unusual

— Я отсюда слышу твою дыхалку, — Эр повторяет это почти каждый день. Эр на самом деле ведь плевать хотел, но упустить возможность уколоть он никак не может. Кью точно знает это. Потому что если бы ему было хоть немного меньше плевать, то неприятный удушливый кашель отступил бы. Он так предполагает. Однако Эр упорно игнорирует все, изгибает бровь, смотря на сигареты, не смотрит в спину, когда Кью тактично сваливает в туалет. Горло сводит с каждым днем все сильнее. Царапает, рвет так, что все вкусы во рту смешиваются. Остается только вкус крови. Грудь до ужаса болит. Хочется разорвать кожу, мышцы, хочется сломать себе ребра и открыть легкие, может хоть так он получит немного больше воздуха. Может это и не сработает. Потому что легкие обвивают тонкие зеленые стебельки обвивают его изнутри. С каждым днем все сильнее врезаются в легкие, рушат плоть, прорастают внутри. И он жив все еще каким-то чудом. Повышенная регенерация играет свою роль, не дает ему совсем покоя, восстанавливает особенно сильно поврежденные участки. Ему хочется залезть в петлю, а может переборщить с обезболивающим. Особенно когда он ловит на себе сочувствующие взгляды остальных. Эр будто бы единственный, кто ничего не замечает. Не хочет замечать скорее. Кью опирается на шаткую раковину, склоняет голову, откашливает желтые лепестки. Мягкие, похожи на шелк. Приятные. Почему так приятно держать их в руках. Не смотря на собственную кровь. Губы он вытирает рукавом, даже не осознавая, что на белой ткань остаются следы. О говорит, что ему надо домой, что полезно отлежаться, будто бы это может чудным образом пройти. Кью раздражается только сильнее, раздраженно ведет плечом, сбрасывая чужую ладонь. Может он и прав. Все равно рядом с Эр горло только сильнее сжимает. Он останавливается, стоит услышать только чужие шаги, прижимается спиной к стене, чтоб не рухнуть на пол тут же. Эр не обращает ровно никакого внимания. Даже взглядом не удостаивает. Подозрительно, как легко этот ублюдок дистанцируется. Кью зажимает рот ладонью, когда в поле зрения маячит только чужая спина. Едва ли удается удержаться на ногах, а не рухнуть на колени. Он рассматривает цветок на собственной ладони. Маленький, желтенький. Во рту вкус крови смешивается со вкусом слабо напоминающим вкус лекарств. Цветок он сжимает в ладони, ужасно хочется тут же выбросить, но он почему-то не делает. Не разжимает кулак до тех пор, как не оказывается дома. Такси оказывается крайне быстрым, лифт даже едет не так, как обычно. А может просто сознание начинает совсем плыть и часы мешаются с минутами. Он рассматривает изломанный, испачканный в крови цветок, который, по словам в интернете, можно идентифицировать, как зверобой. Руки у Кью трясутся так, как не тряслись никогда в жизни. И это остается с ним теперь на постоянной основе. Сраные цветы, сраные цветы, которые люди используют, как лекарства. Сраные цветы, которые смешиваются с кровью. У него руки трясутся так, что ручку то держать сложно, что говорить про драки. И голова. Голова которая вечно плывет, сознание рвется, путается. Реальность вокруг постоянно крошится на мелкие кусочки, а потом собирается заново совсем в другом месте. О придерживает его за плечи, помогает осторожно осесть на землю и говорит, что вообще-то ему повезло. Говорить, что это везением назвать сложно, Кью не говорит. Глотает послушно подошедший к горлу цветок, мотает головой. Хочется найти Эр и сказать ему вообще все, что он думает. И желательно, чтоб этот гаденыш сделал хоть что-то. Кью упирается лбом в колени и грустно стонет, потому что у него нет никакого права такое думать или говорить. Так и не произносит не слова. Эр честно ждет несколько мгновений, но ничего не тянет, отходит. Кью думает, что улавливает от него что-то похожее на сожаление. Становится совсем тошно. Он оказывается отвратительно везучим. Он избегает смерти столько раз, сколько просто невозможно. Никакие ублюдки не могут добраться. Будто бы он уже решил, что умрет только от проклятых цветов. Только из-за проклятого Эр. Кью честно умудряется смириться, принять судьбу с теплой улыбкой, стоит только вернуться всему вернуться в норму. Но нормы, как таковой, больше не существует. Пак Муджин говорит, что Эр предатель, что все произошедшее из-за него, что он все это чертово время работал на Нокс. И мир под ногами рушится в одно мгновение. Кью чувствует, что не может совсем дышать. Опирается ладонями на колени, открывает рот так широко, как может, пытаясь глотнуть воздух. Злость опаляет изнутри, теперь еще и сжаться в комок хочется, заскулить, забыться. Но неожиданно воздуха в легких становится как-то слишком много. Кью прокашливается, морщится от боли в расцарапанном горле, но может подняться так, что его даже не шатает так сильно, как обычно. Странные ощущения. Сердце только неприятно ноет, но болезнь отступает. Постепенно, стоит только поменьше вспоминать про Эр. Стоит только пытаться его возненавидеть. Да как он только посмел… «Не пытайся его спасти» - будто бы у него это входило в планы. Кью согласно кивает. Кью обещает себе, что больше никогда не сдастся так, как перед натиском проклятых цветов. И он не сдается до последнего. Он делает все, что только может сделать, а Эр делает все, чтобы его можно было ненавидеть. Эр всегда делает это будто бы специально. Столько раз повторяет, как ненавидит людей. Эр почти развязывает чертову войну, твердит все о своем, стремится сделать так больно, как может это сделать, а Кью все равно думает о том, что это направленно только на него одного, чтобы в груди дальше ненависть полыхала. Но почему-то он все равно чувствует себя настолько уставшим, что не может разозлиться в полной мере. Не может разозлиться, как сделал это тогда, как злился все это время. Он смотрит на отчаянье, запечатленное на знакомом лице и больше не может с собой ничего поделать. Тело само автоматически двигается за секунду до возможного конца. Джин Мори смотрит с долей понимания. От него веет холодом и смертью. Кью сглатывает, чувствуя знакомый кроваво-лекарственный привкус во рту. Ему хочется рассмеяться. Но больше хочется посмотреть опять на Эр. Даже если совсем недолго. Руки снова предают его. Эр тоже предает, потому что его нельзя оставить на секунду без внимания, потому что с ним всегда что-то происходит, потому что он опять собирается уйти. Насовсем в этот раз. А у Кью все еще язык не повернулся сказать ему всю правду. И, кажется, уже никогда не сможет. В легких копошатся тонкие стебли, обвивают их все туже. Кью пытается сам улыбнуться собственной комедии, потому что он был уверен, что если кто-то из них умрет, то это закончится. Он то думал, что мертвецов уже не любят. Цветы в его грудной клетке так не считали. Они были уверены, что ему необходимо отправиться следом. Кью тихо кашлянул кровью в кулак и мысленно согласился с ними.