***
Ты отключаешься, стоит голове упасть на подушку. Я же чувствую, что этой ночью сон для меня — непозволительная роскошь. И всё же пытаюсь. Пытаюсь обмануть организм — вдыхаю и выдыхаю в такт с тобой, видящим уже третий сон. Это так странно, словно я пытаюсь тебя скопировать. Будто ненормальной тяги недостаточно, осталось влезть тебе под кожу. В мысли. К чёрту, там явно не то, чему я буду рад. Пытаюсь заебать мозг арифметикой — считаю овец, прыгающих через забор. Я же гуманитарий, всегда помогает. Пытаюсь устать сильнее — берусь разбирать каракули старосты, благодушно скинувшей пропущенную лекцию по философии. Из дотошно записанного Настей каждого слова философички разбираю лишь, что некто Диоген жил в бочке и пропагандировал аскетизм. Интересно, смог бы он отказаться от земных благ, если бы в то время был Wi-Fi и свободный доступ к порно? Пытаюсь устроиться поудобнее — верчусь на твоей полуторке, но так или иначе нарываюсь на твоё горячее, ещё пахнущее водкой и колой дыхание. Оно колышет волосы на затылке, если лечь к тебе, откатившемуся к стене, спиной. Нервно ложится на кожу рядом с губами — если лицом. Замираю на миг, или на целую вечность, кто знает. Замираю, впитывая мгновение. Лунный свет из маленькой щели между шторами бесстыдно крадётся по твоему лицу. Он появляется откуда-то из-за скулы, по диагонали линея твои правильные черты. Успеваю навсегда, кажется, запомнить малюсенькую трещинку на губе — сказалось купание в ледяной воде после палящего солнца. Завернутую ресничку, которую так и тянет поправить. Дёрнувшийся, точно почувствовав касание полосы света, нос. Всё нормально, Жень, ты же визуалист. Ты всегда запоминал детали, всегда умел видеть красивое даже там, где скривил бы нос другой. Что уж говорить о Тёме. Тёма бесспорно что-то красивое. Скорее даже прекрасное. Бросаю попытки, когда Луна нехотя покидает твоё лицо. Достаю телефон и листаю твои фотки в телефоне, пока тот не отключается совсем, устав мигать тающими на глазах процентами. Отключается, не забыв на прощание капризно провибрировать, едва не выпав у меня из рук прямо на лицо. Мать на смене в больнице, так что скорее всего, ещё не в курсе, что я не ночевал дома. Вообще, она перестала меня пасти денно и ночно, как только стукнуло восемнадцать. Будто выполнила свой долг перед отечеством и собственной совестью — не дала «ребёнку» спиться или попасть в колонию, проконтролировала, что от него никто не залетел, в школе выучила, а дальше будь что будет с этим «взрослым» сознательным гражданином. В конце концов, у неё есть ещё один иждивенец, в которого надо вкладывать силы, эмоции и деньги. Пасти перестала, но не гнушается каждый раз, когда возвращаюсь домой после «комендантского часа», напоминать, что пока я живу в её доме, должен следовать установленным правилам. В ответ не гнушаюсь проигнорировать замечание, про себя подумав, что ГУЛАГи давно ликвидировали. Мать на смене, но если вернусь домой позднее, чем она, обязательно будет звонить и спрашивать о наличии совести или чего-нибудь на неё похожего. Поэтому телефон лучше всё-таки кинуть на зарядку. В коридоре встречаю Николая Ивановича, матерящегося себе под нос и наматывающего в полутьме леску на катушку. — Всегда знал, что рыбаки совсем отбитые, — шучу, зная, что твой дед не обидится. — Я-то старый и отбитый, а тебе чего не спится в выходной день? — бодренько спрашивает Николай Иванович. — Со мной на рыбалку поедешь, раз не спишь? Сразу раскусывает, что я не отлить встал. Значит, у меня на ебале написано: «Покой нам только снился». На старых часах, с когда-то открученной Тёмой кукушкой — потому что, сука, заебала кукукать, — тридцать пять минут четвёртого. — Надолго собираетесь? — отсутствие сна, видимо, тлетворно сказывается на моём мозге, ибо какая рыбалка в тридцать пять минут четвёртого ночи, Женя?! — Да не, — отмахивается твой дед, заканчивая со снастями, — после рассвета пару часов, а дальше один хер — не клюёт. Пока доедем, как раз светать начнёт. Киваю, удивляя Николая Ивановича тем, что подписываюсь на такое. Уверен, он мне ещё припомнит подозрительное радушие и любовь к природе. — Кофе угостите? — Спрашиваешь, — усмехается он, кивая на огромный советский термос с болтающейся на крышке металлической кружкой. Пока едем, Николай Иванович спрашивает, почему не фоткаю рассвет, а когда отвечаю, что мобильник кинул на зарядку, усмехается и всю оставшуюся дорогу вздыхает, какие красивые были бы фотографии, особенно вот здесь, у редкой, еле живой лесополосы, или вот тут, у заброшенного пивзавода. Он всё шутит, я закатываю глаза, улыбаясь. На душе теплеет. Фотки были бы действительно красивыми. С другой стороны, наебнётся вот телефон с флешкой, и где будут все эти закаты-рассветы? Нужно оставить что-нибудь на личную память.***
Домой возвращаюсь к десяти. После рыбалки Николай Иванович убеждает, что жареные пескари на завтрак — это вам не смузи-хуюзи, это органическое, от матери-природы. И ладно, что пойманы на речке, в которую отходы сливают. Ты выползаешь из кровати, почуяв запах вонючего — натурального — подсолнечного масла. Твои комментарии про то, что можно было пожарить на нормальном, никого не волнуют. Николай Иванович подливает на старую чугунную сковороду прямо из пятилитровой канистры. Из вежливости съедаю пару рыб, молясь, чтобы от такого необычного завтрака желудок не прихватил. — А ты чего не ешь, прынц? — обращается к тебе дед, заметив, что ищешь в холодильнике чего-нибудь, что можно положить на два, появившиеся из разрезанной жопки, куска батона. — Меня от масла этого тошнит, — кривишь нос, демонстративно отодвигая подальше чашку, полную пескарей. — Какая важная птица, — фыркает твой дед, забирая чашку и уходя с ней и холодной банкой пива к телевизору. — Женёк, а ты чего про гастрит свой не напомнил? Я же этот, как его, склерозник. — Скорее маразматик, — отшучиваешься, ловя ехидный взгляд деда, заметившего твои засосы, торчащие из-под растянутой борцовки, и краснеешь, утыкаясь в состав печени трески, выбранной для бутербродов. — Печень трески, соль, специи. Ну и что за специи? А если у меня аллергия на что-нибудь? На специи у тебя нет аллергии. По крайней мере из выявленных. Зато есть на красные пищевые красители. Никогда не забуду, как тебя увозили на скорой после вишнёвого «Юпи», который мы откопали в древнем киоске на окраине города. Я тогда подумал, что в этих пакетиках какая-то сибирская язва, но сам-то был здоров, если не считать легкого пищевого расстройства, не зря всё же эту дрянь снимали с продажи в своё время. — Какие планы на сегодня? Может, мяч погоняем? — спрашиваешь, открывая жестянку прямо так, ножом. — У тебя русский завтра, какой, нахуй, мяч? — отбираю у кружку с чаем и довольно улыбаюсь, сделав большой глоток. Во рту всё ещё противная горечь от кофе, по крепости похожего скорее на нефть. — Или ты хапнул где-то дозу невъебенной самоуверенности? Пожимаешь плечами, откусывая бутерброд. Тянешься забрать у меня кружку и — тупо, как в книжках для девочек-подростков — случайно задеваешь мою руку. — Просто решил, что лучше я уже не смогу подготовиться. Не в том смысле, что так заебись всё выучил, а в том, что, если если ещё что-нибудь попытаюсь впихнуть в голову, на экзамене перемкнёт. Типа, «жы-шы» пиши с буквой «ы». Киваю, соглашаясь с твоим-своим мнением. Всю жизнь пытаюсь внушить тебе, что последний день перед важным чем-то, лучше мозги не насиловать, иначе будут неприятные последствия. Сам-то я первую сессию сдавал, готовясь в автобусе прямо по пути в универ. Но это же я, безответственный ебалай. В моём случае, мозг не подвергается насилию ни в день перед экзаменом, ни в день перед этим днём, и ни в какой другой день. Родители до сих пор припоминают мне четыре пересдачи. В этом семестре должно быть чуть проще. Я кое-что слушал на парах, тогда как в первом в основном играл в телефон, если это были не практические занятия по профильным предметам. — Надо дома появиться, а то мать совсем в немилость уйдёт, — хмыкаю, снимая телефон, наконец, с зарядки. — Ебать, девятнадцать пропущенных. — Ровно за каждый год жизни? — хохмишь, но вижу, начинаешь нервничать, как и я. — Твой дед сказал, если бы я был рыбой, меня бы даже ты поймал, — вспоминаю, поправляя новый септум. Николай Иванович не упускает случая подстегнуть тебя и твои таланты рыбака. — Ну эта шутка смешнее, чем те, которые были раньше. — Про быков? Убираешь кружку в раковину и киваешь в сторону балкона. — Хоть бы, лять, деда постеснялся, — качаю головой, отыгрывая осуждение. — А то он типа не замечает, что у него сиги пропадают из пачки, — закатываешь глаза. Пробираемся к балкону мимо задремавшего Николая Ивановича. Ты заботливо забираешь у него из рук запотевшую банку пива и переставляешь с дивана на журнальный столик чашку с рыбой. Перед тем, как закрыть дверь, всё же задёргиваешь плотно шторы и закрываешь окно, стоявшее на проветривании. Дед твой хоть и курит тридцать лет, а запаха табака в квартире не любит. — Решил уже, на какие факультеты будешь подавать документы? — спрашиваю, чтобы занять «эфирное время», потому что наедине с тобой мне, кажется, впервые становится неловко. — Информационная безопасность, информатика и вычислительная техника, информационные системы и технологии, — рапортуешь вызубренные названия. — Фу, звучит ужасно занудно, — забираешь пачку, которую я кручу в руках, будто не зная, с какого конца браться, и как она отрывается. —Графический дизайн, конечно, интереснее, — фыркаешь, а вместе с тобой фыркает доживающая свой век зажигалка. — Ну а чё, будешь клепать сайты для местных акул частного бизнеса, а я буду их оформлять, глядишь и свою контору откроем. — Ага, не нужно будет париться с собственным сайтом, — смахиваешь помятую после сна чёлку. А если серьёзно, знаю, что ты мог бы рассчитывать на что-то более интересное. Мог бы без проблем поступить в какой-нибудь политех в городе покрупнее нашего, даже, наверное, осилил бы второсортные ВУЗы Белокаменной. Но ты не хочешь уезжать из города. Не хочешь оставлять деда, как когда-то оставила его дочь, о которой ты редко говоришь, будто её не существует. Ты ведь и не знал его до того, как она уехала, но уверен, что он был другим человеком. Более открытым, лишенным грустного взгляда, которым он смотрит на всё, разве что не на тебя. А ещё отчаянно хочется верить, что и меня тебе бросать не хочется. А я ведь в старших классах только конкретно на учёбу забил, решив, что не хочу покорять большой мир. Зачем он мне, если ты, на котором мой собственный маленький мир сошёлся клином, останешься здесь, как минимум, пока не закончишь школу. Я уже тогда понимал, что влип в тебя конкретно. Мог бы пресечь в себе это, наверное, если бы уехал куда-нибудь подальше. На Дальний Восток. Да хотя бы за Урал. Чтобы один раз несколько дней на поезде — и всё. Нет пути обратно. Но понимание, что прежним мне это стать не поможет, отметало мысли о трусливом побеге. Нет, блядь. Так просто ты от меня не отделаешься, Щербаков. Ты затягиваешься глубоко и смотришь на меня в упор, и я не сразу понимаю причину этого взгляда. Только когда вижу, как ты тушишь сигарету в забитой пепельнице. Ты, не я. Потому что ты выкурил её один. Выкурил её, сжимая собственными пальцами. — Всё норм? — спрашиваешь, и я понимаю, простым кивком не отделаться. — Не выспался, — отвечаю честно. Почти. Если бы я сам знал, в чём главная причина моей заторможенности. В том что не спал совсем? Или в том, что ты вроде как в курсе обо мне? — Нехуй по рыбалкам разъезжать, — кидаешь бескомпромиссно, решив, походу, оставить этот разговор на потом. Провожаешь меня до двери, стребовав обещание рассказать о причине девятнадцати пропущенных от матери. Бля, да я сам не хочу знать, тебе это зачем? *** — Привет, — отвечаю на «Здорова, заебал». Манера общения Макса выдаёт в нём типичного дворового пацана, такое из человека не вытрахаешь никакими этими вашими членами. — Не припомню за тобой любви к оральному взаимодействию, — смеётся Макс собственной шутке. — Чё звонишь? Потерялся? — Вроде того, — отвечаю вяло. Позитивный настрой Макса убивает во мне всю вспыхнувшую часом ранее агрессию. — Найтись поможешь? — Ну-у, — тянет парень неуверенно, — я типа кое с кем встречаюсь. Наверное. Сам пока не понял. — Блядь, всё у тебя к одному сводится, великий оратор. Макс на том конце смеётся, шурша какими-то пакетами. — А чё, ты не потрахаться позвонил? — Дело есть. Точнее просьба. — Ебать, деловой какой, — растягивает он в своей привычной манере. — Я тут вообще-то диплом пишу, но так и быть снизойду до твоей мольбы. — Не пизди, диплом он пишет, давно теперь купленный лежит на облаке, ждёт пока ты его распечатаешь и отнесёшь прошить, — ухмыляюсь, проходя мимо автобусной остановки. Далеко, но решаю пройтись, надеясь с потом потерять весь яд, который остался не выброшенным после разговора с матерью. — Ты в общаге? — На квартиру пока не накопил, да и вообще, сосед досрочно сдал сессию и свалил в отряд проводников, я бы и сам с удовольствием, говорят, вода уже на юге тёплая. Я ебал этот диплом, лишает последнего шанса сгонять на море ещё и денег заработать. Короче, я в общаге, и я один. На случай, если ты всё-таки звонишь потрахаться. А, бля, я же уже сказал, что вроде как в отношениях. Пока иду, успеваю услышать море трескотни от Макса. Он как радио. Ему даже не нужно отвечать. За что ему огромное спасибо — отвлекает отлично. Он вообще парень интересный, с первого курса перешёл сразу на третий, умудрившись всех на кафедре заебать, но уговорить на индивидуальный план обучения. Как он при этом не вылетел, учитывая то, что в каждой бочке затычка, ума не приложу. Когда он, блядь, находил время, чтобы учить и сдавать? Макс встречает у входа. На нём розовая футболка со свинкой Пеппой, драные джинсовые шорты. На макушке пальма из пяти косичек. Жалею, что не прихватил фотик. Он выглядит настолько нелепо, что даже круто. Ебатый андергауд. Хоть прямо сейчас на обложку какого-нибудь скандально-известного модного издания. Через пятнадцать минут Макс уже катается по кровати, хрюкая от смеха, как и положено приличной Пеппе. И прямо сейчас я понимаю, насколько это действительно смешно. Такой абсурд. Я получил пизды за то, что моя сестра влезла в мой ноутбук, при том, что у неё есть свой комп. — Ёпт, будто она раньше порнуху не видела, — отсмеявшись, говорит Макс. — Мать считает, что нет. Ну по крайней мере не такую, где один мужик другому хер в жопу пихает. — Она же шестой класс уже закончила. Сколько ей? Тринадцать? — Будет в сентябре. — Я в тринадцать уже с пацаном из девятого класса за горожами сосался, — делится Макс. — Ну, спасибо, блядь. Хочется верить, что моя сестра не такая шалава, как ты, — говорю, уворачиваясь от летящей в меня мягкой игрушки в виде члена. Серьёзно? Макс ставит чайник, которые, на минуточку, в общаге строго запрещены, и спрашивает: — И чё, она тебя прям выгнала? Нехотя проигрываю в голове наш, так называемый диалог, который скорее монолог с моими ремарками, призывающими к адекватности. — Сказала, что не намерена терпеть в своём доме такое. — И ты, конечно же, пизданул что-нибудь неебически честное, — предугадывает Макс. — Что это такое — моя жизнь, и что меня не ебёт её мнение на этот счёт. Парень присвистнул и спросил, что было потом. А что потом? Потом я просто ушёл, пока она, шокированная моим матом в свой адрес, хлопала глазами. — Короче, ближе к делу. Кому должен отсосать простой местный парень, чтобы получить место в тараканьем царстве? Макс огорчил, напомнив, что комендант вообще-то женщина и сосать ей нечего. Зато рассказал, что можно вступить в оперотряд, которому обеспечено место в общаге благодаря выполняемой работе. Всего-то нужно иногда потаскать кровати, подежурить пару раз в месяц, в сентябре помочь заселиться первакам. Ну и всё в таком духе. Бесплатная рабочая сила за койко-место. — Вообще, оперотряд обычно летом набирают, но, думаю, могу коменду уговорить тебя сейчас взять. Скоро выпускники съезжают, надо будет несколько комнат в человеческий вид приводить. А многие из оперотряда — как раз те самые съезжающие выпускники.***
— А отец что? — твой вопрос сопровождает противный скрип качели. Так и знал, что неуёмный аппетит до добра не доведёт. — А что отец? — пожимаю плечами, пытаясь найти в плотно набитом рюкзаке сменную линзу от фотоаппарата. — Как обычно. Мастерски отыгрывает роль мебели. Я уже смирился, что ему давно класть на всё, что происходит в доме. Типа поучаствовал в зачатии, а дальше есть мать. Хмыкаешь, и я ловлю твою мысль. Мы привыкли говорить так. Правду о моих родителях. Потому что я знаю, ты не осудишь. Знаю, не обидишься, что я не ценю, что имею. У тебя никаких родителей нет. Ну, мать где-то точно есть, даже жива и вполне здорова. Я видел её фотографии в инсте. Да, я смог её найти зная только имя и фамилию. И нет, тебе я об этом не сказал. Просто как маньяк пасу её страницу со своей. Пришлось даже закрыть аккаунт, чтобы через меня она не зашла к тебе. И даже не знаю, какого варианта событий, разыгранных в своей голове я боюсь сильнее. Того, где она пишет тебе, вы начинаете общаться и ты уезжаешь к ней навсегда? Или того, где она пишет тебе, ты её посылаешь, а потом посылаешь и меня за то, что лезу туда, куда не просят? В любом из них я лишаюсь тебя. Никто не делает тебе мозги, а единственный близкий родственник любит всем сердцем. Иногда я ругаю себя за мысли о том, что завидую. Потому что завидовать нечему. Родители, какими сложными или отстранёнными не были бы наши с ними отношения, дали мне многое. Во всех смыслах. Временами, думая о том, что меня в детстве «не долюбили», вспоминаю, как мама ночами не отходила от моей постели в больнице, когда слёг впервые с гастритом. Или, как отец выходил работать по выходным, потому что я на четырнадцатилетие попросил нифига не дешевый фотоаппарат. Выходит, предки меня всё же любят. Даже если не умеют об этом говорить. Наверное поэтому не умею и я. Не научили, хах. — Эй, Жек, ты чего? Сонька не положила что-то? Да нет, Сонька положила всё, что я написал. И вещи все нашла, и технику собрала аккуратно. И даже не сказала ничего, когда не стал в квартиру заходить, попросив всё до подъезда вытащить, предварительно проверив, что родители спят. — Пойдём, а то уже первый час, — убираю линзу обратно в рюкзак, не понимая, как сестра умудрилась всё это туда впихнуть, потому что у меня на коленках сейчас осталась джинсовка и три пары носков. — Не хочу спать, кажется, начинает накатывать ебучая паника. Надо было всё-таки повторить исключения из правил. Или хотя бы сделать шпоры. — Бля, Тёмыч, — поднимаюсь, обхватывая всё добро руками. Ты успел постелить мне на полу, накидав туда целую кучу одеял и даже ту самую пуховую перину, которую мы прошлым летом полчаса пытались запихнуть на антресоли. Клянусь, второй мировой войны за ограниченное пространство я не переживу. Парит. Асфальт, не успевший остыть после жаркого дня, до сих медленно отдаёт тепло. Но мне плевать. Я не спал чёрт знает сколько, пережил ссору с матерью, прошёл одиннадцать километров и вытерпел несколько часов гаданий Макса о содержании его непрочитанного диплома. Ничто не помешает мне уснуть. Абсолютно ничто. Разве что… — Жень? — слышу твой шёпот уже практически сквозь сон. Не реагирую. — Ты спишь? — Спишь, — ухмыляюсь лениво. — И ты спишь, Артём Николаевич. Потому что тебе вставать через четыре часа и пиздовать сдавать ЕГЭ. — Скольно «н» в слове «ветреный»? С губ слетает протяжный стон. Как же ты любишь загоняться… — Ты чё? — спрашиваешь, когда грубо пихаю тебя в плечо, оттесняя к стене. Так же, как ты спал вчера. — Да вот думаю удушить тебя нахуй, чтобы не мучился, — опускаюсь на кровать рядом. Не как вчера. Вчера ты спал в футболке и шортах. Сегодня, спасибо жаре, в одних шортах. Спасибо, от души, бля. И о чём мне придётся думать теперь, чтобы не встал? — Развернулся, — командую, подталкивая тебя ещё дальше к стенке. — Вот стану миллионером, подарю тебе нормальную кровать. Злоебучая полуторка. Ты сопишь напряженно, пока пытаешься перевернуться лицом к стене. Обнимаю со спины, просунув одну руку под подушку, а другую укладывая тебе на талию. — Спи. Через пару минут твоё дыхание становится ровным. Моё же предвещает раннюю смерть от инфаркта. Засыпаю снова под утро.***
Пока поднимаюсь на свой этаж, от тебя приходит СМС: «Вышел. Вроде норм. Не уверен в паре вопросов из теста, ну и хуй с ними. Всё равно уже забыл, что там было». Отвечаю: «Заебись, отдыхай. Я заселился, иду в комнату. Надеюсь, знакомство с тараканами пройдёт удачно». Тут же прилетает: «Вы подружитесь». Улыбаюсь телефону, как идиот. Знакомые с виду девчонки косятся на меня из открытой настежь двери и, заметив, что я их увидел, хихикают и здороваются. Вставляя ключ, готовлюсь к худшему. Мда, это конечно не мечта дизайнера, но чистота и спартанская обстановка в виде идеально застеленной кровати и стоящей рядом незахламленной тумбочки соседа подталкивает к мысли, что тараканам тут не были бы рады. Стерильная, что значит, покушать им тут нечего. Кидаю на пустую, не застеленную кровать матрас и осматриваюсь. Старый, видавший виды холодильник, письменный, он же, видимо, и обеденный, стол, два стула. Моя тумбочка оказывается по-честному незанятой, как и половина встроенного в стену шкафа. Да и та, что занята, выглядит скромно: аккуратно сложенные тёмные вещи, несколько коробок. На нижней полке футбольный мяч и новые бутсы. — Ты кто? — прилетает грубоватое в спину. — Привет, — разворачиваюсь, — новый сосед. В дверях хмурым взглядом на меня смотрит лицо-кирпич. Которое вратарь команды, с которой ты играл последний матч. Лицо-кирпич, которое Игорь, учащийся в одном со мной универе. Тёма, видит Бог, я старался держаться от них подальше.