our last summer

Тишина сновидений никогда не запоминается. Отдаленными картинками, мутными, контрастными остаётся в голове сюжет сна, его неизвестные герои, чудный сюжет, расплывчатое послевкусие. Такое бывает лишь раз в две декады, по воскресеньям, когда тяжесть подушки закрывает уши от шума родни. Чувствуется и боль, и просвет в зарослях шиповника, что порос на душе от неизбежности, и, прокручивая в голове все, что было с тобой ночью, не получается найти ответ на вопрос «что лучше: тишина или буря?» Виновниками безумной усталости были ночные сборы, ранний полет и постоянные эндорфины, маскирующие закрывающиеся глаза за их блеском. Как в книгах Арсеньева лишь успела коснуться подушки, пахнувшей лавандой, как все вокруг погасло. Всю ночь Лиза летала во сне, огибая облака, побережья, хребты улиц. В объятиях ветра девушка кружилась будто в воде, но по-прежнему могла говорить. И говорила. Не говорила, кричала! Все, что было на душе, вылилось вниз и рассыпалось искрами, не долетающими до земли. Арсеньева проснулась тогда, когда солнце почти ушло из ее комнаты, но продолжало озорными бликами играть на каждой поверхности. Девушка почти ничего не чувствовала в районе солнечного сплетения, но это лучше, чем тянущее предчувствие неприятностей. Девушка приняла душ, завязала влажные волосы в короткие косички, из которых выбивались пшеничные пряди. Размеренно двигаясь, она вынула из комода чистые вещи и надела их, не смотрясь в зеркало. Телефон, с которым она не прощалась ни на минуту в России, с самого приезда лежал в черной поясной сумке, опустошенно присылая одно за другим уведомления из другой жизни. Узкими шагами Лиза пошла вниз, ее желудок вел ее на еле уловимый запах выпечки. Но внизу было пусто, лишь громкие настенные часы отбивали одинаковый ритм. Ни следа от еды, чистая посуда, пустой чайник. Что-то предательски зарябило в глазах от обиды, что родилась в памяти и повторилась снова. Одно из худших чувств — когда про тебя забывают. Последним местом, где могли быть все, и где еще не было Лизы, осталась знакомая веранда. Уверенно она открыла легкую белую дверь со стеклянной прямоугольной вставкой, морщась от солнечного света, окинула взглядом сад. В конце веранды, опираясь на ствол высокой акации, сидел Тимоти и держал в руках раскрытую книгу в матовой синей обложке. Почти сразу он заметил подругу, улыбнулся, закрывая книгу, и громко радостно сказал: — Не думал, что это утро может быть еще ярче! Привет, Лизз, садись скорее, — он встал, показывая рукой на стул, застеленный бежевым покрывалом. — я тебя заждался. — Доброе утро, Тимоти… — Арсеньва подошла к небольшому деревянному столу, стоявшему между трех стульев у окна кухни. Она была так поражена живой и резвой реакции юноши, что все мысли кроме как о ней испарились, — Зачем ждал? — Чтобы позавтракать. — они встретились взглядами, Шаламе вновь мягко улыбнулся, поправляя непослушные кудри длинными пальцами, пока Арсеньева без единой идеи в голове слушала его голос, — вот, смотри, тут ромашковый чай, куриные яйца, кстати, домашние, их нам передают родственники с побережья, и каша… Все вафли съели, я решил приготовить кашу, но не знал, с чем ты любишь, решил насыпать туда то, что люблю я: миндаль, клубнику, грецкий орех… Это мой любимый рецепт! Мне не нравится яичница, это слишком скучно, а эта каша… твоя жизнь никогда не будет прежней! Утро уж точно… Мне каши не хватило, поэтому я переложил её…в чашку?.. Только сейчас заметил… — Тим… — капельки слез проявились в глазах девушки так давно, что почти все, что сказал молодой человек пролетело мимо ушей. Арсеньева только бессвязно оглядывала посуду и еду, а потом парня, что эмоционально и заботливо говорил о завтраке, она приоткрывала рот, намереваясь что-то ответить, но выходило плохо. — Ты еще не завтракал? — Нет, Лиззи, я тебя ждал. Я же не могу оставить тебя завтракать тут в одиночестве. — Шаламе слегка растерялся, поднимая густые брови. Долю секунды он думал о том, что мог сделать не так, но решил рискнуть и протянуть правую руку к девушке, кладя ее под лопатку. Арсеньева положила ладонь на предплечье друга, прижимаясь щекой к хлопковой поверхности его футболки, пока он касался подбородком ее макушки. Девушка неровно выдохнула, ненадолго прижимая его к себе и шепча «спасибо», резко завершившее от подкатившей волны. Они были не так близки для долгих объятий, но из положенного Тимоти и Лиза выжили максимум. — Садись, пожалуйста… Всё в порядке… Лиза сделала глубокий вдох, отметающий ненужное в ее теле, смахнула слезы с горячей кожи лица, и улыбнулась, глядя на сидевшего напротив юношу. Он налил в две одинаковые фисташковые чашки медный чай, мелкими волнами выходивший из горлышка железного чайника. Парень достал откуда-то из кармана два крохотных цветка ромашки и бросил их в чашки. Они не тонули, лишь периодически отталкивались от стенок и плыли в противоположную сторону. — А где все? — Арсеньева взяла в руки кружку, вдыхая носом аромат чая и глядя при этом на собеседника. — Они уехали купаться. Мамы всегда такие. — Шаламе простукивал скорлупу яйца, смотря на девушку в ответ. — Мы приехали на отдых! Поспите дома! — девушка сделала низкий и властный голос. — Ха-ха, именно так и было утром. — юноша рассмеялся, пережевывая еду. — Но мне удалось тебя отбить. — Да? И как же? — Сказал, что ты устала, я тебя вчера так замотал, что пришлось нести домой. — он опустил челюсть, не открывая рта, сщурил глаза, откидываясь назад и делая саркастично маскулинный вид. — Врун! Как не стыдно! — девушка удивлялась, подыгрывая. — И тебе поверили? — Как видишь. Ешь, Лиза, ешь. — он разорвал их взгляды, указывая глазами на тарелку. Девушка всё сразу поняла. Каша и правда была невероятна. Она была сделана из яблок и ягод, кажется, клубники и малины, чувствовались нотка ванили и текстура манной крупы. Клубника сверху делала ее нежно-кислой, а орешки оттеняли малину и ваниль. Это был настоящий десерт, мало было считать его завтраком, и тяжело было остановиться, чтобы хотя бы сказать что-то о том, насколько это вкусно. Запив всё съеденное чаем и протяжно выдохнув, Арсеньева откинулась на спинку стула, постукивая пальцами о поверхность стола. — Тимоти, это вкуснее всех блюд, что я пробовала в своей бренной жизни вместе взятых. Я не знаю, что ты туда добавил, но я хочу есть это каждый день до конца своих дней. — друзья засмеялись, вновь глядя друг другу в глаза. — Стоп. Сколько я спала? Который час? Я не обратила внимание… — Около часа дня, Лиззи. — Шаламе два раза кивнул, вновь прочесывая волосы рукой. — Мама… Тим, ты столько меня ждал?! Прости, друг, мне так неудобно… — Ты с ума сошла? Забудь, ты меня ничего не лишила. Точнее, лишила страдания валяться под солнцем с шести утра в компании мам. Я готов ждать по семь часов ради хорошей компании и если это тебя осчастливит. — Ты удивительный, Тимоти. Будто совсем другой… отличающийся от каждого, с кем я знакома. — Не поверишь, я хочу сказать тебе то же самое с самого начала… — И чем же я отличаюсь? Тем, что я русская? — Лиза, перестань, я вижу в тебе этого наглого червячка самобичевания, но со мной такое не прокатит! Ты просто… лёгкая. И благоразумная. Ты светишься и не видишь это со стороны, понимаешь, о чем я? — Да уж… — Честно. Я не люблю врать. — Я чувствую эту нелюбовь, Тим. Я верю тебе. — Спасибо… — Тебе спасибо. — Спасибо, что составила компанию. — Спасибо, что приготовил и подождал. — Спасибо, что приехала. — Спасибо… Что-то непреодолимо не давало отвести глаза, этого желания вовсе не появлялось, потому что карие и зелёные глаза внезапно становились всем полем зрения. Их теплые вязаные взгляды спутались с мыслями и вылетающими из-за губ словами, химическими реакциями встречаясь посередине, чуть выше лбов. Возможно после подобных опытов люди изобрели салюты.