паузу, пока сестра фильтровала услышанное, она, широко распахнув глаза, убрала руку с моего плеча и наконец задала ожидаемый вопрос: — Но как он мог их забрать, если они хранились у тебя в комнате? Наверное, именно это позволило моим последним спасительным барьерам сломаться, вверяя истерике власть не только над моим разумом, но и телом. Прижав ладонь ко рту, я зажмурился и, подавив рвущийся крик, дал волю слезам. Сестра, видя мою реакцию, больше ни о чём не спрашивая, притянула меня к себе, поняв всё без слов. Мне было невероятно стыдно перед ней, но и сделать я ничего не мог, как и исправить. Теперь единственное, что я хотел, — это вернуть пропажу. На следующий же день, когда я пришёл в творческий центр, я был не в себя от ярости и отчаяния. От одной только мысли, что Матитьягу читал мои письма, мне хотелось завыть в голос. Он не слушал меня, когда я пытался до него смысл этих писем донести; не верил, когда я твердил о том, что тоже страдал; не признавал слов о том, что меня всё ещё тянет к нему и не верил в слова о любви. Поэтому его поступок казался мне издёвкой. Зачем ему мои доказательства? Во мне не было ненависти к нему, как не было и злости. Лишь праведный гнев на судьбу и шутку, что та воплотила через мою жизнь. Влетев на этаж, где был тренажёрный зал, я сразу увидел занимающегося Матитьягу в компании Артура. Где-то неподалёку мой взгляд уловил и удивлённого моим резким появлением Энтони, но я не придал этому никакого значения. Мне не хотелось разыгрывать сцены, но сил проходить через очередное испытание, что он решил мне преподнести, больше не осталось. Не теряя время, я сразу стал надвигаться на «счастливую» парочку, тотчас ловя на себе их взгляды. И если Артур сразу стал хмуриться и раздражённо на меня смотреть, то вот Мэтт выглядел серьёзно сосредоточенным. В его глазах не было ни удивления, ни шока от того факта, что я сам намеренно иду к нему. Именно поэтому я понял, что письма действительно у него. И тот факт, что он ждал, когда я об этом узнаю, тоже. — Верни то, что ты забрал у меня. Я говорил холодно, без намёка на просьбу или мольбу, стараясь держаться уверенно и строго. Играть в его игры, которые больше походили на «кошки-мышки», я был больше не намерен. — Что ты несёшь? — моментально взбеленился Артур. Выскочив передо мной, он, очевидно, ожидал, что я тут же попытаюсь сократить между нами дистанцию. Но я, меньше всего желая сейчас препираться с человеком, о котором думал в последнюю очередь, продолжал прожигать взглядом единственную персону, что также, как и я, смотрел на меня не мигая. Его фривольная поза, безжизненное лицо, с залёгшими под глазами тенями вызывали внутри меня неизбежный отклик. Мне всё так же было больно видеть его безразличие, и даже несмотря на то, что мы похоронили наше прошлое, я всё ещё надеялся хотя бы на толику его сострадания. Матитьягу же не двигался вовсе, а на его лице не дрогнул даже мускул. Словно превратившись в каменное изваяние, его фигура не передавала в себе ничего, кроме пустоты. Гуляющий в его глазах ветер не приносил с собой ни гроз, ни огненного, привычного мне шторма. Сплошной сквозняк и мерзкий холод. Меня, наоборот, начала бить припадочная дрожь. И как так вышло, что мы поменялись местами? — Что случилось, Лиам? — подбежал Энтони, хватая меня за плечо и заглядывая в глаза. От его касания меня чуть не вывернуло наизнанку. Всё моё существо кричало, желая отстраниться, упасть к ногам другого человека и вымолвить вернуть то, что ему не принадлежит. Но я стерпел. Мои губы сжались в тонкую полоску, а ресницы встрепенулись, как и вся фигура, словно под влиянием статики, вытягиваясь в тонкую струну. Энтони, как и всегда, не придал моему поведению значение. Тогда как Матитьягу, наоборот, впервые показал хоть какую-то реакцию, серьёзно сведя брови. — Верни! — уже переходил на истеричный крик, видимо, под влиянием всколыхнувшихся из-за лидера во мне эмоций. — Что он у тебя забрал? — беспокойно стал спрашивать Энтони, выглядя при этом так, будто это он виноват в моём состоянии. От его по-настоящему участливого вида мне стало только хуже. Мне было стыдно перед ним за свои желания. Ведь в них не было тех, которые несли в себе бы благодарность и тепло. Наоборот, я хотел его оттолкнуть и попросить не прикасаться. — Мэтт, о чём он говорит? — обратился к Матитьягу наконец заволновавшийся Артур. Впервые я увидел на его лице не злость или удивление, а тревогу и искреннее непонимание. Градус в помещении упал, а треск, что я точно слышал от скользнувшего по телу Матитьягу напряжения, дал понять, что он всё же не безразличен. Сдвинувшись с места, он медленно выпрямился, продолжая смотреть только в мои глаза. — За что ты так надо мной издеваешься?! — в отчаянии воскликнул я. — Тебе же плевать на мои чувства! Зачем ты их у меня забрал?! Это единственное, что осталось у меня от тех дней, когда я ещё верил, что смогу всё исправить! Прошу тебя, верни мои письма! За поволокой собственных эмоций я не мог дать правильную оценку ситуации. Не видел, как от моих слов на лице Матитьягу стала рушиться пустая маска; не слышал его тяжёлого дыхания и тем более громко стучащего сердца. Моё стучало не тише, отдаваясь каждым ударом в ушах и рёбрах. Не будь я так несчастен, а мои глаза не застилали слёзы, я бы, возможно, смог уловить в человеке напротив не меньшую боль. Меня всего ломало, я захлёбывался в собственных чувствах, а окружающие нас люди стали с беспокойством переговариваться и следить за разворачивающейся перед ними сценой. Артур безотрывно следил за Матитьягу, пока Энтони всё ещё пытался достучаться до меня и понять, о каких письмах я говорю. — Не верну, — наконец-то подал голос Мэтт, привлекая к себе всеобщее внимание. Я застыл. — Прости, — следом добавил он таким голосом, от которого моё сердце свело судорогой. Мне казалось, что я умру прямо в эту же секунду. — Пожалуйста… — одними губами взмолился я. Я так старался разорвать ту связь, что была между нами. Кусочек за кусочком, отрывал от себя, не позволяя чужой тьме срастись со мной обратно, прогоняя ту вместе с кровью, пуская её по водостоку. Так зачем же он, взяв в руки нить, стал сшивать нас опять? — Какие письма он у тебя забрал, Лиам? — рука Энтони скользнула с плеча к моей спине, в попытке успокаивающе погладить. Я вновь весь сжался, но взгляд от Матитьягу не отвёл. — Он что, влез в твой шкафчик в раздевалке? Но если я способен был держать себя в руках и не показывать, насколько ненавистны мне сейчас вмешательства лидера, то вот держащий меня на поводке человек, явно нет. В одно короткое мгновение в глазах Матитьягу холод сменился на огонь праведного гнева, а взгляд, что он перевёл с меня на Энтони, стал нести неизвестного мне рода ликование. — Почему же сразу в шкафчик в раздевалке? — ядовито спросил он, обращаясь к парню, что всё ещё водил ладонью по моей спине. — Я был у него дома. Знаешь, какая мягкая у него кровать? Я обмер, почувствовав, как кровь отлила от моего лица, а сердце вновь болезненно ускорилось. Чужая рука позади меня замерла. — Матитьягу! — на этот раз возмутился Артур, схватив того за плечо и пытаясь обратить его внимание на себя. — Что ты творишь?.. — еле-еле шевеля губами, спросил я. Желаемый Матитьягу эффект был получен. Энтони рядом со мной напрягся, что я моментально почувствовал, а после медленно повернул в мою сторону голову, непонимающе смерив взглядом. Тем не менее, стоило отдать должное его выдержке, ведь если слова Мэтта его и задели, то тот не подал виду, а голос не сменил интонации: — О чём он говорит? Всё, что выдавало в нём тревогу, были его светлые, каре-зелёные глаза. Моя же прогнившая душа, что впитала в себя чужую, но такую родную чернь, несмотря на былое желание оттолкнуть Энтони, сейчас же опечаленно перед ним склонилась. Мне не хотелось его ранить. Он этого не заслужил. Поэтому, не поддавшись на провокации Матитьягу, я всё же невольно стал ему врагом, встав на защиту душевной организации тёмно-рыжего парня. — Ничего не было. Я бы не смог… — с болью в голосе произнёс я, хватаясь за его тёплую руку и слегка сжимая. И этого было достаточно, чтобы чужая пошатнувшаяся уверенность вновь обрела силу. — Мэтт, верни то, что ты у него забрал, — снова встрял Вуд, достаточно грубо тряхнув Матитьягу за плечо. Виновник же моих страданий, словно и не обратив на это никакого внимания, не отводил взгляда с меня и Энтони, выглядя при этом как бешеный пёс. — Ты слышал, что тебе сказал Артур, — серьёзно произнёс Энтони, — хватит устраивать спектакль! Вы расстались, всё, точка. Чего ты ещё от него хочешь? Его слова, словно случайная искра, попавшая в стог сена, стали отправной точкой. Я видел, как гнев и безумие заслонили кофейный взгляд, как лицо любимого человека исказила ярость. И даже если бы попытался, я всё равно не смог бы ему помешать. Напрягшись всем телом, он скинул со своего плеча руку Артура и в пару шагов приблизился к Энтони, грубо его толкнув. — Нет, это ты убери от него свои руки! Меня откинуло в сторону. Я видел, как заискрился воинственный холод в глазах лидера, а его тело вытянулось, создавая видимость силового преимущества. Энтони действительно был выше Мэтта на целую голову, но, тем не менее, рост в данном случае роли не играл. Прекрасно зная, каким может быть в гневе Матитьягу, я бросил полный надежды взгляд на Вуда, предполагая, что он попытается вмешаться. Но тот лишь устало выдохнул и провёл ладонями по лицу, одним своим видом давая понять, что поведение его парня ему вытрепало все нервы. Осознавая, что помощи искать не у кого, я вновь попытался вмешаться. — Матитьягу, хватит! — взмолился я. — Пожалуйста, сколько можно?! Но тот меня словно не слышав, продолжал наступать, явно намереваясь затеять драку. В моей голове не укладывалось происходящее, и я всячески пытался найти причину его внезапно агрессивного поведения. Всё, чего я хотел, — это вернуть письма! Так почему, несмотря на своё мнимое безразличие, он так разозлился? Сам дал понять, что нашим отношениям конец. Их невозможно вернуть. Так откуда в нём остались силы на то, чтобы прокладывать в них кровавую дорожку? Ведь это путь в никуда. — Он не твоя собственность, понял?! — не остался в долгу Энтони. — И имеет право встречаться с кем угодно, в том числе и со мной! Всё случилось так быстро, что я не успел даже заметить, как слова лидера подорвали последние остатки самообладания Матитьягу. В своей жизни я видел много боли. Чужой, близких людей и, по большей части, конечно же, своей. Как душевной, так и физической. Всё моё детство и подростковую жизнь я наблюдал человеческое насилие, которое не было подкреплено ничем, кроме обыкновенного желания сделать зло. Каждый раз, получая по лицу и валяясь на земле, я старался мысленно отгородиться от происходящего, гадая, чем именно было взращено это зло. Что именно послужило его росту? Сейчас же, даже если бы у меня было время на раздумья, оно мне было не нужно, ведь я знал наверняка. Причиной был именно я. Сердце прострелила острая боль, а в лёгких будто одним махом пропал весь воздух. Перед глазами стояла разворачивающаяся бойня, по ушам бил гул чужих, взволнованных голосов, а руки, словно перестав быть моими, пытались найти опору. Но всё было тщетно. Не успев найти за что схватиться, я пошатнулся и, сделав два неуверенных шага, упал на колени. Зажмурившись, я попытался сделать судорожный вдох, но тут же об этом пожалел, так как в рёбрах расцвёл новый, болезненный бутон. От прилива новой, острой боли, я издал еле уловимый стон и приоткрыл глаза, в то же мгновение наткнувшись взглядом на капли крови. Пальцы, скользя по багровой жидкости, стали нервно скрести по паркету, размазывая ту и забивая под ногти. В нос ударил металлический запах, а в глазах стало рябить от того, как эта самая кровь, словно ликорис, расцветала предо мной. Казалось, что её так много, что ещё немного — и та затопит меня, как утопали и письма, окроплённые моей кровавой печатью. Ощутив её липкое тепло, я ещё больше стал терять связь с реальностью, испуганно пятясь назад. Как только я столкнулся спиной со стеной, я вновь болезненно выдохнул, закрыв глаза и схватившись пальцами за ворот рубашки. Воздуха категорически не хватало, в груди расцветал пожар, а к горлу подкатывал ком от витающего солоноватого запаха. Когда же я вновь открыл глаза, то смог увидеть, как двух дерущихся, словно не на жизнь, а на смерть, парней оттаскивают друг от друга Артур и другие ребята из центра. Видел, как вырывался из рук Вуда Матитьягу, яростно желая добавить ещё больше увечий Энтони, который в отличие от своего соперника, держался холоднее и, несмотря на разбитое лицо и костяшки, не нуждался в том, чтобы его долго успокаивали. Он с хмурым лицом придерживал тыльной стороной руки нос, стирая выступающие алые капли и слушая в свою сторону проклятия никак не желающего угомониться Мэтта. Всё закончилось ровно в тот момент, когда в зал влетел видимо услышавший шум Даниэль. От начала драки и до самого её конца от силы прошла пара минут. Мне же казалось, что прошла целая вечность. — Вы совсем тут с ума посходили?! — закричал блондин, обращаясь к виновникам потасовки. Отреагировав на крик, все, как один, повернули головы в сторону входа в зал, а Мэтт, наконец успокоившись, оттолкнул от себя Вуда и стал водить заплывшим взглядом по помещению, словно кого-то выискивая. На мне его взгляд застыл, а глаза моментально наполнились страхом. Я же, так устав пытаться каждый раз разгадать загадку его непонятного мне поведения, наоборот, отвёл глаза в сторону, желая разорвать с ним зрительный контакт. Мне казалось, что ещё чуть-чуть, и моё сознание окончательно покинет меня, отправляя в такую желанную даль тёмных грёз. Но и этому не суждено было случиться. Даниэль, видимо так же уловив напряжение в глазах Мэтта, проследил за его взглядом и наконец-то увидел меня, съёжившегося в углу. По помещению вновь разнёсся его крик, правда, на этот раз наполненный неподдельным страхом и беспокойством. — Снова хотите, чтобы из-за вас человек в больницу попал?! — воскликнул Даниэль, подбегая ко мне и пытаясь привести в чувство. — Я сейчас позову охрану — и вы, сукины дети, вылетите отсюда, как миленькие! Снова стали слышаться голоса, которые обсуждали произошедшее и нанесённый спортзалу урон. Как только толпа расступилась, а я не без помощи блондина пришёл в маломальское чувство, то и моим глазам открылся неописуемый обычными словами бардак. Разбитые зеркала, что лежали под ногами миллионами осколков, стены и полы, окроплённые в некоторых местах кровью, опрокинутые тренажёры — всё это была лишь малая часть того, что натворили эти двое. Попавшие под горячую руку пытавшиеся разнять драчунов ребята, как один, осуждающе поглядывали в их сторону, одними взглядами давая понять, что мнение о них напрочь было испорчено. И если Матитьягу всегда было плевать на предвзятое к нему отношение других участников творческого центра, то для Энтони мнение других всегда было очень важно. Зная его любовь к общению, к поддержанию хороших отношений с большей частью работающих здесь людей и старательному продвижению танцевальной группы, я мог предположить, что теперь он точно разозлится на меня или как минимум затаит обиду. Но… Нет. Он так же, как и до драки, смотрел на меня виноватой, побитой собакой. Забыл про собственную боль и ранения, больше не сдерживая ладонью текущую из носа кровь, опустив руки по швам и позволяя бордовой жидкости стекать и впитываться в футболку на груди. Было заметно, что он хочет ко мне подойти, но боится делать это после того, как позволил пойти ситуации на самотёк. — Всё никак не могут парня поделить, идиоты, — сквозь зубы прошипел блондин, сетуя над моим болезненным видом и слабым состоянием. Произнесённое несло в себе скорее негодующий характер, чем попытку кого-то поддеть, но, тем не менее, слова дошли до слуха Вуда, что тут же обернулся и прикрикнул: — Хватит, Даниэль! Артура моментально обожгло гневным взглядом голубых глаз. — А ты лучше вообще заткнись, — огрызнулся блондин, — если не хочешь, чтобы я накатал на тебя и твоего мальчишку жалобу. Ты знаешь, что я могу это сделать, и тогда вашей общей карьере придёт конец. Мне было неведомо, какими связями обладает Даниэль, раз тот позволяет себе ставить на место даже самого Артура, но меня это, собственно, никогда и не касалось. Тем не менее, видеть то, как Вуд нехотя, но закрыл рот, мне было до нелепого странно. Обычно он одним взглядом мог показать, что ему никто здесь не ровня. Поэтому и было удивительным наблюдать, как он позволил себя приструнить маленькому, по сравнению с ним, и хрупкому Даниэлю. Правда, я быстро обо всём об этом позабыл, стоило мне в очередной раз почувствовать ноющую боль в груди. Держащий меня всё это время парень моментально отреагировал на звук и, обхватив за плечи, повёл на выход. — Быстро собрались и пришли в зал совещаний, у нас на повестке обсуждение предстоящей поездки в Ирландию, — кинул напоследок Даниэль. — Что делать с бардаком, который вы тут устроили, решим позже. Я без препирательств позволял ему вести себя, параллельно слушая его слова поддержки и реального желания мне помочь. Поднимаясь со мной по лестнице, он пытался уговорить меня вызвать скорую, но я, ещё помня, чем мне это обернулось в прошлый раз, наотрез отказался. Даниэль же, несмотря на свой скептицизм, всё-таки не стал меня уговаривать, понадеявшись на мою благоразумность. Доведя меня до, видимо, своего кабинета, он достал из своего рабочего стола какие-то капли и, накапав их в стакан с водой, протянул мне. Я выпил всё без остатка, морщась от неприятного вкуса и ощущения продолжающегося быстро биться сердца. Мне уже настолько были привычны ощущения аритмии, что я действовал практически по инерции, присев на первый попавшийся в кабинете диван и прикрыв устало глаза. Даниэль продолжал говорить со мной успокаивающе, облокотившись о собственный стол и смотря на меня сверху вниз. Сейчас он не походил на того пепельного блондина, что я встретил спустя года, получив обжигающую пощёчину и поток гневных упрёков. Он не пытался добиться от меня каких-либо ответов, не давил и не старался вывести на диалог, а просто обсуждал случившееся, убеждая меня в том, что я ни в чём не виноват. Я практически его не слушал. Перед глазами всё ещё стойко стояли картинки, что несли в себе настоящую трагедию. Кровавые разводы, разбитые костяшки, звёздная пыль из осколков на полу и отражающиеся в них поломанная на миллион кусков моя и его оболочка. На периферии моего сознания продолжал, не прекращаясь, звучать тёплый голос Даниэля и произнесённое им: «Ты не виноват», пока внутри кричала агония, отдающая пульсацию в мышцах, заставляющая меня бежать отсюда. И как можно скорее. Как только я почувствовал, что сердце перестало так бешено биться, а в голове стало частично спокойно, я встал и вместе с блондином поплёлся в сторону переговорной. Когда мы зашли внутрь зала, я понуро опустил голову вниз, не желая встречаться взглядом с кем-либо. Меня одолела настолько сильная эмоциональная усталость, что мне не хватило бы сил даже поддерживать обыкновенный зрительный контакт, не то что диалог. Я хранил силы для последнего рывка, до которого оставалось меньше десяти минут. Ликорис всё ещё цвёл перед моими глазами, когда же васильки осыпались под ногами, растоптанные и увядшие. Кто-то поинтересовался о моём самочувствии, а я, не обратив на это внимание, смог уловить лишь мелькнувшую руку Даниэля, что молчаливо отмахнулся, требуя меня не трогать какое-то время. Усадив за стол рядом с собой, он наклонился ко мне и спросил, не нужно ли позвонить хотя бы моей сестре, на что я также отрицательно мотнул головой. — Если не дай Бог помрёшь, а я буду знать, что не оказал тебе помощь, то на том свете я буду первым, кто даст тебе по роже, — несмотря на печаль ситуации, его голос звучал иронично, отчего я не удержался и вымученно улыбнулся, посмотрев тому в глаза. Даниэль, ответив на мой взгляд своим, сам же моей мнимой радости не разделял, наоборот, сильнее вперив на меня свои голубые зеницы и слегка побледнев. — Я бы не удивился, — тихо отозвался я, по неведомой причине продолжая улыбаться, — ты и так был первым, кто ударил меня по лицу. Блондин скептично поднял бровь, явно не понимая, что я имею в виду, но быстро отвлёкся, когда в зал стали заходить спонсоры. Я же не стал больше трогать эту тему и объяснять, что имел в виду нашу первую встречу спустя года нескончаемых мук. Вместо этого мой слух уловил быстро расползающиеся сплетни среди не присутствовавших во время драки в спортзале людей и теперь смакующих эту информацию между собой. Всё так же не поднимая головы, я старался игнорировать шум, не имея и малейшего желания быть участником чужих разговоров. И без того чувствуя направленные на меня взгляды, я думал лишь о том, как хочу, чтобы всё это поскорее закончилось. В тот момент, когда администрация, во главе с Даниэлем, стала обсуждать случившуюся драку и отчитывать главных их участников, я опустил взгляд на свои сложенные на столе руки. Мои пальцы всё ещё хранили уже потемневшие разводы, а ногти выглядели так, словно я разрывал ими чью-то плоть. На меня снова накатила тошнота. Сжав их в кулаки, я хотел было убрать те под стол, когда почувствовал лёгкий толчок по ноге. Инстинктивно вскинув взгляд, я тотчас встретился с тёмными глазами напротив. Я замер. Слова администрации вкупе со спонсорами, что стали что-то обсуждать о конфликтах внутри коллектива окончательно перестали доходить до моих ушей. Казалось, что в моём сознании образовался белый шум, напоминающий тот, что издаёт телевизор, или же звук омывающих берег волн, а перед глазами смазалось всё, кроме побитого, помрачневшего лица. Каштановые вперемешку с фиолетовыми пряди обрамляли его осунувшиеся, местами покрасневшие от недавних ударов щёки. А разбитые губы, что имели неестественно алый оттенок, что-то шептали, явно обращаясь ко мне, но что именно, я разобрать так и не смог. Мне было больно просто смотреть на него, поэтому, когда до моего сознания дошёл отзвук моей фамилии, я будто вынырнул из собственного, накрывшего меня пеленой шока. Подогнув под свой стул ноги и убрав наконец руки под стол, я обернулся, прислушавшись. — Хотелось бы похвалить и вас, мистер Деверё. Благодаря вам и вашему блистательному с группой танцу, у нас появилось много желающих посещать наш центр. Удивлённо посмотрев на говорящего мне эти слова мужчину, я ощутил растерянность. Мне казалось, что если меня и станут упоминать, то лишь в плохом ключе, используя как причину всех случившихся из-за меня конфликтов и бед. — Да, — внезапно вклинился Даниэль, — несмотря на то, что танцевальный кружок только дебютировал, у него уже есть свои поклонники. Я слушал и желал заткнуть уши. Чужая похвала, пересуды и шепотки, касающиеся моей личности, вызывали внутри меня исключительно ненавистный трепет. Вся та боль, что скопилась у меня за дни пребывания в этих стенах, так же, как и возникшие раны, не только на моём сердце, но и теле, будто придали мне ещё больше решимости. Как только совещание подошло к концу и один из мужчин спросил, нет ли вопросов или желания поделиться идеей насчёт предстоящего праздника, я, с непонятной, болезненной радостью, окутавшей мою душу, поднял дрожащую руку вверх. — Да, мистер Деверё? Время вновь для меня остановилось. Моя трусливая оболочка застыла вместе с ним, покрываясь холодом одолевающего меня ужаса. Я неумолимо терял воздух, а в ушах стояла всё та же тишина, что заполняла всё моё естество. Несмотря на радость, я ощущал, как ледяные иглы пронзают каждый участок моего тела, вызывая колючие мурашки. Но глаза… Глаза я отвёл, вновь вперив их в кофейные очи напротив, уловив в них не меньшую решимость, скованную тем же страхом и взаимной болью. — Мне жаль, но… После предстоящего праздника я хотел бы уйти. Грубая хватка на последнем, неровно сшитом лоскутке в чужой попытке привязать наши души с гулким треском сомкнулась, сжав кровавые пальцы. — И, если вы позволите, я бы хотел своё сольное выступление. Без группы. Последние пузырьки кислорода покинули мои лёгкие. Неизвестная тень над гладью моего океана, нависнув, скрыла последние, пробивающиеся через неё солнечные лучи. — Лиам? — подал голос Энтони, в котором чувствовались нотки искреннего недоумения. — О чём ты говоришь? Его ко мне обращение словно прошло мимо меня. Вместо чужих направленных на меня недоумевающих взглядов, я видел лишь один, которому отвечал своим не отрываясь. — Действительно, очень жаль, — отозвался мужчина, что также смотрел на меня с не меньшим, чем у остальных, удивлением, — если у вас есть веская на то причина… — Есть, — уверенно сказал я, не дав тому закончить фразу. Последний рывок. Звук рвущихся тканей разрезал тишину и отразился тупой болью на побитом лице. Его губы вновь распахнулись, но самого голоса не последовало, чему я был несказанно рад. С меня хватит. — Что ж… — безрадостно протянул спонсор, окинув взглядом остальных своих коллег, что стали недовольно хмуриться, — если вам так будет угодно. Сольное выступление также возможно, всё в ваших руках. Закончив на этом, все стали расходиться. Я, не желая ни с кем больше разговаривать, быстрой походкой покинул помещение, уже в коридоре переходя на бег. Ощущение той самой протянутой ко мне руки, что пробила покрывающийся ледяной коркой водяной барьер, скользнуло где-то позади, не достигнув цели. Остатки кислорода взмыли вверх, окончательно меня покинув. Передо мной мелькнула ладонь, о которой я грезил много лет. Но глаза мои уже были закрыты, а тело, что стало казаться неимоверно лёгким, отдалось в волю океанским глубинам. Даже уши закладывает. И сердца стук словно не чувствую. Дыхания тоже будто бы и нет вовсе. Только обжигающие пальцы остатки его пролитой по моей вине крови. Начался дождь, а я продолжал без остановки идти и идти, не замечая никого вокруг. Я не слышал, как мне сигналят машины, как люди, в которых я случайно врезался, обругивали меня. Не видел перед собой ровным счётом ни-че-го. Я споткнулся, упав на колени и увязнув руками в грязной, покрывшейся ледяной коркой траве. Одновременно с обжигающим холодом я пришёл в себя, осознав, что оказался в том самом парке, в котором впервые увиделся с ним. Как волна, меня оглушает настолько невыносимая боль, что я с отчаянием начал хвататься за окровавленный ворот рубашки и пытаться вырвать агонию из собственной груди. Весь мокрый из-за дождя, усевшись в грязную траву, я, обхватив голову руками, выл не своим голосом. Я так отчаянно нуждался в единственном человеке, но намеренно от него отдалялся. С моих губ то и дело хотело сорваться его имя, но я, проливая слёзы, до крови кусал губы, не позволяя себе это сделать. Начало конца было положено. И пока я терпеливо сносил в одиночестве накатывающее на меня с каждой секундой отчаяние, я не заметил, как чёрная, последняя, храбро держащаяся за меня нить, скромно впилась мою хрупкую оболочку.***
Мой телефон разрывался от звонков. Всё то время, что я пребывал дома и восстанавливался после случившегося со мной стресса, я неумолимо окунался в него вновь из-за телефонных разговоров. Сразу после того, как я объявил о своих планах завершить творческую деятельность в центре, на мой телефон стали звонить все, кому не лень. Начиная с взволнованных спонсоров, которые не хотели терять, по их словам, такого ценного сотрудника и заканчивая виноватым, извиняющимся Энтони, который решил, что мой уход исключительно его вина. Моих сил и нервов хватало лишь на то, чтобы сказать, что причина моего ухода заключается во мне и ни в ком более. Самому бы ещё в это поверить. Однако, больше всего трепал мне нервы своими звонками не кто иной, а именно Даниэль. Если остальные тратили на разговор от силы пять-десять минут, то блондин мог разговаривать со мной без остановки все двадцать, а то и больше. Находя каждый раз новую причину для того, чтобы я остался в центре, он изворачивался, как мог, предоставляя моим контраргументам новые причины. — Ты же понимаешь, что можешь построить карьеру? — спрашивал он. — И лишаешь себя же этой возможности, из-за каких-то дебилов, которые просто соревнуются за получение твоей шикарной задницы. Я поперхнулся чаем, который по стечению обстоятельств решил попить именно в этот неблагоприятный момент. — Что ты… — начал было я, как только смог откашляться, но и в этот раз блондин меня оборвал на полуслове. — Ну, а что? Я не прав, хочешь сказать? — на том конце послышался ироничный смешок. — Пусть бодаются сколько влезет, тебе-то это каким образом мешает? Я вообще тебе завидую, за мной так никто никогда не бегал, хотя я по общепринятым меркам красоты очень даже ничего. Отставив кружку, я растерянно посмотрел в окно, за которым беспросветной стеной стоял непрекращающийся со вчерашнего дня дождь. От непривычки, слыша подобные разговоры, которые касались проблем обыденного характера, я не знал, как правильно реагировать. Ещё в школьные времена единственная подруга, а-ля девушка, с которой я общался, говорила о том, какой я скучный и неразговорчивый. Каждый раз, когда она пыталась обсуждать со мной элементарные вещи, которые касались сериалов, каких-то шоу или тем более парней и девушек, я не мог выдавить из себя и двух слов, просто-напросто не умея подобные темы поддерживать. Вот и сейчас, я не заметил, как отвлёкся от вечно преследующих меня депрессивных мыслей, пытаясь сформулировать хоть какой-то адекватный ответ. — Я не тот человек, которому следует завидовать, — тихо выдавил из себя я. И это была чистая правда. Опустив взгляд на зажившие шрамы на своих руках, я задумался о том, что не пожелал бы собственной участи даже злейшему врагу. — Я правда не могу тебя понять, — внезапно серьёзнее заговорил блондин, отчего я непроизвольно прислушался, — мне казалось, что ты отказался от мысли вернуть Мэтта. Ни для кого уже давно не секрет, что у тебя что-то есть с Энтони… Так почему ты вдруг всё так резко обрываешь? От его рассуждений меня бросило в холодный пот. — Неужели из-за их драки? Опустившись на стул, что стоял ближе всех к окну, я устало прикрыл глаза, не представляя, что на это ответить. От незнания полной ситуации, да и в целом всего того, что творится не только в моей голове, но и в душе, блондин элементарно делал неверные выводы, опираясь исключительно на слухи и на то, что видел собственными глазами. То есть мои налаживающиеся отношения с лидером и вечные конфликты с Вудом и Матитьягу. Не придумав ничего лучше, я решил просто перевести стрелки. — Даниэль… — устало протянул я, — я понимаю, что ты хотел поднасолить Артуру, но… — Да причём тут Артур?! — внезапно непонимающе и даже с обидой воскликнул он. — Нет, конечно, ты прав. Изначально я воспринимал тебя как неплохой способ его помучить, но сейчас… Я же не такой плохой человек, понимаешь? Я тоже пострадал тогда и долго не мог понять, почему человек, который клялся мне в любви три года кряду, просто взял и ушёл к другому. Ещё ни разу не слыша подробности его расставания с Вудом, я решил выдержать вежливое молчание, радуясь хотя бы тому, что удалось перенять его внимание с меня на себя. Правда, и этой радости быстро пришёл конец, когда я услышал продолжение: — Но то, что происходит у тебя с Матитьягу, даже нельзя сравнить с тем, что было у меня. Я наблюдал и за тобой, и за ним, время от времени кидая в сторону Артура недвусмысленные намёки о вашей тяге друг к другу, — он вновь усмехнулся, — надо было видеть его лицо в этот момент… — Ч-что? — на этот раз я непонимающе подал голос. Он же буквально мгновение назад говорил о том, что видит мои строящиеся отношения с Энтони. Тогда причём тут Мэтт? Неужели я настолько недооценил его проницательность? — Вот об этом я и говорю, — с нажимом произнёс Даниэль. — Я не могу понять твои мотивы. Сначала ты обнимаешься со своим лидером, позволяешь ему себя целовать, а следом за этим кидаешь мученические взгляды на Матитьягу. Тот, в свою очередь, демонстративно отворачивается каждый раз, когда ты на него смотришь, а потом сам следит за тем, как ты проявляешь знаки внимания к Энтони, пока ты этого не замечаешь. В моём горле застыл ком. Нет, конечно же, для меня не новость, что Матитьягу время от времени следил за мной, так как мне об этом неоднократно говорил сам Энтони. Кроме того, я видел ревностные нотки и злобу, о которые каждый раз обжигался, стоило нам остаться друг с другом наедине. Просто… Неужели для всех это было настолько очевидно? Мне казалось, что наши обоюдные терзания не выходят за рамки, что мы сами же и установили. Неужели я настолько сильно ошибался? — Ладно, к сути, — так и не дождавшись от меня ответа, вновь заговорил блондин. — Я считаю, что Матитьягу — конченный идиот и просто тебя недостоин. Танцуй, Лиам, двигайся дальше и забудь о том, кто и что когда-либо тебе сделал плохого. Совет от человека, который сам когда-то через подобное прошёл. — Спасибо, Даниэль, — сказал я от чистого сердца, хоть и понимал, что в моей ситуации нет лучшего способа двигаться дальше, чем обыкновенный побег. На этом наш диалог завершился. Посмотрев на потемневший дисплей телефона, я невольно улыбнулся, внезапно подумав, что при любых других обстоятельствах мы, возможно, могли бы даже стать хорошими друзьями. Несмотря на всю свою простоту в общении, Даниэль был тем человеком, которого невозможно было назвать посредственным. Он умело мог вести разговор на любые темы, при этом не требуя яркой отдачи, принимая своего собеседника таким, какой он есть. Жаль только, что нашей, так называемой дружбе, не суждено сбыться. Спустя какое-то время мне вновь позвонил Энтони и неожиданно попросил о встрече. Его голос был пропитал усталостью и всё той же виноватой печалью, отчего у меня неумолимо заныла совесть. Всё же я не мог не признать тот факт, что не устрой я на эмоциях ту сцену, то и никакой драки бы, скорее всего, просто-напросто не было. Поэтому и слышать страдальческие нотки у до этого момента вечно энергичного и весёлого парня, я просто был уже не в силах. Именно с этими мыслями я на следующий день встретился с ним на нейтральной территории, в обычном кафе. И если до самой встречи меня просто мучала совесть, то от одного кинутого на него взгляда, я окончательно впал в подавленное состояние. Гематомы на лице, многочисленные ссадины и запёкшаяся в некоторых местах кровь делали больно моему сердцу, а виноватый каре-зелёный взгляд буквально придавливал к земле. Мне было невероятно жаль, ведь я никогда не желал ему зла. Оттого и стыдился собственного поведения, прекрасно помня, как реагировал на его попытку позаботиться обо мне и даже защитить мою честь. Меня вновь окутала какая-то непреодолимая тяга к нему. Что именно мною управляло в тот момент, я не знал. Вина, симпатия или стыд, а может, и всё вместе, я не мог ответить наверняка. Вспомнив каждое его слово поддержки, каждую похвалу во время наших танцев и нетребовательное, бережное касание, я сам потянулся к нему в попытке обнять. Меньше всего я хотел, чтобы он чувствовал себя виноватым. Прикрыв глаза и вдохнув терпкий запах его одежды, что также впитала в себя аромат дождя, я в тот же момент ощутил себя маленьким, хрупким созданием спрятавшимся под большим, уютным крылом. Рядом с лидером я всегда ощущал себя как за каменной стеной. Он продолжал дарить покой и уют даже в те моменты, когда я считал, что совершенно этого не заслуживаю. Я цеплялся пальцами за его куртку, позволял согревать в своих объятиях, при этом слыша, как быстро бьётся его сердце. Пока же моё, к глубочайшему сожалению, продолжало отбивать ровный, уверенный ритм. Меня разрывало от обиды. Ну почему этот бессмысленный кусок мяса не был способен полюбить такого человека, как Энтони? Почему ему всегда и всего мало? Зачем мучает меня, постоянно укоряя в том, что пытаюсь выбрать не того? Словно назло напоминая о том, как могут согревать другие руки; каким может быть любящим другой взгляд; какой мягкий, пускающий мурашки по телу другой голос и какие могут быть другие касания, вызывающие дрожь в коленях. Всё ему не то и всё ему не так. И каждый раз замирая в страхе, сбиваясь лишь тогда, когда лидер проявлял больше внимания или желал получить больше интимных касаний, оно кричало о предательстве и болезненно сжималось, не в силах побороть мою решимость. Сквозь страх и боль, я всё равно цеплялся, не желая отпускать. «Жертва» — обвиняло меня сердце. «Эгоист» — твердил мне разум. От этого вороха нескончаемых мыслей у меня разболелась голова. Энтони не замечал моих терзаний, продолжая извиняться и объясняя свой поступок в спортзале тем, что не выдержал ко мне плохого обращения. Слыша эти слова, я хотел тотчас разреветься. Я себя просто ненавидел. Назло протестующему сердцу сильнее сжал чужую руку, привлёк внимание к своему лицу и вслед поцеловал. Ни слов не говоря и не крича о чувствах, я демонстрировал их, пытаясь убедить его и себя в их существовании. Единственное, что осталось неизменным, — так это решение бросить творческий центр. Я не говорил, что разорву с ним все связи, как только уйду… Но понимал, что если тот узнает об Анне, то обязательно почувствует себя либо обманутым, либо преданным. И я не знал, как лучше поступить, ибо не до конца ещё понимал, что буду делать дальше, после своего ухода из центра. Я, вроде как, и не мог отпустить Энтони, отчаянно боясь одиночества, но и не мог при этом окончательно впустить его в свою жизнь. Всё стало для меня слишком запутанно. А потом я снова увидел его. Того самого полноценного человека, в котором было всего ровно настолько, насколько нужно, если не больше. Сердце возликовало, а взор цеплялся за любимые черты, что были окрашены теми же ранениями, которые я наблюдал ранее у Энтони. Но если при виде второго я испытал вину и жалость, то при виде первого я неумолимо захотел приблизиться, прижать ладонь к разбитой скуле и проявить рвущуюся из меня нежность. Я устало опустил взгляд, судорожно втянув побольше воздуха. Желания мои глупы; мышцу в груди, что гонит кровь, пронзает боль; а разум, заслонённый горечью утраты, — опустошён. Настолько слабым и избитым я чувствовал себя впервые, отчего даже тело, будто не понимая, откуда искать сил, то и дело замирало, путаясь в ногах. Я двигался медленной походкой по коридорам творческого центра, намереваясь обговорить с Даниэлем ближайшую поездку. Мне также предстоял сложный разговор о собственном сольном выступлении, о его главной идее и корректировке. В целом, что за танец я хочу станцевать, я знал и даже успел договориться с Лизой о том, что она поможет мне с хореографией. Осталось только обсудить это с блондином, так как именно он занимался постановкой праздника и всеми его составляющими. Именно на эти мысли я старательно отвлекался, внутренне же молясь всем существующим и несуществующим Богам о том, чтобы он не обратил на меня внимание. Уже у самой лестницы, которая вела на второй этаж, я задержал дыхание, намереваясь обойти его стоящий и неизвестно чего ждущий силуэт. Я искренне боялся, что если задержусь ещё хотя бы на долю секунды, то обязательно дам волю всем запрятанным поглубже надеждам. Я принял решение. Я попрощался с нашим общим прошлым. Похоронил наше общее будущее, оплакав его в парке дождливым днём. Нельзя смотреть назад. Я должен идти вперёд. — Лиам… Я вздрогнул и остановился, так и не сделав решающий шаг. Из моей груди рвался болезненный стон сожаления, пока в сознании взрывались мысли об опасности. — Давай поговорим. Продолжая стоять замершей на полушаге статуей, я начал судорожно мотать головой в отрицательном жесте. Чувствуя, как собственные отросшие волосы бьют меня по лицу, я зажмурил глаза, внутренне уговаривая скорее себя не идти на диалог, чем отказывая в нём Матитьягу. Тем не менее, я не удержался и в сердцах ответил: — Нам больше не о чем разговаривать. В моей груди кровавыми узорами расцветала обида за все те дни мучений; за боль, что я перенёс, пока был в пансионате, а после здесь; за те усилия, которые я прилагал в надежде наладить отношения. Когда кричал и умолял о том, чтобы он меня выслушал. Теперь же, когда всё кончено, о чём он хочет говорить? Как может делать мне настолько больно? — Я их все прочитал. Это был удар ниже пояса. Захлебнувшись в собственных эмоциях, я резко повернул в сторону голову, в то же мгновение встретившись с его глазами. Хрупкость сгорбленных плеч, падающие на бледное, потерявшее румянец лицо волосы и захлёбывающиеся в моей боли чёрные глаза — всё это предстало передо мной, давая обзор на совершенно иного Матитьягу. Такого же, как и я, сломленного, не менее уставшего и затравленного, словно чувствующего не меньшую, чем я, вину. Он выглядел, как человек, на которого упал весь груз моих страданий, и только это дало мне веру в то, что он не врёт. И даже не играет роль. — Не хотел сначала, — продолжил он неуверенно, — потому что чувствовал злость и обиду, но потом… Я лишь пробежался взглядом по паре строк и уже не смог остановиться. Окинув взглядом моё лицо, он скользнул им ниже, к моим дрожащим рукам. Не заслонённые пеленой глаза внезапно шире распахнулись и стали метаться по моей фигуре, будто впервые меня увидев. Словно только сейчас заметив, во что я превратился. И это так напугало меня, что я неосознанно стал защищаться, бросая колко: — Не беспокойся, можешь теперь оставить их себе. Мне они больше не нужны. Нужны. И ты нужен. Но признаться в этом я уже не могу. Ни себе, ни тебе, ни кому-либо ещё. Матитьягу вновь устремил свой взгляд в мои глаза. Я уловил в них всё ту же боль и неожиданную, совершенно забытую мной теплоту. Он лишь сделал шаг в мою сторону, а меня моментально откинуло назад в попытке защититься. Но только от чего? Сердце отбивало бешеный ритм, тянулось к нему навстречу, пока я намеренно вжимался в стену и рвано втягивал воздух. Я готовился к тому, что он по обыкновению мне навредит или же захочет уколоть словом в ответ… Но никак не к этому: — Не бросай танцы, — моё лицо исказила растерянность, — и не уходи из творческого центра. Я окончательно потерялся в происходящем. Словно затянутый в пучину, я чувствовал, как мою оболочку штормит из стороны в сторону, всё норовив выбросить на берег. Не чувствуя немеющих пальцев, я пытался вцепиться ими в ровную поверхность находящейся позади меня стены, пока он, не скрывая, изучал моё лицо, проникая в самую глубь серо-голубой радужки и пытаясь ухватиться за ту единственную чёрную нить, что я не в силах был сорвать. — Не ты ли говорил, чтобы я всё бросил и исчез из поля твоего зрения? — еле шевеля губами спросил я, продолжая пытаться найти признаки того, что Матитьягу притворяется. — Я больше этого не хочу, — так же тихо ответил он, заставив моё сердце болезненно сжаться. Не верю. Я не могу в это поверить. — Почему? — мой голос был пропитан нескончаемой болью и сквозящим недоверием. Сколько раз я получал отказ. Сколько раз он меня безжалостно отталкивал. Я не выдержу такой издёвки. Она меня погубит. И будто бы прочитав мои мысли по моим слезящимся глазам, Матитьягу неожиданно схватил меня за локоть и резко притянул к себе, зашептав на ухо: — Потому, что если жизнь что-нибудь даёт, то лишь для того, чтобы отнять, — кровь отхлынула от моего лица, ведь я знал, кому принадлежат эти строчки, — поэтому настоящее никогда не удовлетворяет нас, а будущее ненадёжно, прошедшее же невозвратно. Как быстро он приблизился, так же быстро он и сделал шаг назад, с трепетной лаской проведя по моей руке, в попытке успокоить. Это поразило меня не меньше, чем услышанные только что слова. Я ощущал себя так, словно мою грудь пронзили тысяча игл, наполненных той самой надеждой, которую я так старательно избегал. — Я всё ещё не могу простить тебя, но и винить, как раньше, тоже больше не способен. Мою руку продолжало обжигать в том месте, где недавно покоилась его ладонь. Лицо горело пунцовой краской, а ресницы трепыхались, словно бабочки, сдерживая желающие вырваться на волю слёзы. Я умолял себя собраться. Не верить всему тому, что видят мои глаза и слышат уши. Сердце так рьяно желало, чтобы я вновь схватил его за руку и утонул в чужих, но любимых объятиях. Ведь это казалось ему таким правильным, как истина, которую несёт в себе любовь. Но разум запрещал, крича о том, как будет больно, если тот вновь оттолкнёт, а то и хуже, признается, что всё сказанное лишь обман. — Лиам, вот ты где! Внезапный голос Даниэля, что бегло спускался со второго этажа моментально смахнул с нас обоих только что возникшую атмосферу. Матитьягу резко отстранился, а стоило Даниэлю подойти к нам вплотную и наконец заметить, что между нами что-то происходит, совсем же отвернулся и быстро ушёл. Я же смотрел ему вслед, внезапно ощутив, как по воздуху пронёсся шлейф не только кофе, но и аромата дыма. Дыма, что остался после бурного пожара, который сохранил на моём локте обугленный, несмываемый след.