До завтра

Сашка чувствовал себя странно. Словно видел всё с двух ракурсов одновременно: своими глазами — не очень четко, кстати — и в то же время со стороны. Как будто был режиссером своего собственного фильма под названием «Один день Александра Дмитриевича». Вот только режиссер нес какую-то откровенную пургу: «Нахрена ты в это влез? Ой, дурак… Помог? Вежливо попрощайся и уходи! Не хватало тебе проблем ещё и с директором? Опять школу менять…» Кажется, это был здравый смысл. Занудный, как историк Стрелков. В общем, Сашка его послал. И вместо того, чтобы сказать: «До свидания, хорошего дня!» спросил: «Больно?» и ласково коснулся сережиных тонких — музыкальных — пальцев. Понимая в тот же миг, что отпускать их уже никогда не захочет… Он и сережин портфель подхватил не потому, что ощущал себя этаким галантным кавалером, делающим очередной красивый жест, чтобы покорить предмет воздыханий. Вовсе нет. Хотя, надо отметить, родители воспитали его таким образом, что не только проснувшись ночью, но даже и пребывая в состоянии сомнамбулизма, Сашка бы не преминул пропустить вперёд даму, перевести через дорогу малыша или уступить место пожилому человеку. Вот только портфель он поспешил перехватить скорее из корыстных соображений — а, ну, как Серёжа руку свою отберёт, чтобы самому сумку поднять? О том, что он способен отобрать руку, чтобы ей же и врезать за превышение рыцарских полномочий, невзирая на боль, Саша тоже подумал. Точнее, собирался. Однако его отвлекли. Сашка про Тихона почти и забыл. А он про них, как видно, нет. Вот и влез, грубо раздирая издевательски наглой репликой хрупкую атмосферу близости и доверия, окутавшую их с Сережей согревающим души плащом. Сашка бы Жизневского за это пришиб. Вот только руки были заняты. Гораздо более важным и нужным делом. Эх, как же не хотелось выпускать из них ни сережины пальцы, ни сережин полный кирпичей портфель. Но придется, кажется, потому что… А потом все «придется» и «потому что» смешались и растаяли. Стали абсолютно ненужными и пустыми. Потому что Сережа его поцеловал. «ЧТО?!» — громыхнуло сердце. А дыхание, и так сбитое, на миг прервалось, чтобы стать ещё более глубоким и рваным. Торопясь прочувствовать… впитать… присвоить… сережин жар… вкус и аромат… И это было как откровение. Как самый неожиданный удар. И самое долгожданное чудо. И неважно, почему… Ведь не назло же Тихону, правда? И не для того, чтобы вызвать его ревность? Да ни за что! Эти ласковые глаза не могут лгать. А равнодушные губы не бывают такими горячими! Он сотни раз… об этом читал. «Вот Серёжка жжёт!» — сказала тогда Яна Вадимовна. Ага… Серёжка поливал напалмом. Ковровая бомбардировка звена истребителей, лесной пожар, охвативший сибирскую тайгу и извержение Везувия, сравнявшее с землёй Помпеи, меркли в сравнении с… ПОЦЕЛУЕМ?! «Черт… Черт. Черт!!! Скажите, что я не сплю!!!» Но как же мало, небеса!!! Ещё… пожалуйста… ещё… Пусть не здесь и не сейчас. Когда-нибудь. Когда уже з н а е ш ь — ждать легче. И тяжелее. Но он терпеливый. Он подождёт. Главное, чтобы это было на самом деле. Чтобы это не оказалось бессознательным бредом — последствием ЧМТ, полученной в драке… И плевать, если уборщица тетя Лена /и по совместительству сашина соседка! / сейчас где-то выронила ведро, вздергивая на нос очки и перекрестилась, сетуя на современные нравы… И плевать, если секретарша Катенька, не найдя на месте директора Олега Борисовича Трофима, побежала донести увиденное до завуча по воспитательной работе… И плевать, если Жизневский завтра встретит Сашку после уроков не один, а со своими верными оруженосцами Филиппом и Ванькой, чтобы отметелить уже наверняка и без вмешательства свидетелей… Плевать, что за все нужно отвечать. Отвечать придется потом. А сейчас… Сейчас они с Сережей, кажется, всё-таки пойдут по засыпанным листвой бульварам — рука в руке. И будут говорить ни о чем, и молчать о том, чего не объяснить словами, и смеяться над одним и тем же — не потому что смешно, а просто потому, что до слез щекотно в солнечном сплетении… А портфель… Ну, портфель Сашка вернёт, конечно. Если Сережа вспомнит, что надо его забрать… …Почти расплющив и без того вздернутый нос об окно школьной библиотеки, ее неизменная и единственная сотрудница Анна Владимировна наконец моргнула практически онемевшими ресницами, переводя ошалелый взгляд с гордо распрямленных спин двоих уходящих за ворота мальчишек на напряжённые плечи одного оставшегося и, слепо нашарив в кармане сотовый телефон, нажала на вызов: — ЯЯЯЯН… Ты даже не представляешь… Твой Горошко… — воровато оглянувшись на дверь, за которой гремела ведрами тетя Лена, она перешла на пронзительный шепот: — Он его поцеловал! Да Горошко, говорю! Как кого?! Новенького Сашу!!! Не дворника же дядю Петю, блин! Ну, и что, что незнакома!!! Ян, у нас что, есть в наличии ещё десяток высоких красивых темноволосых парней, на которых имеет обыкновение смотреть нежным взглядом Сергей Горошко?! И целовать, само собой! Не показалось… Да в очках я была, в очках! Они у меня аж запотели… от избытка впечатлений… Быстрее иди сюда! Я в состоянии аффекта и сейчас взорвусь… *** Дверь библиотеки чинно притворилась, повинуясь силе инерции, следом за чем из-за нее донеслись звуки, приличествующие совсем не такому месту, да еще в таком заведении, как общеобразовательная школа. Аня и Яна, едва оказавшись вдвоем и наедине, точно в неком синхронном плавании для эпилептиков, совершили какие-то дикие взмахи руками каждая, как если бы вдруг утратили дар речи и неумело пытались о чем-то переговорить при помощи жестикуляции, а затем не сговариваясь завизжали от восторга, будто младшеклассницы. Бросились в объятия друг к дружке и взахлеб продолжили верещать, подпрыгивая на месте. Что опять же никому из них не подобало, но, к счастью, их-то никто не видел. — Анна Владимировна! Яна Вадимовна! — ахнула прибежавшая на шум находившаяся поблизости, не знающая что и думать и крайне желающая это выяснить, уборщица, — Что случилось?! — Мышь! — нашлась первой хозяйка кладезя школьных книг, принимая всерьез обеспокоенный вид и обвинительно ткнув пальцем в сторону кадки с пальмочкой на полу, а ее гостья закивала чайником с самым умным видом, указав приблизительно куда-то туда же. Ане по прежнему становилось не по себе, когда ее величали по имени-отчеству, а если это к тому же оказывался человек, старше ее по возрасту возрасту, так это вообще караул и что я опять натворила-то?! — Охтыж… — тетя Лена не то, чтобы сразу, но в итоге поверила, так же заволновавшись. — Надо ловушек наставить, только этой напасти не доставало! Повезло еще, что не в кухне завелись, ну там кошка гоняет, не даром свой хлеб ест, верней корм. Я посмотрю в кладовой, занесу. — Спасибо, Елена Федоровна, вы о-очень этим выручите! — широко и все так же обалдело улыбаясь, ненавязчиво начала Аня выпроваживать продолжающую подозрительно зыркать по сторонам, особенно на них двоих, уборщицу. Как и подругу, учащиеся между собой иначе чем по-свойски — Анютой, ее не называли, и с любовью данное прозвище оказалось идеально подходящим для такого волшебно милого создания, что сразу с мечтательной улыбкой вспоминались эльфы, феи и прочая сказочная братия. — Заходите потом чайку попить, буду очень вас ждать. У меня и печенье как раз есть. — С изюмом. — буркнула в сторону Янка, обращаясь к многозначительно помалкивающей пальмочке, за неимением лучшего слушателя, и возопила громким шепотом стоило двери закрыться обратно, — Я же прямо там была! В считанных шагах! И пропустила все самое интересное!!! Рассказывай! — Это надо было видеть… — Анюта мечтательно сдула с лица выскользнувшую из затейливо уложенной прически длинную волнистую прядь каштановых волос. — О, боги, яду мне яду! — простонала Янка, хватаясь за сердце и даже не особо при этом переигрывая. — Мне нужны подробности! Срочно! Вскоре за дверьми стало тихо-тихо, не считая предусмотрительного щелчка замка и прорывавшихся наружу полувздохов-полустонов время от времени. *** Тихон Жизневский смотрел вслед уходящему Сереже Горошко побитой собакой. Без никаких «как». Наливающийся фингал под глазом был тому весьма болезненным напоминанием. Только в разы больней было от другого. От того, что… Что Сережа сделал?!.. Почему не с ним?! То есть, ему, разумеется, такого нах не надо, но… Очень хотелось завыть, совершенно по-собачьи. Хотелось стукнуться лбом об стену, а еще лучше разбежаться и убиться об нее. Лучше всего, конечно, было бы прибить о нее же этих двоих. Мечты, мечты… Буквально закипевшие у него перед глазами ядовито-багровыми пузырями, или как там было у Пушкина, про мальчиков кровавых. Тихон неистово саданул рукой по колонне и сделал хотя бы что-то из того, чего ему очень хотелось — взвыл. Из глаз искры посыпались, он даже перепугался, что сломал кисть. Как чуть было не сломал ее Сереже, но так он же не хотел этого, в смысле хотел, но не по-настоящему ведь! Он этого так не оставит! Не дождетесь! Еще пожалеете! *** Сережа с Сашей шли, прижавшись друг к другу плечами так тесно, что со стороны не было особо заметно, что идут они взявшись за руки и переплетя пальцы летними, вольно растущими за городом цветами в неразрывном венке. К ним и не приглядывался никто, с чего бы, никому нет дела не до чего, кроме собственной жизни. Не считая жизни любимых людей. Первый на автопилоте направился в сторону своего дома, второй так же машинально принял курсом взятое им направление. Понемногу у Сережи прояснялось в голове, отчего кружиться ярмарочной каруселью она не перестала нисколько и последствия удушья были тут не причем. Саша… идет с ним!.. Сашка идем с ним вместе! Он никуда от него не ушел! Даже… после этого… Он идет с ним рядом и за руку его продолжает держать!.. Что это значит? Это что-нибудь значит?! — Покурить бы. — вздохнул Сережа, как подумал он, мысленно, но оказалось вслух. Когда Саша вдруг остановился и замер. Остановился сперва, а замер уже потом, как если бы не знал, что теперь делать дальше, что-то, чего ему очень не хотелось. Показалось, наверное. Потому что следом, как ни в чем не бывало и вдобавок радостно заулыбавшись, он выудил из кармана школьного пиджака пачку сигарет. Для чего ему пришлось освободить обе руки, чтобы повесить Сережин чемодан за лямку к себе на плечо. Эй, чего это он? Так, значит, он где! Портфель, то есть. Это хорошо, не надо возвращаться. Но какого… А впрочем… Ну… ладно… приятно даже, даже больше, чем одновременно неудобно как-то, очень сильно, если совсем честно. Но… то даже, что не по себе, по своему приятно тоже, для мигом заскакавшего мячиком сердца, — Ух ты! Ты тоже куришь? Класс! Давно? — Год где-то. Абсолютно непонятно, откуда взялись силы на то, чтобы с ним заговорить, где бы их найти теперь, когда прозвучал в ответ его голос, каким только околдовывать бесповоротно, раз и навсегда… Следом за взглядом. Невероятно, еще проснувшись, он про Сашку не то, что не думал вообще, а все равно, как не знал о его существовании вовсе, хотя они проучились вместе… кстати, сколько? Не вспомнишь, сколько не старайся, настолько не отложился в памяти оставшийся им полностью незамеченным момент их первой встречи, знакомства… И теперь на душе так холодно из-за этого! — Надо же, и я. — еле заставил себя непринужденно рассмеяться Сережа, едва переведя дыхание от того, что ему предстояло сделать — протянуть к Саше руку, чтобы взять сигарету из предложенной пачки, прямо из его руки! Будто всего минуту назад его рука не свернулась в его ладони котенком, которого надежно спрятали от всех бедствий мира, и было так тепло, так чудесно, и так огненно-горячо, так восхитительно сладко! Рука даже болеть совсем перестала, а теперь заныла обратно. От холода. Без Саши так холодно и пусто… Что же будет, когда он уйдет?! Сашка, никуда не уходи, ладно?.. Идиотизм. По фигу. Он так чувствует. И на губах вновь улыбка. Потому что ему улыбается Саша Другов. Который вдруг (эти нескончаемые сегодняшние «вДруг». Все потому, что у Саши такая фамилия и он рядом с ним!) быстро оглянулся по сторонам и мотнул стороной на угол дома, который они проходили, предлагая зайти за него, чтобы не палиться с куревом, если особенно не повезет, лично перед директором, решившим забежать в магазин за… за чем могут забегать директора школ? За кофе и… О чем он думает?! О том, что на самом деле Саша позвал его туда, чтобы поцеловаться! Он тоже его сейчас поцелует!.. Страшно… Страшно — ошибиться! — Чего читаешь? — так запросто, словно продолжая прервавшуюся на секунду приятельскую беседу, тогда как мыслей, бьющихся в груди, разрывая сердце, ровно одна, не считая предыдущей, о поцелуе с Сашкой, который вот сейчас… вот прямо сейчас! Мысль вторая «Только бы он не заметил, как дрожат пальцы!», взявшие сигарету. Ничего, ладно, это просто рука все еще в себя не пришла, ничего такого особенного. Чего?! Это последствия последнего урока — литературы. Склонить голову к его руке со вспыхнувшим огоньком зажигалки… Снова кровь в лицо бросилась или это лишь кажется? Только бы показалось и все! В любом случае, намного сильней он ощутил другое, ласково мягкое тепло от оказавшейся так близко к его губам ладони, которое его буквально окутало физически осязаемым туманом с головы до ног, для него одного светящим и греющим сердце Солнцем в осенний день, мигом превратившимся в разгар лета… К ладони так захотелось прикоснуться губами, вслед за пальцами… Поцелует Саша его или нет?! Эта чертова пытка неизвестностью, чтоб ей! — «Отблески Этерны». — заметно смутился Сашка, прикуривая после него и глубоко затягиваясь. — Веры Камши. А ты? — Марию Семенову. — вот теперь точно покраснел Сережка. — «Братьев». «Волкодав» круче. А тебе твоя нравится? — Да! Очень! — слишком поспешно ответил Саша и зарделся еще больше. А затем они вдруг громко расхохотались. И смеялись вдвоем так долго и так хорошо, что Сережу даже отпустила горечь от того, что Сашка так сам и не поцеловал его… Легко сказать — пусть себе думает что угодно. Сашка и подумал… Что-то совсем-совсем не то! Как ему сказать об этом?! И о чем?.. Он сам все еще не вполне может это понять… Да нет… Все он понял! Он сам, в смысле, а вот Саша… Наверное, нет… Он с ним просто дружит… Рассмеяться бы, если б так не захотелось заплакать, как девчонке, лучше не придумаешь. И в то же самое время он смеялся, с Сашкой на пару, абсолютно искренне, легко и светло. Потому что так ему и было, находясь с ним рядом! Всю дорогу до его дома. Где оказалась традиционно открыта и подперта булыжником дверь парадной, соседями с первого этажа, ожидающими доставку полезной для здоровья воды в больших бутылях. Починить домофон — это, само собой, не судьба. А с Сашей?.. То, что между ними было! И есть! Или он все себе нафантазировал, вот и все? Все?! Конец?.. Сережа шагнул за порог, продолжающий что-то оживленно рассказывать Саша, последовал за ним. Не сразу понял, что все, пришли. Оборвал свой рассказ на полуслове. А Сережа… Сережа развернулся к нему лицом и взял за отворот расстегнутой куртки. Потянул на себя. Медленнее некуда. Давая предостаточно времени для того, чтобы отстраниться. Поняв, что он собирается сделать. Когда Саша неизбежно наклонится к его губам, если не вырвется… И не даст по морде. А потом уйдет из его жизни навсегда, как будто не перевернул ее в одночасье, как будто никогда в ней так и не появился. Но Саша НЕ отстранился от него! Вкус его губ продолжал трепетно жить на Сережиных губах, но ослепил заново, стократно ярче, так, что все внутри взметнулось волной живого огня! А еще… Он не знал, делают ли так, но ему отчаянно захотелось так сделать! Коснуться Сашиной нижней губы кончиком языка… И это оказалось просто за гранью всего!.. Нет, за грань они перенеслись уже вместе, когда Сашка вдруг крепко-крепко его обнял, со всей силы прижал к себе, с глухим стоном, смешавшимся со стоном Сережи, и кувырком полетело все, и они летели!.. Воззрившись затем друг на друга, точно не узнавая, с лицами счастливых в своем безумии конченных сумасшедших, которым больше не страшно в этой жизни ничего. — Завтра увидимся. — Сережа неотрывно смотрел в Сашины глаза, растворяясь в них без следа буквально. — До завтра. — так же потрясенно ответил ему… его парень, да? Окликнувший его, когда Сережа уже повернулся, чтобы дальше идти одному. — Ты забыл… — А, да, точно. — немного разочарованно засмеялся Сережа, беря у него свою суму, а потом у него чуть снова слезы не хлынули из глаз, когда Саша крепко, но поразительно бережно, вновь взял его за руку и притянул вплотную к себе, продолжив неистово целовать губы, щеки, глаза, снова губы и все его лицо, обхватив второй рукою затылок. Трудно совладать со слезами от горя, но и от счастья может быть так же непросто. Они целовались, полностью забыв обо всем, бог знает сколько времени, его больше не было и ничего больше не было, кроме них двоих! Расстаться пришлось. Но только до завтра! До завтра!