unusual

Этот ребенок просит ее сбежать. Обнимает короткими руками, прижимается к ней, просит сбежать, говорит, что это опасно для нее. Готов только об этом и твердить, даже если она не слышит. Угрозы ребенок не представляет. Вызывает только легкое беспокойство. От нее пахнет гниющей плотью, кровь и сырой землей. Так пахнет на кладбищах, так пахнет под землей. Запах пропитывает одежду, впитывается в кожу, полностью забивает ноздри. Сан Мандук привык к нему за последние годы, может даже смог полюбить. Во всяком случае без него он не может представить себе окружение. Он бы не поверил сам себе, если бы попытался пересказать. А может быть и вполне поверил, стоило бы только сказать про неё. Запах усиливается, когда верующие касаются ее руки. Кожа там немного грубее, чем на другой, а пальцы кажутся плотнее, чем плоть обычного человека. Или это он сам себе внушает, когда касается ее. Мира не любит, когда он это делает. Может и не говорит вслух, но заметно, как под кожей напрягаются мышцы, как на лице мелькает недовольство. Она чувствительная. Она собирается защищать, но она все еще такая чувствительная. Приходится подбирать слова тщательнее. Приходится не говорить о важно, потому что она не всегда готова слышать это. И не всегда была готова прислушаться. Может совсем немного больно, когда клинок пронзает плечо насквозь. Немного неприятно, потому что это видят все вокруг. Но верующих не волнует никто, кроме нее, а простых людей – ничего, кроме выживания. Во рту сухо, пальцы подрагивают, но все равно тянут уголки губ в улыбке, выдыхает медленно, повторяет в очередной раз, как повторяет каждый день, когда оказывается рядом с ней, тихо совсем, чтобы слышала только она: «Моя святая». Она правда святая. Более чем. Способная стать целой с Всемогущим Богом. Защитить. Защитить, как Мира повторяет, все время повторяет, даже если всего лишь кричит по ночам. Скучает по тому, кого не могла спасти. Скучает, но не может вспомнить, столкнувшись лицом к лицу. Так и должно оставаться. Святые не должны привязываться к кому-то. К святым тоже не нужно привязываться. Мандук не собирается нарушать установленные собой же правила. Он чисто пытается не нарушать. — Конечно сможете, — шепчет то, что она хочет услышать, когда они остаются только вдвоем. За спиной слышится топот детских ног. Мальчишка следит за ним так пристально, как может следить единственным глазом. Следит, пока не пытается уговорить их Святую на побег. Запах гнили усиливается, как бы ее не исцеляли. Верующие сами гниют заживо, чтобы их поддерживать нужно сил немерено. Она все равно старается поддерживать. Она много старается для них. И для него тоже. Дыхание перехватывает, когда она поднимает глаза. Оставленный порез – не так уж и похож на рану – все еще кровоточит, ткань напитывается кровью, прилипает к коже, остывает постепенно. У них вечно холодно и влажно, ночами бывает невозможно спать. Тело решает, что если закрыть глаза на несколько секунд, то тут же замерзнешь насмерть. Мира выдыхает, отводит взгляд в сторону. Её успокаивают не слова, а звук голоса. Главное не торопиться, главное не повышать голос, когда они остаются вдвоем. Он понял это уже очень давно, оставалось только использовать. Может это ее личная причуда. У святых должны быть свои причуды. — Вы сможете защитить всех, — повторяет он еще раз то, что она всегда хочет слышать, в чем хочет быть уверена больше всего на свете. Повторит еще столько раз, сколько понадобится.