Здесь покинутая

      Небо над Сувой белое, как будто его кто-то украл.       Юджи смотрит в него, и в его распахнутые глаза сыпет мелкая водяная пыль.       Они избегают нахоженных троп и чужого приюта: жуть лесная смыкается над головой, мир вокруг — дорога сквозь чащу, непроглядное марево. Обнаженная земля отливает медью; идут, идут — по шиповнику, по камням, сухие ветки за ребра трогают, и что-то страшное за спиной: не обернись.       Урауме-сан говорит ничего не бояться, и Юджи не боится.       Даже когда она прижимает его к земле, а мимо проносится кавалькада всадников в красном и белом под знаменем трех листов клена.       Даже когда из ручьев и камней нарождаются змеи и смотрят на них золотыми глазами.       Урауме-сан ловит их и давит в пальцах маленькие головки. Золотые глаза падают в жирную грязь и там прорастают чертополохом и клевером.       Юджи играет в ручье. От ледяной воды пальцы на ногах краснеют, потом белеют и перестают слушаться — он выбегает обсохнуть на бережок. Ветер постукивает по его обнаженной спине до щекотливых мурашек: Урауме-сан остервенело полощет в ручье его новенькое красивое кимоно –подарок от господина в зеленом и золотом. Она любит, когда Юджи ходит в чистом так же, как не любит царапины на его детской полупрозрачной коже.       Безымянный ручей суетливо швыряет желтые кленовые листья — так вздорная женщина выметает из дома мусор под ноги нежеланному гостю. Один листок красный, удивительно красивый — он видится Юджи лодочкой рыбака. То клюнет носом, то вынырнет, то закрутится в буруне, а то запрыгает по порожкам — Юджи бежит за ним вдоль ручья, боясь потерять из виду. Перезимовавший осот хлещет по ногам выцветшими космами, но Юджи легко и смешно: скользит-скользит красная кленовая лодочка по гладкому ручейному бугру, мимо отороченных пеной серых камней, мимо желтых излучин песчаного бережка — и он мысленно как будто бы в ней.       Ручей вдруг раскалывается на два рукава, и листок ускользает. Юджи прыгает в воду, поднимая брызги, от прошившего ноги холода немного больно и отчего-то еще больше смешно. Прыг! Ручей недовольно морщится, вихрится у ног, кидается мелким мусором; Юджи плещет в нем ладошками, и они, как ступни, тут же немеют.       Что-то черное и длинное проскальзывает совсем рядом: Юджи испуганно отдергивает руки от воды.  — Ты что здесь делаешь?       Он оборачивается на голос.       На берегу, уперев в бока сжатые кулаки, стоит мальчишка: вдвое старше и выше, с недовольным, чуть надменным лицом господинчика. Красное охотничье каригину запылено и смято: три кленовых листа, вышитых на его груди, Юджи уже видел — от них его прятала Урауме-сан. В правой руке мальчишка сжимает лук, детский, выточенный специально под маленькую ладонь.       Юджи опасливо отступает — три шага до другого берега. Урауме-сан не любит, когда с ним говорят незнакомцы, и он быстро привыкает прятаться за ее спину от любопытных глаз и праздных расспросов. Сейчас ее нет рядом, и Юджи впервые растерян.       Незнакомый мальчишка, не получив ни отпора, ни ответа, немного смягчается. Он не хочет пугать ребенка: может, это крестьянский малыш заблудился в лесу.  — Ты что, не знаешь, что здесь — место священной охоты клана Сува? Тебе сюда нельзя.       Юджи поднимает на мальчика любопытный взгляд. Он давно не общался с другими детьми, а незнакомец вдруг резко перестает казаться угрожающим.  — Прости, — отвечает Юджи, и вдруг на секунду задумавшись, зачем-то показывает рукой вверх по ручью. — Я оттуда пришел.       Маленький господинчик совсем успокаивается.  — Почему ты раздет? Твоя мама знает, что ты здесь?       Юджи качает головой: его мама, пропавшая страшной зимой, совершенно точно не знает, где он сейчас.  — Там Урауме-сан стирает, — беспечно поясняет он, снова показав в сторону, откуда пришел. — А я с лодочкой играл и убежал.       Мальчишка хмурится.  — Стирает? Здесь нельзя стирать! Ее накажут, если увидят.  — Не надо, не надо наказывать! — Юджи напуган: у него нет причин не верить грозному мальчику в красном каригину. — Она не нарочно, это я испачкался!  — Если мы с тобой найдем ее раньше, чем джинчокан, то не накажут, — мальчишка протягивает Юджи руку. — Пойдем, я тебя отведу.       Его по-детски круглое, щекастое лицо теряет последние следы напускной надменности и становится таким, каким должно быть лицо восьмилетнего мальчика: беззаботно-игривым и, может, совсем немного покровительственным к чужому малышу. Юджи улыбается и идет к нему через ледяной прозрачный ручей.  — Как тебя зовут?  — Юджи. А тебя?  — Ариказу.       Юджи нравится это имя. Мальчишка берет его за руку — пальцы у него непривычно теплые и немного влажные.  — Ты здесь живешь? — спрашивает Юджи.  — Пока нет, — Ариказу немного смущенно запускает пятерню в волосы: они по-воински уложены на две стороны. — Но совсем скоро буду! Сегодня моя последняя охота.       Юджи это ничего не говорит, но ему нравится беседовать. За один разговор Ариказу уже сказал больше, чем Урауме-сан за целую неделю.  — Почему последняя?  — Потом, — Ариказу наставительно поднимает палец, — мне будет некогда охотиться.       Он мнется и бросает на Юджи быстрый настороженный взгляд, как будто раздумывая, можно ли продолжать говорить. Юджи улыбается ему — так, как может только он, счастливый пятилетний ребенок, — и его улыбка отражается на лице Ариказу, как в зеркале.       Он поднимает глаза на небо — блеклую синеву, перехлестанную тучами — и мечтательно прижмуривается.  — Мне будет некогда, потому что я стану богом.       Богом?       Юджи смотрит на него снизу вверх, и лицо его сияет радостным изумлением.  — Как я?       Ариказу обиженно дуется.  — Это не игра, ясно тебе? Я — первый сын главы клана Сува, верховный жрец Сува-тайша и будущий бог этой земли! Тебе стоило бы относиться ко мне с большим почтением, — и добавляет, смягчившись. — Да ты маленький еще, не понимаешь, наверное.       Юджи не обижается: ему слишком радостно от того, что в мире есть еще юные будущие боги, похожие на него. Знает ли Урауме-сан, что он такой не один?       Разрешит ли поиграть с Ариказу, раз он не обычный человек?  — Ты ведь не отсюда, да? Не из Сувы, — Ариказу прихватывает Юджи за пояс, не давая сорваться в воду с крутого берега. — Я сразу понял: в Габару можно пройти только жрецам и членам моей семьи, а всех остальных постигнет проклятье — это каждый знает! — взглянув на Юджи, в должной мере напуганного, Ариказу покровительственно улыбается. — Но с тобой ничего не случится, обещаю. Так откуда ты?  — Из Шибасаки, — немного подумав, Юджи добавляет: — Это на берегу Сумиды.  — Я о таком месте не слышал, — признается Ариказу. — Наверное, далеко. Твои родители торговцы?  — Не-а. Отец и матушка ловили рыбу, а Урауме-сан…       Юджи вдруг крепко задумывается. Род занятий Урауме-сан — темное пятно на его карте познаний о мире.  — Она обо мне заботится.       Ариказу смешливо фыркает.  — Здорово, наверное, вот так странствовать. Мне нельзя покидать Суву, иначе другие боги на меня разгневаются.  — За что?       Он поводит плечом.  — В древности мы поссорились, и теперь я навсегда заперт здесь.  — Зачем ты с ними поссорился?  — Это был не я! Точнее, не этот я, — Ариказу напряженно хмурится. — Это сложно объяснить, но я пока не совсем бог, и не все понимаю. Но знаешь, что? — Он останавливается и хлопает в ладоши — с торжественностью истинного верховного жреца. — Куда бы ты не шел со своей Урауме-сан, через мою землю можете идти спокойно. Однажды ты вернешься и расскажешь мне, что видел, хорошо?       Юджи берет его мизинчиком за мизинец — с той же торжественной серьезностью.  — Обещаю.       Ариказу довольно треплет его по голове.       Юджи хочет спросить еще столько всего: знает ли его новый друг, каким богом он станет, будет ли жить в красивом храме с летящей крышей, — но стоит ему открыть рот, как чей-то чужой, холодный и шелестящий голос раздается сверху.  — Отойдите от него, юный господин.       Юджи поднимает голову. Над ним, обвившись жирным хвостом вокруг дерева, склоняется чудовище.       У чудовища измученное женское лицо, когда-то красивое, но обезображенное болезнью: тонкая кожа натянута на длинный череп, как на барабан, и острые скулы грозят прорезать ее однажды насквозь; от круглых, нечеловеческих глаз к вискам тянутся тонкие лапки вен. Тело его хрупкое, рахитичное, с круглым животом и пустыми мешочками грудей, безвольно болтающихся над прутьями ребер — от того кажется, что мясистый хвост как будто высосал все соки из тела, как пиявка-паразит, прицепившаяся к несчастной женщине.       Чудовище смотрит на Юджи в упор, и Юджи кажется, что он видит смерть — как когда-то в Эдо.  — Это ты, Окихаги, — Ариказу, ничуть не испуганный, беспечно отмахивается от твари рукой. — Мальчик заблудился в священном лесу, я провожу его к родителям. Скажи джинчокану, что я скоро вернусь.       Окихаги раскрывает пасть — ее лицо разламывается напополам, как свежая лепешка, — и слова тяжело выдавливаются из ее глотки, не касаясь ни губ, ни языка.  — Он не заблудился. Он пришел, чтобы убить нас, — тварь склоняется еще ниже, но Юджи не может пошевелиться — только смотреть в колдовские змеиные глаза. — Ты ведь пришел отобрать тело моего господина, маленький сосуд Двуликого?  — Пошла прочь.       Окихаги шарахается в сторону — ледяная игла, взвизгнув, пролетает мимо. Юджи бросает руку Ариказу, разворачивается и стремглав мчится прочь, назад — чтобы уткнуться в холодное монашеское кэса.  — Ты наглая, — змееподобная тварь стекает на землю, медленно разворачивая тяжелые кольца. — Думала, мы пропустим тебя, потому что господин ожидает новое тело?  — Если не пропустишь, он его не дождется.       Окихаги шипит. Юджи поднимает глаза на Урауме-сан: сквозь перламутровое безразличие ее лица щерится что-то чужое, страшное. Он оборачивается на Ариказу: тот растерянно переводит взгляд с одной на другую, силясь понять, откуда в них столько ненависти друг к другу.       Змееподобная тварь закрывает Ариказу собой — в том же защитном жесте, в котором Урауме-сан прячет Юджи.  — Что ты без покровительства Двуликого? — Окихаги отхаркивает эти слова, как ругательство.       Губы Урауме-сан лопаются в оскале.  — Хочешь узнать?       Юджи моргает — и теряется в черно-белом вихре вдруг расплескавшихся одежд. Он слышит рев и звон двенадцати колец ледяной хакхары, и все его естество испуганно замирает и только шепчет как мантру «хватит-хватит-хватит-хва…»  — Окихаги, назад! Я приказываю тебе!       Она валится на землю, вдруг охваченная параличом. Ариказу обнимает ее за плечи, уродливое ее нечеловеческое тело прижимает к себе и умоляюще вытягивает руку, прося остановиться страшную женщину в одежде монаха.  — Я пообещал Юджи, что вы спокойно пройдете по моей земле! Не заставляйте меня об этом жалеть!       Урауме-сан закидывает посох на плечо — ее лицо, только что кипящее алчной кровожадностью, как будто вмиг затянул привычный равнодушный ледок — так затягивает полынью рыбака особенно жестокой зимой.  — Ты не отступаешь от своего обещания, маленький господин Сувы?       В глазах Ариказу стоят слезы, но он торопливо кивает. Урауме-сан делает к нему шаг и наклоняется, почти вплотную приближаясь к мальчишескому заплаканному лицу.  — Может быть, скажешь об этом своему джинчокану?  — Скажет что?       Это охота — прекрасная, пестрая и шумная священная охота клана Сува. Пузатые толстоногие кони в красном и белом копытами крошат водяное зеркало; их всадники в камонах трех листков клена трубят в рога и плещут обручьем шелковых лент на тонких шеях охотничьих копий. Ловчие птицы на кожаных перчатках тревожно бьют крыльями, брешут собаки — на их черных губах густо пузырится красно-желтая пена. Охота растекается по противоположному берегу несчастного безымянного ручья, грозясь протоптать ему новое русло.       Ариказу приосанивается — это его клан, его родовая сила пришла на помощь, краем глаза он взыскующе смотрит на Юджи — гляди! И Юджи глядит: во все большие настежь отворенные глаза.       Урауме-сан зло цыкает зубом.       Во главе священной охоты — старик, крепко сбитый и моложавый, под ним играет и бесится мохнатый гнедок. Его глаза, уже заплывающие подслеповатой мутью, смотрят перед собой цепко и строго: под его взглядом Юджи робеет, но тот только равнодушно скользит по незнакомому ребенку и вдруг останавливается на черно-белом кэса. По овражистому от морщин лицу сложно что-то прочитать, но кажется глава охоты неприятно удивлен.  — Окихаги, тебе разве не было поручено беречь молодого господина? — он даже не смотрит на тварь, но та подобострастно съеживается.  — Джинчокан-сама, это…  — Ледяная гончая Хиды, — старик расплывается в улыбке — неприятной, пробирающей до самого нутра кривыми стариковскими пальцами. — Чем обязаны такой встрече?  — Джинчокан! — голос Ариказу дрожит. — Джинчокан, я обещал им, что они свободно пройдут!       Он боится, до дрожи боится старого жреца. Нареченный богом, Ариказу все еще ребенок — мальчишка с детским луком через плечо и тонким, несломанным голосом малыша. Что придало ему храбрости перебить властного старика? Быть может, пережитый страх и бурление несостоявшейся битвы?       Джинчокан кланяется ему — одной головой, не сгибая спины — и вслед за ним остальные охотники приветствуют молодого бога.  — Юный господин, мы не осмелимся перечить твоему слову, — жрец говорит велеречиво и ласково, но не сводит холодного взгляда с лица Урауме-сан.  — Тогда, — Ариказу смелеет, — пусть уходят сейчас! Подайте моего коня, мы возвращаемся в Камиша Хонмия!  — Неужели мой господин забыл законы приличия? — Джинчокан деланно сокрушенно качает головой. — На нашей земле — дорогие гости, у них есть слово бога Сувы. Они должны остаться, чтобы поучаствовать с нами в охоте.  — Охота разве не завершена? К закату мы должны вернуться в святилище Кэйкан.  — Мой господин, как хранитель священных ритуалов, я, разумеется, прекрасно помню ход церемонии, — его язык говорит патокой, но пальцы, нервно перебирающие богато украшенный повод, выдают раздражение. — И после снисхождения Даймедзина-сама мы приветствуем его еще одной божественной охотой.       Ариказу светится — счастливое дитя, маленький господин Сувы. Он так переживал, что эта охота будет его последней: разве не счастье, что бог тоже может посвятить немного личного времени удовольствию ловли дикого пятнистого оленя?  — Юджи, ты слышал? Ты можешь посмотреть, как я стану богом, а потом мы поохотимся вместе! — Голос Ариказу звенит и вибрирует от плохо скрываемого радостного возбуждения. — Ты умеешь охотиться? Я научу тебя стрелять из лука — я стреляю лучше всех в Сува-тайша!       Юджи хочет поддержать его восторг, хочет играть с новым другом и учиться у него всему на свете, но ему отчего-то страшно. Он идет через Ямато с востока на запад, по солнечным урезам и соломенным крышам, позвонкам сосновых гор и челюстям городов, и по его сторону только Урауме-сан — его щит от бед и единственное утешение в печалях. Он быстро научился чувствовать ее, и сейчас от нее исходящий холод — не зимний, покусывающий руки, и не холод погреба, вздыхающий усталым изнеможением земли.       Ее легкими дышит курган.