***
— Эй, ты в норме? А что ещё я должен спросить? Не так часто, выходя из собственной, общажной, комнаты, встречаю тело. По-другому и не скажешь. Взъерошенная голова опущена на колени, которые он руками обхватил, чтобы не разъезжались, видимо. Выстриженный затылок кажется знакомым. — Ты что здесь делаешь? — по-воробьиному нахохлившись, вскакивает не слишком ловко. Судя по заторможенности движений, давно в этой позе сидит. Возможно, даже разбудил его. — Аналогичный вопрос, — отвечаю, ловя какую-то непонятную тревожность. Как будто не в своё дело лезу, но не могу иначе. Не могу просто мимо пройти, потому что… — А Игорь где? — спрашивает, заглядывая в комнату. Точно. Вот почему не прошёл. Тоска. Ебучая тоска во взгляде. Я её ещё тогда заметил, у курилки, когда он высматривал в толпе моего нового соседа. Или даже раньше, на стадионе, когда просил подкурить. Тоска, которую вижу в зеркале каждый день, пока сушу волосы или чищу зубы. Или когда решаю оценить свою внешность. Всё тот же я, только с каждым годом тоска всё зеленее. — В душе не ебу, когда спать лёг, его не было, — пожимаю плечами и кошусь за открытый балкон, взглядом приглашая «нашего» гостя к беседе. Он кивает, поправляя на ходу сбившиеся в одном ухе серьги. — Женя, да? — только сейчас, кажется, вспоминает. Понимает что-то себе и снова кивает коротко. — Ты его новый сосед? — А что, твой друг не сказал? — усмехаюсь, отказываясь от протянутой пачки, которую пацан, видимо, на нервяке всю помял. — Не сказал, — отвечает, продолжая разглядывать истерзанные сигареты, даже внутрь не заглядывает. — Мы не друзья. — А кто? — решаю задать жестокий вопрос. Жестокий, потому что ответ на него моего собеседника точно душит. — Никто. Теперь, видимо, просто знакомые. — Ты курить-то будешь, загадочный парень с загадочным именем? Головой отрицательно машет, заталкивая пачку обратно в карман узких джинсов. — Пошли тогда чай попьём? — У… у вас в комнате? — спрашивает, снова нахохлившись, как будто холодно ему. В июне в толстовке оверсайз. С начёсом. — Угу, только к чаю ничего, кроме свободных ушей. И снова кивает, на этот раз, как мне кажется, благодарно. Недавно кипевший чайник решаю не греть снова, просто разливаю горячую воду по кружкам, закидываю туда сомнительного качества пакетики. Пыль дорожная, как мать любит говорить. — Игорь не любит, когда его вещи трогают, — он косится на кружку, которую ему протягиваю. Естественно, у меня одна. — Но его же здесь нет, — пожимаю плечами, с ногами влезая на свою кровать, и стараюсь не расплескать чай. Тёме строчу, что приду позже. Меня никто и не звал вообще-то, сам позвался, мне же не западло. Лен думает о своём, а потом обеими ладонями обнимает кружку и присаживается на край Игоревой постели. Подвисает надолго, не обращает внимания даже, что пялюсь на него в открытую. Когда чай заканчивается, ставит чашку на стол и, вдохнув глубоко, опускается на кровать спиной. Щурится и улыбается. — И всё же? — нагло выдергиваю его из состояния полуобморока от зашкаливающих, по всей видимости, эмоций. — Мы в одном интернате росли, — отвечает тихо. — Точнее, я там недолго пробыл. Повезло, забрали. Сначала с братом, потому что считается неэтичным семьи делить. Сашу не любили, потому что, вроде как, в довесок. Ему пятнадцать было, когда нас взяли, и характер уже тогда был дерьмовый. Он их доводил постоянно, и в конце концов добился того, что его вернули в интернат. Так что правильнее будет сказать, что мой брат рос с Игорем. А я постоянно с ними таскался. По стройкам, гаражам. Мне тогда казалось, что из-за брата, типа хочется больше времени вместе проводить, — он усмехнулся, накрыв лицо подушкой. — А понял когда? — спрашиваю, решив не церемониться. Отчего-то практически незнакомец решает мне довериться, нужно платить тем же. — Не знаю точно, года два назад? — спрашивает глухо будто у меня. Или у запаха, что явно сохранился на подушке. — Да нет, скорее несколько месяцев всего, как Саша в армию ушёл. — Так твой брат тот странный дёрганый чел, который с Игорем этим тусовался? Погоди, это его комната, получается? — Саша раньше не был такой, — говорит Лен, стянув подушку с лица, но не перестав её обнимать. — Он прошлым летом с девушкой начал встречаться, а её брат наркотой барыжил… Так странно. Слышать от него, такого домашнего, светлого, «выглаженного» мальчика о наркотиках и барыгах. Не вяжется он вообще со всем этим, как и с образом детдомовца. Правда, видимо, повезло. Вовремя забрали. Не успела эта жесть в нём поселиться. — Он сначала тоже толкать пытался, а потом… Саша вообще зависимый человек. Он если курил, то сразу пачками. Пил — бутылками. В интернате денег не было совсем, а если и удавалось что-то заработать, у него Игорь забирал и мне отдавал, чтобы сохранил. Здесь с этим стало проще. И вот на втором курсе его отчислили. Куча долгов, прогулы. Плюс репутация. Ну знаешь, из детдома, ещё и это. Мне становится неловко. Походу, нужно всё-таки учиться язык за зубами держать. Я не собирался пацану лезть в душу так глубоко. Максимум до его влюблённости в моего нового угрюмого соседа. — И чё, как брат твой в армию ушёл, Игорь тебя перестал замечать? — Да нет, он даже типа пытался за мной присматривать. Ну, вне поля. Мозги на место ставить, чтобы не курил и… всё такое. У меня нет с этим проблем. Мне и курить-то не нравится, придуриваюсь, чтобы Игоря позлить. — Ты сказал, что он пытался. Больше нет? — спрашиваю, листая по кругу галерею в своём телефоне. Тёма не отвечает на моё смс, хотя прочитал сразу же, как я отправил. — Тот матч был последний для Игоря в юниорах. Ему же двадцать два исполнилось. Сборная города его давно ждёт… Я… я, идиот, полез к нему тогда целоваться. Блядь, мне показалось, что он тоже… Что я тоже ему нравлюсь. Лен снова накрывается подушкой и что-то туда с досадой мычит. А мне становится по-настоящему хреново. Хотелось бы сказать, что я такой эмпатик, но нихуя. Мне хреново не столько за него, сколько за себя. Он хотя бы смелости хапнул... Пока я молчу, ты обжимаешь свою Катюшу. Она целует тебя в шею, не стесняясь оставлять засосы на смуглой коже, а я смотрю на них и душу в себе порывы. Порывы то ли бросить всё это, съебаться подальше, то ли очень по-мужски Катюше волосы повыдирать. — Ненавижу это, — сквозь зубы и сквозь подушку, практически неслышно, цедит Лен. — Почему нельзя запасть на кого-то милого? Кого-то без ебаных замашек и конченых стереотипов? Я же вижу, как на меня другие смотрят. И не только девушки. Почему, блядь? — Эй, — сдёргиваю с него подушку, боясь увидеть мокрые глаза, потому что хуй знает, что говорить, как успокаивать. Но пацан удивляет. Ничего, кроме той же тоски. — Прости, — он берёт себя в руки окончательно. Кладёт на место подушку, поправляет пододеяльник, доводя до идеальной гладкости. — А что ты? Ты же вроде тоже раньше в футбол играл, помню, как тебя все ненавидели в вашей команде. — Серьёзно? Почему? — для меня это становится новостью. Мне всегда казалось, что у меня были нормальные отношения с ребятами. Или… Или мне было насрать, потому что мне оставшиеся десять человек заменял ты один. Моя команда. — Из-за Щербакова же, ну, — усмехается он. — Он только тебе мяч пасовал. Если честно, надеялся, без тебя запал потеряет. Но только злее стал. Твоя фамилия как обычно до костей пробирает. Это ведь для меня ты Тёма. Для других ты Щербаков. Для Лена ты соперник, злой игрок, который не умеет в командную игру. — Думаешь, я его на дно тянул? — вырывается у меня, и Лен замечает. Беспокойство во мне. — Думаю, у него проблемы с доверием. Но тебе он почему-то доверяет. — Может, у меня аура такая? Ты вот не зассал рассказать, что запал на парня. А я же мог оказаться гомофобом. Лен закатывает глаза и тянется к своему смартфону посмотреть время. — Он тебе нравится? Артём. — Это, — теряюсь от прямоты, но, как уже решил, отвечаю честно, — гораздо больше. — Ты ему тоже нравишься, — говорит он просто, а у меня сердце жмёт так, что темнеет в глазах. — Ага, как и ты Игорю своему, — отвечаю грубовато, хотя не хотел. — Такие вещи со стороны лучше видно. Спасибо, что дал выговориться. Вообще-то я ещё никому об этом не говорил. Света, приемная мать, может выслушать, она типа прогрессивная, знает, что мне не нравятся девушки, но не могу почему-то с ней о нём. Как будто осудит что ли. Она против была, чтобы я даже с Сашей общался, но в открытую не запрещала, а Игорь… ты видел его приветливый вид. Оказывается, что приёмная семья парня живёт по пути к тебе. Решаем пройтись и проветрить голову. Болтаем на нейтральные темы, Лен рассказывает, что с детства любил фоткаться, но стеснялся своей «девчачности». Предлагаю его поснимать как-нибудь, не рассчитывая особо заполучить в портфолио такой типаж, но он неожиданно охотно соглашается, шутя про то, что не спит с фотографами. И это могло бы прозвучать как вызов или заигрывание, но нет. Мы оба слишком разбитые. Слишком на грани нормального восприятия мира. Тоска в глазах тоже у нас из общего "слишком".***
— С кем ты всё время переписываешься? — бурчишь, когда я снова отвечаю невпопад. — У тебя появился кто-то? — Просто друг, — отмахиваюсь, но в глубине души мне приятно, что тебе не всё равно. Ваш с Катюшей роман длится вот уже почти три месяца, но ты не растворяешься словно. Не полностью в ней, находишь время и на старого доброго Жеку. Находишь время поскрипеть старыми добрыми качелями. — Просто друг? — щуришься, передразнивая. — Все так говорят. Да нет, Тём. У меня только один не просто друг. Ты его знаешь. Как себя самого. Такая хохма. А Лен, который, к слову, оказался никаким не Владленом, а Леонидом, в народе Лёней, действительно друг. Не знаю, как так вышло, мне уже начало казаться, что у меня никогда не будет друга, к которому меня не душат совсем не дружеские чувства. Но с Лёней просто. С Лёней бывает весело, и даже, когда пиздецки грустно, тоже неплохо. Лёня не лезет в душу, оставляя дистанцию, но умеет поддержать. — А я кто? — спрашиваешь, даже не понимая, наверное, о чём. Кто ты? Конец и начало всего. Кто ты? Триггер и психотерапевт. Кто ты? Победа и проигрыш. Кто ты? Пустыня и оазис посреди неё. — Лучший друг, — отвечаю, глотая противный ком, вставший посреди горла. Вот от, Женя, идеальный, сука, момент. И ты его просрал. Снова. Вообще, с того нашего первого разговора с Лёней я то и дело кручу в голове одну мысль. Отчаянную, нечаянную, заевшую и уже заебавшую: а что если подобрать идеальный момент и всё-таки признаться? Просто сказать, мол, Тёмыч, не обессудь, но я тебя люблю. И сколько их было уже? Этих охуенных моментов. Таких книжных, киношных, интимных даже. Например, на той неделе, когда втроём с твоим дедом на дачу поехали, он с утра на рыбалку ушёл, а мы под одним одеялом спали, ногами переплетясь, потому что августовское утро оказалось неожиданно холодным. Ты сам ко мне пришёл с раскладушки на эту треклятую скрипучую софу. А я язык в жопу засунул. Фигурально. Когда на крышу старого хлебзавода залезли, матерясь и боясь сорваться с ржавой лестницы и разъебать фотоаппарат. Ты мне прямо там, на крыше, на закате, пытался оттереть измазанную щеку своей футболкой. Чем не момент? А я снова молчал. Когда в твоей комнате на полу валялись, обсуждая внезапно попавшую в разговор тему — лазерную, блин, эпиляцию. Так хотелось сказать: «Тём, блядь, о чём мы вообще? На что мы тратим время?». — И что за друг такой? Я его знаю? — выпытывешь, отпивая своё пепси. — Знакомый моего соседа, — решаю рассказать, лучше сам, чем когда-нибудь ты спалишь. — Вообще да, знаешь. Обещай, что психовать не будешь? — Не представляю, с кем ты должен дружить, чтобы я психовал? — усмехаешься, но вижу, заинтригован. — Хуй знает, с Легковым, например? — отвечаю весело, но стремаюсь жутко. Эту фамилию я одно время от тебя частенько слышал, даже где-то ревновал. Не дохрена ли внимания пацану из комнаты соперников? — Очень смешно, ага, — фыркаешь. — Да я серьёзно, — забираю у тебя жестянку и допиваю последние пару глотков. — Он нормальный. Кривишь нос, поглядывая на меня исподлобья, будто ждёшь, когда признаюсь, что наебал. — Обещал не психовать, — напоминаю. — Нихуя не обещал, — отталкиваешься убитыми конверсами от земли, и качель подлетает, занудно скрипнув. Рано начавшееся лето сейчас, к концу августа, уже на исходе. Трава местами пожухлая, гиганты-тополя сыпят листьями, ночью градусник показывает редко выше десяти. — С одногруппниками ещё не познакомился? — Писала одна девчонка, говорит, по спискам видела фамилию и решила поболтать. Скучная, по-любому будет старостой, — отвечаешь, когда качели возвращаются в статичное состояние. — Знаю только, что там будет двадцать два человека, из которых семь девочек, а остальные парни. А ещё в нашей группе есть какой-то иностранный студент. Пиздец, Жек, ехать в Россию, чтобы учиться у нас в городе. Чё за прикол? — Ну, может, в его стране город с таким населением считается мегаполисом, — улыбаюсь, натягивая капюшон тёплой флисовой рубахи. — Не все к тому же стремятся к столице, да, Тём? — Перестань, — зыркаешь недобро. Ну подумаешь, подал я твои документы в парочку Московских ВУЗов. Никто же не смог тебя заставить туда везти оригинал диплома, когда прошёл. Ни я не смог, ни дед твой. Ни голос разума. — Давай навсегда эту тему закроем. — Блядь, уже начало одиннадцатого, — киваю, мол забыли. И тут же меняю тему — Оставайся у нас, дед не будет против, — предлагаешь, а мне очень хочется согласиться, но не могу. — Тёмыч, мне только шмотки перевезти осталось, и так у вас днями и ночами торчу, никакой вас с дедом личной жизни, — усмехаюсь, затягивая шнурки на капюшоне. — Надо иногда друг от друга отдыхать, знаешь ли. А то мне кажется, Катюша твоя меня терпеть не может. Кривишься. Больная тема. Ты не хочешь выбирать. Тебе заебись было бы, если бы втроём, как сраная шведская семья, везде гуляли. Пили пепси, ходили в кино. Болели бы с Катенькой на пару за тебя на тренировках, не пытаясь друг друга переорать даже. Разрываешься вечно. Её боишься обидеть, но и со мной хочешь время проводить. Катя твои истерики закатывает, как мол так, друзья тебе важнее её, несравненной и невъебенной — твоими же словами. Цитата практически. — Домой не думаешь возвращаться? — кусаешь заусенец, задавая этот вопрос снова. — С матерью так и не поговорили? — Зачем? Чтобы каждый при своём остался? - не хочу в это углубляться даже, так что выдаю сразу, - Отец вчера денег прислал. С коротким сообщением «к учебному году». А потом ещё скинул с подписью «за прошедший день рождения». Три месяца назад прошедший, — ухмыляюсь, но от тебя не скрыть, что мне приятно. С батей у меня никогда не было близких отношений. Мелким я не ходил с ним в гараж играть в карты. Он не учил меня мужским делам по дому, да и на велике во дворе научили кататься. Он выполнял скорее экономическую функцию. И тем не менее, не было и года, когда он меня или сестру не поздравил бы с днём рождения. В детстве игрушки таскал, когда постарше стали в основном деньги давал. Но никаких «мы тебе это сейчас купили, но как будто на день рождения». Сейчас понимаю, что эта его позиция стороннего наблюдателя шла из принципа Гиппократа — не навреди. И пусть где-то казалось, что ему похуй, он не лез с ненужными советами, не давил. Он просто был. По факту. Без психологических приемов и воспитательных экспериментов. — Тём, я погнал, — обнимаю тебя, сидящего на качелях. Внезапно нахлынуло. С моего дня рождения что-то сломалось. Как ни крути, а просто взять и обнять тебя, как раньше, неловко теперь. — Жень, погоняем завтра мяч? — кладёшь подбородок мне на плечо, и так не хочется отпускать. — Давай, приедешь к нам? Недалеко от общаги новая сетка для мини-футбола. — Класс, давно футзалки не выгуливал, — отлипаешь лениво и коротко улыбаешься. — Шуруй, а то тыква на вахте потребует её целовать, чтобы в карету обратно превратиться, если после одиннадцати придёшь. — Фу, боже, ну и фантазии у тебя, ты какое порно смотришь вообще? — кричу себе за спину, оставив тебя одного на качелях.***
Вы с Лёней смотрите друг на друга волком. Мы только размялись, когда его имя высветилось на дисплее. Он сказал, что был неподалёку. Я-то знаю, пытался Игоря подловить между подработками. Я ему всё лето палю график соседа, но у того какой-то нихуя не нормированный рабочий день, так что за почти три месяца Лёня его только раз поймал у входа, но Игорь сказал, что спешит. И пару раз понаблюдал, как тот уезжает на тралике с противоположной стороны дороги. Короче, я просто не смог ему сказать «нет». А ты не смог сказать «нет» мне. Конечно, сложно отказать, когда тебе говорят «Щас Легков подтянется, ты же ссышь с ним сыграть?». Вы с Лёней сверлите буквально друг друга взглядами, только зубами не щёлкаете для полноты картины. Но довершает этот театр абсурда Макс. На нём вырвиглазно-кислотная футболка с хештогом «мамина принцесса», из-под которой торчат едва заметно велосипедки. На башке, как обычно, пальма отросших за лето волос. Макс, конечно же, пошёл в магистратуру. Он из тех ребят, что, дай волю, будут вечными студентами. Я смотрю на вас, потом на Макса, который, пытается пальцами рук до мысков обуви дотянуться, но совершенно деревянный. Снова на вас. И снова на Макса, старающегося усерднее и в итоге подгибающего колени, чтобы всё же коснуться. И меня дикий ржач пробирает. Решаем, что ставить незнакомых друг другу Лёню и Макса против давно сыгранных нас совсем нечестно, так что, по-взрослому, с использованием детской считалочки, делимся два на два: я с Лёней, ты с Максом. Причём после каждого гола меняемся на воротах, чтобы все против всех погоняли. На удивление, как только твои бутсы касаются покрытия, ты не превращаешься в Халка, как это бывает в настоящих матчах. Даже морду свою красивую не кривишь. Кайфуешь просто. От прохладного ветра, лезущего под футболку. От твёрдой резины под подошвой. От сочащегося между ветками возможно последнего такого тёплого в этом году солнца. Спустя полтора часа Макс ложится посреди поля и заявляет, что дальше мы играть будем только через его труп. Вы с Лёней, не знающие его так, как знаю его я, переглядываетесь обеспокоенно. Я же просто наступаю ему на живот в шутку, делая вид, что споткнулся. В итоге идём провожать вас домой. Через весь город. Неловкой тишины нет. Весь эфир заполняет Макс, который успевает пиздеть и безостановочно чатиться с кем-то, то и дело лыбясь экрану. Когда остаёмся с ним вдвоём, не выдерживаю: — Ты же явно не поиграть в футбол звонил. — И не потрахаться, — возмущается Макс, потуже затягивая растрепавшуюся пальму. — Я хотел спросить кое-что. — Валяй, подлый интриган. — У тебя же нет сейчас ничего с Ваней? — Макс ноготь грызёт, а это значит, что он, которому всё «буква ю», нервничает. — С Алёхиным? — уточняю на всякий случай. И, дождавшись пока Макс кивнёт, отвечаю твёрдо. — Нет, уже давно. — Фух, заебись, а то я себя сукой последней чувствую. Погоди, он же тебе не нравится? — Да не нравится он мне, — смеюсь, удивляясь такой перемене в человеке. — А тебе, походу, да. При всей его припизднутости, людей считывает на ура. Не думаю, что Алёхин ему про нас растрепал. Ваня умеет рот на замке держать. — Пиздец, Жень, — выпаливает Макс. — Мы с ним после твоей днюхи когда убирались, проболтали до утра. И сейчас, три месяца уже считай только и делаем, что пиздим, он мне когда звонит, у меня раз и стояк. Никогда такого не было. — Никогда не стоял? — угораю. — Рил, чтоб на кого-то одного три месяца, никогда, — не смущается Макс. — Я сначала думал, просто ебаться хочется, ты ж меня знаешь, но потом понял, что мне хочется конкретно с ним ебаться. Мне всё равно, что и как. Хочу и всё. — Ванёк хороший парень, — киваю, стараясь перебить Максовы откровенные излияния. — Только мудаки ему всякие попадаются. — Ты про меня? У меня сейчас что, типа благословения попросили? Охуеть — не встать. — Про себя, — хмыкаю. — Надеюсь, у вас получится. Я буду рад и за тебя и за него. Макс вдруг тормозит резко и лезет ко мне обниматься, тараторит что-то про то, что собирается предложить Ване встречаться, хотя они даже не целовались, не то что секс, но ему всё равно. Не сомневаюсь, его запала и на двоих хватит. — Пиздец, ну и шорты, колхоз, — присвистывает Макс, когда мы идём через Центральную площадь. Он кивает в сторону девушки, которая выходит из пятой ауди. Да, шорты действительно колхоз. Её жопу в этих шортах облапывает тут же водитель машины. Мужик лет на пятнадцать старше. Но не это самое стрёмное. Самое стрёмное, что я её знаю.