После меня

— Ты долго? — Егор звонил ему. Макс пропадал в галерее на этой неделе уже третий вечер подряд. На той он приезжал после десяти через день, а Егор ненавидел возвращаться в пустую квартиру, когда наступал этот предновогодний период. Темные вечера в одиночестве, когда уже случились все эти гирлянды, ёлки, красные шары по городу и снег, его угнетали. В любое другое время он бы нашел, чем заняться — провел бы время в студии, сходил бы на стрит, да просто посидел в баре с Ильёй и остальными, но вот с конца ноября и до самого нового года ему безумно хотелось спрятаться от всех этих счастливых чужих предпраздничных лиц в своём доме, чтобы просто смотреть вечером телек с куском пиццы и чтобы Макс непременно был рядом. — Ещё пару часов, ложись без меня. Егор сбросил вызов. — Блядь. Чтоб накрылась пиздой твоя галерея вместе с этим Вадимом, — он прошел на кухню, достал вискарь, налил в стакан и выпил. Открыл балкон, вышел покурить и посмотреть на город. Вид красивый до усрачки. — Всего месяц в году приходить домой вовремя. Неужели так сложно? — Нахлынула необъяснимая тоска. Егор потянулся за телефоном. Набрал номер. — Да, — ответили сразу. — Привет. — У тебя всё нормально? — Всё хорошо, не переживай, — Егор знал, что отца нужно сразу успокоить, чтобы диалог пошел ровно. — Ничего не болит, не колет. Просто… хотел узнать, как дела? — Дела хорошо. Я сейчас дома, решили ёлку достать, посмотреть, в каком она состоянии. — С кем ты? — Кристина приехала с Всеволодом и Машей. Я уговорил. — Ты рад, да? — Даже не передать словами. Она с появлением Маши как-то стала теплее, в том числе, и ко мне. Такая взрослая, уже мама и, слава богу, не похожа на свою. Егор усмехнулся, что-то кольнуло в сердце: — Мама. Как она? Приедет на Новый год? — Не думаю. Кристина ей звонила, приглашала, от моего имени, в том числе, но она, как обычно, чем-то очень занята в своей Италии. Она не звонит тебе, вы общаетесь? — Нет. — Понятно. А ты как в целом? Как… Максим? — Всё хорошо, спасибо. Он сейчас работает много, впрочем, как обычно, а я вот дома, пока один, решил тебе позвонить. — Вы не хотите приехать в Москву на праздники? — Я… не знаю, если честно. Нужно с Максом обсудить, но я как бы не особо, чтобы против. — Хорошо, что не против. Как студия? Дела идут хорошо? — Да, неплохо. Всё получается пока. — Я рад… — отец замолчал ненадолго. — Очень хочется тебя увидеть, если честно. Я тут собаку купил, овчарку. Для Маши, да и вообще, доберманов больше никто не заводит, уже не модно. — Я всегда хотел овчарку. — Я знаю. В общем, может быть, приедешь? — Я подумаю, пап. Напишу позже. Кристине привет и всем, в общем. — Она тебе тоже передает. Ну пока, мы ужинать садимся. Звони почаще, ладно? — Хорошо. Егор сбросил и долго смотрел на купол Исаакия через проспект, шпиль Адмиралтейства, там дальше мосты и Дворцовая. Он всегда хотел жить в этом городе, в таком месте, а теперь хотел, чтобы Макс был в эти сложные моменты рядом. Это эгоизм. Он понимал, что много уже имеет по сравнению с тем, что было раньше, но ничего не мог с собой поделать. Макс был нужен здесь и сейчас, как всегда в это странное время. Вышел с балкона и налил ещё вискарь. Ключ в замке повернулся или показалось. — Детка, я дома. Не показалось. Егор выглянул в коридор, услышав. — Это ты? — сколько минут назад они разговаривали, двадцать-тридцать? — Быстро? — Ты припер ёлку? — Егор смотрел на колючее дерево, которое Вершин прислонил к стенке, и не мог поверить своим глазам. — Припёр, ага, — Макс поймал его, подбежавшего и повисшего на шее. — У нас же искусственная есть, — прошептал Егор, стесняясь своего сдавленного голоса. — Я знаю, что ты любишь настоящие, — погладив его по спине, Макс не спешил размыкать объятий. — Я знаю, детка, знаю, что Новый год… — продолжил Вершин совсем серьезно, — но раньше действительно пока никак, хоть я и очень стараюсь. Егор прижался сильнее к его холодному пальто, он ничего не мог сказать, ком сдавливал гортань, глаза по-детски щипало. Макс просто ждал, когда волна схлынет, не торопил и не говорил лишнего. — Спасибо тебе, — наконец выдавил из себя Егор, чувствуя, как холодные пальцы смыкаются на шее. — Спасибо, что помнишь, что я у тебя такой ебанутый. — Он хотел сказать, как ему плохо одному, что эта предновогодняя «сказка» угнетает так сильно, что он даже звонил отцу, но он боялся разреветься, а Макс поглаживал его спину, и Егор был уверен, что Макс и без его признаний всё понимает. — Я знаю, — прошептал Вершин. — Я всё знаю, родной мой. Не мучай себя, — он чувствовал запах виски на его губах, и, конечно, всё понимал. В этом году всё повторялось, как и в двух предыдущих. И было горько, что завтра он будет его так же ждать, а Макс опаздывать, потому что иначе пока никак. Он поцеловал его в щеку, в губы, упиваясь его теплом. — Налей мне тоже, я что-то замерз. И давай поставим ёлку. Егор пошел на кухню за бокалами и початой бутылкой, поставил её на стол и начал разогревать ужин. Проходя мимо гостиной, Макс заметил единственную горящую гирлянду на окне, которой ещё утром не было, и коробку прошлогодних игрушек на полу. Кухонное окно тоже было украшено, из колонки на подоконнике тихо играла музыка. Вершин подошел сзади к Егору и обнял его, прижимаясь губами к плечу. — Я успел только картошку сварить и салат нарезать, будешь? Макс с облегчением заметил, что его голос больше не дрожал, как несколько минут назад. — Буду, всё, что дашь. Егор достал тарелки и повернулся, чтобы поставить их на стол, но Макс не отходил. Он убрал волосы с его лица. Взяв его в ладони, целовал медленно и нежно всё ещё по-зимнему холодными губами.

***

Коварный декабрь пытался пробраться под свитер, когда Егор вышел из машины. Он быстро прошел в парадную и спрятался от непогоды за дверями студии. Резко закрыв за собой створку, он прошёл и сел в своё кресло. — Кто-то сегодня не в духе? — в мягком спортивном костюме Роберт подошел к нему, предлагая чашку свежезаваренного кофе. — Давай сразу к работе, не хочу тут торчать до ночи. Роберт посмотрел на Илью, снявшего наушники, тот только пожал плечами, что означало «Не лезь, расскажет, когда захочет». — Окей. Переслушав трек, Егор сказал, что нужно перезаписать вторую часть, ему не нравилось, как звучал голос на сведенном материале. Роберт только закатил глаза. — Серьезно, после тысячи отслушанных вариантов и двух тысяч часов сведения тебе что-то не нравится, — он накинул капюшон толстовки и с силой приложился затылком к подголовнику кресла. — Я говорю, что слышу. Если тебя устраивает так, выпускай так. В этом случае я не отвечаю за результат. — Ты за него и в этом случае отвечаешь, так как ты у нас саундпродюсер. — Могу не выпускать, — отрикошетил Егор. — И что это означает? — А то, что если не хочешь меня слушать, можешь забирать свой трек и валить. — Можно тебя на минутку? — вмешался Илья, больше не в силах игнорировать состояние своего директора. — Что на тебя нашло? — спросил напрямую в комнате отдыха. — А что не так? — Ты как зашел, так кусаешься. Что тебе Роберт сделал? — Да ничего, просто пытаюсь работать. — Снова Вершин? — Это здесь при чем? — Тогда всё понятно. — Что тебе понятно? — Да всё! Если не собираешься рассказывать, тогда не смей на нас из-за него срываться. Это не по-дружески и непрофессионально, тебя же последнее время это слово больше устраивает? Ничего не ответив, Егор только смерил друга раздраженным взглядом и вернулся в студию. Илья же за ним не пошел, забрал куртку и свалил в закат. Егор отслушал ещё несколько часов записи кусками, пытаясь думать о деле, но уход Ильи, да и молчаливое осуждение Роберта, не позволяли настроиться на нормальный лад. Дестабилизация. Он откинулся на спинку кресла, отпил из чашки холодный кофе, и затянулся своим «айкос». До смерти хотелось нормальных сигарет. За дверью раздался женский смех, воркование, хлопок, тишина. Девушка Роберта, как и Илья, тоже решила уйти из-за него «такого неприветливого». В студии появился Роберт, прошел и сел на своё место, молча. — Я не хотел, — проговорил Егор, обращаясь к его плечу. Роберт обернулся, созерцая непонимающе. — Не хотел обижать ни Илюху, ни тебя. Если что-то не так, я не хотел. — Да нормально всё. Илья сам дерганый, не нравится ему альбом, да и с Кариной какие-то проблемы. — У них проблемы? Я не знал. Он что-то рассказывал? — Ничего. Так же как и ты. Выходит, чтобы поговорить по телефону, возвращается злой и молчит. Вы с ним в этом похожи. — Наверное. — Тебе бы поговорить с ним, мне он всё равно ничего не расскажет. — Ты прав. Я как-то его забросил в последнее время из-за всего этого. — Из-за чего именно? — осторожно спросил Роберт. И в его раскосых темных глазах Егор увидел неподдельный интерес и понимание. На такое нельзя просто отмахнуться, сказав «отвали», и потом Егору действительно хотелось с кем-то поговорить, лучше бы, конечно, с Ильей, но с тем теперь нескоро придется. — Из-за Макса, — ответил Егор. — Выставки этой… — А что не так с выставкой? — Да всё было так, до сегодняшнего дня.

***

Выставка была назначена на двадцать шестое декабря. «В Центральном выставочном зале на Исаакиевской площади всего двадцать два дня будет выставлена коллекция работ Максима Вершина. Проект создан в коллаборации с Вадимом Савранским, известным европейским художником, который»… — Егор читал новости в ленте, сидя в баре на Малой Морской 15. Судя по комментам, люди прилетали из других стран, чтобы попасть на эту выставку. Ради двадцати двух дней Вершин трудился почти без выходных последние полтора года. Егор помогал ему выбирать фото, которые наибольшим образом подошли бы под концепт, но в конечном итоге за неделю до открытия Вершин перекроил всю концепцию, и, подходя к «Манежу», Егор совершенно не представлял, чего ждать. Охрана пускала по двое-трое, предварительно проведя обыск перед черным занавесом, разделяющим зал инсталляций и пространство обыденности. Некая церемониальность на входе позволяла настроиться на столкновение с миром искусства, но Егор уже давно знал, что искусство это не всегда о прекрасном, поэтому действия охраны его не смутили. В отличие от других гостей, он сразу понял, что этот обыск — часть перфоманса. Всё настраивало на атмосферу эксклюзивности и исключительности. Бархатная темнота, устеленное роскошными коврами пространство и фотографии в половину высоты стен, подсвеченные снизу где-то холодным белым, где-то мягким желтым, где-то отравляюще неоновым светом. В основном это были фотографии моделей с бекстейджа показов, очень популярных моделей и совсем неизвестных. Какие-то фото были сделаны случайно, а какие-то с выставленным светом по всем законам фотографии. Но законы фотографии Максима Вершина всегда были исключительно авторскими. Егор переходил от экспозиции к экспозиции, фотографии Вершина изредка перемежались с картинами Савранского, и некоторые картины полностью повторяли фотографии. У картин, повторяющих фото, гости задерживались дольше всего, пытаясь в полной мере постичь странный эффект, который легко можно было спутать с эффектом подражания, но при более длительном воздействии работы на зрителя становилось понятно, что эффект подражания ошибочен. Сложность восприятия отрисованных работ заключалась в искажении изначальной атмосферы, запечатлённой на фотографии при полной передаче образа. Это завораживало — то, как менялся смысл профессионального снимка в картине, на первый взгляд просто его дублирующей. Егор переходил от фото к картине, преодолевая зал за залом, пока не попал в один, напрочь выбивающийся из общего фона. «Белый» — контраст срабатывал сразу. Белый зал, белый свет, стены с высокими потолками давали ощущение воздуха и пространства. Поначалу Егор не видел ничего, кроме белого цвета, но когда глаза привыкли к этой белизне, он различил на стенах розовые, едва заметные цветы, они были повсюду. И по мере того, как глаза привыкали к яркости, становились видны и другие, куда более яркие оттенки лепестков, как и ветви. Это было дерево, сложенное из многих-многих холстов на манер пазла, и «разросшееся» на весь зал. Егор простоял в этом зале долго, пораженный впечатлением, которое на него производила эта невероятных размеров инсталляция. Работа точно не принадлежала Вершину. В следующем помещении царил привычный полумрак, и Егору казалось, что он путешествует между мирами, настолько разными были ощущения, производимые атмосферой концептов. Он замер у одной фотографии, впечатление от которой обожгло будто хлыстом. Это был он, закованный в наручники, не осознающий, что его фотографируют. Голый, отвернувшийся от объектива — вид сбоку, видны четко руки, скрещенные над головой, ребра, линии пресса, сведенные колени. Фото черно-белое, но даже в таком формате чувствуется свет, заполняющий пространство и рассеивающийся за пределы снимка. Егор испытывал смешанные чувства — лица не видно и если не знаешь, то и не узнать. Но все же это он, и кто с Вершиным работает, тот и в курсе его личной жизни, следовательно, становится вполне понятно, кто и при каких обстоятельствах на фото. А ведь Максим говорил, что не выставляет напоказ своё личное. Егор сморгнул, не понимая, что чувствует, захотелось отвернуться от себя такого, и в то же время он был не в силах не смотреть на себя его глазами. Он простоял, как в трансе, разглядывая сантиметр за сантиметром работы, пока не прибыли новые гости. В следующей комнате ждало новое потрясение. Сложно быть готовым к встрече с собственным взглядом — его портрет, так же в черно-белом формате, черный свитер под горло, волосы короче, чем сейчас, едва касаются плеч. Он подпирает подбородок тыльной стороной ладони, склонив голову, и слегка прикусывает кожу на той же тыльной стороне. Взгляд четкий и сосредоточенный, но пойман мимолетно. Егор помнил тот вечер, прошлый год, такой же декабрь, как сейчас. Дом Вершина полон друзей Егора. Они играли в карты. Все выбыли, остались только Макс и он, это был решающий поединок, навылет, на желание. Они смеялись много, но Макс поймал его серьезного в свой объектив. Вершин же и проиграл. Желание, которое Егор тогда загадал, он хорошо помнил, стоя сейчас перед этой картиной — проводить все предновогодние вечера вместе каждый год, насовсем, навсегда. С противоположной стены смотрел Макс — не фото, портрет маслом в уже узнаваемом стиле. Егор не сразу понял, что это Вершин, потому что на картине ему было максимум двадцать. Он рассматривал эту работу дольше, чем все предыдущие сегодня, дольше, чем даже своё обнаженное фото в том зале, и что-то медленно надрывалось внутри. Шестеренки в голове агонически закрутились. Егор не мог сделать вдох, будто получил реальный нокдаун. Белый зал, огромное, яркое дерево в нём и этот портрет, отрисованный с такой точностью. Максу едва за двадцать, если не меньше. Пазл начал складываться. — Это последний зал. Егор обернулся на голос. — Последний портрет. — Мужчина подошел к нему. Высокий, сухопарый, красивые серые глаза хранили мрачность, хоть на губах играла улыбка. Не слишком доброжелательная, но она шла этому лицу. Короткие волосы, серьга в ухе, синие джинсы, черный бадлон, сдержанно подчеркивающий рельеф мышц. Не какой-то там пропитый, небритый «человек искусства» в восьмиклинке, каким он почему представлял себе этого Вадима, когда Вершин его упоминал, а вполне уважаемый практикующий мастер. Сильная энергетика. Егор почему-то сравнил его с Росомахой из «Людей Х» — плавные движения, смертоносная сдержанность. Мужчина поравнялся с ним. — Вадим Савранский. — Он протянул Егору руку, пожимая крепко его холодные пальцы. — Я знаю вас, Егор. — Он повернул слегка его кисть, давая кольцу сыграть блеском в тусклом освещении. — Нас раньше не представили друг другу, что очень странно, учитывая, как давно мы с Максимом знакомы, очевидно, он слишком вас бережет. — Это ваша картина? — спросил Егор, пряча руку в карман и пытаясь отогнать ощущение нахлынувшего стыда за свои шрамы, которые нельзя не заметить при рукопожатии. — Можно на «ты». — Давайте пока на «вы». — Окей, — согласился Вадим, но понимая, что, возможно, нарушает чужие границы, шаг назад не сделал, а остался стоять ближе, чем следует при первом знакомстве. — И, да, это моя картина. — Сколько ему здесь? — Девятнадцать. — Он позировал? — Я сделал репродукцию старого снимка для этой выставки. — Много времени ушло на репродукцию? — Неделя где-то, плюс минус ещё одна. Точно сложно сказать. — Белый зал производит сильное впечатление. Это тоже ваше? — Всё верно. Я… автор сакуры, — произнес он вкрадчиво, смотря прямо в глаза, будто пытаясь убедиться, что его действительно правильно поняли. — Автор сакуры… — Егор понял, на что именно ему намекают и о какой сакуре идет речь. — Той самой, которую он свёл, — вопросительная интонация перешла в утвердительную. — Точно. Сказал, что ты его заставил. А что, были причины прям заставлять, он не хотел? Егор невнятно пожал плечами. — Просто такое уже никто не бьет. Несовременно. К тому же она выцвела… — Я понял, не продолжай. — Рад был познакомиться, — ответил Егор, делая шаг назад. — Работы великолепны. Всего хорошего. — Рад был познакомиться, наконец, — произнес Вадим. Но Егор уже направился к выходу из галереи и не слышал, а, может, и не хотел слышать последней фразы этого человека. Макс стоял в холле, с кем-то беседуя. Егор прошел бы мимо, если бы он не схватил его за руку. Вершин смотрел вопросительно, ждал реакции, каких-нибудь слов, но Егор лишь произнес: — Как ты мог? — Что? — Как ты мог? — Ты про то фото, я… Хотел сказать, но решение пришло в последний момент, я просто должен был его показать, просто должен… Мне даже не жаль. Егор там не видно лица, а фото невероятное… в нём столько тебя. — Вершин, черт с этим фото, я про автора сакуры. — Кого? — Вадима, соавтора выставки, с которым ты работал столько времени и даже не сказал, что он твой бывший любовник. — Он сказал тебе? — Он дал понять. И что у вас за отношения до сих пор?.. — Егор почувствовал, как звучат его слова со стороны, и стало мерзко от себя такого. Вместо оценки проделанной работы, концепции выставки в целом он унижал своего Вершина ревностью и ничего не мог с собой поделать. — Ты себя слышишь? — произнес Макс тихо. — Слышу, и мне противно говорить подобное, но сути это не меняет. Ты должен был сказать, что этот Вадим и есть тот, твой первый. — Он не первый. И давно уже всё в прошлом. — Только это прошлое сейчас здесь и тесно с тобой сотрудничает. — В тебе говорит ревность, просто ревность, твоя субъективная, не имеющая никакого отношения к реальному положению вещей. Мне очень жаль, что ты чувствуешь сейчас всё это, но… Егор ткнул его пальцем в грудь: — Так вот, чтоб не чувствовал, нужно было сказать. — И что бы изменилось? Мы продолжили работать, даже если бы ты был против. Я не отказался бы от выставки, проект огромный и нужный. Какое имеет значение, что когда-то я с ним встречался? — Он влюблен в тебя до сих пор. — Бред… Даже если всё так и обстоит, какое для нас это имеет значение? — Это для меня была выставка, чтобы я понял. Твой портрет его работы, эта сакура — центр идеи, его идеи. Только ты этого не видел или не хотел видеть. — Егор, послушай… — Если бы ты предупредил меня, я бы сейчас не заикался перед твоим бывшим, как недоразвитый. Если бы ты сказал, кто он, я был бы готов. И я никогда не запретил бы тебе с ним работать. Но ты не сказал, потому что решил, что я заистерю и всё тебе испорчу. Твой проект… Я знаю тебя слишком хорошо, чтобы не понимать, чего именно ты боялся. Замешательство Вершина стало лишним подтверждением для Егора своих домыслов. Он повернулся и пошел к выходу из здания. Он чувствовал себя мелочным, чувствовал себя убогим, жалким уродцем, он чувствовал себя предателем, потому что вместо оценки результата, которую Макс от него ждал, он доебался и унизил. Он всё испортил.

***

— Просто жертва собственной низкой самооценки, — сказал Егор Роберту, подытоживая свой рассказ. — Ого, — Роберт явно не ожидал подобной исповеди от друга. — Да, такой вот день откровений. Ты хотел поговорить, я рассказал. — И это сегодня? — Только что, часа два назад. — Я хочу на эту выставку. — Сходи, обогатись духовно. — Егор психанул, отвернулся, явно понимая, что от Роберта ничего вменяемого по факту не услышит. Нужно было с Ильей поговорить, а этому незачем было открываться. — Схожу, давай вместе или больше не хочешь? — При чем тут это? Я вообще сейчас не настроен думать об этой выставке. — А ты не думаешь, что этот Вадим ему подходит больше? — Что? — Они одного возраста, раньше встречались, оба художники и явно на одной волне, раз замутили такой перфоманс. — Ты серьезно? — Ну а что? Он будет пристроен, а ты наконец избавишься от чужого влияния и получишь обратно свою свободу. — Постой, мы сейчас о Максе говорим? — Егор поправил большим пальцем кольцо. — О ком же ещё? — Роберт присел на стол рядом с микшерным пультом и сложил на груди руки. — Ты действительно не понимаешь, что это освобождение? — В каком смысле? — Егор, тебя пользует мужик, который на шестнадцать лет старше. Он помог тебе в какой-то момент жизни, поддержал и теперь держит на привязи, манипулируя чувством… благодарности, наверное. Я знаю вашу историю — много кто уже рассказывал. Ты чувствуешь себя обязанным морально, плюс финансовая игла. Но ты уже расплатился, можешь зарабатывать сам и встречаться с кем хочешь, тебе всего двадцать четыре. — Про безысходность и финансовую иглу тебе тоже рассказали? — Это я сам понял. — А, ну тогда ладно. — Неужели ты не понимаешь? Через десять лет ему стукнет полтос, а ещё через десять… Хватит мучить себя и разыгрывать оскорбленную невинность. Ты просто хочешь соскочить и ищешь законный повод, потому что уже не вывозишь. Он может отобрать у тебя студию, если ты уйдешь. Ты боишься, это понятно, но ты вправе её продать, отдашь ему деньги на крайний случай. Это всё равно лучше, чем быть у кого-то в рабстве, в том числе сексуальном. Егор чувствовал, как его начинает бить мелкая дрожь, он понять не мог, что происходит и почему Роберт говорит всё это ему. — Почему ты считаешь, что я на финансовой игле? — А разве нет? На чьи деньги ты организовал всё это? Ведь на его. — Нет. — А на чьи? — Частично на свои, частично отец помог. — Ты же не общаешься с ним. — А говоришь, что тебе всё рассказали. Ты действительно не знаешь, кто мой отец? — Ладно, допустим от Макса ты финансово независим, во что верится, честно говоря, с трудом, но ведь всё остальное правда. — Знаешь, я не хочу это больше обсуждать, давай просто сделаем вид, что разговора не было. — Этот разговор так легко не закончить. — Ну а как его тогда закончить? — Егор начинал потихоньку выходить из себя. — Я пытаюсь сказать, что тебе следует попробовать встречаться с кем-то, кто тебе подходит больше, чем сорокалетний мужик. — Ого. И кто же это? Наверняка ты его знаешь? Роберт выдохнул тяжело, и по тому, с каким трудом воздух выходил из его легких, Егор начал понимать. — Постой, ты хочешь сказать, что ты?.. — Понял, наконец? Не прошло и ста лет, — раздраженное ликование светилось в глазах Роберта, Егор же напротив был сбит с толку. Поверить, что он совершенно искренне может быть кому-то нужен, ему всегда было крайне сложно. — Но… Ева. Вы же с ней давно встречаетесь? — И что? — Ты бисексуален? — Не знаю. До тебя меня парни не привлекали. Уверенность, с которой Роберт выдавал факт за фактом делала ситуацию всё более похожей на фарс. — И ты действительно считаешь, что мы с тобой подходим другу другу? — Егор прикрыл лицо руками, хихикая. День был и без того трудный, а теперь ещё и это. — И что смешного? — День сложный просто. — Окей, день сложный, смешного что? — Ладно, прости. Я не хотел. Давай просто сделаем вид, что этого разговора не было, пойдем покурим, выпьем чего-нибудь, в холодильнике остался вискарь со дня рождения. — По-твоему, всё так просто? Я забуду, что сказал и забуду, что теперь ты знаешь? Егор встал, чувствуя, как Роберт всей своей пульсирующей энергетикой над ним довлеет. Заработал инстинкт самосохранения, он решил не делать резких движений. Для начала нужно выйти на воздух, а потом позвонить хотя бы Илье, чтобы подъехал и прекратил всё это своим присутствием. — Куда ты? — спросил друг, вставая за ним следом. — Покурить. — Кури здесь? — он указал на его «айкос». — Я нормальных сигарет хочу. — Тебе вредно курить, ты в зал ходишь, забыл? — Да срать мне на этот зал! Чего ты хочешь? Услышать ответ? Я говорю «нет». А если ты не понимаешь, я тут ничем помочь не могу! — Нет, это ты не понимаешь. Мы подходим друг другу. У нас много общего, нам хорошо вместе. Я… Я уважаю тебя, ты мне нравишься, как человек. Я тебя хочу. — Я несвободен! Черт, Роберт, услышь меня, ты как с луны упал. Макс меня не использует, не шантажирует, я не сижу на финансовой игле и зависим от него только потому, что действительно люблю. И то, что он старше, меня совсем не смущает, даже наоборот… Это большой плюс, он чувствует меня, он знает наперед все мои желания, в том числе и в сексе. Так что просто оставь эту идею и дай мне пройти. Блядь, я просто рассказал тебе о ссоре… — Я тоже рассказал тебе и это было совсем не просто. — И что мне делать с тем, что ты рассказал? Ну серьезно, что? Я должен пойти к Максу, сказать: ты знаешь, есть один парень, я ему вроде как нравлюсь, поэтому нам нужно расстаться? Ты сам понимаешь весь абсурд? — Мы можем просто попробовать. И Максу совсем необязательно знать, пока ты не определишься. Просто дай мне шанс… — он попытался подойти ближе, и Егора всерьез обожгло от узнавания, впервые за весь разговор. В словах Роберта, в его напоре и убежденности он слышал очень знакомую одержимость. Он сделал шаг назад. — Хорошо, нам просто нужно обоим успокоиться. И мне нужно покурить. Просто ты меня немного выбил из равновесия своими… идеями. Давай выйдем на воздух. — Егор узнавал свою сдержанную манеру, он так же с Мезенцевым всегда осторожничал, когда тот заводился. Но перед ним был сейчас совсем не Мезенцев, а шаблон поведения у Егора сработал прежний, и уже только за это он начинал испытывать к себе жгучую ненависть. — Я не курю, ты начинаешь меня злить. — Мне выйти надо. — Егор понимал, чтобы выйти, нужно обойти Роберта, он хотел, чтобы тот сам его пропустил, но Роберт продолжал стоять на пути. — Давай мы ещё раз всё обсудим. — Окей, давай ещё раз. — Егор достал телефон и, повертев в руках, разблокировал. От Макса пришло несколько сообщений, он открыл мессенджер, но Роберт попытался забрать у него трубку. — Что ты делаешь? — Егор отдернул руку. — Бесишь меня! Сначала ответь, а потом переписывайся, с кем хочешь. — А то что? Убьешь меня в моей же студии? — Для Егора все это реально начало походить на абсурд. — Зачем же так сразу. Для начала хочу просто, — он улыбнулся — трахнуть. — Ты же любишь, когда тебя трахают? — С меня хватит, — он попытался выйти, но Роберт оттолкнул на место. — Это уже не смешно, — произнес Егор. — Конечно, не смешно, я чувствую, как тебе страшно, даже не думал, что это будет так легко. — Роберт начал оттеснять его к стене. Заметив, что Егор разблокировал телефон, он отобрал его и отложил на стол. — Твой страх заводит. Что стоишь? Раздевайся. И лучше без лишних движений, ты же помнишь, что ни одного спарринга со мной не выстоял. — Тебе придется сначала меня убить, — Егор ухмыльнулся. — С этим я бы поспорил. — Роберт начал сокращать расстояние. — Хватит, расслабься, я сотни раз видел тебя голым в раздевалке, ты меня тоже. — И ты считаешь, этого достаточно? Егор попытался схватить свой телефон, но получил по лицу. Он почувствовал на губах вкус крови, а потом испытал ярость. Ударил, как ему показалось сильно, но Роберт только слегка отшатнулся. «Нужно было бить ниже, в горло» — мысли крутились, как бешеные, руки ощущались слабыми и Егор понимал, что не может унять панику, она наступает. Всё это казалось ему каким-то дурным сном. Почему с ним? Зачем? За что? Он пожалел, что не хранит в студии банального баллончика с перцем. Они оба услышали рингтон его телефона. Взяв его в руки, Роберт прочитал имя контакта. — Твой суженый. — Кривясь, он бросил телефон на пол и наступил на него. — Я убью тебя! — Егор кинулся, больше не раздумывая, тактики никакой не было, бил, куда придется и получал в ответ в разы сильнее. В какой-то момент он осознал себя прижатым к полу, а под толстовкой шарила чужая рука. — Такой шанс ты хотел? Так представлял наш первый раз? — плюнув в нависающее сверху лицо кровью, он получил новый, куда более сильный удар. Перед глазами потемнело, стало страшно, от того что вырубится, и вот тогда действительно пиздец. После останется разве что вздернуться, не выходя из этой студии. Движения под толстовкой сместились ниже, его просто лапали, а потом начали расстегивать джинсы. Кровавые точки перед глазами запрыгали красным. Горло горело, как и вся правая сторона лица, он всё смеялся, пытаясь оценить собственное положение, но происходящее отказывалось вписываться в его реальность. Попытался высвободить руку, прижатую коленом к полу, но услышал: «Хватит, что ты, как целка, я не буду грубым, если успокоишься». Роберт попытался перевернуть его на живот, но откуда-то взялись силы. Егор ударил головой, тот схватился за переносицу и взвыл. Улучив момент, Егор вывернулся, ломанулся к спасительному дверному проёму, но что-то его остановило, он обернулся. Роберт стоял на коленях и держался за кровоточащий нос, Егор ударил ногой, заваливая на пол. Потом ещё и ещё, бил куда придется, будто со стороны слыша свой крик, и ничего не видел перед собой, как в бреду. Осознал себя в чьих-то руках, зажатым и придушенным. В ушах шумело, он откровенно глох от адреналина и не понимал, что держит его Вершин. Макс всё повторял: «Тише-тише». Перехватив со спины за запястья, он оттащил его в сторону и так держал, ожидая, пока Егор придёт в себя. И тот утихал, оседая на пол и отползая в угол. Сознание стало понемногу проясняться, и первое, что Егор увидел, была окровавленная подошва собственных кроссовок, он попытался снова встать, но Вершин надавил на плечо: «Посиди». Его пальцы ощупывали лицо, шею и рвано вздымающуюся грудную клетку. — Да цел я, цел! — крикнул Егор, уворачиваясь от его прикосновений. Он закрыл руками голову и отвернулся, пока Макс вызывал скорую.

***

В больнице пахло антисептиком и жжёными бинтами. В коридоре мигал свет горящих через один плафонов. Осмотр хирурга-травматолога был недолгим, долго пришлось ждать завершения МРТ. Он замерз от длительного нахождения в одном положении и уже начал видеть холодные сны под мерное, иногда истеричное завывание томографа. Холодный латекс перчаток медсестры оставлял странное ощущение на коже, сотрясение искажало восприятие, всё казалось замедленным. Прокол Егор почувствовал только, когда иглу уже вынули. «На наркотики и алкоголь», — донеслось, когда белый халат исчез за дверью. «Надень», — Вершин принёс из машины свой свитер. Вершин белый, как лист А4. Белее своей рубашки. Вершин, который всё время рядом и сразу же нет, мельтешащий, держащий тяжелым взглядом на расстоянии, тревожный, как тогда. Тихо разговаривающий с врачом, параллельно отвечающий на телефонные звонки. «Как бы я хотел тебя спасти», — отголоском в сознании тоже замедленно: «От себя». Но Егор знал, что спасать Макса ему не по карме. Ему предначертано его кошмарить, это куда ближе к правде. Суета, но под седативами всё не так остро воспринимается, как в первые минуты, когда увидел свои окровавленные кроссовки и услышал чужой хрип в углу. Вот бы Максу тоже отсыпали успокоительного. Ожидание. Красные в крапину глаза рыжего майора, допрос в выстеленной кафелем процедурной приемного отделения. Заявление о нападении, протокол о снятии побоев, отказ от госпитализации. Подписка о невыезде. Крепкие пальцы держат выше локтя, чья-то куртка на плечах, свою забыл неизвестно где или это она. Холод и темнота питерской ночи. Искрящийся в свете фонарей зимний воздух. Первая настоящая затяжка за столько времени. — Где ты взял сигарету? — У хирурга. — Просто отлично, — Макс молчал о том, что этот же травматолог только что писал в противопоказаниях к сотрясению «курение». Он молчал и о том, что сам хотел курить, но терпел. Пока шли к машине, всё же не удержался, перехватил узкое запястье и затянулся сигаретой в его пальцах. — Оставить? — Нет. Последняя тяжка, выдох и темнота. Гладкий металл капота под пальцами — успел ухватиться. Макс, как знал, не отходил, помог забраться в машину, придержал дверь. — Садись. Спасительная чернота салона, как и запах внутри. Ключи в зажигание. Пальцы его дрожат. — Тебе нужно было остаться в больнице, послушать врачей. — Простое сотрясение, не ЧМТ какое-нибудь, перестань. — Сотрясение — это и есть ЧМТ. — Я не могу в больницу. Макс про больницы знал всё, так же знал, что спорить об этом бессмысленно, Егор в сознании не останется там никогда. — Пристегнись. — Только не быстро. — Он пристегнулся. Макс завел мотор и тронулся. Накрывая рукой ноющую половину лица и прислоняясь макушкой к стеклу, Егор пытался сконцентрироваться на чем-то внутри себя, надеясь унять тошноту. — Плохо? — Норм. Макс со страхом представлял, что он будет делать, если дома Егору станет хуже. Он старался не концентрироваться на ощущениях, но уже зацепило. Триггер сработал. Так уже было. Знакомый страх сдавливал горло и отбивал руки, как-то слишком быстро накрыло. Макс опустил стекло, впуская холодный воздух. — Скажи, если станет хуже. — Этот майор, рыжий… Такой мудак. — Да уж. — Ненавижу мусоров. — А кто их любит? — Ты будешь меня ждать? — Накрыв глаза рукой, Егор слушал, но не мог смотреть. — Тебе нужно было остаться в больнице. — Не нужно. Ты не ответил на вопрос. — Какой? — Ты будешь меня ждать? — Откуда? — Оттуда. — Ты дурак? — Макс обогнал черный «ситроен» и вернулся в свой ряд. — Что это значит? Да или нет? — Никто тебя не посадит. — Почему? — А ты так сильно этого хочешь? — Он в больнице, там тяжкие телесные. — Не тяжелее твоих. — Я здесь, а он в реанимации. Это уже не самооборона. — Самооборона в нашем государстве опция платная. Но и к ней прибегнуть не получится, как и к аффекту… Егор зажмурился. От физической или от моральной боли — Макс не понял, но сбавил скорость. — Значит, все-таки посадят. Вершин посмотрел на него. — Ты правда не понимаешь? Или?.. — Макс осёкся. Егор не играл, не шутил, не в этом состоянии точно, а значит он действительно не понимал. И Вершина эта его наивная инфантильность, как и вечный расчет только на собственные силы вызывали вполне искреннюю злость. — Давай честно? — Куда честнее? — Ты действительно думаешь, что тебе позволят сесть? Ладно в меня ты всегда не сильно верил, я к этому привык. Но твой отец? Думаешь, он позволит этому случиться? Егор, приди уже в себя. Ты не один, и тебя есть кому защитить, так что переставай быть маленьким честным идиотом и бери во внимание все свои возможности. — Я в тебя верил… всегда. — Точно. Именно поэтому тогда попросил помощи у отца, а мне даже не позвонил. — Боже, Макс, ты снова… Вершин выдохнул, он знал, что сейчас не место и не время возвращаться к хреново залеченной ране. — Всё. Забудь. — Я позвонил тогда отцу, потому что он был ближе, а счет шёл на часы. Ты бы не смог так быстро прилететь. — Егор, всё. Тебе нельзя много разговаривать. — Ты уверен, что успел бы? — Если бы твой отец тогда не ответил, ты бы позвонил мне? Егор замолчал. — Поэтому не ври ни мне, ни себе. Он всё молчал, и Макс уже было решил, что они закрыли тему, но Егор вдруг сказал: — Если бы он мне не ответил, я не знаю, как поступил… Я ведь тогда совсем по-другому мыслил. Представь, если бы ты приложил все усилия, чтобы помочь, но мы потеряли бы время. А потом думать, что ты со мной из жалости остался… — Значит, не позвонил бы. — Это было тогда. Я тебя плохо знал. — А сейчас будто бы хорошо, раз спрашиваешь, буду ли я тебя ждать?! — Сейчас другая ситуация, я обвиняемый. Макс взял его за руку, пальцы были холодными. Он произнес вкрадчиво: — Тебя никто никуда не заберет, я не позволю. И уже делаю всё, чтобы тебе помочь. Просто дай мне ещё немного времени, ладно? — Макс видел, как Егор пережал переносицу пальцами, а потом вовсе закрыл лицо руками, и это обколотый успокоительным. Включив поворотник, Вершин свернул на обочину и нажал аварийку. Отстегнув ремень, он провел по его волосам осторожно, чувствуя сразу, как Егор на него заваливается. Обнял. Мимо проносились машины, они стояли на обочине напротив черного леса и пики вековых елей стремились к черным небесам. — Мне жаль, что это снова случилось. Мне очень-очень жаль. Но мы справимся. Я тебя вытащу, слышишь? — А нужно ли? — Не говори ерунды. — И все же я виноват. — Тебе сейчас страшно, ты не знаешь, чего ждать. Чувствуешь себя виноватым, и тебе кажется, что справедливым будет понести наказание, но это не так. — Я… убить его мог, почти убил. — И что? — Что? Я не хочу становиться таким… Зверьём. — Конечно, лучше было, если бы он тебя выебал? Тогда ты всего лишь жертва, верно? И не за что нести ответственность, — Макс почувствовал, как Егор подавился воздухом и закашлялся. Отстранившись, он всё не мог нормально вдохнуть, а Макс продолжал: — Это реальная жизнь. Здесь либо ты, либо тебя. И ты выбрал больше не быть жертвой. Егор всё молчал. Эмоции в его взгляде было сложно понять — слишком неоднозначные. Макс провел большим пальцем по его распухшей, непонятного цвета скуле и кровавой корке, в которую превратились его красивые губы. — Мне иногда очень за тебя страшно, ты слишком честный для этой жизни… Слишком неподготовленный и это после всего, что было. Тебя всему приходиться учить, всё разжевывать, заставлять… — Я отправил человека в реанимацию. — И хорошо, что это был ты. Я бы не остановился… — Так я и не остановился, ты меня оттащил. — Фары проносящихся мимо машин освещали его изуродованное сегодня лицо. — Мне так плохо, — прошептал Егор. — Очень плохо, — спазм искривил черты снова, но слез не было, Егору казалось, что их выжгла головная боль. — Я знаю, — Макс провел по его спине. — Но это пройдет. — Я этого не хотел. — Спустя время, ты поймешь, что… другого выбора у тебя не было. — Я уйти мог. Просто выйти оттуда. — Сбежать? — Да. Выйти, закрыть дверь. Сбежать. Максу было горько смотреть на его мучения, угрызения совести, не по себе от того, что Егор до сих пор в том возрасте, когда наивность слишком сильна в сердце. Или дело вовсе не в молодости, и он такой сам по себе. — Однажды наступает момент, когда нужно остаться. Хочешь ты этого или нет, но ты не можешь сбежать. У тебя это случилось сегодня. Ты перестал убегать от таких как они — этот мудак, который сейчас в реанимации, Мезенцев, Стёпа, та свора дебилов, что донимала тебя в универе. Все, кто тебя пытался и ещё будет пытаться достать, ты больше не будешь от них бегать и не будешь бояться. Ты выбрал больше не становиться жертвой. Сегодня всё закончилось. У таких вещей, конечно, есть цена, но ты её заплатил три года назад — месяц в травматологии, три операции, шесть дней комы, полтора года реабилитации. Скажи, ты это помнишь? Я вот хорошо помню, особенно шесть дней твоей комы. Ты до сих пор не можешь играть без боли, я знаю, хоть ты делаешь вид, что всё прошло. — Макс видел, как Егор закрыл лицо рукой, будто прячась от его слов. В свете фар шрамы на тонких пальцах различались четко. — Я всё про тебя знаю. Как и то, что ты уже сполна заплатил за возможность никогда больше не убегать. — Он наклонился ближе, касаясь губами волос, пообещал: — Поэтому ты останешься дома, со мной. Будешь восстанавливаться. По кускам. Снова. А я всё улажу, надеюсь, без помощи твоего отца.