***
Лара вернулась домой. Бабушки не было, она планировала сходить в больницу. Снова какие-то выдуманные проблемы, но пусть развлекается. Зато Лара смогла спокойно переодеться, пообещав себе больше никогда не спать в домашнем, разогреть завтрак, оставленный заботливой мамой, включить давно потрепанный диск и сесть за стол. Спокойствие. Любимый Витя поёт родные уже песни, бабушка придет с «новостью», что всё хорошо. И плевать на расписку, плевать на то, что они могут сесть в тюрьму. На смерти не плевать. Но пока только любимый и родной Витя. Лара снова вернулась к мыслям о камне. Что если это не просто дурман? Нет, Витя будет жить. Ему всего 27. В таком возрасте не умирают. «А Костя?» — подсказал внутренний голос и начал злорадствовать: «Он не умер, просто покурить вышел». Лара зажмурилась. Витя напевал про то, как он угощает какую-то девушку конфетами, кино, а может и кабаком, кто знает? Ларе тоже хотелось конфет и кабака, многозначительного молчания, хотя… оно имелось всегда. Хотелось, что б Витя, как папа когда-то подсказал как себя вести, что делать и как дальше жить. Лара встала из-за стола, смахнув крошки рукавом, и подошла к своему платяному шкафу. Весь пол в нем был занят папиными пластинками. Она слушала их редко — с папой они сходились только в мыслях, он не любил то, что слушала дочь. Лара с видимым усердием вытащила из шкафа проигрыватель, установила пластинку, раздалось неприятное шипение, заглушающее её музыку, а после раздался голос. Его полос переплетался с голосом Вити. — Я стою на седом кургане, — пел странный дядька с красным лицом. — Они говорят: им нельзя рисковать, — перебивал родной. — Надо мною в небе высоком — Потому что у них есть дом, в доме горит свет. — Реет медленными кругами — И я не знаю точно, кто из нас прав, — Неизбывный мой белый сокол — Меня ждет на улице дождь, их ждет дома обед. Лара засмеялась, сидя на полу, на что она надеялась? Что прослушает пластинку папы и всё станет ясно? Глупо и смешно. Вот в Ленинграде всё было бы проще, там точно есть такие, как папа — там есть Витя.***
Девочки сразу же разошлись по домам. Рикошет долго бродил по улицам. Родители приезжали завтра. Ему было плевать на их мнение по поводу ситуации. Но не плевать на саму ситуацию. Умер Костя. Кажется, плевать! Человеком больше, меньше, а на душе колет. Он подошёл к таксофону, забавно, просто на улице, сколько раз он портил такие же? Да и на этом какой-то шутник написал, что какая-то Светка — дура. Как это всё бессмысленно. Он набрал номер и только потом сообразил, что денег нет. Быстро развернулся и пошёл домой. Ломать что-то совершенно не хотелось. Уже дома он набрал заветный номер, благо телефон был и отлично работал, но услышал только длинные, слишком громкие гудки. — Подними же трубку. Но человек за много километров не услышал. Наверное, она на учёбе. Рикошет усмехнулся и положил трубку мимо аппарата. Ему вспомнилось первое сентября, он тогда сел за одну парту с Костей. Уже второго сентября их рассадили, потому что Олежка (тогда ещё Олежка, а не Рикошет) заехал новеньким портфелем по голове Костика. Больше Костя не существовал для Олега. Они иногда участвовали в общих работах, но не больше. Всё изменилось в 11 лет, но тоже постепенно. Костя принес однажды пирожки с маком, испеченные его мамой. Это были самые вкусные пирожки. Наверное, его маме сейчас одиноко. Рикошет засмеялся из-за этой мысли. Ему какое дело? Он всего лишь друг её сына. Глупость. Надо выпить. Родительский коньяк уже разбавлен — невкусно. Рикошет заглянул в холодильник. Молоко, яйца, кусок торта, который готовила когда-то Санька и заветренный остаток макарон, казалось, ухмылялись парню. Он вспомнил, как варил эти макароны под чутким наблюдением ребят, как Сашка разрезала своё творение, а Костя схватил первым. Он вспомнил глаза Кости за столом — счастливые, горящие юностью и те же глаза, наполненные болью на заводе. Рикошет с отчаянным криком упал на пол, из глаз полились слезы. Он не плакал давно, но сегодня нервы сдали. Рикошет просто лежал на полу и глотал сопли. Его бесила беспомощность, бесили эмоции, бесило само существование Кости. Он понял, что сам не справится. Снова подошел к телефону и набрал Свету. Гудок. Надежда охватывает Рикошета. Два. Сомнение грызет маленьким червячком — не больно, не страшно, но неприятно. Три. Надежда затухает так, как тот костер, у которого они познакомились. Четыре. Как хорошо бы было в Москве.