***
«Может, это дядька её», — пишет Макс, пока я жду на нашем месте. «Ага, и зовут его Гумберт», — набираю уже почти из кармана, потому что ты выруливаешь из-за угла. Прячу телефон, как будто преступление совершил. Укрывательство это ведь даже хуже. Когда ты знаешь что-то, но молчишь. Не потому молчишь, что тебе дорог тот, кого ты покрываешь. «Бля, Женьк, не лезь в это дерьмо, виноватым останешься». Отвечает Макс, и с твоим бодреньким приветом окончательно убираю телефон и карман косухи закрываю на молнию, чтобы соблазна не было пуститься в спор. Бесполезный. Потому что, как ни крути, Макс прав. Если сейчас не расскажу, ты рано или поздно узнаешь и будешь меня винить, что я знал и скрыл. Или никогда не узнаешь, так и проживешь всю жизнь идиотом. Может, так лучше? Быть счастливым идиотом. Не знать о хуйне, вокруг тебя творящейся. Я б хотел так жить, наверное. В своём мире. Если расскажу — расстроишься. Зло затаишь на мир, разочаруешься. Хуже всего, если в себе. А я тебя, придурка, знаю. Во всём себя будешь винить, ты у себя кругом и всюду виноват. Знаю, как никто, как умеешь разгонять панику, снежным комом обрастающую ересью по типу самобичевания, поиска смысла жизни и всякого такого. — Кто там снова пишет? Легков? — толкаешь качель, и та, протяжно скрипнув, еле-еле сдвигает с места моё бренное тело. — Ещё скажи, что не оттаял, — усмехаюсь. — Ты руку не жмёшь кому попало, брезгуешь. — Это за игру благодарность, — отбрёхиваешься, но все же глаза отводишь. Не нравится тебе, когда не прав оказываешься в отношении кого-то. Трижды «блядь». А ведь это всего лишь пацан из конкурирующей команды. — Всё ещё не понимаю, что у вас с ним общего может быть? — колупаешь ногтем краску на трубе, забыв уже, что собирался меня раскачать. — Явно не к футболу любовь. Да, Тём, не к футболу, и всё же… — Как вы вообще общаться начали? — продолжаешь пытать, обняв локтями железяки, которыми дощечка крепится к опоре. — Я же говорил, он знакомый моего соседа, — поднимаю глаза, голову запрокинув, и встречаюсь с твоим карим прищуром. — Ну да, вы же с Игорем пиздец подружки. Я от тебя о нём слышал только характеристику в стиле «Семнадцати мгновений весны»: «Истинный ариец. Характер — нордический, выдержанный. С товарищами по общаге поддерживает хорошие отношения. Беспощаден к тараканам. Отличный спортсмен: чемпион этажа по футболу». — Сука, вылитый он, — не удерживаюсь от смешка. Вот это мой Тёма. Маленькая саркастичная начитанная зараза с уникальной памятью. — И всё же Легков. — У нас с ним есть один общий интерес. Убрать с ебала Игоря его кирпичность. И Лёня счастлив, и мне с довольным жизнью соседом полегче, — отвечаю, не выдержав твоего требующего ответов взгляда. — Я отвратительный человек, не умеющий хранить чужие секреты. — Пиздёшь, ты лучший человек из всех, кого я знаю, — говоришь это так просто, точно на вопрос «который час?» ответил. Прекрати меня убивать, Тёма. Каждая подобная фраза делает мою жизнь чуть-чуточку короче и чуть-чуточку не такой бессмысленной. — Там долгая и печальная история о неразделенных чувствах. А ты ж знаешь, какой я невъебенный психотерапевт, — решаю, что этой информации будет достаточно. Я и свой дружеский долг выполнил, открыв тебе завесу наших взаимоотношений с Лёней, и его не предал, распиздев подробности. Ты присвистываешь и тянешь меня с качелей прогуляться. Весь день, точно вторя моему эмоциональному состоянию, то стихал, то снова усиливался дождь. К вечеру нас обоих отпустило. Идём по городу, освещенному кое-как редкими фонарями и пошло безвкусными неоновыми вывесками. Последний день лета нехило намекает, что вот уже завтра сентябрь. И никакого вам, твари, бабьего лета, выкусите. Расчехляйте тёплые курточки, доставайте сраные шарфы и нелепые шапки-бини. Что, кеды? Ну если ты клиент Склифосовского, то затягивай шнурки потуже и шлёпай по лужам. — Да чтоб тебя, — бухчу себе под нос, вытаскивая из кармана мобильник. Вчера снова слетел рингтон, сменившись тем, что по умолчанию. — Макс, если тебя не режут, то иди на… Оу, поздравляю, но давай без подробностей, блядь, ну я же по-человечески попросил, всё, пока! — А вот Макс мне понравился, он классный, — улыбаешься слегка, отвечая на СМС, пока я не знаю, как от этого классного отвязаться, потому что он звонит снова. — Но, думаю, у него СДВГ. — Тут даже думать нечего, — хмыкнув, отвечаю тебе. — Эй, не подсиживай меня, кресло психотерапевта занято. Не успеваю договорить, как мимо проезжает сначала один имбецил на заниженной приоре, а следом второй на убитой семёре. И каждый, сука, не стесняясь, окатывает меня из лужи. Не успеваю моргнуть после первой, как тут же прилетает в ебало вторая порция грязной, воняющей бензином воды. — Пидарасы, чтоб у вас колёса кто-нибудь ночью поскрутил! — кричу в след. Не то чтобы я так расстроен. Футболку белую жалко, конечно. Но больше просто хочется выплеснуть эмоции. Хотя бы на пару ебанутых гонщиков с прогнившим дном. Когда, наконец, разлепляю глаза, вижу, как ты, давясь от смеха, упираешься ладонями в колени. А для чего ещё нужны друзья, правда? — Смешно тебе, а ну, иди сюда, — кричу, кинувшись к тебе и тряхнув мокрой башкой посильнее, не одному же мне страдать. Ты убегаешь, перепрыгивая лужи, проскакиваешь на жёлтый, оставляя меня на другой стороне дороги, которую я бы и перебежал, может, но водитель маршрутки уже сигналит и орёт. Так что, настигаю тебя спустя бесконечно-вечные девяносто секунд. — Замри, — шепчешь, заставив меня таким тоном принять едва ли не случайную позу, точно играем в «море волнуется раз». — Что ты… Договорить не успеваю, приближаешься слишком. Страшно пиздец. Все непонятные хотелки, кажется, как мысли в симс, сейчас над моей головой в форме всплывающего облака. Но ты, как обычно, удивляешь. Достав откуда-то влажную салфетку, принимаешься вытирать мне лицо. Медленно, начиная с длинного носа. Дальше, свернув салфетку вдвое, аккуратно поворачиваешь моё лицо за подбородок к источнику света — трещащему фонарю. Салфетку не чувствую вовсе, только твои горячие пальцы на своей щеке, а потом и на лбу. — Глаза закрой, — просишь всё так же до интимного тихо. Слушаюсь безоговорочно, и салфетка, ещё раз свёрнутая, нежно ложится мне на веко, а потом и на второе. Чувствую себя ребёнком, которому мама вытирает слёзы. Наверное, когда-то было и в моей жизни такое. — Почти готово, — сообщаешь, но я всё не могу глаза открыть. Ещё одним легким движением мажешь по уголку губ и грубовато стираешь грязь с подбородка. — Тём, мне нужно тебе сказать кое-что важное. — Ммм? — спрашиваешь, быстро стерев пару попавшись на твоё лицо капель второй салфеткой, которой, оказывается, и протирал мне глаза. — Вчера вечером, когда мы с Максом шли домой, я Катю в центре видел.***
Когда вижу выскальзывающую из подъезда слишком красивую для планирующей спать Катеньку, мерзко сжимается в горле. Если б я только знал, что мы буквально у её дома, и ты тут же решишь выяснять отношения, повременил бы с признаниями. В идеале, отвёз бы тебя к деду на дачу, откуда уехать можно только первой шестичасовой электричкой. Было бы время на перепсиховать. — Приветик, — она тянется тебя поцеловать, ты покорно подставляешь щёку. Сердце делает первый кульбит. Не поверил? О чём я вообще думал, когда рот открывал. Ты что-то говоришь. Лица не вижу, стоишь ко мне, укрытому тенью овощного ларька, спиной. Зато вижу, как фальшивая улыбка Катюши сползает с лица, сменяясь сначала ужасом, потом испугом, а в конце-концов злостью. С последней во взгляде она зыркает на меня и театрально взмахивает руками. Понимаю, что не показалось вчера — она меня тоже видела. Только наивно решила, видимо, что раз сутки прошли спокойно, я её не увидел или в боевом раскрасе не узнал. — Серьёзно? Ты ему веришь больше, чем мне? Фраза, достойная классического русского сериала. — Тёма, ну ты же сам понимаешь, что твой якобы друг просто меня хочет оклеветать! — слышу срывающийся на противное повизгивание голос Кати. — Неужели не видишь, зачем ему это всё? Ноги уже не держат меня на месте, и я, смяв в кармане купленную в соседнем круглосуточном ларьке по пути сюда пачку, оказываюсь рядом. Просто потому что мне нужно быть там с тобой. Нужно видеть твоё каменное лицо и едва подрагивающие от нервяка руки. — И зачем же? — срывается у меня с губ быстрее, чем ты просишь жестом руки заткнуться. — Сам хочешь с этим разобраться, да? Нахер тогда меня потащил за собой буксиром? Думал, я смогу вот так в сторонке стоять, пока тебе лапшу на уши вешают? — Тёмочка, послушай, Женя твой просто смириться не может. Ревнует, понимаешь? — усмехается Катенька, смотря на меня с вызовом. Меня охватывает такая решительность, что я готов, вот прямо сейчас, кажется, признаться. Да, ревную. Да, не могу смириться. Но эта дура вдруг выдаёт редкостную нелепость. — Он ко мне ещё до тебя клеился. И до сих пор. Тём, я ему говорила, что тебя люблю, а ему плевать на вашу дружбу, понимаешь? Он мне прохода не даёт, написывает постоянно, пришлось даже отключить уведомление в соцсетях. — Пиздец, — меня прорывает на поржать. — Прости, я не могу это слушать, — кладу руку тебе на плечо, но Катюша её скидывает, вызывая у меня уже действительно приступ тупой ревности, вперемешку с яростью. — Серьёзно будешь втирать, что я на тебя запал? Я? — Жень, — ты вдруг смотришь на меня угрожающе, одним этим взглядом затыкая мне рот. Ты не я. Даже в такой ебаной ситуации контролируешь, что говоришь не только сам, но и за мной следишь. Да уж, информация о том, что Катенька, как и все представительницы её пола, мне не интереснее улиток в аквариуме, явно будет лишней. — Пожалуйста, подожди меня возле дороги, — просишь спокойно, как удав. Не единой эмоции. Снежный принц. Ухожу, но обернувшись, вижу уже, как Катя пытается тебе на шею свои загребущие руки прилепить, как кривит лицо, желая добиться слёз, но искренних эмоций в ней меньше, чем в тех самых улитках. Пачку в кармане щажу только ради тебя. Самому курить не хочется. Об стену убиться — да. Кате этой жизнь испортить — бармен, повтори. Курить — нет. Не жалея собачку, туда сюда по молнии гоняя. Будто она — тот самый ползунок «вкл/выкл». Вжик — отключаем чувство вины. Вжик — снова привет. — Блядь, — увлекшись, всё же срываю несчастную застёжку. На кого я похож интересно? Футболка грязная, волосы мокрые пальцами назад забраны, джинсы на коленках и без того порваны, не хватает только сейчас встретить бывшего. Прям ищу в редко проезжающих машин Пашину. На самом деле расстались мы мирно. Он не успел ещё ко мне чем-то серьёзным заболеть. Так что, скорее всего, случись такая встреча, он бы не глумился, а вызвался помочь мне, на драного дворового кота в этот момент смахивающему. — Ты в общагу? — спрашиваешь, подкравшись незаметно. Руки у тебя в карманах толстовки. И мне рентгеном быть не нужно, чтобы понять — плотно сжаты в кулаки. Это так в твоём стиле: переводить любые непонятные и неприятные эмоции в подавленную агрессию. — Да я, прикинь, походу, ключи где-то проебал, а Игорь вроде работает ночью. Киваешь. Знаешь, что вру. Знаешь, но разрешаешь сегодня побыть пиздаболом. Маленькая поблажка моему дружескому самосознанию. Позволяешь проявить заботу. Знаешь, что мозги выебу, если начнёшь сейчас гордого из себя строить. До тебя доходим молча, благо идти тут недалеко, потому что это тишина начинает давить. Ключи в кармане гремят слишком громко, точно ругают меня за пиздёжь. Дед твой, к удивлению, не спит. Заметив твой слишком серьёзный, искусственно равнодушный вид, тут же стремится отвлечь и забить голову. Рассказывает, что на город идёт волна ОРВИ, и тут же тащит нас на кухню, где следующие десять минут следит, чтобы ни капли чая с лимоном и мёдом в кружке не осталось. В свою же щедро плескает ещё из едва начатой бутылки коньяка. Кажется, сегодня день рождения твоей мамы, потому что, не смотря на свою многолетнюю работу на заводе, дед у тебя придерживается трезвого образа жизни. Да и сейчас коньяк в его чае скорее для здоровья. Потому что, как говорят мудрецы, все болячки от нервов. — Можно тебя обнять? — роняю несмело, когда заходим к тебе в комнату. На твоём лице тут же появляется настоящая эмоция. Брови недовольно ползут к носу. — Не собираюсь я тебя жалеть, ясно? Может, мне самому сейчас это нужно, — едва договариваю, как ты меня сгребаешь в свои, несмотря на природную маленькость, медвежьи объятия. — Я так боялся, что ты ей поверишь. — Но только пока она не стала нести чушь про то, что ты в неё без ума влюблён, да? — твои тёплые руки гладят меня по спине. — Спасибо, Жень. Мне не нужно доказательств. Твои слова — аксиома. — Я думал, ты захочешь её версию услышать, — бубню честно, не смея отпустить тебя, уткнувшего носом мне в плечо. — Просто решил сразу всё прояснить, да? Чтобы спалось лучше? — шепчу с отпускающим страхом и касаюсь осторожно твоих волос. Больше этой ночью мы не пророняем ни слова. Сунув мне в руки свежую футболку, спроваживаешь в душ. Долго прокрастинирую под едва тёплой водой, падающей со слабым напором. Завтра первое сентября, а под вашими окнами всё еще не закончили с ремонтом теплотрассы. Вернувшись в комнату, замираю. И не подумал постелить мне отдельно. Только ты, ебучая, такая нужная сейчас, полуторка и два тонких одеяла, накинутых друг на друга. Сопишь, отвернувшись к стене, притворяешься спящим. Это совсем клиника, если я по частоте твоего дыхания могу не то что понять, спишь ли, а считать фазу сна? Бросив переведённый на беззвучный телефон на комод, заползаю под одеяла. Аккуратно. Притворяюсь, что ты спишь. Притворяюсь, что боюсь разбудить лишним движением. Закрываю глаза, вдохнув поглубже запах твоей комнаты, ложусь как можно ближе, но не касаюсь. И сам с себя охуеваю: следующее, что я помню — звонок будильника.***
Как оказывается, будильник твой. Поставленный, видимо, ещё с вечера, без расчёта, что просыпаться в твоей комнате будет ещё один несчастный, которому надо сначала в общагу сгонять переодеться, и захватить тетрадь по всем предметам, на семь тридцать. Меня из квартиры сдувает ветром, не успевает твой дед, который на сегодня взял отгул, предложить даже чашечку своего густого вонючего кофе. Из квартиры меня сдувает прямо в твоей футболке. Считай мы поменялись, у тебя теперь новая футболка для дома, ибо отстирать её — миссия невыполнима. У меня — ещё одна твоя вещь, которую заношу до дыр. В универе вижу тебя издалека на вашей «линейке». Актив, возглавляемый уже не Максом, а его протеже Ульяной, втирает вам что-то про внеучебную деятельность, пока другие старшаки с вашего факультета рассказывают куда более интересные вещи: о предстоящем посвяте и сегодняшней тусе, начинающейся прямо после третьей пары в парке неподалёку. Это вообще чисто студенческая тема — первого сентября спаивать в парках перваков. Я туда, конечно же, пойду. На таких мероприятиях обычно начинаются всякие ненужные отношения, от которых я тебя собираюсь уберечь. Ну и заодно от желания напиться до зелёных соплей. В Нижнем, как называют парк, застаю тебя в крайне удивительной компании — с Лёней. Хочется упереть руки в боки, как в том меме, и сказать: «Так блэт». Один, значит, собирался бухать без меня, а второй, который мопс, сразу забыл ещё не старого друга, стоило только найти чуть поновее. Ещё и спелись, воробушки. — Добро пожаловать, бестолочи, — хлопаю вас обоих по плечам одновременно, вклиниваясь между. — Разве ваша кафедра не там? — прикалывается Лёня, показывая на странного вида парочку студентов. Типичные представители худграфа, если честно. — Не хорошо стебать будущих однокашников, Леонид. Лёня на такое громкое обращение кривится. Небось уже всем представился как Лен. — У тебя, вроде, пара сейчас, — напоминаешь негромко, не желая привлекать к себе лишнего внимания. — Ну вот, так и знал, что когда поступишь, начнёшь меня перетягивать к себе на сторону душных ботаников. — Да, на тебя похоже, — соглашается Лёня, решив с тобой перейти на более дружеское общение, включающее подъёбки. — Но если ты волнуешься, то на эту пару даже преподы не придут, тут вроде как негласное правило есть, что первого числа третья пара крайняя, а расписание составляют так спецом, чтобы вопросов лишних не было, — отпиваю из протянутого Ульяной стакана разливное пиво, а следующие два передаю вам. Но оба отказываетесь. — Фу, видел бы вас Макс, выгнал бы сразу. Честно говоря не понимаю даже, как, проводив Лёню, оказываемся на ЖД-вокзале и берём билеты на ближайшую электричку. Будто так и надо. Будто планировали заранее.***
— Да похуй, Жень. — Ага, как же, похуй. Сидишь тут ебало куксишь, будто лимонов сожрал. Жалеешь, что так резко оборвал?.. — Жалею. Себя, блядь, жалею. Такой молодой, а уже инвалид. — Не пойму, кто из нас перебрал. Я, и теперь не догоняю. Или ты, и несёшь хуйню какую-то. Какой инвалид? — Эмоциональный, — затихаешь на мгновение, чтобы сразу продолжить. — Жень, а ты влюблялся? Чтобы прям серьёзно, чтобы хотелось… Хуй знает, стихи писать или на дуэлях стреляться. Даже объяснить не могу, понимаешь? М? — Ага, типа того, — отвечаю, снова дерзнув подумать, что может вот он? Момент. — Расскажи, — просишь таким голосом, что меня до костей пробирает, пьянею уже от тебя, всегда от тебя, но сейчас, без возможности отвести глаза от покрасневших от вина губ, особенно. — Что именно? — спрашиваю, рискнув всё же поднять глаза выше. Ты же смотришь прямо, тебе скрывать нечего. — Как это — быть влюблённым. Или, — запинаешься, сглотнув нервно, — любить. Мне хочется смеяться, и я не могу сдержаться. Смотришь на меня волчонком, обижаешься. — Прости, Тём, прости-прости-прости, — тут же сгребаю тебя в объятия, немного заваливая на себя. — Я не над тобой. Просто ситуация пиздец. — Почему? — спрашиваешь, ткнувшись губами мне в плечо. Понимаю, что подумал вслух. — О таком не говорят, нечестно такое… Выражать словами. Слишком банально выйдет, фразами из тупых мелодрам или пацанских пабликов. А это всё не то. — А ты попробуй не париться о том, насколько нелепо прозвучит, — замолкаешь, взглянув в глаза снова. — Пожалуйста, ради меня. — Только если ради тебя, — шепчу внезапно севшим голосом. Ради тебя всё, что угодно. — Это когда хочется забить на всё и на всех, кроме одного человека. Когда готов делать любую хуйню, даже если тебе это никогда не было интересно и не будет, если ты с кем-то другим. Когда хочется выпилиться от одной мысли, что когда-нибудь… не сможешь больше увидеть. — Вот видишь, я настолько неэмпатичен, что даже не видел, когда в тебе это всё было. Или, может быть, есть до сих пор. — А может, это я настолько охуенный актёр? — усмехаюсь, хотя хочется заткнуться и просто позволить себе быть однимаемым. — Прости, я просто рад, что ты не убиваешься из-за какой-то… — Заебись, Жек, я тут тебе о самом сокровенном, а ты… — Тём, пожалуйста, перестань так дохуя думать. Ты хочешь заняться психоанализом? Давай, поищем проблемы в твоём детстве. Можем заодно и в моём дерьмо поворошить. Нет у тебя никакой эмоциональной инвалидности, ты просто ещё не… — Не встретил того самого человека? — закатываешь свои залитые глаза и поднимаешься со старенького диванчика, но руки не отпускаешь, так что мне приходится подняться тоже. — Ты был прав, звучит, как на канале «Россия 1». — Неа, просто ещё не понял, что жизнь... — Качели, я помню, — улыбаешься, хлопая меня по карманам джинсов. Слишком мягко и заторможенно, видимо, от выпитого. Но мне и этого хватает, чтобы все мысли начали стекаться в направлении трусов. — Пошли, — зовёшь, когда, облапав, забираешь пачку из заднего кармана. Смятую. Ту самую вчерашнюю. — Серьёзно? Там дождь, а твоего деда нет, кури здесь, — прошу, понимая, что сил куда-то идти просто нет. Это ж надо спуститься с чердака по лестнице, а я вообще-то не уверен, что смогу подняться обратно, не переломав заплетающиеся, кажущиеся слишком длинными ноги. — У меня ноги длинные, — последнее кажется особенно ценным аргументом, так что решаю им воспользоваться. Ты хлопаешь глазами и, хохотнув негромко, ныряешь в открытый в полу люк.***
Впервые в этом году чувствую запах осени. Намокшие, уже начавшие кое где желтеть листья пахнут особенно приятно в купе с табачным дымом. На улице такая тишина, что каждая капля сходящего на нет ливня бьёт набатом по натянутому брезенту навеса. — И почему я никогда не слышал эту историю? — спрашиваешь, сбивая пепел щелчком. Почему-то именно сегодня, после этого почти разговора, даю тебе покурить спокойно. Не из своих рук. Во всю полноту лёгких. Нет, я ни в коем случае не романтизирую дурные привычки. Но в твоих смуглых пальцах сигарета смотрится эстетично. Я ж, ебать, фотограф. Мне положено замечать красивое даже там, где другие видят раннюю смерть, половую дисфункцию и рак лёгких. — Какую? — спрашиваю, поглядывая на тебя искоса. Совсем не смотреть не даёт выпитое вино. То самое домашнее вино твоего деда, градус которого заставил бы всех сомелье мира поперхнуться. — Увлекательную и, по всей видимости, полную разочарования. — Тём? — спрашиваю, всё же забирая почти добитый бычок у тебя из рук. — Разрешишь мне соврать ещё раз? Тянешь грустную лыбу и говоришь: — Конечно, Жек, ты же, пиздабол, всё равно честно не ответишь. — Отвечу, — обещаю сам себе, потому что ты мои слова всерьёз не воспринимаешь сейчас. — Когда буду готов, лады? Ты киваешь, и я, затягиваясь остатком сигареты, начинаю на ходу сочинять. Получается какой-то собирательный образ из Паши, Макса и Ваньки. Какой-то просто чудо-парень, который, конечно же, так и не узнал о моих чувствах, потому что перевёлся после первой же сессии. Мы торчим на улице, прячась от редко попадающих по нам каплям дождя под навесом, пока ты не начинаешь стучать зубами. Я уже не чувствую себя пьяным, но от этого не легче, потому что на смену приятному нервному покалыванию приходит уже знакомая тоска. Всё-таки я трус. Ищу себе оправдание в том, что я на самом деле не готов признаться. Не готов потерять тебя. И не готов признать, что не потеряю, потому что у тебя, на самом деле, нет других друзей. Ищу оправдание в том, что это подло, заставлять тебя выбирать между одиночеством и снисходительным отношением и жалостью к другу, который в тебя безнадёжно влюблён. Так, что хочется писать стихи. И сжигать их об твои окурки.