До завтра

Вокруг было темно и душно. Он слепо шагнул вперед, и вытянутая рука наткнулась на гладкую каменную плиту… Внутри стало темно и холодно. Вовсе не потому, что он очутился неизвестно где… /в склепе? /… в одной рубашке, а потому, что в груди слева взорвалось солнце, и черная жадная дыра антипространства проглотила весь свет и радость во Вселенной. Он ничего не видел. Он просто з н а л. Знал, чье это надгробие, хоть и не хотел верить. «Нет!!!» — закричал Сашка. И проснулся. Сердце колотилось как барабан. Дыхание было рваным и поверхностным. И в груди — все так же темно и холодно. А ведь совсем недавно там было ярко и тепло. Горячо даже… В тот миг, когда Сережа его поцеловал — снова. По-настоящему. В тот день, когда Сашка загадал свое самое заветное желание и готов был ждать сколько угодно до его исполнения… В тот час, когда Сашка уже приуныл, потому что пришлось выпустить желанную руку и достать сигареты. Когда Сашка уже отчаялся, потому что дорога закономерно закончилась, и нельзя было больше идти рядом или стоять за углом близко-близко друг к другу и смеяться. Когда пришло время расстаться… Тогда Сережа его поразил. Ошеломил просто, как и раньше — в этот странный и счастливый, самый безумный и самый чудесный вторник. Когда не простился неловко, забирая портфель и отгораживаясь дверью в квартиру, не сказал «Тебе пора!», отодвигая прошедший день, который следует отпустить и забыть. Когда поцеловал. И Сашка сорвался. Ошалело шагнул с той грани, на которой балансировал все время, и рухнул с обрыва. И то ли упал, то ли взлетел… Маханул с разбегу. В Серёжу. В его сияние… жар… и отзывчивость. Обнимал жадно и безудержно, неожиданно страстно и так… по-взрослому… целовал — все, что попадалось, словно умирающий от жажды — струи родника. Вбирал губами, руками, всем существом — его губы, глаза… нежность и чувственность… и не мог насытиться… Будто целую жизнь брел без дороги неизвестно куда, непонятно зачем — и вдруг пришел туда, куда нужно. Оказался на своем месте — д о м а — рядом с единственно важным и близким человеком. И что подумают или скажут об этом другие люди — чужие и далёкие — стало совершенно безразлично. Ведь целовать Серёжку — ощущая его своим, частью себя, своего сердца — оказалось таким нужным и правильным. И солнце зажглось в груди слева — его личное сероглазое светило, согревающее целый мир и целым миром же ставшее… «Завтра увидимся!» «До завтра!» Когда же оно придёт — долгожданное завтра… Он лег спать чуть ли не в 9. Чтобы завтра наступило поскорее. А под утро, в самый тревожный предрассветный час, приснился этот сон. Всего лишь сон, слава Богу! И теперь, успокаивая расходившееся сердце, Сашка вспоминал эту душную темноту и отчаянную обречённость в душе… И музыку, что звучала где-то вдалеке, разрывая сердце. Сестра вчера весь вечер слушала эту мелодию. А он только сейчас понял, почему она казалась ему такой знакомой… И всплыли в памяти имена, сами звучащие словно музыка: Франко Дзеффирелли, Нино Рота… Монтекки и Капулетти… Действительно, а чем они с Сережей — не Ромео и Джульетта? Внезапно вспыхнувшие чувства и весьма юный возраст… А гендерные особенности… Ну, это и есть то препятствие, что вполне способно заменить в нашей местности кровную вражду двух веронских семейств… Теперь он даже понимал Ромео. Потерять Серёжу — это смерти подобно… И смертью лишь излечимо. Только вот хрен Сашка позволит их истории завершиться столь же глупо и трагично! «Но… нужно ли это самому Серёже?» — подал голос въедливый и занудный… ага, здравый смысл, он самый, как вы догадались? — «Может быть, вчера мальчик немного увлекся? Заигрался в романтику и… благодарность? А сегодня станет избегать встречи и прятать глаза, делая вид, что ничего не было…» И снова сядет рядом с Жизневским, прощая тому всю грубость и наглость… Нет! Этого допустить нельзя. И он не допустит. …Когда Сашка пришел в школу, в классе никого не оказалось. Даже Яны Вадимовны, которая была у них первым уроком. А вот тетради с сочинениями лежали на учительском столе. И глядя на них, Сашка лихорадочно обдумывал некий ход, способный помочь ему в одном деле… Наверное, оно было не слишком честным. Возможно, Сережа бы его не одобрил… Но, как говорится, цель оправдывает средства и на войне все средства же хороши. В общем, с совестью он боролся недолго. Гораздо меньше, чем проворачивал само дело. В итоге едва не спалился, возвращая на место позаимствованные тетради двоих своих одноклассников — соседки по парте Ксении и… Тихона, куда же без него, паразита. Вошедшая в класс Яна Вадимовна удивлённо поздоровалась с Сашкой, энергично трущим сухой ветошью совершенно чистую доску, подозрительно покосилась на скособоченную пачку тетрадей и сказала: — Ты тряпку-то намочи, Другов! И цветы полей, что ли… А потом сочинения раздашь, раз уж явился ни свет, ни заря… Проводив послушно вышедшего с тряпкой и лейкой Сашку, Яна методично выкопала из стопки его тетрадь и пролистала до последней работы. Честно заработанная тройка в пятерку не обратилась. И даже минус при ней не трансформировался в плюс, так что, кажется, подозревала она зря. Но лучше перебдеть, чем недобдеть… Мало ли, вдруг, учитывая вчерашнее, Сашка в тетради Тихона нарисовал…к примеру, пенис. Ей бы не хотелось объяснять Жизневскому, откуда в тетради, полученной после проверки, возникла сия иллюстрация к тексту… В тетради Жизневского, как и раньше, все было низкорейтингово — и корявый почерк первоклассника, и двойка, и отсутствие членов. В некоторых абзацах — даже второстепенных членов предложения. «Спать надо больше. А писать фанфики — меньше…» — махнула рукой Яна, иронизируя над собой, и открыла поурочный план, поглядывая на Сашку, добросовестно поливающего цветы и не менее педантично раскладывающего тетради перед собирающимися к уроку ребятами… Раздав сочинения, Сашка сел на свое место и увлеченно начал листать учебник, делая вид, что повторяет домашнее задание. Вспомнить бы ещё, что задавали… Есенина учить? Или Маяковского анализировать? Яна Вадимовна будет недовольна… Наконец болтающая с подругами соседка села за парту и первым делом открыла тетрадь. Сашка скосил глаза. Девушка недоумевающе свела аккуратно выщипанные бровки… удивленно распахнула подкрашенные реснички… взволнованно прикусила тронутую розовым блеском губку и… Сашка замер. Делая вид, что ему совершенно однофигственно, что там читает на пятый раз соседка, и пытаясь отследить все ее реакции, не поворачивая головы и стараясь не вывихнуть при этом какую-нибудь важную глазную мышцу. Ксюша расплылась в довольной улыбке. Сашка выдохнул и подумал, что, кажется, почерк он подделал весьма неплохо. И даже не ошибся в степени заинтересованности Ксении Жизневским. Девушкам в юном возрасте вообще отчего-то безумно нравятся грубияны и трепачи. Возможно, потому что барышни самонадеянно считают себя способными перевоспитать их и вылепить со временем настоящего мужчину из каждого попавшегося под руку наглого пиздабола. Что ж, пожелаем им успеха на этом нелёгком пути! Саша ждал. Одним глазом поглядывая на дверь, чтобы не пропустить Серёжу, другим — косясь на Ксюшу в надежде, что она не пойдет напрямую спрашивать у Жизневского, не он ли написал ей записку с признаниями в нежных чувствах, а, как истинная женщина, придумает что-то более заковыристое, чтобы оказаться в непосредственной близости к объекту своего интереса. Ксюша не подвела. Хмыкнув, она собрала вещи, дернула плечом на чистый и невинный, нарочито вопросительный сашкин взгляд, демонстративно села за последнюю парту и улыбнулась офигевшему Жизневскому так, словно была начинающей актрисой, а он — продюсером, обещающим ей главную роль в сериале, 15 сезонов идущем на Нетфликс в прайм-тайм. «Продюсер» присмотрелся, прислушался, захлопал глазами, под одним из которых светил вчерашний фонарь, и потихоньку начал млеть, словно кот на коленях хозяйки, обожравшийся сметаны и наглаживаемый ласковой, но твердой рукой. Наверное, Ксения говорила что-то в высшей степени увлекательное. Например, рассказывала Тихону, как он крут и неординарен. И как ему идёт многоцветный и брутальный фингал, полученный не иначе, как в сражении за всеобщее благо, мир на земле и вселенскую справедливость. Сашка смотрел и довольно улыбался — выгорело дело! — не замечая внимательного взгляда Яны Вадимовны, высочайшая наблюдательность и богатое воображение которой пронзительно шептали ей в ухо что что-то здесь нечисто. Более того, это что-то каким-то боком касается ее обожаемого — совершенно заслуженно и справедливо, между прочим! — Серёжи Горошко. А за Серёжу и его душевное спокойствие Яна была готова порвать не только «Б» класс и педколлектив, включая уборщицу тетю Лену и дворника дядю Петю, но даже весь мир, кроме разве что библиотекарши Ани — и то не факт. Просто до сих пор та повода не давала, сама неровно дыша в сторону Горошко, как самого продуктивного в школе читателя и высокообразованного человека, способного отличить Рэ́мбо от Рембо́. Завладевший мыслями минимум двух человек Сережа наконец вошёл в класс. И первым делом нашел глазами не учителя или свою парту, а Сашку. Тот, словно почувствовав пристальный выжидающий взгляд, резко обернулся и тихо сказал, улыбаясь радостно и облегченно: — Доброе утро… Сядешь со мной, Серёж? У тебя там… немного занято. «Не забыл. Не обиделся. Не жалеет!» — Сяду, Саш… Доброе утро! — негромко ответил Сережа, так же радостно и облегчённо улыбаясь в ответ. Он был слегка взъерошен и бледноват. Возможно, тоже этой ночью мало спал и много думал. Сережа сел. И кивнув благодарно, принял из сашиных рук свою тетрадь с сочинением и забытые вчера в классе учебники. Больше они не разговаривали. Потому что прозвенел звонок, начался урок, и учительница дала им самостоятельную работу. Яне Вадимовне было о чем подумать. Например о том, зачем Другов придержал у себя тетрадь Горошко, а не положил на его привычное место… Или почему Сережа пишет левой рукой, а Сашка прежде, чем перевернуть страницу учебника, каждый раз кладет на парту ручку. Возможно ли — совершенно случайно — что мальчишки настолько вопиюще неосторожны, что держутся за руки в кабинете, полном одноклассников, и в присутствии педагога?! Или это фикрайтерская профдеформация заставляет предполагать то, чего на самом деле не может быть? Может. Тонкие и бледные пальцы, переплетённые в замок с крепкими и загорелыми, лежали на сашкином колене, притиснутом к сережиному бедру… И практически любой человек, который взял бы на себя труд подойти и встать рядом, мог это увидеть. Как увидела сейчас Яна Вадимовна. Это было, как минимум, неосторожно… Это вам не купальник в соцсетях! Да даже если без купальника… Художники Возрождения и не такое рисовали. А тут… Мало им поцелуя на крыльце и целых двух свидетелей, один из которых потенциально опасен! Теперь ещё и это… Пусть Трофим — мировой мужик и адекватный директор, но подобное он без внимания вряд ли сумеет оставить… Надо что-то делать! Пока не увидел тот, кто не станет молчать и умиляться. Та же Ксения, к примеру. Она Серёжку всегда терпеть не могла. Ну, известно почему. И если его со скандалом исключат из школы, будет рада посодействовать позорному изгнанию. Кажется, кое-кого надо было слегка урезонить. Кто бы мог подумать, что она когда-нибудь такое скажет! Она, слэшер высшего уровня первого разряда с огромным стажем… Но это Россия, дамы и господа. Здесь могут закрыть глаза на беременную от физкультурника девятиклассницу, но никогда не простят намека на гомосексуализм — даже если это просто первые, светлые, чистые и нежные чувства, свежие и прекрасные, словно майские тюльпаны… Когда наконец прозвенел звонок, Яна решительно сказала: — Все свободны. А Вас, Штирлиц, я попрошу остаться. Вас, Вас, Александр, Вы совершенно правильно вздрогнули. — добавила она негромко, обращаясь к вставшему Сашке и проходя к двери, чтобы прикрыть ее за последним покинувшим класс учеником. Ах, нет, предпоследним. Потому что Сережа тоже никуда не ушел. Хотя Саша пытался объяснить ему глазами, что пора валить, пока и его не загребли за невесть какое преступление… А в голове тем временем беспорядочно метались мысли: «Интересно, как она узнала про записку? Видела, что ли… Скажет сейчас. При Серёже. А он решит, что я подлец и обманщик. И уйдет… Или это насчёт той драки? А если кто-то увидел… поцелуй? Или Жизневский настучал? Только бы поверили, что это я один во всём виноват!» Яна задумчиво посмотрела на парней, косплеящих молодогвардейцев на допросе в гестапо, и слегка растерянно потерла переносицу. А потом взяла и позвонила Ане, официально сказав в трубку: — Подойдите, пожалуйста, в кабинет литературы. По поводу вчерашнего прецеден… инцидента. Прямо сейчас, да. Сашкины глаза уже просто орали: «Уходи, Серёж! Все хорошо будет, правда! Ты только меня дождись. Где-нибудь там… А я обещаю выжить.» Сережины глаза были не менее красноречивы: «Даже не надейся, блин! Ты меня защитил вчера — и я тебя сегодня не брошу! Тем более, прецеден… инцидент — наш общий. Так что и выживать вместе будем.» Вошедшая в класс Анна Владимировна, разом проглотила все смешки и мурашки, взбаламученые суровым «профессорским» янкиным голосом. Пацаны палились по-полной. Она едва не прослезилась, глядя, как крепко стискивает сашкины пальцы побелевшая серёжина ладонь, а Саша инстинктивно подаётся вперёд, словно загораживая Серёжу от угрожающего неведомыми репрессиями лицемерного и циничного мира, где все должно быть «как положено», даже если это никого не сделает счастливым… Что они будут говорить мальчикам, Аня совершенно не представляла. Яна являлась мастером изысканных психологических ходов, и угадать порой, что она задумала, было практически нереально… А потому, поймав выразительный янкин взгляд, Аня выдохнула, подошла… и поцеловала подругу в губы. Коротко и невесомо — как Серёжа тогда на крыльце — но достаточно красноречиво, чтобы намекнуть всем заинтересованным лицам, что инквизиция — это не здесь, и просмоленного факела у них в кармане не завалялось… На тот случай, если вдруг кто-то юный и безбашенный решит стоять насмерть и, не дай Бог, взявшись за руки, прыгать из окна третьего этажа… *** Сережа смотрел на то, что видел своими собственными глазами и повторял себе, что это не то, что он подумал. Потому что быть такого не может! Твердил таблицей умножения в начальных классах, до тех пор, пока Янка, в смысле Яна Вадимовна, не сделала несколько пассов руками, после которых любые сомнения стали невозможны. Сперва она быстро, по очереди указала на них с Анютой, то есть, Анной Владимировной, затем, общим жестом, в их с Сашей сторону, а потом, на фоне своего лица, скрестила решеткой указательные и безымянные обеих рук. «Одно ваше слово и нас посадят» — Сережа прочел это словно напечатанное заглавными буквами и, ни секунды не раздумывая, твердо прижал к губам указательный, попутно глянув в Сашину сторону, и увидев, как тот проводит сложенными щепоткой пальцами вдоль губ, шуточно имитируя закрывание их на «молнию», в то время, как взгляд его был более, чем серьезен. Глаза у Сашки были приблизительно такие же квадратные, как, по ощущениям, у него самого. Учительница литературы громко выдохнула и обессилено откинулась на спинку стула, мученически закатив глаза к сохраняющему нейтралитет плафону на потолке, но тут же рывком кобры подалась над столом вперед. — Вы вообще охренели?! — возопила училка Великого и Могучего, наплевав, что ее могут услышать, если, конечно, она не этого и добивалась. Снова перестав что-либо толком понимать, Сережа открыл было рот, еще не зная, что сказать, но его уже опередил Саша. — Это все только я! — категорически сказал, как отрезал, он, теперь полностью загораживая такого мелкого, по сравнению с ним, Сережку собой, отчего у окончательно растроганной Ани едва слезы не брызнули и защемило страшно взволнованное сердечко, но с губ тем ни менее сорвался услышанный лишь подругой нервный смешок «Я — Спартак!». — Это не правда! Это я все! — попытался Сережа вылезти из-за Саниной спины, но так тот его и пустил. — Чтоб больше мы с Анной Владимировной такого не видели! — сурово прикрикнула Яна, кляня себя за то, что и как вынуждена говорить, и, придавая увесистости словам, шлепнула ладонью по столу, едва не обрушив тем и без того кособокую стопочку тетрадей. Мысленно сокрушенно вздохнула при мысли о том, что лично ей так ничего увидеть и не удалось, и принялась отчаянно подмигивать обоим по очереди. Не исключено, что это был тик на нервной почве. — Никаких больше драк в школе! В гости друг к другу отправляйтесь, там и деритесь сколько влезет. Благодаря заговорщицким подмигиваниям «деритесь» неизбежно трансформировались для Ани в то, что, как говорится, не при детях, она чуть-чуть не рассмеялась, лишь в самую последнюю долю секунды сумев выдать все за многозначительное покашливание. — Ребят, вы просто поосторожнее со всем этим, хорошо? Обещаете? — мягко улыбнулась она, решив, что хватит стращать несчастных влюбленных «плохим полицейским» и пора бы для контраста появиться «хорошему копу», говорят, что такие бывают. Особенно в сериалах по Центральному Телевидению любят об этом поговорить. Яна тем временем повторила быструю пантомиму с указанием на них с Аней и «небом в клеточку», после чего нарочно медленнее, для большей доходчивости, для начала ткнула пальцем в учеников и, еще медленней, прочертила ногтем большого пальца по горлу. Вышло жутко. Она сама перепугалась. Как же, в таком случае, должны были испугаться друг за друга те, кто влюблен! По крайней мере, она очень на это надеялась. «Нас посадят, а вас вообще прикончат!» прозвучало безмолвно, но от этого не менее громко. — Идите. — устало потерла она лоб, и не удержалась, добавила вслух, стараясь якобы шуткой смягчить тяжелое впечатление от всего так или иначе сказанного. — И больше не грешите — кроме как там, где никто, кроме вас самих, заведомо ничего не увидит, даже пацсталом. Это было кошмару подобно, вдруг выяснить, что безумно сокровенное оказалось на виду у чужих глаз. Мало что может быть хуже. С величайшим душевным облегчением юноши поспешили покинуть класс, а девушки, с не меньшим, остались в кабинете одни. — Получается, вчера за нами подсмотрели из библиотеки, а сегодня здесь? — уточнил Сережа у Саши, и, как тому не была симпатична мысль, что слил их козел Жизневский, немного подумав, согласно кивнул. — Жесть. Интересно, а улыбаться нам друг другу можно? Или тоже только там, где никто этого не увидит? — Как думаешь, чем они там прямо сейчас занимаются, пока никого нет? — решительно пресек Саша неприятную тему и, желая взбодрить Сережку, игриво поиграл бровями, со значением косясь на дверь. — Тем же, чем займемся мы с тобой, когда свалим отсюда к… — сразу быстро отозлившийся Горошко не стал договаривать, лучисто заулыбался снова и придвинулся к Саше Другову чуточку ближе, что не помешало ему и голос заодно понизить почти до шепота. — Моя очередь, сегодня я тебя домой провожаю! Ты же не против?.. — Нисколько нет! — мигом заулыбался и Саша, чувствуя акробатический кувырок в груди чего-то невероятно радостного, чудесного и приятного. Оба слегка зарделись и потупились на мгновение, четко условившись о том, что теперь-то должно было повториться между ними наверняка… Уже так скоро! Если каких-нибудь соседей нелегкая не принесет. К слову, на счет учительницы и библиотекаря они тоже не ошиблись. *** Еще позавчера жизнь неспешно шла своим чередом и ничто ничего особенного не предвещало, как вдруг, всего один взгляд, и изменилось все кругом, а события устроили забег наперегонки друг с другом. Так было до тех пор, когда время не притормозило буквально на финишной прямой, что самое обидное, после чего потащилось нога за ногу, до никак не наступающего наконец-то момента, когда Сережа с Сашей снова могли остаться вдвоем. И вновь поцеловать друг друга! Последним уроком опять была литература, после чего Янкой было объявлено, что первое собрание драмкружка сразу после него, просьба не разбегаться кто куда, пока она смотрит в другую сторону! Еще недавно Сережа ни о чем другом, кроме предстоящего спектакля, не мог бы думать, теперь же не думать о совершенно другом он тоже не мог, благополучно пропуская мимо ушей абсолютно все, что говорилось. В такой архи-важный для него, мечтающего о театре, момент! Мысли если не забегали вперед, к часу, когда можно будет уйти, то возвращались назад, к тому моменту, когда он открыл тетрадь и нисколько не удивился тому, что неожиданно увидел в ней написанным, незнакомым почерком, зная заранее, кому он принадлежит, и загодя горюя о том, что листок придется вырвать и выбросить, изорвав помельче. «Ты мне приснился. Я не хочу без тебя жить. Мне бы хотелось еще тысячу раз повторить то, что вчера было у тебя в подъезде». Сережа дышать перестал, читая эти взволнованно взмывающие вверх строки, и слышал, как рядом точно так же не дышит Сашка. Он ему тоже сегодня приснился! Что, интересно, приснилось ему, расскажет ли он? Сереже свой сон было даже не озвучить, настолько он был непонятным и странным, и… От него было так сладко и горячо! Отчего делалось как-то не по себе и неловко. Ему приснилось что-то по мотивам увиденного вчера на школьном крыльце, с той разницей, что вместо Жизневского с Сашей был он и они не дубасили друг дружку, а… Валялись и обнимались, попеременно то один, то другой оказываясь сверху. И целовались, целовались, целовались… Рука словно сама собой украдкой двинулась в Сашину сторону и… мгновенно столкнулась кончиками пальцев с его пальцами, уже почти ее отыскавшими! Не одна из рук не отдернулась в испуге, но обе замерли на секунду, вопросительно-выжидающе, а потом стремительно, в едином порыве, крепко-накрепко схватились друг за друга, словно при дружественном пожатии от всей души, только это было гораздо большим, от всего сердца! Когда намертво переплетенные пальцами кисти начали уставать, Саша так славно и уютно пристроил обе их руки у себя на колене, давая им отдых. Век бы так сидеть! Чтобы никто этого не увидел… Тем временем, большинством голосов преимущественно оставшихся девушек, была выбрана пьеса не больше, не меньше, чем Уильяма Шекспира, «Ромео и Джульетта», вполне ожидаемо. Ненадолго вынырнувший из слишком опьяняюще-сладостных мыслей, чтобы расставаться с ними надолго, Сережа фыркнул про себя. А чего сразу не «Гамлет»? А, там же не про любовь. Прежде всего. Ему сразу ужасно захотелось сыграть Меркуцио. Нравился ему это чувак! Да за одно «Чума на оба ваши дома!» можно простить то, что «Быть или не быть?» он теперь точно фиг сыграет. Довольно быстро Ромео оказался никто другой, как видный и красивый Саша Другов, обладатель потрясающей взгляд фактуры и шикарнейшего диапазона голоса, отчего сердце Сережи счастливо подпрыгнуло и так и продолжило потом скакать, от радости за него, которому явно очень захотелось сыграть именно эту роль, причем не потому, что та главная, Сережа мог в том поклясться. Стать Меркуцио ему немедленно захотелось еще больше, ведь они с Ромео самые близкие друзья! Но на эту роль уже всерьез нацелился всеобщий любимец Тиша, после того, как с Ромео он пролетел, а Джульеттой оказалась пробивная первая красавица «Б» класса Ксюша. Видеть и просто слышать ее завывающую «пожарной» Джульетту стало китайской пыткой, у присоединившейся к собравшимся Анюты (которой ко всеобщему удовольствию досталась роль Кормилицы, к Аниному не малому потрясению — она-то просто потихонечку полюбоваться на развитие неких будоражащих внешкольных событий пришла) чувство что вообще зубы свело, как при надкусывании термоядерной кислоты лимона. Саша Другов выглядел не лучше, Янка пыталась что-то сказать, но баньши попробуй останови, пока та не отвизжится сама. — Не так надо! — не выдержал первым Сережа, пружиной взвиваясь с места, а потом все снова стало будто во сне… Как до того для него, душой пребывающего не здесь и не сейчас, только сердцем — рядом с Сашкой, в полусне и было. Выбранный кусок, знакомый ему ранее, запомнился слово в слово при первом зачитывании вслух другой одноклассницей, хотя не исключено, что где-то он и импровизировал. Всем своим существом обращаясь к тому, в кого так же влюбился, так, что гори все на свете синим пламенем дотла. Разбудила его рухнувшая на барабанные перепонки могильная тишина, когда он договорил. Кабздец. Что он сейчас наделал?! В том числе с точностью до наоборот то, от чего его лично буквально только что всячески предостерегали и увещевали. Но как такого обещания он так и не дал, между прочим! И Саша тоже! Продолжающий держать прямо перед всеми его руки в своих, прижав их к гулко колотящемуся сердцу… Вот теперь им с Сашкой не жить обоим!!! Что он натворил?! Этого даже не заметив, так увлекся… Всем. Им… Кто-то громко захлопал. Жизневский, наверняка, издеваясь, сейчас и всеобщий гогот не заставит себя ждать… Но раздались, громом грянули, все новые и новые аплодисменты! Анюта торопливо объясняла, что в шекспировские времена могли играть исключительно мужчины, Янка поспешно принялась радеть за равенство полов и предложила девчонкам налетать на оставшихся мужских персонажей, Сережа все слышал будто по плохой связи на космической орбите, находясь в миллиардах световых лет от здесь и сейчас. Будучи лишь здесь и сейчас в то же самое время, но только рядом с Сашей… Графом Парисом впервые в истории стала девушка, шустрая Ксюша, как не сложно догадаться. После того, как Жизневский с боем отбил у нее роль Тибальта. Не иначе как сообразив, что, репетируя, так он на вполне законных основаниях имеет полное право снова сцепиться с Друговым. Янка пыталась этому помешать, но, не привлекая внимания к своей личной в том большой заинтересованности, у нее бы этого сделать не получилось. В любом случае, о роли Меркуцио Сереже осталось лишь вздохнуть. А следом затем обрадовано улыбнуться — все, занавес, по домам! Подъезды есть в каждом доме, но ему уже позарез был нужен всего один, наконец-то! Как для Ромео во всем белом свете существовал только балкончик милой Джульетты. *** Все так же в эйфории, полностью не оставившей их начиная со вчерашнего дня ни на минуту, как пьяные в общем на двоих, впервые переживаемом чувстве, имя которому сносящая крышу первая любовь, Сережа с Сашей вышли из здания школы все так же вместе, даже не подумав договориться сделать это порознь и встретиться где-нибудь за воротами. — Слава богу, хотя бы за руки не держатся. — Аня чуть не постучала по дереву оконной рамы, возле которой на этот раз зависали в прострации они с Яной обе. — Не сглазь, сейчас как начнут снова целоваться. — мечтательно протянула та, неотрывно смотря им вслед, едва ли не вываливаясь наружу со стеклом. То, что вспыхнуло и развернулось буквально на их глазах, представлялось им таким невероятным чудом!.. Которым и было. Им так хотелось помочь расцвести этому невероятно-чудесному во всю мощь! Вместо чего пришлось чуть ли не затаптывать чудесное волшебство до малейшей искорки, в страхе перед пламенем готового воспылать до небес пожара. — Целоваться, говоришь… — Так и сказала… — Вы вообще охренели?! Кто охренел больше, директор или взвизгнувшие от неожиданности, отскочившие друг от друга в диаметрально противоположные стороны девушки, никак не ожидавшие в опустевшем классе особенно его появления, сказать было невозможно. — Что тут у вас вообще происходит? — сам смутившийся от того, как их напугал, уже более миролюбиво переспросил Олег Борисович, плотно прикрывая за собой дверь. — Лучше вам не знать. — со всей искренностью ответила Аня, переводя дух. Пронесло. Благо Трофим уже давно был про них с Яной в курсе. Мировой мужик, одним словом. — Поверьте на слово. — еще искренней подтвердила та. — Верю. — сокрушенно вздохнул Трофимыч (не миновало прозвище от любящих учащихся и его), только руками многозначительно развел. — Как и в хотя бы ваш здравый смысл. Больше ни о чем не спрашиваю. На тебя, Яна Вадимовна, кстати, донос поступил, что ты «Охренел» на весь этаж орешь, как потерпевшая. — Клевета! — насупилась та. — Требуй защиты поединком. — подсказала Анюта, типа незаметно толкая ее, подошедшую обратно, локтем. — Но не на швабрах, привычном орудии тети Лены. — На метлах, всем вам будет в самый раз, милые девушки. — обреченно вздохнул директор школы еще раз, но затем улыбнулся, почти совсем весело и беспечно. — По пивку после работу? Тогда и расскажете мне все, что я не услышу, потому, что рабочий день будет окончен. — Боюсь, нам столько не выпить. — прямо намекнула Аня, при всем бесспорном уважении. — Олег Борисович, честно, ситуация уже под контролем. — поспешила его заверить Яна и Трофим сделал вид, что ей поверил, мысленно от души поплевав через плечо. Мало ему этих «девчонок», вот только вдобавок «их» мальчишек ему не хватало! Надо было спокойно оставаться историком. Но пивка они все равно тяпнули. С чипсами. В гостях у Ани, с которой Олег Борисович волею судеб был соседом по даче. За закрытыми дверьми, где даже такого никто не мог увидеть. А догадки пускай себе строят о чем хотят каждый в меру своих сексуальных предпочтений, домыслы к делу не пришьешь. *** На волне эйфории их вынесло из школы, пронесло по ступенькам крыльца, где Сережа с Сашей в упор не заметили Тишу Жизневского, демонстративно тискавшегося с Ксюшей, что стало для предпоследнего особенно обидно. Они летели вперед серферами на пенном, как шампанское, гребне волны, полностью поглощенные друг другом и разговором взахлеб, обо всем по чуть-чуть и о будущем спектакле, про все, что ему непосредственно только что предшествовало. Отчасти из-за смущения перед тем, о чем хотелось поговорить больше всего, о том, что Саша написал в Сережиной тетрадке, и про сны, и про поцелуи, вчерашние… и сегодняшние, которые еще только ожидали их впереди! Отчего сладко обмирало сердце, робеющее перед тем, что должно было произойти, громогласно алкающее этого, обмирающе-страшащееся, что этого все-таки не случится, мало ли почему. Как о таком заговоришь? Как бы ни хотелось. Они очнулись лишь когда завернули за угол дома, где остановились покурить вчера, тогда только и поняли, что снова идут в сторону Сережиного дома. Смеха из-за этого было много, а самое смешное было то, что никто из них не мог сказать, кто порулил в ту же сторону первым, а кто, не раздумывая, устремился вослед. — Слабо тогда уж и сегодня мой портфель понести? — поддразнил Сережа Сашку и не успел испугаться того, что теперь-то он точно зашел слишком далеко и тот непременно на него обидится. Пугаться пришлось другого. — Сегодня я понесу тебя. — последовал незамедлительный ответ, следом за взглядом таких же шалых глаз, обладателям которых все океаны мира по колено, после чего Сережа взмыл вверх. На этот раз буквально. Очнулся уже на Сашином плече, хохоча на пару с ним во все горло, так что прошли они так недалеко, чуть не повалившись наземь под конец краткого сумасшедшего путешествия. Наблюдавший за этим издалека Жизневский в конец скис. Даже мысль плюнуть и оставить все как есть пришла, вопреки никуда и не девшемуся страстному желанию так этого не оставлять. Ксю еще теперь в обещанное кино гуляй, на сопливую мелодраму, а если той вдобавок на последний ряд, целоваться захочется, совсем тоска зеленая берет. То ли дело когда их должен был увидеть у школы этот паршивец Горошко. Теперь уже окончательно скрывшийся из глаз вместе с этим своим новеньким, чтоб ему. А ему дорога в кино. С Ксюшей. Блять. *** Насколько сказочно Сереже с Сашей везло вчера, если, конечно, так можно выразиться, настолько же катастрофически вдруг перестало фортить сегодня. В последнюю минуту, когда захлопывалась дверь подъезда, вместе с ними торопливо зашла обратно соседка со второго этажа, буквально только что отправившаяся выгуливать свою собаченцию, видимо, что-то позабыв дома, может, утюг выключить или что-то вроде. Пришлось с видом «Все так и было задумано» пилить к лифту, куда вместе с ними утрамбовались крайне чем-то недовольный старик со своею старухой, в отличие от занятого собственными скорбными думами супруга, принявшейся сверлить их с Сашей колючим взором, преисполненного подозрения всего самого наихудшего. Сереже оставалось только нажать кнопку своего, седьмого этажа, благо те жили на пятом, и последнего десятого, когда те вышли. Хотя бы там не оказалось никого, во что опасливо поверилось не сразу. Целоваться в лифте Саша с Сережей в итоге не рискнули, обменявшись расстроенными взглядами. Но стоило им убедиться, что хотя бы прямо сейчас, в эту самую секунду, их некому увидеть, как они жадно накинулись друг на друга, до смерти изголодавшись по тому, что даже распробовать так до сих пор толком не сумели. Невозможно было понять, кто в какой момент кого вел, а кто устремлялся следом, все ощущалось и было единым, цельным в своей стремящейся друг к другу завершенности. Едва выйдя на лестничную площадку и убедившись, что одни, Сережа с Сашей принялись целоваться, неистово настолько же, насколько пока неумело, но никакая искусность не может соперничать с истинной сердечностью, сокровенно передаваемой из уст в уста любящим сердцем любимому. Руки, потеряв голову, стремились забраться под одежду, почувствовать все напрямую, вобрать в себя жарким соприкосновением. Саша, в какой-то момент, вжал Сережу в стенку, всем собой, тот столь же откровенно присвоил его себе, снова оказавшись у него на руках, подхвативших его под ягодицы, приподнявших, крепко оплел ногами. В другой момент, неразрывный с тем и отделяемый от него бесчисленным множеством полностью лишающих рассудка других, дарующих же неисчислимо больше, Сережа плавно повалил Сашу на ступеньки, бережно поддерживая затылок обеими ладонями и целуя с яростной нежностью. Страшно представить, до чего они могли, напрочь забыв обо всех предостережениях, дойти, не заставь их очнуться звук вновь кем-то вызванного лифта. Который они заняли следующими, опустив головы с пылающими щеками. — Прости, что не могу пригласить тебя зайти ко мне, мама с младшим дома, мне кажется, она все сразу поймет, стоит ей меня с тобой увидеть. — сбивчиво и виновато прошептал Сережа, украдкой, на миг из оставшегося у них времени весь прижимаясь к Саше, быстро и порывисто обнимая его за шею и пряча у него на груди пылающее лицо. — Я все понимаю, Сереж, у меня сестра точно так же почти все дневное время дома, вечером и родители. — горячо сжал его Саша в объятиях, окуная лицо в дурманящий запах его взъерошенных волос на затылке. — Я навру, что завтра после уроков… еще не придумал что, но мне надо будет там быть всем классом. — Супер, я навру своим тоже самое! Куда они отправятся, ища возможности хоть на краткое мгновенье с идущей кругом головой погрузиться в возникшую между ними близость, Саша с Сережей, разумеется, не успели не сообразить, не договориться. Первый этаж, всем на выход, пора прощаться. Но ведь только до завтрашнего дня, верно ведь? На самом пороге они не удержались, поцеловались еще раз. А потом еще и еще. И еще! Их везение вернулось к ним, и никто посторонний этого не увидел и смог ничему не помешать. По крайней мере, сегодня. — До завтра! Я… — До завтра… Я буду его ждать! — Я тоже!